Предисловие.
Я посвящаю эту грустную историю Кире Алиевне Измайловой. Сегодня, 17 ноября, ей исполнилось бы 38 лет.
Сюда, на ПродаМан, я пришла благодаря Кире Измайловой и её произведениям – поначалу как читатель. Но книги Киры – они помимо интересного сюжета и ярких героев будят в читателях нечто, спрятанное очень глубоко – в том числе и от самих себя.
В этом году я начала понемногу писать. Но осталась поклонницей таланта ушедшей от нас молодой по возрасту женщины и мудрого писателя. И пусть я успевала комментировать выкладываемые Кирой произведения – за исключением двух последних – но поблагодарить её за интересный эффект от прочитанного не успела.
Эту историю я начала писать, когда Кира ещё была живой и весёлой, сама с азартом писала и с юмором отвечала своим читателям. Но другой проект – «вне расписания» - отвлёк моё внимание. А после необратимого в своей трагичности известия об уходе за Грань ставшего в чём-то близким и родным Автора, текст сам запросился в руки. И значит, эта небольшая и грустная история – моё «спасибо» талантливому писателю и мудрому человеку.
В мире, очень сильно напоминающем наш, всё похоже на привычные нам порядки. Такое же Солнце и планета - с континентами, морями, лесами, городами и людьми. Та же смена времён года с разбросом по полушариям, обилие растений, животных, языков, обычаев и мнений.
Отличие – в истории и границах. В расселении рас и наций по планете. И в том, что официальной наукой не отрицаются, казалось бы, не поддающиеся логическому объяснению факты. Мнение официальной науки таково: объяснение есть – просто его нужно найти! Иногда оно даже находится…
Вот в таком мире живут и дружат двое взрослеющих детей – мальчик и девочка. Дети непростые. И жизнь приготовила им непростые испытания… Но я верю, что они справятся!
Поехали!..
Шаг в Запределье.
Посвящается К А И...
Мы с Илюхой росли вместе. Практически с горшка. Наши родители были соседями, матери дружили, а отцы по вечерам в конце недели встречались, чтобы раздавить по паре бутылочек пива – посреди недели алкоголь себе не могли позволить ни тот, ни другой. Моему отцу на работе нужен был ясный глаз и крепкие руки, а Илюхин вообще испытывал какие-то засекреченные летательные аппараты.
И поддержки отцов наши семьи лишились почти одновременно. Когда мы заканчивали школу, отец друга не удержал в воздухе какое-то не до конца разработанное изобретение и разбился в пыль вместе с секретной разработкой. Поначалу на вдову хотели повесить огромные выплаты за срыв испытаний и разбитый аппарат, но в ходе расследования происшествия вскрылись множественные злоупотребления и недоработки, а в случае с разбитой техникой – преступное пренебрежение нормами безопасности со стороны разработчиков. Илюхе с матерью выплатили огромную компенсацию и назначили пенсию, но из района состоятельных жителей им пришлось съехать – начали коситься ревнивые соседки, хотя бедная женщина от горя забыла себя и жила лишь заботами о сыне…
А у нас… Мой отец ослеп, допустив ошибку, когда вышел работать в ночную смену, подменяя заболевшего товарища. Ему этот факт пытались поставить в вину, упирая на то, что письменного приказа для внеочередной работы на него не было. Но у мамы, на счастье, имелся кузен-юрист, не оставивший от претензий руководителей предприятия камня на камне, выбив с них лечение и реабилитацию отцу, пенсию семье и деньги на обучение для меня. За последнее я потом не раз сказала спасибо маминому кузену. Но только за это. За всё остальное – хотелось пойти и набить морду. Но отец сказал, чтобы не судила и не лезла. Даже вынудил дать обещание – я и не собиралась лезть, но не судить не могла.
Пожив на небольшую пенсию в пригороде, куда мы, так же, как и Илюха с матерью, вынуждены были переехать, моя мама решила, что такие условия – не для неё и ушла… к тому самому кузену, расстаравшемуся для нас в споре с папиными работодателями. Наверное, знал, для чего старался… Но я обещала не лезть – и не лезла. От слова «совсем». Уклоняясь от любых попыток общения со стороны кузена. Мама со мной общаться не пыталась… И я вычеркнула её из своей жизни. Хотя порой свербело, конечно – до слёз, до желания пойти и спросить: «Почему ты променяла нас, твоих родных людей, на сытую жизнь?!.» Не шла и не спрашивала. Для чего? Не было ни малейшего шанса, что от моих вопросов что-то изменится…
Да и отец потихоньку сдавал. Видимо, травма, из-за которой он лишился зрения, повредила ещё что-то у него в мозгу. Думать, что его подкосило предательство мамы, которую он продолжал любить – я видела – было невыносимо…
Поначалу мы с Илюхой, переехавшим со своей матерью раньше нас на несколько месяцев в дом напротив - кстати, они и подсказали нам, что есть возможность приобрести добротное жильё, и сравнительно недорого, рядом с ними – надеялись, что мой отец и его мать… как это говорят: разглядят друг друга – так, вроде. Но… Мой отец продолжал думать о сбежавшей жене, да и рассматривать любых женщин не мог из-за слепоты, а мать Илюхи… Она не признавалась, но мой отец очень сильно напоминал ей о прежних временах, когда все ещё были живы и здоровы – я видела это по сжимающимся губам и леденеющим глазам. Временами, думаю, она даже жалела, что позвала нас в соседи… Но своими мыслями я с другом не делилась – не хватало ещё, чтобы он, в приступе откровенности, выложил всё несчастной женщине. А такие приступы у него случались.
Вообще же, мой друг детства был слегка со странностями. И звали его очень непривычно для нас: Ириан-иль-Арней. Семья его отца приехала откуда-то из-за южной границы, хотя сам дядя Файруз родился уже здесь, в Федерации. Но не могла же я мальчишку и друга называть Иринкой. Можно было бы сократить до первых двух букв, но Ир – звучало настолько серьёзно и по-взрослому, а моё детское произношение некоторых звуков превратили Ира в Илью, а затем – в Илюху. Он не обижался. И откликался охотно, даже когда я уже переросла все возрастные дефекты звукообразования…
Мы всегда делили поровну детские проказы и наказание за них. Здесь было всё: падения с деревьев, разбитые коленки, походы ночью на ближайший пустырь – вспоминать можно до бесконечности… Хотя я до сих пор не понимаю, зачем мы тогда крались на этот пустырь – логичнее было бы на кладбище – но и пустыря, и последовавшего за ним скандала хватило за глаза… На пару месяцев. Потом мы построили плот и рассекали на нём по водохранилищу, проникнув на охраняемую территорию по толстой ветке росшего рядом с будкой охранников дерева. А плот поднимали на верёвке уже в другом месте… После наказания мы ушли в поход по примыкающему к водохранилищу лесу. Нас искали с собаками и привлечением военных, а мы мирно дрыхли в сторожке егерей, взломав замок на двери зачем-то прихваченной с собой отверткой… Тогда, посовещавшись с психологами и уладив все формальности с медосмотром и чиновниками, нас отправили в школу, решив, что в нашем случае самое безопасное – это направить исследовательский зуд в мирное русло. А было нам всего-то по пять лет. С половинкой, правда, но…
И вот тут-то с Илюхой начались странности. Он мог, сосредоточившись до полного отрешения, выдать готовый ответ на самую трудную задачу… а мог провалить заурядную самостоятельную. Правда, в старших классах я его в такие моменты страховала и решала оба варианта, возвращая в реальный мир за десять минут до окончания урока - чтобы мог переписать своей рукой. Конечно, учителя быстро раскусили наши манёвры, но ни один не пытался поймать с поличным и отвести к директору. Потому что на разных конкурсах и олимпиадах повышенной сложности мой друг занимал места не ниже второго. Мне он потом сознавался, что мог бы быть первым постоянно, но – зачем?.. У школы и так благодаря ему рейтинг держался на хорошем уровне, а классы всегда были набраны полностью, что для частично оплачиваемого образования выглядело непривычно. Но школа действительно давала крепкие знания, а её выпускники без проблем поступали в престижные учебные заведения, и поэтому заинтересованные в своих детях родители денег не жалели. А мы с другом попали именно в эту школу по одной простой причине – обычные – не платные – школы наотрез отказались принимать нас на обучение раньше положенного возраста…
Каких-то дополнительных дружеских связей за время учёбы мы не завели, хотя «дошли» со своим классом до выпускного. К нам проявляли интерес, как по отдельности, так и к обоим сразу – и не только одноклассники. Мы общались, ходили в гости, но всё это общение как-то быстро заканчивалось само собой, потому что темы для бесед, как и не всегда безобидные шутки и розыгрыши в адрес учащихся и некоторых учителей, нас с другом интересовали мало, а большинству были непонятны наши увлечения. Дело в том, что в старших классах я увлеклась аналитикой и разными детективными историческими тайнами, а Илюха влюбился в физику с самого первого урока. Он жить без неё не мог и затерроризировал библиотекаршу поисками дополнительных материалов по вопросам, превышающим школьный курс, до такой степени, что бедная женщина выучила расписание уроков нашего класса и пряталась, где могла, в те дни, когда у нас была физика…
Женщину, почти заработавшую психическое расстройство, спас директор, допустив настырного ученика на час в день до Портала Физических наук в Мировой Информационной Сети. Илюха утратил маниакальный блеск в глазах, а библиотекарша, после курса лёгких психотропных, приступила к своим обязанностям в прежнем режиме.
Так мы и дружили вдвоём, и даже самым романтически настроенным одноклассницам не приходило в голову считать нас «парочкой»; да нам и самим не пришло бы в голову ничего подобного – даже в страшном сне…
А потом страшный сон случился наяву – сначала в Илюхиной семье, затем - в нашей… Несмотря на трагические события, выпускались мы с Илюхой из той же школы, в которую поступили одиннадцать лет назад. А вот дальше наши пути разошлись. Мой друг без лишних хлопот поступил в престижный университет, предъявив отборочной комиссии свои конкурсные и олимпиадные результаты. Я же… От обиды на маму и её кузена, а также возникшего из той обиды чувства противоречия, вместо вымечтанного за годы учёбы юридического, я подала документы в экономический. И поступила, а как же! – для нас с Илюхой проблем в мире цифр не существовало.
Виделись мы с другом теперь редко, да и созванивались нечасто. Он был занят тем, что его интересовало, а я не смогла придумать для него внятных объяснений своего странного поступка. Мне самой всё было понятно: мамин кузен, укравший её из нашей семьи – юрист, а мне малейшее напоминание о нём было невыносимым… Но Илюха, со своей физико-математической логикой, совершенно не признавал эмоционального подхода, и поэтому каждый наш разговор заканчивался непониманием и ссорой.
А ещё меня беспокоило то, с чем я никогда не полезла бы к Илюхе – состояние моего отца. Проявлявший сначала по отношению к моей учёбе интерес и даже внёсший несколько рациональных предложений по изучаемым мной темам, за четыре года он сильно сдал, и для меня стало очевидным, что своё совершеннолетие я буду встречать в одиночестве. Мне было больно и горько видеть, как уступает в борьбе с недугом когда-то сильный и весёлый человек; и больнее и горше того – сознавать своё бессилие. Я закусывала губу и глотала слёзы, выравнивая дыхание – слух отца и раньше был неслабым, а с наступлением слепоты и вовсе сравнялся с собачьим…
Я мечтала вслух о поездке к морю, когда мне исполнится двадцать один, и мы с отцом будем чинно-важно прогуливаться по вечерней набережной одного из приморских городов. Отец в такие минуты по-доброму подшучивал надо мной, и его бархатистый смех звучал почти как раньше… И я, слыша этот смех, на какое-то время поддавалась детской вере в чудо, которое случится вопреки этим безжизненным глазам на исхудавшем лице, этим ставшим беспокойными пальцам, этим скорбным складкам вокруг посеревших губ… Чуда не случилось. Недуг победил.
…Неделя после похорон была заполнена изматывающим хождением по инстанциям, спорами с неодобрительно-любопытными, реже – просто равнодушными чиновниками в стремлении отстоять своё право на проживание в доме, где не звучали отголоски счастливых воспоминаний, но слабым эхом теплилась память об отце. Собрав все необходимые справки с нужным количеством печатей и подписей, я отнесла их в деканат, чтобы сняли копии. Перебранка с занудным делопроизводителем вытянула из меня последние силы, и, выйдя на крыльцо, я даже решила, что дорогое авто, стоявшее у самых ступеней, запомнившееся мне по нескольким встречам с кузеном-юристом – это последствия нервной недели, и надо бы проморгаться как следует…
Но в глазах от постоянно сдерживаемых слёз поселилось неприятное ощущение въевшегося песка, и я старалась лишний раз не моргать и по сторонам не пялиться – поэтому едва не налетела на импозантно смотревшегося мужчину, вызвавшего одобрительные ахи вышедших вместе со мной студенток. А импозантный мужчина, не обращая внимания на ахи и восторженный шёпот, уверенно взял меня под руку:
- День не слишком добрый, сударыня, но я хотел бы пригласить Вас на разговор, не откладывая его «на потом». И лучше сейчас, пока у нас есть пара свободных часов… - Я ещё не успела ответить, а этот… дамский угодник со стажем уже вёл меня к своему монстру на колёсах. Распахнул дверцу, твёрдой рукой уместил одеревеневшую и онемевшую от такой наглости меня на переднее сиденье, каким-то неуловимым движением зафиксировал ремень безопасности; а я поняла – это цепи, меня взяли в плен! – и гордо (хотелось так думать) молчала всю дорогу.
Мужчина был сосредоточен на управлении автомобилем и на меня не смотрел. А я изредка косилась на него и психовала от сознания, что он подмечает все брошенные искоса взгляды. Но взглянуть прямо было выше моих сил…
…Когда мама, заменявшая в суде находящегося в клинике отца, по настоянию ведущего защиту красавца-адвоката взяла меня на судебное заседание, я несколько месяцев перебирала в памяти его отточенные движения, веские доводы и резкие по сути, но вежливые по форме определения и то, как постепенно терял самодовольный вид представитель администрации предприятия. И мечтала, что обязательно выучусь, наберусь опыта и однажды буду так же метко срезать допустивших промах или нарушение сбора сведений оппонентов!.. Даже перед зеркалом повторяла понравившиеся и запомнившиеся жесты, пытаясь отыскать в своей внешности сходство с кузеном!.. После маминого предательства я не думала ни о юриспруденции в целом, ни о юристах в частности, ни о каком-либо семейном сходстве… И отказывалась от встреч с поразившим меня своим профессионализмом, а затем ранившим в самое сердце родственником, хотя отец советовал пойти и выслушать. Я всегда ценила мнение отца, но в данном случае не прислушалась. Не смогла…
Монстр на колёсах остановился на небольшой площади у одного из престижных городских ресторанов. Я разозлилась. Но как высказать эту злость – не придумала. Скандалить на публике мне всегда казалось ещё более унизительным, чем появляться в неподобающем виде – например, как сейчас. На мне же под пальто старая кофточка и не менее старые брючки. Чёрные. И старые же удобные сапоги, чтобы после бесконечных походов по кабинетам без ног не остаться…
Я посвящаю эту грустную историю Кире Алиевне Измайловой. Сегодня, 17 ноября, ей исполнилось бы 38 лет.
Сюда, на ПродаМан, я пришла благодаря Кире Измайловой и её произведениям – поначалу как читатель. Но книги Киры – они помимо интересного сюжета и ярких героев будят в читателях нечто, спрятанное очень глубоко – в том числе и от самих себя.
В этом году я начала понемногу писать. Но осталась поклонницей таланта ушедшей от нас молодой по возрасту женщины и мудрого писателя. И пусть я успевала комментировать выкладываемые Кирой произведения – за исключением двух последних – но поблагодарить её за интересный эффект от прочитанного не успела.
Эту историю я начала писать, когда Кира ещё была живой и весёлой, сама с азартом писала и с юмором отвечала своим читателям. Но другой проект – «вне расписания» - отвлёк моё внимание. А после необратимого в своей трагичности известия об уходе за Грань ставшего в чём-то близким и родным Автора, текст сам запросился в руки. И значит, эта небольшая и грустная история – моё «спасибо» талантливому писателю и мудрому человеку.
В мире, очень сильно напоминающем наш, всё похоже на привычные нам порядки. Такое же Солнце и планета - с континентами, морями, лесами, городами и людьми. Та же смена времён года с разбросом по полушариям, обилие растений, животных, языков, обычаев и мнений.
Отличие – в истории и границах. В расселении рас и наций по планете. И в том, что официальной наукой не отрицаются, казалось бы, не поддающиеся логическому объяснению факты. Мнение официальной науки таково: объяснение есть – просто его нужно найти! Иногда оно даже находится…
Вот в таком мире живут и дружат двое взрослеющих детей – мальчик и девочка. Дети непростые. И жизнь приготовила им непростые испытания… Но я верю, что они справятся!
Поехали!..
Шаг в Запределье.
Посвящается К А И...
Глава 1.
Мы с Илюхой росли вместе. Практически с горшка. Наши родители были соседями, матери дружили, а отцы по вечерам в конце недели встречались, чтобы раздавить по паре бутылочек пива – посреди недели алкоголь себе не могли позволить ни тот, ни другой. Моему отцу на работе нужен был ясный глаз и крепкие руки, а Илюхин вообще испытывал какие-то засекреченные летательные аппараты.
И поддержки отцов наши семьи лишились почти одновременно. Когда мы заканчивали школу, отец друга не удержал в воздухе какое-то не до конца разработанное изобретение и разбился в пыль вместе с секретной разработкой. Поначалу на вдову хотели повесить огромные выплаты за срыв испытаний и разбитый аппарат, но в ходе расследования происшествия вскрылись множественные злоупотребления и недоработки, а в случае с разбитой техникой – преступное пренебрежение нормами безопасности со стороны разработчиков. Илюхе с матерью выплатили огромную компенсацию и назначили пенсию, но из района состоятельных жителей им пришлось съехать – начали коситься ревнивые соседки, хотя бедная женщина от горя забыла себя и жила лишь заботами о сыне…
А у нас… Мой отец ослеп, допустив ошибку, когда вышел работать в ночную смену, подменяя заболевшего товарища. Ему этот факт пытались поставить в вину, упирая на то, что письменного приказа для внеочередной работы на него не было. Но у мамы, на счастье, имелся кузен-юрист, не оставивший от претензий руководителей предприятия камня на камне, выбив с них лечение и реабилитацию отцу, пенсию семье и деньги на обучение для меня. За последнее я потом не раз сказала спасибо маминому кузену. Но только за это. За всё остальное – хотелось пойти и набить морду. Но отец сказал, чтобы не судила и не лезла. Даже вынудил дать обещание – я и не собиралась лезть, но не судить не могла.
Пожив на небольшую пенсию в пригороде, куда мы, так же, как и Илюха с матерью, вынуждены были переехать, моя мама решила, что такие условия – не для неё и ушла… к тому самому кузену, расстаравшемуся для нас в споре с папиными работодателями. Наверное, знал, для чего старался… Но я обещала не лезть – и не лезла. От слова «совсем». Уклоняясь от любых попыток общения со стороны кузена. Мама со мной общаться не пыталась… И я вычеркнула её из своей жизни. Хотя порой свербело, конечно – до слёз, до желания пойти и спросить: «Почему ты променяла нас, твоих родных людей, на сытую жизнь?!.» Не шла и не спрашивала. Для чего? Не было ни малейшего шанса, что от моих вопросов что-то изменится…
Да и отец потихоньку сдавал. Видимо, травма, из-за которой он лишился зрения, повредила ещё что-то у него в мозгу. Думать, что его подкосило предательство мамы, которую он продолжал любить – я видела – было невыносимо…
Поначалу мы с Илюхой, переехавшим со своей матерью раньше нас на несколько месяцев в дом напротив - кстати, они и подсказали нам, что есть возможность приобрести добротное жильё, и сравнительно недорого, рядом с ними – надеялись, что мой отец и его мать… как это говорят: разглядят друг друга – так, вроде. Но… Мой отец продолжал думать о сбежавшей жене, да и рассматривать любых женщин не мог из-за слепоты, а мать Илюхи… Она не признавалась, но мой отец очень сильно напоминал ей о прежних временах, когда все ещё были живы и здоровы – я видела это по сжимающимся губам и леденеющим глазам. Временами, думаю, она даже жалела, что позвала нас в соседи… Но своими мыслями я с другом не делилась – не хватало ещё, чтобы он, в приступе откровенности, выложил всё несчастной женщине. А такие приступы у него случались.
Вообще же, мой друг детства был слегка со странностями. И звали его очень непривычно для нас: Ириан-иль-Арней. Семья его отца приехала откуда-то из-за южной границы, хотя сам дядя Файруз родился уже здесь, в Федерации. Но не могла же я мальчишку и друга называть Иринкой. Можно было бы сократить до первых двух букв, но Ир – звучало настолько серьёзно и по-взрослому, а моё детское произношение некоторых звуков превратили Ира в Илью, а затем – в Илюху. Он не обижался. И откликался охотно, даже когда я уже переросла все возрастные дефекты звукообразования…
Мы всегда делили поровну детские проказы и наказание за них. Здесь было всё: падения с деревьев, разбитые коленки, походы ночью на ближайший пустырь – вспоминать можно до бесконечности… Хотя я до сих пор не понимаю, зачем мы тогда крались на этот пустырь – логичнее было бы на кладбище – но и пустыря, и последовавшего за ним скандала хватило за глаза… На пару месяцев. Потом мы построили плот и рассекали на нём по водохранилищу, проникнув на охраняемую территорию по толстой ветке росшего рядом с будкой охранников дерева. А плот поднимали на верёвке уже в другом месте… После наказания мы ушли в поход по примыкающему к водохранилищу лесу. Нас искали с собаками и привлечением военных, а мы мирно дрыхли в сторожке егерей, взломав замок на двери зачем-то прихваченной с собой отверткой… Тогда, посовещавшись с психологами и уладив все формальности с медосмотром и чиновниками, нас отправили в школу, решив, что в нашем случае самое безопасное – это направить исследовательский зуд в мирное русло. А было нам всего-то по пять лет. С половинкой, правда, но…
И вот тут-то с Илюхой начались странности. Он мог, сосредоточившись до полного отрешения, выдать готовый ответ на самую трудную задачу… а мог провалить заурядную самостоятельную. Правда, в старших классах я его в такие моменты страховала и решала оба варианта, возвращая в реальный мир за десять минут до окончания урока - чтобы мог переписать своей рукой. Конечно, учителя быстро раскусили наши манёвры, но ни один не пытался поймать с поличным и отвести к директору. Потому что на разных конкурсах и олимпиадах повышенной сложности мой друг занимал места не ниже второго. Мне он потом сознавался, что мог бы быть первым постоянно, но – зачем?.. У школы и так благодаря ему рейтинг держался на хорошем уровне, а классы всегда были набраны полностью, что для частично оплачиваемого образования выглядело непривычно. Но школа действительно давала крепкие знания, а её выпускники без проблем поступали в престижные учебные заведения, и поэтому заинтересованные в своих детях родители денег не жалели. А мы с другом попали именно в эту школу по одной простой причине – обычные – не платные – школы наотрез отказались принимать нас на обучение раньше положенного возраста…
Каких-то дополнительных дружеских связей за время учёбы мы не завели, хотя «дошли» со своим классом до выпускного. К нам проявляли интерес, как по отдельности, так и к обоим сразу – и не только одноклассники. Мы общались, ходили в гости, но всё это общение как-то быстро заканчивалось само собой, потому что темы для бесед, как и не всегда безобидные шутки и розыгрыши в адрес учащихся и некоторых учителей, нас с другом интересовали мало, а большинству были непонятны наши увлечения. Дело в том, что в старших классах я увлеклась аналитикой и разными детективными историческими тайнами, а Илюха влюбился в физику с самого первого урока. Он жить без неё не мог и затерроризировал библиотекаршу поисками дополнительных материалов по вопросам, превышающим школьный курс, до такой степени, что бедная женщина выучила расписание уроков нашего класса и пряталась, где могла, в те дни, когда у нас была физика…
Женщину, почти заработавшую психическое расстройство, спас директор, допустив настырного ученика на час в день до Портала Физических наук в Мировой Информационной Сети. Илюха утратил маниакальный блеск в глазах, а библиотекарша, после курса лёгких психотропных, приступила к своим обязанностям в прежнем режиме.
Так мы и дружили вдвоём, и даже самым романтически настроенным одноклассницам не приходило в голову считать нас «парочкой»; да нам и самим не пришло бы в голову ничего подобного – даже в страшном сне…
А потом страшный сон случился наяву – сначала в Илюхиной семье, затем - в нашей… Несмотря на трагические события, выпускались мы с Илюхой из той же школы, в которую поступили одиннадцать лет назад. А вот дальше наши пути разошлись. Мой друг без лишних хлопот поступил в престижный университет, предъявив отборочной комиссии свои конкурсные и олимпиадные результаты. Я же… От обиды на маму и её кузена, а также возникшего из той обиды чувства противоречия, вместо вымечтанного за годы учёбы юридического, я подала документы в экономический. И поступила, а как же! – для нас с Илюхой проблем в мире цифр не существовало.
Виделись мы с другом теперь редко, да и созванивались нечасто. Он был занят тем, что его интересовало, а я не смогла придумать для него внятных объяснений своего странного поступка. Мне самой всё было понятно: мамин кузен, укравший её из нашей семьи – юрист, а мне малейшее напоминание о нём было невыносимым… Но Илюха, со своей физико-математической логикой, совершенно не признавал эмоционального подхода, и поэтому каждый наш разговор заканчивался непониманием и ссорой.
А ещё меня беспокоило то, с чем я никогда не полезла бы к Илюхе – состояние моего отца. Проявлявший сначала по отношению к моей учёбе интерес и даже внёсший несколько рациональных предложений по изучаемым мной темам, за четыре года он сильно сдал, и для меня стало очевидным, что своё совершеннолетие я буду встречать в одиночестве. Мне было больно и горько видеть, как уступает в борьбе с недугом когда-то сильный и весёлый человек; и больнее и горше того – сознавать своё бессилие. Я закусывала губу и глотала слёзы, выравнивая дыхание – слух отца и раньше был неслабым, а с наступлением слепоты и вовсе сравнялся с собачьим…
Я мечтала вслух о поездке к морю, когда мне исполнится двадцать один, и мы с отцом будем чинно-важно прогуливаться по вечерней набережной одного из приморских городов. Отец в такие минуты по-доброму подшучивал надо мной, и его бархатистый смех звучал почти как раньше… И я, слыша этот смех, на какое-то время поддавалась детской вере в чудо, которое случится вопреки этим безжизненным глазам на исхудавшем лице, этим ставшим беспокойными пальцам, этим скорбным складкам вокруг посеревших губ… Чуда не случилось. Недуг победил.
…Неделя после похорон была заполнена изматывающим хождением по инстанциям, спорами с неодобрительно-любопытными, реже – просто равнодушными чиновниками в стремлении отстоять своё право на проживание в доме, где не звучали отголоски счастливых воспоминаний, но слабым эхом теплилась память об отце. Собрав все необходимые справки с нужным количеством печатей и подписей, я отнесла их в деканат, чтобы сняли копии. Перебранка с занудным делопроизводителем вытянула из меня последние силы, и, выйдя на крыльцо, я даже решила, что дорогое авто, стоявшее у самых ступеней, запомнившееся мне по нескольким встречам с кузеном-юристом – это последствия нервной недели, и надо бы проморгаться как следует…
Но в глазах от постоянно сдерживаемых слёз поселилось неприятное ощущение въевшегося песка, и я старалась лишний раз не моргать и по сторонам не пялиться – поэтому едва не налетела на импозантно смотревшегося мужчину, вызвавшего одобрительные ахи вышедших вместе со мной студенток. А импозантный мужчина, не обращая внимания на ахи и восторженный шёпот, уверенно взял меня под руку:
- День не слишком добрый, сударыня, но я хотел бы пригласить Вас на разговор, не откладывая его «на потом». И лучше сейчас, пока у нас есть пара свободных часов… - Я ещё не успела ответить, а этот… дамский угодник со стажем уже вёл меня к своему монстру на колёсах. Распахнул дверцу, твёрдой рукой уместил одеревеневшую и онемевшую от такой наглости меня на переднее сиденье, каким-то неуловимым движением зафиксировал ремень безопасности; а я поняла – это цепи, меня взяли в плен! – и гордо (хотелось так думать) молчала всю дорогу.
Мужчина был сосредоточен на управлении автомобилем и на меня не смотрел. А я изредка косилась на него и психовала от сознания, что он подмечает все брошенные искоса взгляды. Но взглянуть прямо было выше моих сил…
…Когда мама, заменявшая в суде находящегося в клинике отца, по настоянию ведущего защиту красавца-адвоката взяла меня на судебное заседание, я несколько месяцев перебирала в памяти его отточенные движения, веские доводы и резкие по сути, но вежливые по форме определения и то, как постепенно терял самодовольный вид представитель администрации предприятия. И мечтала, что обязательно выучусь, наберусь опыта и однажды буду так же метко срезать допустивших промах или нарушение сбора сведений оппонентов!.. Даже перед зеркалом повторяла понравившиеся и запомнившиеся жесты, пытаясь отыскать в своей внешности сходство с кузеном!.. После маминого предательства я не думала ни о юриспруденции в целом, ни о юристах в частности, ни о каком-либо семейном сходстве… И отказывалась от встреч с поразившим меня своим профессионализмом, а затем ранившим в самое сердце родственником, хотя отец советовал пойти и выслушать. Я всегда ценила мнение отца, но в данном случае не прислушалась. Не смогла…
Монстр на колёсах остановился на небольшой площади у одного из престижных городских ресторанов. Я разозлилась. Но как высказать эту злость – не придумала. Скандалить на публике мне всегда казалось ещё более унизительным, чем появляться в неподобающем виде – например, как сейчас. На мне же под пальто старая кофточка и не менее старые брючки. Чёрные. И старые же удобные сапоги, чтобы после бесконечных походов по кабинетам без ног не остаться…
