— То, что ты псих, Сэм и так знает! — рассмеялся Лас. — Но Алиэ — девушка серьёзная, я бы на твоём месте прислушался к её угрозам.
Ярослав мученически вздохнул.
— А что бы я ей сказал, по-твоему? Милая принцесса, на меня тут ночью набросилась ведьма, и, чтобы не быть задушенным, мне пришлось с ней обниматься?.. Пусть лучше считает, что я мазохист.
— Кажется, мы здорово влипли с этой кошкой… — расстроено проговорил Лас, доставая из рюкзака статуэтку.
Он даже представить не мог, каково на самом деле сейчас Итилю: вместе с физической болью и дискомфортом от тяжёлого браслета ему вдобавок приходится выдерживать натиск близких, страдая от невозможности рассказать им о своих мотивах и опасениях. Однако сейчас глаза Итиля горели только азартом и любопытством, по всему было видно, что он не собирается принимать свои проблемы близко к сердцу. Бросив на друга быстрый взгляд, Лас безнадёжно вздохнул про себя: «Ты и есть мазохист: никогда о себе не думаешь».
Но Итиль уже настойчиво требовал ответа.
— У тебя ведь уже есть результаты? Рассказывай!
— А ты откуда знаешь? — изумлённо уставился на него Назар. Ярослав расхохотался.
— Никакой мистики! — заверил он. — Просто в противном случае ты бы уже сто раз обратился за советом. А раз молчит, думаю, значит, сам справляется.
Эльфёнок смущённо улыбнулся и, пробормотав:
— Экие вы все психологи… — начал рассказывать о своих открытиях.
Наурра умела исполнять желания. Но не все и не в любых обстоятельствах. За три дня, прошедшие с того момента, как они вместе с сестрёнками сделали первый, наполовину шутливый обряд, Назар успел провести множество экспериментов. Руническая магия немного ускоряла исполнение желаний, но ещё более действенным оказался амулет, подаренный Руа. Также выяснилось, что Наурра очень сильно реагирует на геомагнитные поля земли, а её сила напрямую зависит от магнитных бурь и вспышек на солнце.
— Можно было бы предположить, что это какой-то хитрый прибор, если бы в основе его действия не лежала магия, — подвёл итог Лас. — Или какой-то мощный амулет, завязанный на земные стихии… — добавил он чуть погодя.
— А для людей он безопасен? — спросил Итиль.
— Абсолютно. Когда какое-то желание несёт в себе разлад, — действие кошки тут же блокируется, словно внутри стоит настройка: «Желания определённого вида не выполнять». Мне показалось, что за блокировку опасных полей отвечает вот этот — круглый — глаз, а за исполнение желаний — другой, хрустальный. Вроде как две кнопки: «Пуск — Стоп».
Итиль некоторое время обдумывал услышанное, внимательно разглядывая каменную кошку, а потом спросил:
— Лас, как ты думаешь, Наурра всё-таки прибор или живое существо?
Эльфёнок пожал плечами:
— Не знаю. Работает — как прибор. Но ведёт себя так, словно она живая: подсказывает разные полезные штуки: куда идти, что делать… И вообще от неё тепло, словно от настоящей кошки, так и хочется погладить. Только что не мурчит!
— Подсказывает, куда идти, говоришь? — задумчиво повторил Ярослав. — А возьму-ка я её с собой в архив, поискать документы по Замку…
И он рассказал другу о своём разговоре с директором музея.
— Алексей Петрович ждёт нас в гости, к себе домой, — добавил Итиль, закончив. — Я так понял, что он не хочет смешивать личные и рабочие вопросы, давать повод сотрудникам думать, что я у него в любимчиках.
— Мудро, — кивнул Назар. — Тёплую обстановку в коллективе надо беречь. Когда пойдём?
— Завтра.
— Отлично! Нам вообще, чем раньше, тем лучше... Кстати, — сказал Лас, чуть подумав, — тебе не кажется странным, что директор музея считает разговор об усадьбе личным вопросом? И почему с ним самим ничего не случилось, когда он работал с этими документами?
Ярослав внимательно посмотрел на друга. Если Алексей Петрович действительно каким-то образом связан с усадьбой Одинцова, то, возможно, беседа с ним может привести эльфов к разгадке тайны Замка гораздо быстрее, чем они рассчитывают.
— Верно! Я об этом не подумал… — проговорил Итиль, уже мысленно прикидывая, что завтра надо будет узнать у директора. Он решил, что Наурру тоже следует взять с собой: возможно, с её помощью разговор получится более откровенным, чем в обычных условиях.
Вспомнив о том, что каменная кошка умеет исполнять желания, сумеречный эльф вдруг спросил:
— Слушай, Лас, а ты сам-то желание загадывал? Какое-нибудь из разряда невыполнимых?
— А как же! — ответил Назар, краснея и смущённо отворачиваясь.
— Ну?
— Не сбылось пока, хотя отказа я не получил. Видно, моё желание даже для Наурры сложновато… Давай, теперь ты загадаешь? — добавил он, меняя тему.
Итиль тут же взял в руки статуэтку каменной кошки: по всей видимости, ему не нужно было тратить время на раздумья, заветное желание уже было наготове. Расстегнув ворот толстовки, Лас высвободил из-под одежды амулет с солнечным камнем. Однако, заметив, каким жадным, нетерпеливым блеском сверкнули глаза друга, едва взгляд его упал на ключ, висевший на той же цепочке, эльфёнок передумал снимать амулет.
— Дай руку, левую, — сказал он тихо, но очень твёрдо.
Щёки эльфёнка при этом горели огнём, а взгляд был непривычно серьёзен и строг. У Ярослава закралось подозрение, что, рассказывая о своих экспериментах с найденным артефактом, Назар о чём-то умолчал. Но принц сумеречных эльфов не стал ничего спрашивать, лишь протянув руку, закованную в тяжёлый железный браслет, сжал в ладони солнечный камень.
— Пусть Марина станет свободна, — проговорил он. — Ведь за любовь можно многое простить… И если для этого нужно её раскаяние, я желаю, чтобы она раскаялась и была прощена!
Когда амулет и кошка были снова убраны, а эльфы уже поднялись и закинули за спину рюкзаки, намереваясь просто прогуляться по солнечному осеннему парку, Ярослав вдруг сказал, отвечая на так и не заданный другом вопрос:
— Знаешь, Лас, я никак не могу забыть её взгляд… Понимаю, что ведьма, и что она едва меня самого к праотцам не отправила, но Марина молила о помощи, а я действительно хотел её выслушать. Ничего пообещать не успел, только всё равно чувствую себя так паршиво, будто пообещал и не выполнил. И сделать ничего не могу, ведь в любом случае я бы первым делом снял браслет, чтобы вызвать её…
Едва заметно вздохнув, Назар только молча склонил голову: эти слова окончательно убедили эльфёнка в том, что он всё сделал правильно.
Директор краеведческого музея Алексей Петрович жил в большом старом доме, так называемой «сталинке». Высокие потолки, украшенные лепниной, и антикварная мебель привели эльфов в совершенный восторг.
— Ух ты! — не сдержался Назар. — У Вас даже дом — как музей, столько интересного!
Престарелый директор по-доброму усмехнулся в седые усы.
— Люблю старину, — заметил он. — Когда дочка с мужем делали нам ремонт, я наотрез отказался от всех этих подвесных потолков, стенных панелей и прочих новомодных штук. Раньше строили для жизни: чтобы воздуха было много, и глаз радовался, — а сейчас все квартиры похожи на курятники. К тому же мебель от отца и тётки по наследству досталась мне, а это — память. Вот мы с Олей и решили: пусть будет музей!
Ольга Валериановна — жена Алексея Петровича, невысокая улыбчивая старушка с добрыми глазами — в гостиной собирала к чаю стол. Рядом с изящными фарфоровыми чашками и блюдом для пирога, взятыми явно из дореволюционного сервиза, красовался заварочный чайник советской эпохи — удобный, пузатый, с красным горохом на белом фоне. Круглый стол покрывала вязаная скатерть, концы которой свисали до самого пола. Было заметно, что хоть хозяева и уважают старинные вещи, но превыше всего ценят их функциональность.
Во время общего разговора Алексей Петрович внимательно наблюдал за ребятами, видимо, решая для себя, о чём им следует рассказать, а о чём — нет. Ярослав отметил это, но виду, конечно же, не подал. Зато, глядя на друга, похожего сейчас на весёлый солнечный луч, сумеречный эльф чувствовал, как тает в его сердце напряжение от незнакомой обстановки и необходимости важного разговора. Лас вёл себя так непосредственно, словно уже тысячу лет был знаком с хозяевами. Старики в ответ тепло улыбались, и беседа постепенно становилась всё более непринуждённой.
Когда Ольга Валериановна вышла, прихватив опустевшее блюдо из-под пирога, директор музея сказал:
— Что ж, Назар, я очень рад знакомству. Уже одно то, что усадьба не причинила вам зла, говорит о многом. А раз она сама хочет поведать о своих тайнах, значит, и мне молчать ни к чему. Только информация личная, не подведите старика.
Я материалист, в Бога не верю. Однако всё же что-то есть! Помню, в детстве бабка мне часто говорила: «Бойся Бога, Алёшенька, а то станешь, как моя дура Маруська, и всю жизнь будешь грехи замаливать!» Тётя Маруся — старшая сестра отца. Ещё девчонкой она до беспамятства влюбилась в тогдашнего хозяина усадьбы Павла Одинцова и пошла к деревенской ведьме, чтобы та наворожила и развела его с женой. В общем-то, я эту историю до конца не знаю, как не знаю и того, что в ней правда, а что — семейная легенда. Но общий смысл таков.
Дело было ещё до революции. Павел Одинцов приехал сюда с молодой женой откуда-то с севера. Купили усадьбу на Оке, обустроились и много доброго сделали для города. Реальную гимназию — это они открыли, и сами в ней преподавали; храм Петра и Павла тоже достроили с их пожертвований. Богадельня, воскресная школа — всё они. Даже новые бараки для заводских рабочих выстроили, хоть завод и принадлежал другому хозяину. Вроде, по слухам, Одинцов на севере держал прииск, потому и денег не считал. Ещё он состоял в Петербурге при царе в каком-то комитете — эту информацию можно проверить, только я никогда не занимался. А что красивый был, как бог — это мать рассказывала. Я сам с тридцатого года, хоть и застал его в живых, но почти не помню, маленьким был. А моя тётка в него влюбилась сразу, как увидела, устроилась работать на усадьбу кухаркой и, как велела ведьма, украла что-то у хозяина. С тех пор всё покатилось, как в этих новомодных бабских сериалах: Павел с женой развёлся, она куда-то уехала, а он женился на тётке Марусе. Только детей у них не было, и начал он с тех пор болеть. В революцию сам пришёл в комитет, передал усадьбу городу с просьбой, чтобы сделали там интернат для беспризорных. Но его управляющий, не желая отдавать барский дом, вроде бы позвал из соседней губернии казаков, случилась кровавая стычка с рабочими. Вот тогда, вероятно, и обвалились входы в подвалы. Потом в этом здании много чего было: интернат для беспризорных, санаторий для рабочих, фабрично-заводское училище, потом снова санаторий, только уже для партийных работников. И хотя архитектура главного дома весьма интересная, почему-то комиссия по охране памятников ставить его на учёт отказалась. Уже на моей памяти приезжали немцы, хотели взять в аренду и отстроить, но тут воспротивился горком: видишь ли, нельзя было тогда здесь ничего строить на буржуйские деньги.
А Одинцова в революцию не тронули, хоть он и «из бывших». Потому что, во-первых, человек хороший, во-вторых, взялся работать на новую власть, а в-третьих, был женат на кухарке, то есть, на девке из простых. Только семейная жизнь с тёткой у них не ладилась. Отец говорил, что они и виделись-то редко: Павел всё больше в разъездах по работе, несколько раз его на юг отправляли, в санаторий, лечиться, а как началась война — одним из первых ушёл добровольцем на фронт. И не вернулся. Похоронки мы не получали, уже после войны тётка пыталась разыскать его следы, только безуспешно. А сама она, как только муж ушёл на фронт, будто с ума сошла: ударилась в православие. Сначала бегала в церковь, била земные поклоны, грехи замаливала, а потом записалась в партизанский отряд. После войны работала, как проклятая. Ударницей слыла, передовичкой. Потому начальство закрывало глаза на то, что она все выходные пропадает в церкви. Может, и жалели: красивая баба, работящая, а как муж на фронте погиб, для неё словно жизнь кончилась.
Вот так, мальчики. Усадьба-то мне не совсем чужая. Тем более что тётка Маруся ещё жива. Сейчас ей девяноста восемь, из ума совершенно выжила и ослепла. Но бодрая, врачи говорят, хоть ещё сто лет проживёт! Когда отца похоронили, нас с Олей она уже не узнавала и страшно сердилась, думая, что мы хотим её обокрасть. Я, конечно, грешным делом, действительно мечтал узнать, с помощью какой вещи она приворожила Павла Одинцова: хотел проверить, правду ли гласит семейная легенда. У тётки была резная шкатулка ещё царских времён — красивая, прочная, с хитрым замком, ключ от которого она всегда носила с собой. А когда мы определили её в Дом престарелых, тётка забрала туда и шкатулку.
— В Дом престарелых? — удивлённо переспросил Ярослав.
Алексей Петрович кивнул.
— Она была страшно рада, что от нас избавилась. Теперь вместе с другими бабульками поёт псалмы и рассказывает всем, какой у неё плохой племянник, хоть уже и не узнаёт, когда мы к ней заходим.
— А про Замок Вы что-нибудь знаете, Алексей Петрович? — спросил Назар. — Почему никто не может взяться за его изучение?
Директор музея только покачал головой.
— Боюсь, что чертовщина на усадьбе связана с тем, что моя тётка ходила к ведьме. Я, конечно, сперва смеялся, потому как нас учили, что Бога нет, и всё это глупости и тёмные суеверия. Но чем старше становишься, тем больше понимаешь, как много мы не знаем о мире. Вот моя жизнь, например, оказалась накрепко связана с музеем, будто бы тоже для того, чтобы замаливать родовые грехи. Сейчас музей практически восстанавливает то, что в своё время построил Павел Одинцов: реальная гимназия, храм Петра и Павла, богадельня… Мы собираем документы, передаём наверх, а дальше уже старается реставрационная комиссия. Например, главный корпус Дома престарелых, где сейчас обитает моя сумасшедшая тётка, — и есть бывшая богадельня Одинцова. Может, поэтому она туда так спокойно переехала?
— А что было в той папке с документами, которую Вы отнесли в архив? — спросил Ярослав. — И как она выглядела?
— Ищи, ищи, — улыбнулся в усы директор, — ты найдёшь, я в тебя верю! Папка обычная, картонная, с грифом «Дело №», завязывалась на синий шнурок. Бирок на неё я не клеил, но, помнится, на задней стороне есть пятно от кофе: сам неосторожно поставил чашку. А внутри — кальки плана усадьбы, ретушированные фото начала века и чёрно-белые — довоенные. Ещё заключение комиссии по охране памятников о том, что усадьба не представляет архитектурной ценности, вырезки из газет разного времени, в основном, довоенных. И письмо немцев с просьбой ходатайствовать о передаче здания им в аренду.
— А портретов или фотографий хозяев усадьбы не было? — снова спросил Ярослав.
Алексей Петрович покачал головой:
— Нет. Как-то так вышло, что ни одной фотографии Павла Одинцова не сохранилось, хотя он в своё время в городе был известным человеком. Я искал в семейном архиве, но тоже ничего: подозреваю, что тётка всё прибрала в свою шкатулку. А что касается первой жены Одинцова, то её след вовсе затерялся, даже имени не осталось.
Ещё немного поговорив с Алексеем Петровичем о жизни и музее, ребята простились с хозяевами и, получив приглашение заходить в гости, отправились обдумывать услышанное.
Ярослав мученически вздохнул.
— А что бы я ей сказал, по-твоему? Милая принцесса, на меня тут ночью набросилась ведьма, и, чтобы не быть задушенным, мне пришлось с ней обниматься?.. Пусть лучше считает, что я мазохист.
— Кажется, мы здорово влипли с этой кошкой… — расстроено проговорил Лас, доставая из рюкзака статуэтку.
Он даже представить не мог, каково на самом деле сейчас Итилю: вместе с физической болью и дискомфортом от тяжёлого браслета ему вдобавок приходится выдерживать натиск близких, страдая от невозможности рассказать им о своих мотивах и опасениях. Однако сейчас глаза Итиля горели только азартом и любопытством, по всему было видно, что он не собирается принимать свои проблемы близко к сердцу. Бросив на друга быстрый взгляд, Лас безнадёжно вздохнул про себя: «Ты и есть мазохист: никогда о себе не думаешь».
Но Итиль уже настойчиво требовал ответа.
— У тебя ведь уже есть результаты? Рассказывай!
— А ты откуда знаешь? — изумлённо уставился на него Назар. Ярослав расхохотался.
— Никакой мистики! — заверил он. — Просто в противном случае ты бы уже сто раз обратился за советом. А раз молчит, думаю, значит, сам справляется.
Эльфёнок смущённо улыбнулся и, пробормотав:
— Экие вы все психологи… — начал рассказывать о своих открытиях.
Наурра умела исполнять желания. Но не все и не в любых обстоятельствах. За три дня, прошедшие с того момента, как они вместе с сестрёнками сделали первый, наполовину шутливый обряд, Назар успел провести множество экспериментов. Руническая магия немного ускоряла исполнение желаний, но ещё более действенным оказался амулет, подаренный Руа. Также выяснилось, что Наурра очень сильно реагирует на геомагнитные поля земли, а её сила напрямую зависит от магнитных бурь и вспышек на солнце.
— Можно было бы предположить, что это какой-то хитрый прибор, если бы в основе его действия не лежала магия, — подвёл итог Лас. — Или какой-то мощный амулет, завязанный на земные стихии… — добавил он чуть погодя.
— А для людей он безопасен? — спросил Итиль.
— Абсолютно. Когда какое-то желание несёт в себе разлад, — действие кошки тут же блокируется, словно внутри стоит настройка: «Желания определённого вида не выполнять». Мне показалось, что за блокировку опасных полей отвечает вот этот — круглый — глаз, а за исполнение желаний — другой, хрустальный. Вроде как две кнопки: «Пуск — Стоп».
Итиль некоторое время обдумывал услышанное, внимательно разглядывая каменную кошку, а потом спросил:
— Лас, как ты думаешь, Наурра всё-таки прибор или живое существо?
Эльфёнок пожал плечами:
— Не знаю. Работает — как прибор. Но ведёт себя так, словно она живая: подсказывает разные полезные штуки: куда идти, что делать… И вообще от неё тепло, словно от настоящей кошки, так и хочется погладить. Только что не мурчит!
— Подсказывает, куда идти, говоришь? — задумчиво повторил Ярослав. — А возьму-ка я её с собой в архив, поискать документы по Замку…
И он рассказал другу о своём разговоре с директором музея.
— Алексей Петрович ждёт нас в гости, к себе домой, — добавил Итиль, закончив. — Я так понял, что он не хочет смешивать личные и рабочие вопросы, давать повод сотрудникам думать, что я у него в любимчиках.
— Мудро, — кивнул Назар. — Тёплую обстановку в коллективе надо беречь. Когда пойдём?
— Завтра.
— Отлично! Нам вообще, чем раньше, тем лучше... Кстати, — сказал Лас, чуть подумав, — тебе не кажется странным, что директор музея считает разговор об усадьбе личным вопросом? И почему с ним самим ничего не случилось, когда он работал с этими документами?
Ярослав внимательно посмотрел на друга. Если Алексей Петрович действительно каким-то образом связан с усадьбой Одинцова, то, возможно, беседа с ним может привести эльфов к разгадке тайны Замка гораздо быстрее, чем они рассчитывают.
— Верно! Я об этом не подумал… — проговорил Итиль, уже мысленно прикидывая, что завтра надо будет узнать у директора. Он решил, что Наурру тоже следует взять с собой: возможно, с её помощью разговор получится более откровенным, чем в обычных условиях.
Вспомнив о том, что каменная кошка умеет исполнять желания, сумеречный эльф вдруг спросил:
— Слушай, Лас, а ты сам-то желание загадывал? Какое-нибудь из разряда невыполнимых?
— А как же! — ответил Назар, краснея и смущённо отворачиваясь.
— Ну?
— Не сбылось пока, хотя отказа я не получил. Видно, моё желание даже для Наурры сложновато… Давай, теперь ты загадаешь? — добавил он, меняя тему.
Итиль тут же взял в руки статуэтку каменной кошки: по всей видимости, ему не нужно было тратить время на раздумья, заветное желание уже было наготове. Расстегнув ворот толстовки, Лас высвободил из-под одежды амулет с солнечным камнем. Однако, заметив, каким жадным, нетерпеливым блеском сверкнули глаза друга, едва взгляд его упал на ключ, висевший на той же цепочке, эльфёнок передумал снимать амулет.
— Дай руку, левую, — сказал он тихо, но очень твёрдо.
Щёки эльфёнка при этом горели огнём, а взгляд был непривычно серьёзен и строг. У Ярослава закралось подозрение, что, рассказывая о своих экспериментах с найденным артефактом, Назар о чём-то умолчал. Но принц сумеречных эльфов не стал ничего спрашивать, лишь протянув руку, закованную в тяжёлый железный браслет, сжал в ладони солнечный камень.
— Пусть Марина станет свободна, — проговорил он. — Ведь за любовь можно многое простить… И если для этого нужно её раскаяние, я желаю, чтобы она раскаялась и была прощена!
Когда амулет и кошка были снова убраны, а эльфы уже поднялись и закинули за спину рюкзаки, намереваясь просто прогуляться по солнечному осеннему парку, Ярослав вдруг сказал, отвечая на так и не заданный другом вопрос:
— Знаешь, Лас, я никак не могу забыть её взгляд… Понимаю, что ведьма, и что она едва меня самого к праотцам не отправила, но Марина молила о помощи, а я действительно хотел её выслушать. Ничего пообещать не успел, только всё равно чувствую себя так паршиво, будто пообещал и не выполнил. И сделать ничего не могу, ведь в любом случае я бы первым делом снял браслет, чтобы вызвать её…
Едва заметно вздохнув, Назар только молча склонил голову: эти слова окончательно убедили эльфёнка в том, что он всё сделал правильно.
Часть 9
Директор краеведческого музея Алексей Петрович жил в большом старом доме, так называемой «сталинке». Высокие потолки, украшенные лепниной, и антикварная мебель привели эльфов в совершенный восторг.
— Ух ты! — не сдержался Назар. — У Вас даже дом — как музей, столько интересного!
Престарелый директор по-доброму усмехнулся в седые усы.
— Люблю старину, — заметил он. — Когда дочка с мужем делали нам ремонт, я наотрез отказался от всех этих подвесных потолков, стенных панелей и прочих новомодных штук. Раньше строили для жизни: чтобы воздуха было много, и глаз радовался, — а сейчас все квартиры похожи на курятники. К тому же мебель от отца и тётки по наследству досталась мне, а это — память. Вот мы с Олей и решили: пусть будет музей!
Ольга Валериановна — жена Алексея Петровича, невысокая улыбчивая старушка с добрыми глазами — в гостиной собирала к чаю стол. Рядом с изящными фарфоровыми чашками и блюдом для пирога, взятыми явно из дореволюционного сервиза, красовался заварочный чайник советской эпохи — удобный, пузатый, с красным горохом на белом фоне. Круглый стол покрывала вязаная скатерть, концы которой свисали до самого пола. Было заметно, что хоть хозяева и уважают старинные вещи, но превыше всего ценят их функциональность.
Во время общего разговора Алексей Петрович внимательно наблюдал за ребятами, видимо, решая для себя, о чём им следует рассказать, а о чём — нет. Ярослав отметил это, но виду, конечно же, не подал. Зато, глядя на друга, похожего сейчас на весёлый солнечный луч, сумеречный эльф чувствовал, как тает в его сердце напряжение от незнакомой обстановки и необходимости важного разговора. Лас вёл себя так непосредственно, словно уже тысячу лет был знаком с хозяевами. Старики в ответ тепло улыбались, и беседа постепенно становилась всё более непринуждённой.
Когда Ольга Валериановна вышла, прихватив опустевшее блюдо из-под пирога, директор музея сказал:
— Что ж, Назар, я очень рад знакомству. Уже одно то, что усадьба не причинила вам зла, говорит о многом. А раз она сама хочет поведать о своих тайнах, значит, и мне молчать ни к чему. Только информация личная, не подведите старика.
Я материалист, в Бога не верю. Однако всё же что-то есть! Помню, в детстве бабка мне часто говорила: «Бойся Бога, Алёшенька, а то станешь, как моя дура Маруська, и всю жизнь будешь грехи замаливать!» Тётя Маруся — старшая сестра отца. Ещё девчонкой она до беспамятства влюбилась в тогдашнего хозяина усадьбы Павла Одинцова и пошла к деревенской ведьме, чтобы та наворожила и развела его с женой. В общем-то, я эту историю до конца не знаю, как не знаю и того, что в ней правда, а что — семейная легенда. Но общий смысл таков.
Дело было ещё до революции. Павел Одинцов приехал сюда с молодой женой откуда-то с севера. Купили усадьбу на Оке, обустроились и много доброго сделали для города. Реальную гимназию — это они открыли, и сами в ней преподавали; храм Петра и Павла тоже достроили с их пожертвований. Богадельня, воскресная школа — всё они. Даже новые бараки для заводских рабочих выстроили, хоть завод и принадлежал другому хозяину. Вроде, по слухам, Одинцов на севере держал прииск, потому и денег не считал. Ещё он состоял в Петербурге при царе в каком-то комитете — эту информацию можно проверить, только я никогда не занимался. А что красивый был, как бог — это мать рассказывала. Я сам с тридцатого года, хоть и застал его в живых, но почти не помню, маленьким был. А моя тётка в него влюбилась сразу, как увидела, устроилась работать на усадьбу кухаркой и, как велела ведьма, украла что-то у хозяина. С тех пор всё покатилось, как в этих новомодных бабских сериалах: Павел с женой развёлся, она куда-то уехала, а он женился на тётке Марусе. Только детей у них не было, и начал он с тех пор болеть. В революцию сам пришёл в комитет, передал усадьбу городу с просьбой, чтобы сделали там интернат для беспризорных. Но его управляющий, не желая отдавать барский дом, вроде бы позвал из соседней губернии казаков, случилась кровавая стычка с рабочими. Вот тогда, вероятно, и обвалились входы в подвалы. Потом в этом здании много чего было: интернат для беспризорных, санаторий для рабочих, фабрично-заводское училище, потом снова санаторий, только уже для партийных работников. И хотя архитектура главного дома весьма интересная, почему-то комиссия по охране памятников ставить его на учёт отказалась. Уже на моей памяти приезжали немцы, хотели взять в аренду и отстроить, но тут воспротивился горком: видишь ли, нельзя было тогда здесь ничего строить на буржуйские деньги.
А Одинцова в революцию не тронули, хоть он и «из бывших». Потому что, во-первых, человек хороший, во-вторых, взялся работать на новую власть, а в-третьих, был женат на кухарке, то есть, на девке из простых. Только семейная жизнь с тёткой у них не ладилась. Отец говорил, что они и виделись-то редко: Павел всё больше в разъездах по работе, несколько раз его на юг отправляли, в санаторий, лечиться, а как началась война — одним из первых ушёл добровольцем на фронт. И не вернулся. Похоронки мы не получали, уже после войны тётка пыталась разыскать его следы, только безуспешно. А сама она, как только муж ушёл на фронт, будто с ума сошла: ударилась в православие. Сначала бегала в церковь, била земные поклоны, грехи замаливала, а потом записалась в партизанский отряд. После войны работала, как проклятая. Ударницей слыла, передовичкой. Потому начальство закрывало глаза на то, что она все выходные пропадает в церкви. Может, и жалели: красивая баба, работящая, а как муж на фронте погиб, для неё словно жизнь кончилась.
Вот так, мальчики. Усадьба-то мне не совсем чужая. Тем более что тётка Маруся ещё жива. Сейчас ей девяноста восемь, из ума совершенно выжила и ослепла. Но бодрая, врачи говорят, хоть ещё сто лет проживёт! Когда отца похоронили, нас с Олей она уже не узнавала и страшно сердилась, думая, что мы хотим её обокрасть. Я, конечно, грешным делом, действительно мечтал узнать, с помощью какой вещи она приворожила Павла Одинцова: хотел проверить, правду ли гласит семейная легенда. У тётки была резная шкатулка ещё царских времён — красивая, прочная, с хитрым замком, ключ от которого она всегда носила с собой. А когда мы определили её в Дом престарелых, тётка забрала туда и шкатулку.
— В Дом престарелых? — удивлённо переспросил Ярослав.
Алексей Петрович кивнул.
— Она была страшно рада, что от нас избавилась. Теперь вместе с другими бабульками поёт псалмы и рассказывает всем, какой у неё плохой племянник, хоть уже и не узнаёт, когда мы к ней заходим.
— А про Замок Вы что-нибудь знаете, Алексей Петрович? — спросил Назар. — Почему никто не может взяться за его изучение?
Директор музея только покачал головой.
— Боюсь, что чертовщина на усадьбе связана с тем, что моя тётка ходила к ведьме. Я, конечно, сперва смеялся, потому как нас учили, что Бога нет, и всё это глупости и тёмные суеверия. Но чем старше становишься, тем больше понимаешь, как много мы не знаем о мире. Вот моя жизнь, например, оказалась накрепко связана с музеем, будто бы тоже для того, чтобы замаливать родовые грехи. Сейчас музей практически восстанавливает то, что в своё время построил Павел Одинцов: реальная гимназия, храм Петра и Павла, богадельня… Мы собираем документы, передаём наверх, а дальше уже старается реставрационная комиссия. Например, главный корпус Дома престарелых, где сейчас обитает моя сумасшедшая тётка, — и есть бывшая богадельня Одинцова. Может, поэтому она туда так спокойно переехала?
— А что было в той папке с документами, которую Вы отнесли в архив? — спросил Ярослав. — И как она выглядела?
— Ищи, ищи, — улыбнулся в усы директор, — ты найдёшь, я в тебя верю! Папка обычная, картонная, с грифом «Дело №», завязывалась на синий шнурок. Бирок на неё я не клеил, но, помнится, на задней стороне есть пятно от кофе: сам неосторожно поставил чашку. А внутри — кальки плана усадьбы, ретушированные фото начала века и чёрно-белые — довоенные. Ещё заключение комиссии по охране памятников о том, что усадьба не представляет архитектурной ценности, вырезки из газет разного времени, в основном, довоенных. И письмо немцев с просьбой ходатайствовать о передаче здания им в аренду.
— А портретов или фотографий хозяев усадьбы не было? — снова спросил Ярослав.
Алексей Петрович покачал головой:
— Нет. Как-то так вышло, что ни одной фотографии Павла Одинцова не сохранилось, хотя он в своё время в городе был известным человеком. Я искал в семейном архиве, но тоже ничего: подозреваю, что тётка всё прибрала в свою шкатулку. А что касается первой жены Одинцова, то её след вовсе затерялся, даже имени не осталось.
Ещё немного поговорив с Алексеем Петровичем о жизни и музее, ребята простились с хозяевами и, получив приглашение заходить в гости, отправились обдумывать услышанное.
