- История достойна того, чтобы о ней узнал литературный мир. О Леопольдине и Шарле, благодаря Интернету, люди знают всё. И количество читателей о них растёт. Надо полагать, кто-нибудь напишет книгу и о Глории с Андреем…
- Кто-нибудь, мам! Ты что? - удивилась Стелла. – Как «кто-нибудь»? Всё, что нужно для книги, у меня под рукой! Моей рукой…
- Так ты?.. Как они нашли архив?
- Продолжим, - улыбнулась дочь, ничего не ответив. – Когда я зашла к ним ещё девчонкой, увидела коробки на столе. Это, тогда я ещё не знала об этом, и были рукописи Эдгара. А нашли они его, как пишет Глория, случайно. Они уже отчаялись и стали собираться в дорогу, вдруг Глория заметила стрелку в маленькой комнате. Они подняли кровать и…
- Достали из погреба архив. Четыре коробки. А пятую нашёл сегодня твой отец.
- Точно. Духи ему подсказали. И как пишет Глория: «Это и был архив, тот архив, о котором в последнее время я думаю: архив деда моего Андре – моей единственной любви…»
- Вот как?! – удивилась мать.
- Глория до знакомства с Андреем ни с кем не встречалась. Она была гордой, независимой, красивой, талантливой и …
- Прям как ты. У вас много общего. Только ты католичка. А она – православная. И, кстати, в конце рукописи я прочитала о тебе!
- Обо мне? Я ведь прочитала страниц 50-60. Борис Юрьевич говорил что-то… Но я не поняла.
- Я, как ты знаешь, читаю книги с конца. И в конце есть такие слова: «Стелла, Стелла допишет книгу. Мою вторую книгу о нашей…» И всё…
- О чём она? – удивилась Стелла.
- Прочитаешь - узнаешь. Нужно всё прочитать. Глория была верующим человеком. И как она пишет: «Меня спасла от этого кошмара, от этой дьявольской карусели, несомненно, вера. Любовь и вера», - сделав акцент на слове «вера», сказала мать писательнице.
- От дьявольской карусели? – переспросила Стеллу мать.
- От наркомании. От зависимости. От…
- Понятно! Ты конечно права.
- И почему ты выбрала католическую веру? Дед Альберта знает об этом?
- Альберт ещё не говорил ему, видимо, боится. Когда я работала над анализом поэзии Эдгара, вошёл Борис Юрьевич. Он меня испугал. А когда он сказал, что приехал за архивом, я чуть в обморок не упала. Мы поговорили. Он встал и сказал: «Архив в надёжных руках, теперь я спокоен». Если коротко, то примерно так всё и было.
- Коротко! Коротко! Да ты только что изложила мне фабулу книги или, как там у вас говорят?
- Новой книги? Нужно эту вначале дописать, об Эдгаре, а потом…
- Уже представляю, как ты сидишь в кабинете Эдгара и пишешь роман «История большой любви». И рукой твоей водят страсть и чувство глубокой благодарности к Глории за то, что она в конце своей рукописи, чувствуя в тебе страсть к писательству и талант, пишет о тебе. Не этого ли ждала ты, дочь моя?
Стелла расплакалась. Мать подошла, обняла её и поцеловала в затылок так, как она делала это, когда Стелла была ещё маленькой.
- Нет, - вытирая слёзы, сказала Стелла. - Я назову книгу просто – «Глория».
- Одним словом и просто, как божий день! Ты плачешь?! Это так не похоже на тебя. Ты, такая сильная, умеющая владеть своими чувствами, не замечающая ничего вокруг и…
- И не стесняюсь своих слёз. С какой стати! Это слёзы скорби и одновременно радости.
- Радости?! Понимаю, о чём ты. Вот что значит любовь с большой буквы! Альберт любит тебя, просит твоей руки, присылает за тобой самолёт…
- Это – другое! Таких чувств, которые Глория испытывала к Андрею, к Альберту у меня пока нет. Такая любовь – редкость. О ней пишут романы, стихи, поэмы, снимают фильмы. К тому же, по всей вероятности, и это доказывает жизнь, божественная любовь должна заканчиваться, к великому сожалению…
- Романтической трагедией, - продолжила мысль мать.
- Именно! Печатью, поставленной Небесами: «Сомнению не подлежит!»
- Красиво сказано, Стелла! Красиво и глубоко!
- Только ради любимой можно…
- Пойти на сознательную, страшную смерть, которую можно назвать не иначе, как героизм. Ты уже говорила об этом. Что будешь делать теперь, когда тебе стало всё известно?
Стелла посмотрела на мать и ответила:
- Завтра поеду в церковь, а сейчас пойду в кабинет. Продолжу работу над книгой об Эдгаре.
- Я буду дома. Позвоню Анатолию и спрошу, как у него дела. Приготовлю обед, накормлю Киру, уложу её спать, почитаю, а вечером приду к тебе. Там и договорим. Поговорим о твоей жизни, надеюсь, уже новой. О жизни после того, как ты всё узнала о Глории. О жизни «до» я всё знаю.
- Отлично! Только постучи, когда будешь входить, чтобы я не испугалась.
Мать поднялась на второй этаж, а дочь пошла работать в свой кабинет.
***
ИТАК, УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ, Стелла сидела в своём кабинете, в посёлке Октябрьском и работала в доме, в котором последние годы своей творческой жизни провёл Эдгар, о поэзии и прозе которого Стелла писала аналитическую книгу, точнее уже заканчивала её. В этом же доме были и Андрей с Глорией, приехавшие в него в надежде найти в нём архив и автобиографическую повесть. Тут и познакомились две будущие писательницы: Глория, успевшая написать книгу «Троица большой любви», но так и не увидевшая её, и Стелла, в данный момент известная уже писательница. Теперь в этом доме, на который никто из родственников Эдгара не выдвигал своих прав, ибо одни знали про его существование, а другие, и их большинство, даже и представить себе не могли, что есть где-то недвижимость, на которую они могли бы претендовать, обосновалась и сделала его своим рабочим кабинетом Стелла. Тем более, все внуки и правнуки Эдгара были женского пола и носили фамилии своих мужей. Были ли среди них, внучек и правнучек, творческие люди, сейчас трудно установить. Возможно, что одна из его правнучек или внучек и пишет стихи, а может, и романы. Но это лишь наши предположения. Да к тому же жива ещё мать Андрея – Камилла Оксакова, проживающая в Америке. Так что, никто не заявлял своих прав на этот домик. Стелла аккуратно оплачивала все коммунальные услуги. Кроме того, квартира в комплексе "Инга", где жила семья Оксаковых – отец Андрея, мать и сам Андрей, в данный момент закрыта. После того, как мать Андрея уехала в Америку к своему скрипачу, которого полюбила безответной любовью, в квартире никто не проживает. Но Стелла знала из романов Эдгара, что в ней находятся картины Камиллы Белоцерковской. И что квартира не охраняется. И на одной из её стен висит портрет Эдгара, написанный Камиллой. И это не единственная картина Камиллы. В квартире, кроме портрета, остались ещё четыре картины. Итого пять! «Это много, учитывая их стоимость и то, что квартира не охраняется» - думала иногда Стелла. Вот она и хотела, когда поедет в Москву к Альберту, после всех приёмов связаться с Борисом Юрьевичем, который помог ей с разрешением посетить архив спецслужб для ознакомления с некоторыми документами, имеющими ценнейший материал для написания книги. И попросить его о том, чтобы он узнал адрес, по которому проживает в настоящее время мать Андрея, чтобы в письме предложить дочери Эдгара продать картины Камиллы Белоцерковской ей, Стелле. А также, если она даст на это своё разрешение, оплатить коммунальные услуги и вообще следить за квартирой. Но главное, это нужно было для книги Стеллы, Камилла, мать Андрея, была одним из персонажей её будущей книги. И она хотела узнать о ней всё, что касается её жизни после смерти единственного сына. Для этого и нужен был Борис Юрьевич, который, очевидно, без всяких проблем может выполнить просьбу Стеллы. И Стелла, без всякого сомнения, начала верить в то, что Бориса Юрьевича послали ей ангелы. «Мистика, да и только», - думала она. Ей нужны были только адрес и картины, а текст письма она уже написала.
Стелла сидела и работала. Мать собиралась навестить её. День прошёл и настал вечер - тихий, жаркий вечер.
***
КОГДА В ДВЕРЬ КАБИНЕТА постучала мать, Стелла отбирала стихи и прозаические миниатюры Эдгара для поэтического анализа. Стихотворение «В лесу». Вот оно, прочтите его.
Раздет!
Догола!
Не пощадив ни единого тела, осень
Сорвала ноябрём всё –
До самого ствола.
Переломала, разметала – тридцатипятиметровым –
В секунду!
Всё перемешала!.. Всё под ногами…
Стоит, в чём мать родила!
Ждёт. Дрожит под луной.
Господи!
Какие же стройные тела у берёз!
(есенинские)
Собрались тут – семнадцатилетние – в хоровод!
(Меня кличут – бесстыжие!)
Вот они!
Подхожу. Прикасаюсь. Обнимаю каждую!
(как в «Калине красной»!)
А вспоминаю Вас!..
Стоят,
Проливными дождями омытые,
Перед белым нарядом-то –
Невестами!
Голенькие, беленькие – в ожидании декабря.
Придёт! Придёт ваш юный декабрь!
(куда ж ему…),
Разукрасит, разоденет – золотом и серебром.
Выдаст – каждую!
Уж скоро. Скоро.
Далее стихотворение «Письма». Вот оно, прочтите его.
Осень!
Сколько содержания и форм,
глубоких чувств и строк,
стихо-сложений и стихо-творений
отослано мною тебе!
Столько
вопросов о смысле жизни,
о добре и зле,
о любви и ненависти,
о грехах и искуплении,
о свободе и истине
было запечатано и отправлено
по твоему адресу – по сути
покаяние моё!..
Всё ли дошло? Прочитано?
Нет ответа. Один лишь
ветер песню напевает,
слова которой не в силах
я понять.
И третье произведение «Возвращение блудного сына».
Я долго стоял у этой двери, из которой когда-то без спроса и разрешения сбежал… Стоял и не решался… Но всё же постучал! И вы, вместо того, чтобы поступить со мной по-библейски, как на картине великого мастера, - простить, впустить, обнять, обогреть и залечить мои душевные раны - стали бить меня, кричать, судить страшными словами и гнать прочь – со всею злобой и ненавистью, захлопнув передо мною дверь на все замки!.. И я, не осуждая вас, покусанный псами и изгнанный, пошёл дальше, куда глядят глаза. А когда до боли знакомый голос, дрожащий и отчаянный, окликнул меня: «Вернись!», я остановился и с радостью понял, что в этом доме всегда ждали меня и любят до сих пор! Но Луна и звёзды звали меня… Не всегда в жизни получается так, как на полотнах у великих мастеров. Не всегда. И далеко-далеко забросив ключ, побрёл ему навстречу – новому дню!..
Стелла вздрогнула и спросила:
- Мам, это ты? Входи!
Она вспомнила, что закрыла дверь, встала и открыла её.
- Проходи, садись на диван, - приглашая мать и целуя её в губы, сказала Стелла.
- Чем занимаешься? Глупый вопрос, да?
- Отбираю стихи и прозу Эдгара для книги. К началу осени, думаю, она будет готова. Вот эти три прочитай, - она протянула три листа матери.
Мать стала читать. Прочитав стихи, он положила листы рядом с собой и сказала:
- Сейчас так не пишут.
- Времена меняются. И сейчас есть хорошая поэзия.
- И будет всегда, - добавила мать. - Так эту коробку нашёл отец? И что в ней?
- А знаешь, мам, я всё думала, читая и перечитывая архив и автобиографическую повесть, почему в нём нет ни слова о политике? Ведь то время было временем больших перемен. Перестройка, развал СССР, Россия вернула себе Крым… Появились Донецкая и Луганская республики. Столько политических событий! Неужели Эдгар пропустил их? Не высказывал своего, как всегда, особого мнения. Ведь он изучал историю, философию, психологию. Был деистом, как все просвещённые и передовые мыслители прошлых эпох и веков, как то: Вольтер, Руссо, Чаадаев, Байрон, Лесаж и многие другие, вступавшие в дискуссии с властью, когда она делала что-то не так, а в результате страдали народы. Этого я понять не могла. Да и ни в одном его романе нет о политике ни слова! Парадокс! Поэт, писатель, мыслитель - и… тишина в области политики. А ведь когда он жил в СССР, высказывал свои политические убеждения открыто. За что его вызывали в КГБ. Да и дело на него было заведено. Я читала об этом где-то, и когда он был редактором альманаха, он, можно сказать, с большой долей уверенности превратил его в трибуну своих политических взглядов. Это – бесспорно! Я читала его публицистические статьи в альманахах. И читателю это нравилось. И снова его приглашали на собеседование в прокуратуру, как и в эпоху Советского Союза. Я не подбираю слов, поэтому говорю, возможно, не так ещё… Я не политик и всерьёз ею не занималась…
- Я понимаю. Итак…
- За два года до наступления 2014 года он говорил всем: «Грядёт 2014 год…»
- Что это значит? – спросила мать.
- Переломный год. Поворотный пункт в истории. Так политики выражаются. И приводил в пример 1914 год, как год, который изменил людей, их мысли… Вот послушай:
«До 1914 года мир, с человеческой точки зрения, был далёк от того, чтобы думать о всемирных бедах и глобальных войнах. До 1914 года на земле были мир, покой и безопасность. До 1914 года все думали, что мир будет всё лучше и лучше. Все жили дружно и небедно, особенно в Европе. Мог ли кто-нибудь себе представить до этого, что 1914 год окажется таким поворотным пунктом в истории? Мир становился лучше и лучше. В таком мире и жили народы. Внезапно и неожиданно в одно прекрасное утро 1914 года всё пришло к концу. Началась Первая мировая война. Всеобщее помутнение. Словно год гнева свалился с небес на головы людей и у них помутился разум». Мне кажется, это из какой-то статьи или…
- Впечатляет. Мы изучали этот феномен. Феномен 1914 года…
- Да? Вот и Эдгар тоже!
- Так что там с 2014 годом? – спросила Марина Владимировна.
- Люди смеялись. Он им говорил: «Ждите, всё повторится!»
- 2014 год! Распад Украины… Майдан… Присоединение Крыма к России, образование новых республик. Санкции… Мы и это изучали.
- Об этом он и говорил. Может, я, прочитав, не поняла: он был против присоединения Крыма и вооружённой помощи Донецкой и Луганской республикам, или нет? Считал ли это аннексией чужих территорий? Послушай: "...Это приведёт только к конфронтации с западными странами и, в конечном счёте, изоляции России от всего цивилизованного мира. Сейчас не Средневековье, чтобы решать геополитические задачи. Зачем брать в руки оружие? Расширять и без того огромную территорию страны, которая, по сути, превратилась в одно большое невспаханное поле. Страны в которой нет оппозиции, и подавляется свобода слова. После введённых санкций со стороны цивилизованных и уважающих законы ООН стран, народ стал жить беднее. Прав Чаадаев!» - закончила читать Стелла. - Текст закончен. Он писал его или нет? Текст отпечатан на печатной машинке. Надо полагать, он хотел отправить этот текст или письмо?.. Не исключено, что ему кто-то дал его? Вопросы, вопросы…
- Ты получишь ответы на них. Прочти это, - указывая на новую коробку с рукописями, сказала мать. – Чаадаева объявили сумасшедшим и посадили под домашний арест, когда его письмо напечатал один из журналов. Письмо к Панаевой…
- Я знаю. Словом, нужно будет прочитать.
- Вот тебе и пример того, что все поэты – политики. Так ведь говорил граф Оксфорд Бенджамину Джонсону, писавшему пьесы, которые признавали бунтарскими, современнику Шекспира: «Мы ведь не сапоги шьём, Джонсон!»
- А ты знаешь, Стелла, что Чаадаев после того, как его отправили в отставку, поехал учиться философии к Шеллингу, и неожиданно для всех принял там католичество. Это было до его писем, если я не ошибаюсь.
- Отлично, Марина Владимировна, отлично! Вот тебе и коробка. Допишу книгу, а к политике ещё вернусь. Времени много – вся жизнь впереди.
- Кто-нибудь, мам! Ты что? - удивилась Стелла. – Как «кто-нибудь»? Всё, что нужно для книги, у меня под рукой! Моей рукой…
- Так ты?.. Как они нашли архив?
- Продолжим, - улыбнулась дочь, ничего не ответив. – Когда я зашла к ним ещё девчонкой, увидела коробки на столе. Это, тогда я ещё не знала об этом, и были рукописи Эдгара. А нашли они его, как пишет Глория, случайно. Они уже отчаялись и стали собираться в дорогу, вдруг Глория заметила стрелку в маленькой комнате. Они подняли кровать и…
- Достали из погреба архив. Четыре коробки. А пятую нашёл сегодня твой отец.
- Точно. Духи ему подсказали. И как пишет Глория: «Это и был архив, тот архив, о котором в последнее время я думаю: архив деда моего Андре – моей единственной любви…»
- Вот как?! – удивилась мать.
- Глория до знакомства с Андреем ни с кем не встречалась. Она была гордой, независимой, красивой, талантливой и …
- Прям как ты. У вас много общего. Только ты католичка. А она – православная. И, кстати, в конце рукописи я прочитала о тебе!
- Обо мне? Я ведь прочитала страниц 50-60. Борис Юрьевич говорил что-то… Но я не поняла.
- Я, как ты знаешь, читаю книги с конца. И в конце есть такие слова: «Стелла, Стелла допишет книгу. Мою вторую книгу о нашей…» И всё…
- О чём она? – удивилась Стелла.
- Прочитаешь - узнаешь. Нужно всё прочитать. Глория была верующим человеком. И как она пишет: «Меня спасла от этого кошмара, от этой дьявольской карусели, несомненно, вера. Любовь и вера», - сделав акцент на слове «вера», сказала мать писательнице.
- От дьявольской карусели? – переспросила Стеллу мать.
- От наркомании. От зависимости. От…
- Понятно! Ты конечно права.
- И почему ты выбрала католическую веру? Дед Альберта знает об этом?
- Альберт ещё не говорил ему, видимо, боится. Когда я работала над анализом поэзии Эдгара, вошёл Борис Юрьевич. Он меня испугал. А когда он сказал, что приехал за архивом, я чуть в обморок не упала. Мы поговорили. Он встал и сказал: «Архив в надёжных руках, теперь я спокоен». Если коротко, то примерно так всё и было.
- Коротко! Коротко! Да ты только что изложила мне фабулу книги или, как там у вас говорят?
- Новой книги? Нужно эту вначале дописать, об Эдгаре, а потом…
- Уже представляю, как ты сидишь в кабинете Эдгара и пишешь роман «История большой любви». И рукой твоей водят страсть и чувство глубокой благодарности к Глории за то, что она в конце своей рукописи, чувствуя в тебе страсть к писательству и талант, пишет о тебе. Не этого ли ждала ты, дочь моя?
Стелла расплакалась. Мать подошла, обняла её и поцеловала в затылок так, как она делала это, когда Стелла была ещё маленькой.
- Нет, - вытирая слёзы, сказала Стелла. - Я назову книгу просто – «Глория».
- Одним словом и просто, как божий день! Ты плачешь?! Это так не похоже на тебя. Ты, такая сильная, умеющая владеть своими чувствами, не замечающая ничего вокруг и…
- И не стесняюсь своих слёз. С какой стати! Это слёзы скорби и одновременно радости.
- Радости?! Понимаю, о чём ты. Вот что значит любовь с большой буквы! Альберт любит тебя, просит твоей руки, присылает за тобой самолёт…
- Это – другое! Таких чувств, которые Глория испытывала к Андрею, к Альберту у меня пока нет. Такая любовь – редкость. О ней пишут романы, стихи, поэмы, снимают фильмы. К тому же, по всей вероятности, и это доказывает жизнь, божественная любовь должна заканчиваться, к великому сожалению…
- Романтической трагедией, - продолжила мысль мать.
- Именно! Печатью, поставленной Небесами: «Сомнению не подлежит!»
- Красиво сказано, Стелла! Красиво и глубоко!
- Только ради любимой можно…
- Пойти на сознательную, страшную смерть, которую можно назвать не иначе, как героизм. Ты уже говорила об этом. Что будешь делать теперь, когда тебе стало всё известно?
Стелла посмотрела на мать и ответила:
- Завтра поеду в церковь, а сейчас пойду в кабинет. Продолжу работу над книгой об Эдгаре.
- Я буду дома. Позвоню Анатолию и спрошу, как у него дела. Приготовлю обед, накормлю Киру, уложу её спать, почитаю, а вечером приду к тебе. Там и договорим. Поговорим о твоей жизни, надеюсь, уже новой. О жизни после того, как ты всё узнала о Глории. О жизни «до» я всё знаю.
- Отлично! Только постучи, когда будешь входить, чтобы я не испугалась.
Мать поднялась на второй этаж, а дочь пошла работать в свой кабинет.
***
ИТАК, УВАЖАЕМЫЙ ЧИТАТЕЛЬ, Стелла сидела в своём кабинете, в посёлке Октябрьском и работала в доме, в котором последние годы своей творческой жизни провёл Эдгар, о поэзии и прозе которого Стелла писала аналитическую книгу, точнее уже заканчивала её. В этом же доме были и Андрей с Глорией, приехавшие в него в надежде найти в нём архив и автобиографическую повесть. Тут и познакомились две будущие писательницы: Глория, успевшая написать книгу «Троица большой любви», но так и не увидевшая её, и Стелла, в данный момент известная уже писательница. Теперь в этом доме, на который никто из родственников Эдгара не выдвигал своих прав, ибо одни знали про его существование, а другие, и их большинство, даже и представить себе не могли, что есть где-то недвижимость, на которую они могли бы претендовать, обосновалась и сделала его своим рабочим кабинетом Стелла. Тем более, все внуки и правнуки Эдгара были женского пола и носили фамилии своих мужей. Были ли среди них, внучек и правнучек, творческие люди, сейчас трудно установить. Возможно, что одна из его правнучек или внучек и пишет стихи, а может, и романы. Но это лишь наши предположения. Да к тому же жива ещё мать Андрея – Камилла Оксакова, проживающая в Америке. Так что, никто не заявлял своих прав на этот домик. Стелла аккуратно оплачивала все коммунальные услуги. Кроме того, квартира в комплексе "Инга", где жила семья Оксаковых – отец Андрея, мать и сам Андрей, в данный момент закрыта. После того, как мать Андрея уехала в Америку к своему скрипачу, которого полюбила безответной любовью, в квартире никто не проживает. Но Стелла знала из романов Эдгара, что в ней находятся картины Камиллы Белоцерковской. И что квартира не охраняется. И на одной из её стен висит портрет Эдгара, написанный Камиллой. И это не единственная картина Камиллы. В квартире, кроме портрета, остались ещё четыре картины. Итого пять! «Это много, учитывая их стоимость и то, что квартира не охраняется» - думала иногда Стелла. Вот она и хотела, когда поедет в Москву к Альберту, после всех приёмов связаться с Борисом Юрьевичем, который помог ей с разрешением посетить архив спецслужб для ознакомления с некоторыми документами, имеющими ценнейший материал для написания книги. И попросить его о том, чтобы он узнал адрес, по которому проживает в настоящее время мать Андрея, чтобы в письме предложить дочери Эдгара продать картины Камиллы Белоцерковской ей, Стелле. А также, если она даст на это своё разрешение, оплатить коммунальные услуги и вообще следить за квартирой. Но главное, это нужно было для книги Стеллы, Камилла, мать Андрея, была одним из персонажей её будущей книги. И она хотела узнать о ней всё, что касается её жизни после смерти единственного сына. Для этого и нужен был Борис Юрьевич, который, очевидно, без всяких проблем может выполнить просьбу Стеллы. И Стелла, без всякого сомнения, начала верить в то, что Бориса Юрьевича послали ей ангелы. «Мистика, да и только», - думала она. Ей нужны были только адрес и картины, а текст письма она уже написала.
Стелла сидела и работала. Мать собиралась навестить её. День прошёл и настал вечер - тихий, жаркий вечер.
***
КОГДА В ДВЕРЬ КАБИНЕТА постучала мать, Стелла отбирала стихи и прозаические миниатюры Эдгара для поэтического анализа. Стихотворение «В лесу». Вот оно, прочтите его.
Раздет!
Догола!
Не пощадив ни единого тела, осень
Сорвала ноябрём всё –
До самого ствола.
Переломала, разметала – тридцатипятиметровым –
В секунду!
Всё перемешала!.. Всё под ногами…
Стоит, в чём мать родила!
Ждёт. Дрожит под луной.
Господи!
Какие же стройные тела у берёз!
(есенинские)
Собрались тут – семнадцатилетние – в хоровод!
(Меня кличут – бесстыжие!)
Вот они!
Подхожу. Прикасаюсь. Обнимаю каждую!
(как в «Калине красной»!)
А вспоминаю Вас!..
Стоят,
Проливными дождями омытые,
Перед белым нарядом-то –
Невестами!
Голенькие, беленькие – в ожидании декабря.
Придёт! Придёт ваш юный декабрь!
(куда ж ему…),
Разукрасит, разоденет – золотом и серебром.
Выдаст – каждую!
Уж скоро. Скоро.
Далее стихотворение «Письма». Вот оно, прочтите его.
Осень!
Сколько содержания и форм,
глубоких чувств и строк,
стихо-сложений и стихо-творений
отослано мною тебе!
Столько
вопросов о смысле жизни,
о добре и зле,
о любви и ненависти,
о грехах и искуплении,
о свободе и истине
было запечатано и отправлено
по твоему адресу – по сути
покаяние моё!..
Всё ли дошло? Прочитано?
Нет ответа. Один лишь
ветер песню напевает,
слова которой не в силах
я понять.
И третье произведение «Возвращение блудного сына».
Я долго стоял у этой двери, из которой когда-то без спроса и разрешения сбежал… Стоял и не решался… Но всё же постучал! И вы, вместо того, чтобы поступить со мной по-библейски, как на картине великого мастера, - простить, впустить, обнять, обогреть и залечить мои душевные раны - стали бить меня, кричать, судить страшными словами и гнать прочь – со всею злобой и ненавистью, захлопнув передо мною дверь на все замки!.. И я, не осуждая вас, покусанный псами и изгнанный, пошёл дальше, куда глядят глаза. А когда до боли знакомый голос, дрожащий и отчаянный, окликнул меня: «Вернись!», я остановился и с радостью понял, что в этом доме всегда ждали меня и любят до сих пор! Но Луна и звёзды звали меня… Не всегда в жизни получается так, как на полотнах у великих мастеров. Не всегда. И далеко-далеко забросив ключ, побрёл ему навстречу – новому дню!..
Стелла вздрогнула и спросила:
- Мам, это ты? Входи!
Она вспомнила, что закрыла дверь, встала и открыла её.
- Проходи, садись на диван, - приглашая мать и целуя её в губы, сказала Стелла.
- Чем занимаешься? Глупый вопрос, да?
- Отбираю стихи и прозу Эдгара для книги. К началу осени, думаю, она будет готова. Вот эти три прочитай, - она протянула три листа матери.
Мать стала читать. Прочитав стихи, он положила листы рядом с собой и сказала:
- Сейчас так не пишут.
- Времена меняются. И сейчас есть хорошая поэзия.
- И будет всегда, - добавила мать. - Так эту коробку нашёл отец? И что в ней?
- А знаешь, мам, я всё думала, читая и перечитывая архив и автобиографическую повесть, почему в нём нет ни слова о политике? Ведь то время было временем больших перемен. Перестройка, развал СССР, Россия вернула себе Крым… Появились Донецкая и Луганская республики. Столько политических событий! Неужели Эдгар пропустил их? Не высказывал своего, как всегда, особого мнения. Ведь он изучал историю, философию, психологию. Был деистом, как все просвещённые и передовые мыслители прошлых эпох и веков, как то: Вольтер, Руссо, Чаадаев, Байрон, Лесаж и многие другие, вступавшие в дискуссии с властью, когда она делала что-то не так, а в результате страдали народы. Этого я понять не могла. Да и ни в одном его романе нет о политике ни слова! Парадокс! Поэт, писатель, мыслитель - и… тишина в области политики. А ведь когда он жил в СССР, высказывал свои политические убеждения открыто. За что его вызывали в КГБ. Да и дело на него было заведено. Я читала об этом где-то, и когда он был редактором альманаха, он, можно сказать, с большой долей уверенности превратил его в трибуну своих политических взглядов. Это – бесспорно! Я читала его публицистические статьи в альманахах. И читателю это нравилось. И снова его приглашали на собеседование в прокуратуру, как и в эпоху Советского Союза. Я не подбираю слов, поэтому говорю, возможно, не так ещё… Я не политик и всерьёз ею не занималась…
- Я понимаю. Итак…
- За два года до наступления 2014 года он говорил всем: «Грядёт 2014 год…»
- Что это значит? – спросила мать.
- Переломный год. Поворотный пункт в истории. Так политики выражаются. И приводил в пример 1914 год, как год, который изменил людей, их мысли… Вот послушай:
«До 1914 года мир, с человеческой точки зрения, был далёк от того, чтобы думать о всемирных бедах и глобальных войнах. До 1914 года на земле были мир, покой и безопасность. До 1914 года все думали, что мир будет всё лучше и лучше. Все жили дружно и небедно, особенно в Европе. Мог ли кто-нибудь себе представить до этого, что 1914 год окажется таким поворотным пунктом в истории? Мир становился лучше и лучше. В таком мире и жили народы. Внезапно и неожиданно в одно прекрасное утро 1914 года всё пришло к концу. Началась Первая мировая война. Всеобщее помутнение. Словно год гнева свалился с небес на головы людей и у них помутился разум». Мне кажется, это из какой-то статьи или…
- Впечатляет. Мы изучали этот феномен. Феномен 1914 года…
- Да? Вот и Эдгар тоже!
- Так что там с 2014 годом? – спросила Марина Владимировна.
- Люди смеялись. Он им говорил: «Ждите, всё повторится!»
- 2014 год! Распад Украины… Майдан… Присоединение Крыма к России, образование новых республик. Санкции… Мы и это изучали.
- Об этом он и говорил. Может, я, прочитав, не поняла: он был против присоединения Крыма и вооружённой помощи Донецкой и Луганской республикам, или нет? Считал ли это аннексией чужих территорий? Послушай: "...Это приведёт только к конфронтации с западными странами и, в конечном счёте, изоляции России от всего цивилизованного мира. Сейчас не Средневековье, чтобы решать геополитические задачи. Зачем брать в руки оружие? Расширять и без того огромную территорию страны, которая, по сути, превратилась в одно большое невспаханное поле. Страны в которой нет оппозиции, и подавляется свобода слова. После введённых санкций со стороны цивилизованных и уважающих законы ООН стран, народ стал жить беднее. Прав Чаадаев!» - закончила читать Стелла. - Текст закончен. Он писал его или нет? Текст отпечатан на печатной машинке. Надо полагать, он хотел отправить этот текст или письмо?.. Не исключено, что ему кто-то дал его? Вопросы, вопросы…
- Ты получишь ответы на них. Прочти это, - указывая на новую коробку с рукописями, сказала мать. – Чаадаева объявили сумасшедшим и посадили под домашний арест, когда его письмо напечатал один из журналов. Письмо к Панаевой…
- Я знаю. Словом, нужно будет прочитать.
- Вот тебе и пример того, что все поэты – политики. Так ведь говорил граф Оксфорд Бенджамину Джонсону, писавшему пьесы, которые признавали бунтарскими, современнику Шекспира: «Мы ведь не сапоги шьём, Джонсон!»
- А ты знаешь, Стелла, что Чаадаев после того, как его отправили в отставку, поехал учиться философии к Шеллингу, и неожиданно для всех принял там католичество. Это было до его писем, если я не ошибаюсь.
- Отлично, Марина Владимировна, отлично! Вот тебе и коробка. Допишу книгу, а к политике ещё вернусь. Времени много – вся жизнь впереди.
