И он пошёл к ним, пошёл за своим счастьем, а они почему-то отплывали от него всё дальше и дальше, всё продолжая и продолжая звать его за собой. А он всё брёл и брёл в воде за ними. Он брёл к своим бочкам, он брёл к своему, такому выстраданному им, счастью. Которое уже скоро, уже вот-вот, обретёт.
Он брёл по морскому дну, за ускользающими от него русалками, потому что не мог упустить свой второй шанс, который ему, так любезно, подарила жизнь. И вот уже голова смотрителя скрылась под водой, а в его голове всё продолжали и продолжали звучать весёлые голоса и смех его спасительниц, таких добрых к нему русалок. Зовущих, увлекающих его за собой всё дальше и дальше в морскую пучину, к новой, к будущей его счастливой жизни…
После того как голова смотрителя скрылась в холодных водах моря, русалки, ещё некоторое время, с удовольствием покачались на морских волнах, обмениваясь впечатлениями о случившемся. А потом, одна за другой, соскочив с волн, нырнули в свой мир, в свой ласковый дом, в море. О том, что здесь недавно произошло, напоминала только шляпа смотрителя, которая красиво покачивалась на волнах. Она напоминала собою траурный венок, за неимением оного, который обычно в такой ситуации, возлагают люди на могилу усопшего.
А чайки, которые носились вокруг шляпы, пытаясь её исследовать на предмет съедобности и вообще какого-либо ей применения, кричали при этом друг на дружку, во всё своё горло, что-то на своём языке. Что в данной ситуации вполне могло сойти за отпевание усопшего. Панихиды по смотрителю не предвиделось… А потом, через какое-то время, из воды показалась изящная женская рука с перепонками между пальцами. Она взяла шляпу, а затем шляпа, следуя за рукой, погрузилась в морскую пучину. И боле не осталось ни каких свидетельств о случившейся здесь трагедии. Аминь.
А солдаты, после всего ими увиденного, как их начальник и почти что член их семьи окончил свои дни, были до глубины души потрясены… потрясены этой красивой и величественной картиной: схождения человека в морскую бездну. Они никогда не были ни ценителями, ни почитателями какого-либо вида искусств. И уж тем более «ни в чём таком» не разбирались. Правда, любили пьяными погорланить в кабаках какие-нибудь песенки с незамысловатым мотивчиком. И этого им в полнее хватало, чтобы удовлетворить свои душевные потребности. А тут… им вдруг что-то открылось. От чего их души встрепенулись, в их мозгах что-то ёкнуло. В их сердцах что-то проснулось, как проснулась спящая красавица после того, как её поцеловал принц. И они оба, вот что значит семья, одновременно почувствовали, что им теперь дано понять нечто… нечто такое!.. отчего мир для них теперь навсегда изменился, перестал быть прежним, стал другим. И даже этот пасмурный день как-то преобразился, заиграл новыми красками. Это потом, когда они ушли в монахи и дали обет безбрачия, они узнали, что на свете есть такая вещь как: благодать!
А сейчас они в умилении от всего ими увиденного и всего с ними произошедшего… прочувствовав всю глубину момента, прослезились. И им отчего-то стало хорошо… Да так хорошо, что они позабыв обо всём на свете побросали свои пики и бросились в объятия к друг другу. И вот уже их губы слились в страстном поцелуе. А потом, помятуя о том, что ничто на земле не вечно, а бытие на ней скоротечно и надо ловить каждый миг счастья, а также помня о супружеском долге они, под шум волн, забыв… забыв даже, как их звать, предались любви. Что несомненно же сделало их
семейные узы ещё более крепкими.
А в это самое время русалки, из-за прибрежных камней наблюдавшие за ними, весело подбадривали их своими весёлыми и нецензурными словами. Которые до них долетали в виде крика голодных чаек… и до которых им сейчас не было никакого дела.
Эсмеральда так и не смогла смириться с той обидой, которую ей нанесли её сыновья в ту роковую ночь. По дороге в своё жилище, в свой сарай, она почувствовала, как что-то тяжко заскрипело в её груди. Вдруг сильно заломило под левой лопаткой и эта боль стала переходить в левую руку. Силы её вдруг оставили. Ей стало тяжело дышать и она еле-еле добралась до своего ложа. У неё случился инфаркт, её сердце треснуло… Легла, но ещё долго не могла уснуть. Эмоции от недавно пережитого всё никак не оставляли её. И она всё перебирала и перебирала в своей голове, в мельчайших подробностях, все события, произошедшие с ней за последние два часа.
Утро она встретила вся разбитая и ещё больше постаревшая за ночь. С трудом поднялась со своего ложа, отдышалась, немного пришла в себя и… решила сегодня не ходить работать на площадь, а поправить своё здоровье, подлечиться, в ближайшем кабаке. Пять монет ей дал тот юноша. «Ах, как всё-таки от него хорошо пахло»,– подумалось старой цыганке. Ещё шесть монет ей дали сыновья. Так что подлечиться у неё было на что. Вечером ей из кабака помогли добраться до сарая её соседи по жилищу, уложили её на что-то напоминающее кровать.
Она лежала и всхлипывая плакала. Потом к ней подошла женщина, которую все в таборе звали мать Тереза и поднесла ей воды. Этим милосердным поступком, этой великой женщины, Эсмеральда была тронута до «глубины души». И тут… из трещины на её сердце вышла совместная с её сыновьями тайна. Она тут же превратилась в обиду на своих, пусть давно уже взрослых, но всё-таки для матери – детей. Детей, которые так не по-людски с ней поступили. И дальше, по горлу, обида добралась до её глотки, а там через губы и явилась на свет божий. Эсмеральда, рыдая, поведала всю случившуюся с ней, накануне, историю этой женщине. Историю о том, как подло, коварно, несправедливо, безнравственно, жестоко, цинично, абсолютно негуманно, не по совести с ней поступили эти ублюдки. После чего ей стало как-то полегче… как-то получше. Как будто ей помогли выдавить гной из гниющей на её теле раны. После чего всегда наступает облегчение, а потом и выздоровление…
Ночь для Эсмеральды прошла в штатном режиме. Возлияния в кабаке и излияние души матери Терезе сделали своё дело. Она глубоко заснула, да так глубоко, что даже снов никаких не видела. На утро она почувствовала себя немного получше и решила выйти сегодня на работу. Она решила, что прогулка до места работы разгонит застоявшуюся кровь по её телу. Да и свежий воздух ей тоже пойдёт на пользу. И ещё она прекрасно знала, что дармоедов в таборе не любят. Каждый член их сообщества должен был кормить себя сам до тех пор, пока его ноги таскают. Да ещё и отдавать долю в фонд табора, на его нужды. Конечно в таборе были и неработающие
старики и старухи, но их содержали дети. А на заботу о себе со стороны своих непутёвых детей она рассчитывать не могла. Она понимала, видела, что её сыновья не особенно стремятся проявлять заботу о своей старой матери. К тому же жизнь закалила Эсмеральду, и ей даже как-то неловко было бы просить у кого-то помощи, а тем более стать для кого-то обузой. Насчёт жизни, вообще, а тем более её дальнейшей жизни у неё не было никаких иллюзий: «На, какое-то, время здоровья ещё хватит, а там будь что будет», – подумалось ей.
Была середина лета. И сегодня выдалось хорошее солнечное утро. Хоть это было и раннее утро, но воздух уже достаточно прогрелся. Эсмеральда немного постояла, понежилась в солнечных лучах, как бы заряжаясь от него энергией. Свежий, бодрящий воздух расправил её лёгкие и напитал её кровь и мозг кислородом. И ей отчего-то подумалось, что не так уж всё и мерзко в этой жизни, а потом: «Ах, как всё же от него хорошо пахло…» Но тут же ей
показалось, что это с ней было в какой-то другой жизни, а может быть просто приснилось… «Надо жить дальше», – и ступая босыми ногами по утренней росе, она заковыляла в сторону площади, к своему рабочему месту.
По дороге ей встречались редкие прохожие, которые также как и она спешили по своим делам. Когда ей оставалось, примерно, метров двадцать до площади, впереди себя она увидела небольшую мужскую фигуру. Со зрением у неё было, уже, «не очень» по этому лица она не разглядела. Но что вот Эсмеральда сразу отметила про себя, что несмотря на хорошую погоду у мужчины на плечах был плащ, а его шляпа была глубоко надвинута на глаза. «Военный, наверное, – подумалось Эсмеральде, – наверное, это им так по форме положено одеваться». И ещё она поняла, по-своему жизненному опыту, что он кого-то поджидает. И, увы… она не ошиблась. Продолжая неспешно ковылять ему навстречу, она и не подозревала, что делает свои последние шаги в этом бренном мире. Мужчина же увидев её, видать, сразу узнал Эсмеральду и тут же направился ей навстречу, при этом левой рукой он прикрыл плащом себе лицо до глаз. Когда ему оставалось до Эсмеральды несколько шагов он принял влево от неё. Потом, почему-то, быстро огляделся по сторонам. А поравнявшись с ней, сделал какие-то движения правой рукой и, не оглядываясь на неё, быстрым шагом ушёл прочь с этого места.
Эсмеральда почувствовала, что в её печень несколько раз вошло какое-то инородное тело… горлом пошла кровь… и она рухнула на спину, даже не поняв, что она умерла…
А через день весь сарай, весь табор уже гудел, как улей. Народ был очень возмущён, а некоторые так вообще просто шокированы и оскорблены подлым, вероломным, да и чего уж там говорить, просто бесчеловечным и безнравственным поступком братьев. Ведь как можно было… как можно было утаить деньги, которые они так «по-быстрому срубили», от их товарищей по табору? Ведь в таборе все работали на общий котёл. А тем более, как можно было утаить деньги от их предводителя Пола Маккартни!!! Это уже просто было святотатство!!! По цыганским законам это было самое страшное, самое гнусное преступление на свете. И это преступление не сошло братьям с рук. Их хорошенько отлупили и вытрясли с них все оставшиеся деньги в казну табора… а потом ещё, в назидание другим, высекли.
А по прошествии некоторого времени два охотника в лесу, у ручья, наткнулись на обглоданное разным зверьём тело Лаэрта, а вернее, на то, что от него осталось. По остаткам одежды они предположили, что это был благородный человек. И вернувшись с охоты, в город, доложили о своей находке «куда следует». Там открыли следствие и завели дело.
А вскоре и история о двух негодяях-братьях, которые не захотели честно отдать деньги в казну табора, зажила своей самостоятельной жизнью. Она как-то незаметно вышла за пределы табора и пошла гулять по улицам, подворотням и площадям города. И благополучно добралась до ушей тех, «кому положено». Те, не долго думая, связали эти два факта между собою и им сразу стало всё понятно, как дважды два. Они нагрянули в табор, повязали братьев, забрали казну табора и сожгли сарай. А цыганам дали сутки на то, чтобы они убрались из страны. Следствие было недолгим. Под первыми же пытками братья во всём сознались и, как в таких случаях водится, задним числом раскаялись в содеянном. Суд был скорый, но праведный. Не найдя смягчающих обстоятельств, судья приговорил их к высшей мере наказания.
А потом, как раз недалеко от того места, где когда-то всем желающим гадала цыганка Эсмеральда, мать братьев-преступников, был сооружён эшафот. На пол эшафота была водружена какая-то старая, видавшая виды плаха. Новую, хорошую, красивую плаху, на которую сенат выделил деньги из казны города, Полоний «по-тихому» продал в Румынию. Всё дело было в том, что плаха была сделана из осины, а в это время в Трансильвании разбушевались вампиры. И страна стала остро испытывать дефицит в осиновых кольях, с помощью которых только и можно было победить эту нечесть, путём вбивания такого вот кола вампиру прямо в сердце. Своей осины там уже не осталось: к тому времени её всю повырубили. И в Трансильвании очень нуждалась в этом стратегическом сырье из вне. Вот Полоний и подсуетился…
Далее, после водружения на эшафот плахи, был зачитан смертный приговор братьям за подписью Короля Дании Отелло Первого. Потом палач, под весёлый свист, гиканье и улюлюканье толпы, коими она подбадривала приговорённых к смерти, приступил к своей работе.
Честно говоря, хоть он и любил свою работу, работать ему сегодня ну ни как не хотелось: он был с бодуна. Вчера у него в доме была вечеринка. Его сына призвали в армию и он, по старинному Датскому обычаю, устроил сыну проводы, вечеринку. На сегодня он хотел взять отгул и попросить мэра города перенести казнь, хотя бы на завтра. Но народ, прознав про это дело, взволновался! Он был очень не доволен тем, что его могли оставить без бесплатного представления. И власти, побоявшись того, что народ может выйти на майдан, уговорили палача выйти сегодня на работу, несмотря на его плачевное состояние. Пообещав ему заплатить в этот раз двойной тариф.
Палач, из-за проблем со здоровьем, с трудом справлялся со своей работой: еле-еле орудовал своим огромным топором. Поэтому он никак, с первого раза, не мог попасть по шее первого приговорённого. И только наносил несильные удары своим топором куда придётся: то по плечу, то между лопаток, то по затылку бедняги цыгана. От боли, которую ему доставлял палач, обречённый на смерть ревел благим матом на всю площадь. Проклиная палача, родителей палача, его жену и детей. Короля, родителей короля, его жену и детей, а также и свою мать, которая родила его на свет. Это доставляло огромное удовольствие толпе, которая особенно бурными овациями награждала цыгана, когда он вдоль и поперёк проходился по королю. Наконец с четвёртого раза, кое-как, из последних сил, палач снёс таки голову первому приговорённому. За что толпа, взревев в экстазе, наградила его бурными аплодисментами. Такого шоу тамошний люд ещё не видывал!
А вот со вторым приговорённым получилось ещё «прикольнее». Так, по крайней мере, считали те люди, которым посчастливилось присутствовать на той казни. Видя великие страдания своего брата, второй приговорённый испытал огромнейший шок, отчего потерял сознание и рухнул на пол эшафота. У него случился инсульт. Видя всё это, что произошла непредвиденная заминка, народ вначале было заволновался, что шоу так неожиданно, на самом интересном месте, вдруг, прервалось. Но датчане народ смекалистый! Тут же в толпе нашлись желающие помочь палачу подтащить приговорённого к плахе. И вот, наконец, голова второго брата тоже легла на плаху.
И опять всё не слава богу!!! Палач к этому времени так выбился из сил что не мог более исполнять свои обязанности, работать своим тяжеленным топором.
Он брёл по морскому дну, за ускользающими от него русалками, потому что не мог упустить свой второй шанс, который ему, так любезно, подарила жизнь. И вот уже голова смотрителя скрылась под водой, а в его голове всё продолжали и продолжали звучать весёлые голоса и смех его спасительниц, таких добрых к нему русалок. Зовущих, увлекающих его за собой всё дальше и дальше в морскую пучину, к новой, к будущей его счастливой жизни…
После того как голова смотрителя скрылась в холодных водах моря, русалки, ещё некоторое время, с удовольствием покачались на морских волнах, обмениваясь впечатлениями о случившемся. А потом, одна за другой, соскочив с волн, нырнули в свой мир, в свой ласковый дом, в море. О том, что здесь недавно произошло, напоминала только шляпа смотрителя, которая красиво покачивалась на волнах. Она напоминала собою траурный венок, за неимением оного, который обычно в такой ситуации, возлагают люди на могилу усопшего.
А чайки, которые носились вокруг шляпы, пытаясь её исследовать на предмет съедобности и вообще какого-либо ей применения, кричали при этом друг на дружку, во всё своё горло, что-то на своём языке. Что в данной ситуации вполне могло сойти за отпевание усопшего. Панихиды по смотрителю не предвиделось… А потом, через какое-то время, из воды показалась изящная женская рука с перепонками между пальцами. Она взяла шляпу, а затем шляпа, следуя за рукой, погрузилась в морскую пучину. И боле не осталось ни каких свидетельств о случившейся здесь трагедии. Аминь.
Эпилог IV
А солдаты, после всего ими увиденного, как их начальник и почти что член их семьи окончил свои дни, были до глубины души потрясены… потрясены этой красивой и величественной картиной: схождения человека в морскую бездну. Они никогда не были ни ценителями, ни почитателями какого-либо вида искусств. И уж тем более «ни в чём таком» не разбирались. Правда, любили пьяными погорланить в кабаках какие-нибудь песенки с незамысловатым мотивчиком. И этого им в полнее хватало, чтобы удовлетворить свои душевные потребности. А тут… им вдруг что-то открылось. От чего их души встрепенулись, в их мозгах что-то ёкнуло. В их сердцах что-то проснулось, как проснулась спящая красавица после того, как её поцеловал принц. И они оба, вот что значит семья, одновременно почувствовали, что им теперь дано понять нечто… нечто такое!.. отчего мир для них теперь навсегда изменился, перестал быть прежним, стал другим. И даже этот пасмурный день как-то преобразился, заиграл новыми красками. Это потом, когда они ушли в монахи и дали обет безбрачия, они узнали, что на свете есть такая вещь как: благодать!
А сейчас они в умилении от всего ими увиденного и всего с ними произошедшего… прочувствовав всю глубину момента, прослезились. И им отчего-то стало хорошо… Да так хорошо, что они позабыв обо всём на свете побросали свои пики и бросились в объятия к друг другу. И вот уже их губы слились в страстном поцелуе. А потом, помятуя о том, что ничто на земле не вечно, а бытие на ней скоротечно и надо ловить каждый миг счастья, а также помня о супружеском долге они, под шум волн, забыв… забыв даже, как их звать, предались любви. Что несомненно же сделало их
семейные узы ещё более крепкими.
А в это самое время русалки, из-за прибрежных камней наблюдавшие за ними, весело подбадривали их своими весёлыми и нецензурными словами. Которые до них долетали в виде крика голодных чаек… и до которых им сейчас не было никакого дела.
Эпилог V
Эсмеральда так и не смогла смириться с той обидой, которую ей нанесли её сыновья в ту роковую ночь. По дороге в своё жилище, в свой сарай, она почувствовала, как что-то тяжко заскрипело в её груди. Вдруг сильно заломило под левой лопаткой и эта боль стала переходить в левую руку. Силы её вдруг оставили. Ей стало тяжело дышать и она еле-еле добралась до своего ложа. У неё случился инфаркт, её сердце треснуло… Легла, но ещё долго не могла уснуть. Эмоции от недавно пережитого всё никак не оставляли её. И она всё перебирала и перебирала в своей голове, в мельчайших подробностях, все события, произошедшие с ней за последние два часа.
Утро она встретила вся разбитая и ещё больше постаревшая за ночь. С трудом поднялась со своего ложа, отдышалась, немного пришла в себя и… решила сегодня не ходить работать на площадь, а поправить своё здоровье, подлечиться, в ближайшем кабаке. Пять монет ей дал тот юноша. «Ах, как всё-таки от него хорошо пахло»,– подумалось старой цыганке. Ещё шесть монет ей дали сыновья. Так что подлечиться у неё было на что. Вечером ей из кабака помогли добраться до сарая её соседи по жилищу, уложили её на что-то напоминающее кровать.
Она лежала и всхлипывая плакала. Потом к ней подошла женщина, которую все в таборе звали мать Тереза и поднесла ей воды. Этим милосердным поступком, этой великой женщины, Эсмеральда была тронута до «глубины души». И тут… из трещины на её сердце вышла совместная с её сыновьями тайна. Она тут же превратилась в обиду на своих, пусть давно уже взрослых, но всё-таки для матери – детей. Детей, которые так не по-людски с ней поступили. И дальше, по горлу, обида добралась до её глотки, а там через губы и явилась на свет божий. Эсмеральда, рыдая, поведала всю случившуюся с ней, накануне, историю этой женщине. Историю о том, как подло, коварно, несправедливо, безнравственно, жестоко, цинично, абсолютно негуманно, не по совести с ней поступили эти ублюдки. После чего ей стало как-то полегче… как-то получше. Как будто ей помогли выдавить гной из гниющей на её теле раны. После чего всегда наступает облегчение, а потом и выздоровление…
Ночь для Эсмеральды прошла в штатном режиме. Возлияния в кабаке и излияние души матери Терезе сделали своё дело. Она глубоко заснула, да так глубоко, что даже снов никаких не видела. На утро она почувствовала себя немного получше и решила выйти сегодня на работу. Она решила, что прогулка до места работы разгонит застоявшуюся кровь по её телу. Да и свежий воздух ей тоже пойдёт на пользу. И ещё она прекрасно знала, что дармоедов в таборе не любят. Каждый член их сообщества должен был кормить себя сам до тех пор, пока его ноги таскают. Да ещё и отдавать долю в фонд табора, на его нужды. Конечно в таборе были и неработающие
старики и старухи, но их содержали дети. А на заботу о себе со стороны своих непутёвых детей она рассчитывать не могла. Она понимала, видела, что её сыновья не особенно стремятся проявлять заботу о своей старой матери. К тому же жизнь закалила Эсмеральду, и ей даже как-то неловко было бы просить у кого-то помощи, а тем более стать для кого-то обузой. Насчёт жизни, вообще, а тем более её дальнейшей жизни у неё не было никаких иллюзий: «На, какое-то, время здоровья ещё хватит, а там будь что будет», – подумалось ей.
Была середина лета. И сегодня выдалось хорошее солнечное утро. Хоть это было и раннее утро, но воздух уже достаточно прогрелся. Эсмеральда немного постояла, понежилась в солнечных лучах, как бы заряжаясь от него энергией. Свежий, бодрящий воздух расправил её лёгкие и напитал её кровь и мозг кислородом. И ей отчего-то подумалось, что не так уж всё и мерзко в этой жизни, а потом: «Ах, как всё же от него хорошо пахло…» Но тут же ей
показалось, что это с ней было в какой-то другой жизни, а может быть просто приснилось… «Надо жить дальше», – и ступая босыми ногами по утренней росе, она заковыляла в сторону площади, к своему рабочему месту.
По дороге ей встречались редкие прохожие, которые также как и она спешили по своим делам. Когда ей оставалось, примерно, метров двадцать до площади, впереди себя она увидела небольшую мужскую фигуру. Со зрением у неё было, уже, «не очень» по этому лица она не разглядела. Но что вот Эсмеральда сразу отметила про себя, что несмотря на хорошую погоду у мужчины на плечах был плащ, а его шляпа была глубоко надвинута на глаза. «Военный, наверное, – подумалось Эсмеральде, – наверное, это им так по форме положено одеваться». И ещё она поняла, по-своему жизненному опыту, что он кого-то поджидает. И, увы… она не ошиблась. Продолжая неспешно ковылять ему навстречу, она и не подозревала, что делает свои последние шаги в этом бренном мире. Мужчина же увидев её, видать, сразу узнал Эсмеральду и тут же направился ей навстречу, при этом левой рукой он прикрыл плащом себе лицо до глаз. Когда ему оставалось до Эсмеральды несколько шагов он принял влево от неё. Потом, почему-то, быстро огляделся по сторонам. А поравнявшись с ней, сделал какие-то движения правой рукой и, не оглядываясь на неё, быстрым шагом ушёл прочь с этого места.
Эсмеральда почувствовала, что в её печень несколько раз вошло какое-то инородное тело… горлом пошла кровь… и она рухнула на спину, даже не поняв, что она умерла…
Эпилог VI
А через день весь сарай, весь табор уже гудел, как улей. Народ был очень возмущён, а некоторые так вообще просто шокированы и оскорблены подлым, вероломным, да и чего уж там говорить, просто бесчеловечным и безнравственным поступком братьев. Ведь как можно было… как можно было утаить деньги, которые они так «по-быстрому срубили», от их товарищей по табору? Ведь в таборе все работали на общий котёл. А тем более, как можно было утаить деньги от их предводителя Пола Маккартни!!! Это уже просто было святотатство!!! По цыганским законам это было самое страшное, самое гнусное преступление на свете. И это преступление не сошло братьям с рук. Их хорошенько отлупили и вытрясли с них все оставшиеся деньги в казну табора… а потом ещё, в назидание другим, высекли.
А по прошествии некоторого времени два охотника в лесу, у ручья, наткнулись на обглоданное разным зверьём тело Лаэрта, а вернее, на то, что от него осталось. По остаткам одежды они предположили, что это был благородный человек. И вернувшись с охоты, в город, доложили о своей находке «куда следует». Там открыли следствие и завели дело.
А вскоре и история о двух негодяях-братьях, которые не захотели честно отдать деньги в казну табора, зажила своей самостоятельной жизнью. Она как-то незаметно вышла за пределы табора и пошла гулять по улицам, подворотням и площадям города. И благополучно добралась до ушей тех, «кому положено». Те, не долго думая, связали эти два факта между собою и им сразу стало всё понятно, как дважды два. Они нагрянули в табор, повязали братьев, забрали казну табора и сожгли сарай. А цыганам дали сутки на то, чтобы они убрались из страны. Следствие было недолгим. Под первыми же пытками братья во всём сознались и, как в таких случаях водится, задним числом раскаялись в содеянном. Суд был скорый, но праведный. Не найдя смягчающих обстоятельств, судья приговорил их к высшей мере наказания.
А потом, как раз недалеко от того места, где когда-то всем желающим гадала цыганка Эсмеральда, мать братьев-преступников, был сооружён эшафот. На пол эшафота была водружена какая-то старая, видавшая виды плаха. Новую, хорошую, красивую плаху, на которую сенат выделил деньги из казны города, Полоний «по-тихому» продал в Румынию. Всё дело было в том, что плаха была сделана из осины, а в это время в Трансильвании разбушевались вампиры. И страна стала остро испытывать дефицит в осиновых кольях, с помощью которых только и можно было победить эту нечесть, путём вбивания такого вот кола вампиру прямо в сердце. Своей осины там уже не осталось: к тому времени её всю повырубили. И в Трансильвании очень нуждалась в этом стратегическом сырье из вне. Вот Полоний и подсуетился…
Далее, после водружения на эшафот плахи, был зачитан смертный приговор братьям за подписью Короля Дании Отелло Первого. Потом палач, под весёлый свист, гиканье и улюлюканье толпы, коими она подбадривала приговорённых к смерти, приступил к своей работе.
Честно говоря, хоть он и любил свою работу, работать ему сегодня ну ни как не хотелось: он был с бодуна. Вчера у него в доме была вечеринка. Его сына призвали в армию и он, по старинному Датскому обычаю, устроил сыну проводы, вечеринку. На сегодня он хотел взять отгул и попросить мэра города перенести казнь, хотя бы на завтра. Но народ, прознав про это дело, взволновался! Он был очень не доволен тем, что его могли оставить без бесплатного представления. И власти, побоявшись того, что народ может выйти на майдан, уговорили палача выйти сегодня на работу, несмотря на его плачевное состояние. Пообещав ему заплатить в этот раз двойной тариф.
Палач, из-за проблем со здоровьем, с трудом справлялся со своей работой: еле-еле орудовал своим огромным топором. Поэтому он никак, с первого раза, не мог попасть по шее первого приговорённого. И только наносил несильные удары своим топором куда придётся: то по плечу, то между лопаток, то по затылку бедняги цыгана. От боли, которую ему доставлял палач, обречённый на смерть ревел благим матом на всю площадь. Проклиная палача, родителей палача, его жену и детей. Короля, родителей короля, его жену и детей, а также и свою мать, которая родила его на свет. Это доставляло огромное удовольствие толпе, которая особенно бурными овациями награждала цыгана, когда он вдоль и поперёк проходился по королю. Наконец с четвёртого раза, кое-как, из последних сил, палач снёс таки голову первому приговорённому. За что толпа, взревев в экстазе, наградила его бурными аплодисментами. Такого шоу тамошний люд ещё не видывал!
А вот со вторым приговорённым получилось ещё «прикольнее». Так, по крайней мере, считали те люди, которым посчастливилось присутствовать на той казни. Видя великие страдания своего брата, второй приговорённый испытал огромнейший шок, отчего потерял сознание и рухнул на пол эшафота. У него случился инсульт. Видя всё это, что произошла непредвиденная заминка, народ вначале было заволновался, что шоу так неожиданно, на самом интересном месте, вдруг, прервалось. Но датчане народ смекалистый! Тут же в толпе нашлись желающие помочь палачу подтащить приговорённого к плахе. И вот, наконец, голова второго брата тоже легла на плаху.
И опять всё не слава богу!!! Палач к этому времени так выбился из сил что не мог более исполнять свои обязанности, работать своим тяжеленным топором.
