Словно кто их специально спрятал от чужих глаз. Орёл говорит: «Тут в полнолуние чёрт знает что творится! Раз увидишь, страху натерпишься на всю жизнь!» Мне, сами понимаете, интересно. Словом, выяснилось, что под чёрным камнем проходят оргии. То ли сатанисты, то ли извращенцы. Нанюхаются у ядовитой трещины, а потом ползут сюда и творят всякие непотребства. И всё с ритуальной точностью при свете свечей. Я спрашиваю Орла: «Ты откуда знаешь?» А он мне: «Сам видел». Оказывается, над большим залом есть грот, где щёлка в полу выходит как раз над самым гладким местом чёрного камня. Щель выполняет роль вентиляции, и благодаря ей воздух в зале всегда свежий. Но попасть в этот грот можно только из другого хода, который на сто метров ниже по реке. Спелеологи знают, конечно, а больше, думаю, никто. Туда туристов не водят, потому как в половодье через входное отверстие заливается вода, и всё лето до осени стоит страшная сырость. Выше-то вода уже не доходит, а над залом и вовсе божья благодать: сухо, тепло, двоим сидеть можно и дырка в полу. Вот я и предложил заявиться сюда в полнолуние, посмотреть, чем люди около камня занимаются, а заодно шутку придумал. Про призрак колдуна все знают, и если мы с собой цепи прихватим, погреметь, плёночку со звуками природы типа «вопли мертвеца», или что-то в этом духе — то веселье будет знатное! Главное, не заржать в самый ответственный момент!
Лас заметил, как дрогнула рука Семёна, державшая кружку, как опустил он глаза, избегая смотреть на друзей. Но отступать было уже поздно, и потому, безнадёжно махнув рукой, менестрель попытался улыбнуться:
— Ладно... Значит, засели мы с Андрюхой в гроте в первый день полнолуния. Цепями запаслись, как положено, приготовили музычку со спецэффектами. Еду с собой взяли: знали, что до утра выбраться не удастся, ведь внизу слышен каждый шорох. Чтобы родители не волновались, я им сказал, что пошёл на дискотеку. А до этого мы всё проверили: входы-выходы, как звук идёт сверху, не видно ли света, если мы свечу оставим гореть, и так далее... В половине двенадцатого ночи начали подтягиваться люди. Мы по очереди смотрели в щёлку. Ну и жуть, скажу я вам! Сколько они у ядовитой трещины торчали, не знаю, только в зал вползали уже на четвереньках и штабелями валились на пол. Всего человек пятнадцать. В основном, малолетки: по пятнадцать — семнадцать лет, но были и старше. Все как один — в чёрном. Зажгли свечи, стали их выстраивать фигурами у зеркального камня. А как полночь наступила, завыли дурными голосами, поснимали одежду, и давай друг друга хлестать, чем ни попадя: верёвками, ремнями. Натурально, извращенцы! Мне аж дурно стало от такого шоу... А взгляда оторвать не могу: смотрю в щёлку, как приклеенный. Никогда не видел ничего подобного и, надеюсь, больше не увижу!.. Кровь, крики, пена на губах, в лицах ничего человеческого... Если мне не верите, спросите у Андрюхи... Главное, там девчонки были, мелкие совсем, пацанята, вроде тебя, Лас, — а попадись им кто чужой в это время, разорвали бы!..
Сэм замолчал. Эльфы сидели с широко открытыми глазами, пытаясь представить дикую сцену, только что описанную менестрелем. Разум отказывался верить в её реальность, но никто даже не попытался уличить рассказчика во лжи.
— А я, например, думаю, что так и было, — нарушил молчание Лас, выразив тем самым общие мысли. — Кто знает, что им приглючилось у трещины? Там про всё забываешь, остаётся только...
Сплетаясь в сознании в дивную, серебристую мелодию, далёкие колокольчики рождали слова, продолжая начатую фразу: «...то, что скрыто глубоко в душе, мой друг. То, что составляет тайную суть твоего существа. Ты стоял лицом к лицу с самим собой — не испугался и ничего не забыл. У других — иное. Поверь, не так просто глядеть себе в глаза...»
— Лас?
Эльфёнок вздрогнул. Он снова сидел среди друзей у ночного костра, а невдалеке по камушкам звенел невидимый ручей, так похожий на голос Руа...
Итиль мудро улыбнулся:
— Чувствую, это необычная ночь. Что-то случилось в подзвёздном мире. И Сэм давно не был так откровенен...
Действительно, от прежней плутовской беспечности менестреля не осталось и следа. Он сидел, обхватив руками колени, весь как-то подобравшись и съёжившись. Из-под длинного, взлохмаченного чуба задумчиво поблёскивали глаза, и горькая усмешка порой, совсем не в такт разговору, кривила его тонкие губы с ямочками в уголках. Наконец он вернулся к прерванному рассказу:
— А дальше было самое интересное... Лежу я, такой обалдевший, вдруг чувствую, Андрюха в бок пихает: пора, мол, чего застыл? Чуть не заорал от неожиданности, честное слово! Хорошо, Орёл мне вовремя рот рукой зажал, а сам на часы показывает. Медлить уже и правда было нельзя, внизу малолетки дошли до последней стадии исступления, и я сильно сомневался, услышат ли они что-нибудь вообще. Тут мы магнитофон включили, цепями забренчали... Сначала, действительно, эти бешеные не обращали внимания на посторонние звуки. Но как дурь маленько выветрилась, они насторожились, засуетились. Наконец прозвучало заветное: «Призрак графа Воронцова!»
Семён невесело усмехнулся:
— Что тут началось, люди добрые! Глядя вниз, я просто счастлив был, что наш вход на сто метров ниже по реке и грязища там непролазная! Представляете, наши могильные завывания на их больное воображение и расстроенные нервы?! Думаю, этот глюк они на всю жизнь запомнили! Но и нам уже не до смеху было, тем более что пришлось просидеть в пещере до утра: боялись наткнуться в лесу...
— Не завидую, — пробормотал Итиль.
Алиэ подняла на него встревоженные глаза:
— Кому? — было видно, что девушка находилась под сильным впечатлением от рассказанной истории.
— Никому. Ни тем бедолагам, которые из пещеры удирали, ни Сэму с Андрюхой. Вам, поди, самим тогда хороший психотерапевт был нужен? — обратился Итиль к менестрелю.
Тот попытался улыбнуться сквозь колотившую его мелкую дрожь:
— Спасибо Руаэллин, иначе бы я тут с вами не сидел!
Тишина вновь повисла над лагерем. В этот предрассветный час и в природе всё замерло, наслаждаясь последними каплями ночного отдыха. На траву начала оседать роса, кузнечики окончательно угомонились, и только невдалеке плескал бессонный ручеёк, тревожа своим воркованием мягкие струи Оки.
Сэм положил на горячие угли сухую веточку можжевельника, которая мгновенно вспыхнула. В воздухе разлилось пряное благоухание.
— Говорят, можжевельник хорошо злых духов отгоняет, — задумчиво заметил менестрель и, помолчав, добавил:
— А знаете, ребята, у этой истории продолжение было. В том году.
— Да ну? — удивился Лас.
— Верно говорю. Я когда ходил к бабушке в больницу, с сестричкой познакомился. Милая такая девушка, скромная, приветливая. Аней зовут. И показалось мне ещё, будто где-то я её видел. Словом, начали мы встречаться. Только она о себе молчала, как я ни выспрашивал. Ну, вы тут все — люди взрослые, стесняться нечего. Дошло у нас до любви... Лас, ты чего краснеешь? Вижу, хоть и темно ещё пока! Не было у нас с Аней ничего. Только начал её раздевать, смотрю — вся спина в шрамах. Тут меня словно обожгло: вспомнил, где видел это милое личико! Покраснел, не хуже, чем наш эльфёнок. И признаться во всём не мог, и объяснить, почему на меня столбняк напал, тоже не получалось. Наверное, я так изменился в лице, что Аня с перепугу мне всё и рассказала. Молодой была, глупой, не хватало острых ощущений. Однажды они с приятелями до того доглючились, что примерещился им призрак графа Воронцова. Все — бежать! А Анечка моя обессилела так, что ноги от страха отнялись. Тут она вспомнила про Бога, взмолилась, если выберется живой из пещеры, до конца своих дней будет людям помогать и вести здоровый образ жизни. А сама ползёт, подтягивается на руках, поскольку ноги не работают. Так в её ладони перстень оказался. Аня решила, его кто-то из приятелей потерял, и сунула в карман, чтобы потом вернуть. Но когда она из больницы вышла, зараз вылечив ноги и голову, оказалось, что перстень-то ничей, причём антикварный и очень дорогой. Может, тоже из сокровищ графа, кто знает? Только Аня эту вещицу продала, не долго думая. Сказала, что не хочет к прошлому возвращаться. А сама в медицинский институт поступила и параллельно устроилась работать в больницу. Вот такие дела, ребята.
— Ну и как у вас теперь? — полюбопытствовал Итиль.
— А никак. Мы расстались почти сразу же. Не мог я быть с ней рядом после того, что видел, сами понимаете...
Сэм вздохнул. Молчание дрожало в воздухе, словно рассветная тишина, изредка нарушаемая робким посвистыванием самых ранних птах. Ребята вдруг почувствовали на своих плечах всю тяжесть бессонной ночи, навалившуюся неожиданной усталостью. Эта усталость настойчиво толкала их в палатку, в тёплые спальные мешки — и трое эльфов, перестав сопротивляться, вскоре пошли спать, а Итиль, взяв полотенце, решительно зашагал купаться.
Светало. Над Окой дрожал густой, молочный туман — верный признак ясного дня. Слышно было, как в прибрежных лозах просыпаются птицы, и плещет рыба в реке. Белые кисточки случайно задетого дудника стряхнули на руку Ярослава свои прохладные капли. Наступало новое, прекрасное утро, и ночные рассказы уже казались сном, отдаляясь с каждой минутой.
— Люблю я, Сэм, твои чудесные истории! — лукаво заметил Итиль, когда эльфы, вдоволь намахавшись мечами и поужинав, расположились у костра.
Вечер выдался на удивление тихим. Едва солнце успело скрыться за верхушками деревьев, как закатные полосы расчертили небо в красно-синюю линеечку. Быстро темнело, и ползущая от реки прохлада заставляла ребят ближе придвигаться к огню.
Вообще-то, хвалить рассказчика считалось хорошим тоном, однако Ярослав нисколько не преувеличивал, говоря о таланте друга. Действительно, они пережили вместе множество приключений, но только в устах Сэма истории о них обретали очарование сказки. Неожиданно возникая из канвы беседы или спора, каждая была похожа на кружево, сплетённое искусным мастером из случайно подобранных нитей. Руаэллин как-то сказала, что Семён — настоящий скальд, удостоившийся чести испить мёда поэзии из рук самого Одина. И тем, кто слышал эту похвалу, не пришло в голову принять её за поэтическую метафору.
В кругу друзей рассказы Сэма пользовались бешеной популярностью ещё и потому, что сам он ими совершенно не дорожил. Увлечённый новой сюжетной нитью, менестрель мог прервать повествование на самом интересном месте. Или вдруг убегал, спохватываясь о чём-то важном: «Заболтали вы меня совсем!» Не раз товарищи предлагали ему записывать свои приключения, но Семён неизменно отшучивался: «Что я вам — Иисус Христос, чтобы с моих слов Евангелие писать?» И потому в университетской среде его истории приобрели форму устного народного творчества, обрастая новыми подробностями и превращаясь в легенды.
К просьбе Итиля присоединилась Алиэ:
— Сэмчик, миленький, расскажи что-нибудь! Красивое такое, волшебное! Ладно?
Лас только молча улыбался, догадываясь, что менестрель уже придумал, чем бы позабавить друзей.
— Ну, хорошо, — наконец смилостивился Сэм. — Расскажу я вам историю — волшебнее не бывает! Из серии моих прошлогодних похождений. Кто не в курсе, объясняю: в том году, в конце августа, я внезапно обнаружил, что лето на исходе, а со мной ничего интересного так и не случилось. До начала учебного года оставалось недели полторы. Вы, дорогие мои друзья, — обернулся он к Итилю и Алиэ, — были заняты заботами поступления Ласа в нашу альма-матер. Тебя, эльфёнок, понятно, я ещё не знал. Боромир готовился к очередному фестивалю на Куликовке и не вылезал из своего клуба. Андрюха искал каких-то змеев под Питером. Словом, остался я один одинёшенек. И вот собрал добрый молодец Сэм свой походный рюкзак, положил туда карту местности и эльфийский плащ прихватил, чтобы по ночам не мёрзнуть. Тот самый, из светлой шерсти, что мне Руаэллин вышивала... И отправился я вниз по Оке. В Алексине был, в Поленово — столько насмотрелся, что и за месяц не расскажешь!
— Как же ты передвигался? Пешком? — полюбопытствовал Лас.
— Большей частью. А там, где на катере, где мужики на моторках подвозили. Получилось, что в Тарусе я оказался поздним вечером. Темнело уже. В этом городе у меня живёт дядька по матери, только адрес я не спросил, когда уезжал. Помню ещё с детства: у него частный дом на две семьи и огород. Однако, вот в чём штука: Таруса — городок небольшой и очень старый, частных домов с огородами там видимо-невидимо! Разве в темноте найдёшь нужный? Да ещё не зная адреса! Я и решил: переночую где-нибудь, а утром отправлюсь на поиски родичей. Забрёл во двор какого-то дома на окраине. А там словно меня ждали: в окнах темно, ни собак, ни хозяев, и сарай приоткрыт! Кто бы на моём месте от такого шанса отказался? Конечно, я не стал в дом ломиться, прямо в сарай пошёл. Сам думаю: ну, не убьют же меня за то, что я тут ночь посплю? Может, даже вовсе не заметят, если уйду на рассвете...
Ярослав, представивший, что должно было последовать за столь многообещающим началом, вдруг прыснул, весело поблёскивая искорками глаз. Алиэ и Лас тоже улыбались, но Семён наставительно поднял вверх указательный палец:
— Рано ржать начали! Хотя, тут ты, Ярик, прав: я и сам не ожидал такого продолжения. Значит, захожу в сарай, посветил фонариком... Батюшки мои, а там гробы кругом! Чуть не убежал сломя голову, честное слово! Только потом самому стало смешно: решил, что попал в мастерскую ритуальных услуг. И гробы-то, как оказалось, все либо бракованные, либо недоделанные. Иначе, чего бы сарай был открыт! Я нашёл в дальнем углу гробик поприличней, залез в него, в плащ завернулся и крышку сверху пристроил, чтобы меня не сразу нашли, если хозяева зайдут.
Трое друзей уже смеялись во весь голос. Алиэ размазывала по щекам слёзы, её огромные голубые глаза превратились в узкие щёлочки. Лас, отвернувшись, закрыл лицо руками.
— Как же ты дышал-то там, Сэм? — сквозь смех выдавил, наконец, Итиль. — Небось, сочиняешь!
Менестрель напустил на себя серьёзный вид.
— Не вру пока, погоди, — отмахнулся он. — Говорю тебе: гробов целых не было. Я взял широкую доску, что стояла в углу, и вместо крышки её приладил. А доска оказалась коротковата. Так и дышал... Слушайте дальше. Заснул я, наконец. Жестковато, правда, тесно, но выбирать не приходилось. Утешало то, что впервые в жизни довелось спать в гробу. Вдруг — шорох! Слышу, в темноте кто-то крадётся. Ну, думаю, конец мне: хозяева пришли! И рассказывай потом, что делал ночью в чужом сарае?! Я от страха, кажется, даже дышать перестал. Затаился, голову накрыл краем плаща, жду, что дальше будет. Только тут до меня дошло: ночь ведь ещё на дворе, а хозяин зажёг бы свет. Чего ему прятаться? Но эти двое крались по-воровски и говорили шёпотом. Я прислушался. Один спрашивает: «Ты уверен, что она здесь?» А второй: «Да здесь, точно, сам видел. Может, просто, её Костян куда переставил?» Полазили они ещё, кто-то споткнулся, выругался. А потом слышу: «Ты вон в том углу посмотри: видишь, гроб доской накрыт! Не она ли?» У меня внутри всё похолодело. Представляете, ситуация? В таких случаях полагается читать молитвы, я их много выучил, когда в семинарию готовился. Только ничего вспомнить не могу, крутится в голове: «Богородица, дева, радуйся!» — и всё!
Лас заметил, как дрогнула рука Семёна, державшая кружку, как опустил он глаза, избегая смотреть на друзей. Но отступать было уже поздно, и потому, безнадёжно махнув рукой, менестрель попытался улыбнуться:
— Ладно... Значит, засели мы с Андрюхой в гроте в первый день полнолуния. Цепями запаслись, как положено, приготовили музычку со спецэффектами. Еду с собой взяли: знали, что до утра выбраться не удастся, ведь внизу слышен каждый шорох. Чтобы родители не волновались, я им сказал, что пошёл на дискотеку. А до этого мы всё проверили: входы-выходы, как звук идёт сверху, не видно ли света, если мы свечу оставим гореть, и так далее... В половине двенадцатого ночи начали подтягиваться люди. Мы по очереди смотрели в щёлку. Ну и жуть, скажу я вам! Сколько они у ядовитой трещины торчали, не знаю, только в зал вползали уже на четвереньках и штабелями валились на пол. Всего человек пятнадцать. В основном, малолетки: по пятнадцать — семнадцать лет, но были и старше. Все как один — в чёрном. Зажгли свечи, стали их выстраивать фигурами у зеркального камня. А как полночь наступила, завыли дурными голосами, поснимали одежду, и давай друг друга хлестать, чем ни попадя: верёвками, ремнями. Натурально, извращенцы! Мне аж дурно стало от такого шоу... А взгляда оторвать не могу: смотрю в щёлку, как приклеенный. Никогда не видел ничего подобного и, надеюсь, больше не увижу!.. Кровь, крики, пена на губах, в лицах ничего человеческого... Если мне не верите, спросите у Андрюхи... Главное, там девчонки были, мелкие совсем, пацанята, вроде тебя, Лас, — а попадись им кто чужой в это время, разорвали бы!..
Сэм замолчал. Эльфы сидели с широко открытыми глазами, пытаясь представить дикую сцену, только что описанную менестрелем. Разум отказывался верить в её реальность, но никто даже не попытался уличить рассказчика во лжи.
— А я, например, думаю, что так и было, — нарушил молчание Лас, выразив тем самым общие мысли. — Кто знает, что им приглючилось у трещины? Там про всё забываешь, остаётся только...
Сплетаясь в сознании в дивную, серебристую мелодию, далёкие колокольчики рождали слова, продолжая начатую фразу: «...то, что скрыто глубоко в душе, мой друг. То, что составляет тайную суть твоего существа. Ты стоял лицом к лицу с самим собой — не испугался и ничего не забыл. У других — иное. Поверь, не так просто глядеть себе в глаза...»
— Лас?
Эльфёнок вздрогнул. Он снова сидел среди друзей у ночного костра, а невдалеке по камушкам звенел невидимый ручей, так похожий на голос Руа...
Итиль мудро улыбнулся:
— Чувствую, это необычная ночь. Что-то случилось в подзвёздном мире. И Сэм давно не был так откровенен...
Действительно, от прежней плутовской беспечности менестреля не осталось и следа. Он сидел, обхватив руками колени, весь как-то подобравшись и съёжившись. Из-под длинного, взлохмаченного чуба задумчиво поблёскивали глаза, и горькая усмешка порой, совсем не в такт разговору, кривила его тонкие губы с ямочками в уголках. Наконец он вернулся к прерванному рассказу:
— А дальше было самое интересное... Лежу я, такой обалдевший, вдруг чувствую, Андрюха в бок пихает: пора, мол, чего застыл? Чуть не заорал от неожиданности, честное слово! Хорошо, Орёл мне вовремя рот рукой зажал, а сам на часы показывает. Медлить уже и правда было нельзя, внизу малолетки дошли до последней стадии исступления, и я сильно сомневался, услышат ли они что-нибудь вообще. Тут мы магнитофон включили, цепями забренчали... Сначала, действительно, эти бешеные не обращали внимания на посторонние звуки. Но как дурь маленько выветрилась, они насторожились, засуетились. Наконец прозвучало заветное: «Призрак графа Воронцова!»
Семён невесело усмехнулся:
— Что тут началось, люди добрые! Глядя вниз, я просто счастлив был, что наш вход на сто метров ниже по реке и грязища там непролазная! Представляете, наши могильные завывания на их больное воображение и расстроенные нервы?! Думаю, этот глюк они на всю жизнь запомнили! Но и нам уже не до смеху было, тем более что пришлось просидеть в пещере до утра: боялись наткнуться в лесу...
— Не завидую, — пробормотал Итиль.
Алиэ подняла на него встревоженные глаза:
— Кому? — было видно, что девушка находилась под сильным впечатлением от рассказанной истории.
— Никому. Ни тем бедолагам, которые из пещеры удирали, ни Сэму с Андрюхой. Вам, поди, самим тогда хороший психотерапевт был нужен? — обратился Итиль к менестрелю.
Тот попытался улыбнуться сквозь колотившую его мелкую дрожь:
— Спасибо Руаэллин, иначе бы я тут с вами не сидел!
Тишина вновь повисла над лагерем. В этот предрассветный час и в природе всё замерло, наслаждаясь последними каплями ночного отдыха. На траву начала оседать роса, кузнечики окончательно угомонились, и только невдалеке плескал бессонный ручеёк, тревожа своим воркованием мягкие струи Оки.
Сэм положил на горячие угли сухую веточку можжевельника, которая мгновенно вспыхнула. В воздухе разлилось пряное благоухание.
— Говорят, можжевельник хорошо злых духов отгоняет, — задумчиво заметил менестрель и, помолчав, добавил:
— А знаете, ребята, у этой истории продолжение было. В том году.
— Да ну? — удивился Лас.
— Верно говорю. Я когда ходил к бабушке в больницу, с сестричкой познакомился. Милая такая девушка, скромная, приветливая. Аней зовут. И показалось мне ещё, будто где-то я её видел. Словом, начали мы встречаться. Только она о себе молчала, как я ни выспрашивал. Ну, вы тут все — люди взрослые, стесняться нечего. Дошло у нас до любви... Лас, ты чего краснеешь? Вижу, хоть и темно ещё пока! Не было у нас с Аней ничего. Только начал её раздевать, смотрю — вся спина в шрамах. Тут меня словно обожгло: вспомнил, где видел это милое личико! Покраснел, не хуже, чем наш эльфёнок. И признаться во всём не мог, и объяснить, почему на меня столбняк напал, тоже не получалось. Наверное, я так изменился в лице, что Аня с перепугу мне всё и рассказала. Молодой была, глупой, не хватало острых ощущений. Однажды они с приятелями до того доглючились, что примерещился им призрак графа Воронцова. Все — бежать! А Анечка моя обессилела так, что ноги от страха отнялись. Тут она вспомнила про Бога, взмолилась, если выберется живой из пещеры, до конца своих дней будет людям помогать и вести здоровый образ жизни. А сама ползёт, подтягивается на руках, поскольку ноги не работают. Так в её ладони перстень оказался. Аня решила, его кто-то из приятелей потерял, и сунула в карман, чтобы потом вернуть. Но когда она из больницы вышла, зараз вылечив ноги и голову, оказалось, что перстень-то ничей, причём антикварный и очень дорогой. Может, тоже из сокровищ графа, кто знает? Только Аня эту вещицу продала, не долго думая. Сказала, что не хочет к прошлому возвращаться. А сама в медицинский институт поступила и параллельно устроилась работать в больницу. Вот такие дела, ребята.
— Ну и как у вас теперь? — полюбопытствовал Итиль.
— А никак. Мы расстались почти сразу же. Не мог я быть с ней рядом после того, что видел, сами понимаете...
Сэм вздохнул. Молчание дрожало в воздухе, словно рассветная тишина, изредка нарушаемая робким посвистыванием самых ранних птах. Ребята вдруг почувствовали на своих плечах всю тяжесть бессонной ночи, навалившуюся неожиданной усталостью. Эта усталость настойчиво толкала их в палатку, в тёплые спальные мешки — и трое эльфов, перестав сопротивляться, вскоре пошли спать, а Итиль, взяв полотенце, решительно зашагал купаться.
Светало. Над Окой дрожал густой, молочный туман — верный признак ясного дня. Слышно было, как в прибрежных лозах просыпаются птицы, и плещет рыба в реке. Белые кисточки случайно задетого дудника стряхнули на руку Ярослава свои прохладные капли. Наступало новое, прекрасное утро, и ночные рассказы уже казались сном, отдаляясь с каждой минутой.
Часть 2. Святая чудотворная
— Люблю я, Сэм, твои чудесные истории! — лукаво заметил Итиль, когда эльфы, вдоволь намахавшись мечами и поужинав, расположились у костра.
Вечер выдался на удивление тихим. Едва солнце успело скрыться за верхушками деревьев, как закатные полосы расчертили небо в красно-синюю линеечку. Быстро темнело, и ползущая от реки прохлада заставляла ребят ближе придвигаться к огню.
Вообще-то, хвалить рассказчика считалось хорошим тоном, однако Ярослав нисколько не преувеличивал, говоря о таланте друга. Действительно, они пережили вместе множество приключений, но только в устах Сэма истории о них обретали очарование сказки. Неожиданно возникая из канвы беседы или спора, каждая была похожа на кружево, сплетённое искусным мастером из случайно подобранных нитей. Руаэллин как-то сказала, что Семён — настоящий скальд, удостоившийся чести испить мёда поэзии из рук самого Одина. И тем, кто слышал эту похвалу, не пришло в голову принять её за поэтическую метафору.
В кругу друзей рассказы Сэма пользовались бешеной популярностью ещё и потому, что сам он ими совершенно не дорожил. Увлечённый новой сюжетной нитью, менестрель мог прервать повествование на самом интересном месте. Или вдруг убегал, спохватываясь о чём-то важном: «Заболтали вы меня совсем!» Не раз товарищи предлагали ему записывать свои приключения, но Семён неизменно отшучивался: «Что я вам — Иисус Христос, чтобы с моих слов Евангелие писать?» И потому в университетской среде его истории приобрели форму устного народного творчества, обрастая новыми подробностями и превращаясь в легенды.
К просьбе Итиля присоединилась Алиэ:
— Сэмчик, миленький, расскажи что-нибудь! Красивое такое, волшебное! Ладно?
Лас только молча улыбался, догадываясь, что менестрель уже придумал, чем бы позабавить друзей.
— Ну, хорошо, — наконец смилостивился Сэм. — Расскажу я вам историю — волшебнее не бывает! Из серии моих прошлогодних похождений. Кто не в курсе, объясняю: в том году, в конце августа, я внезапно обнаружил, что лето на исходе, а со мной ничего интересного так и не случилось. До начала учебного года оставалось недели полторы. Вы, дорогие мои друзья, — обернулся он к Итилю и Алиэ, — были заняты заботами поступления Ласа в нашу альма-матер. Тебя, эльфёнок, понятно, я ещё не знал. Боромир готовился к очередному фестивалю на Куликовке и не вылезал из своего клуба. Андрюха искал каких-то змеев под Питером. Словом, остался я один одинёшенек. И вот собрал добрый молодец Сэм свой походный рюкзак, положил туда карту местности и эльфийский плащ прихватил, чтобы по ночам не мёрзнуть. Тот самый, из светлой шерсти, что мне Руаэллин вышивала... И отправился я вниз по Оке. В Алексине был, в Поленово — столько насмотрелся, что и за месяц не расскажешь!
— Как же ты передвигался? Пешком? — полюбопытствовал Лас.
— Большей частью. А там, где на катере, где мужики на моторках подвозили. Получилось, что в Тарусе я оказался поздним вечером. Темнело уже. В этом городе у меня живёт дядька по матери, только адрес я не спросил, когда уезжал. Помню ещё с детства: у него частный дом на две семьи и огород. Однако, вот в чём штука: Таруса — городок небольшой и очень старый, частных домов с огородами там видимо-невидимо! Разве в темноте найдёшь нужный? Да ещё не зная адреса! Я и решил: переночую где-нибудь, а утром отправлюсь на поиски родичей. Забрёл во двор какого-то дома на окраине. А там словно меня ждали: в окнах темно, ни собак, ни хозяев, и сарай приоткрыт! Кто бы на моём месте от такого шанса отказался? Конечно, я не стал в дом ломиться, прямо в сарай пошёл. Сам думаю: ну, не убьют же меня за то, что я тут ночь посплю? Может, даже вовсе не заметят, если уйду на рассвете...
Ярослав, представивший, что должно было последовать за столь многообещающим началом, вдруг прыснул, весело поблёскивая искорками глаз. Алиэ и Лас тоже улыбались, но Семён наставительно поднял вверх указательный палец:
— Рано ржать начали! Хотя, тут ты, Ярик, прав: я и сам не ожидал такого продолжения. Значит, захожу в сарай, посветил фонариком... Батюшки мои, а там гробы кругом! Чуть не убежал сломя голову, честное слово! Только потом самому стало смешно: решил, что попал в мастерскую ритуальных услуг. И гробы-то, как оказалось, все либо бракованные, либо недоделанные. Иначе, чего бы сарай был открыт! Я нашёл в дальнем углу гробик поприличней, залез в него, в плащ завернулся и крышку сверху пристроил, чтобы меня не сразу нашли, если хозяева зайдут.
Трое друзей уже смеялись во весь голос. Алиэ размазывала по щекам слёзы, её огромные голубые глаза превратились в узкие щёлочки. Лас, отвернувшись, закрыл лицо руками.
— Как же ты дышал-то там, Сэм? — сквозь смех выдавил, наконец, Итиль. — Небось, сочиняешь!
Менестрель напустил на себя серьёзный вид.
— Не вру пока, погоди, — отмахнулся он. — Говорю тебе: гробов целых не было. Я взял широкую доску, что стояла в углу, и вместо крышки её приладил. А доска оказалась коротковата. Так и дышал... Слушайте дальше. Заснул я, наконец. Жестковато, правда, тесно, но выбирать не приходилось. Утешало то, что впервые в жизни довелось спать в гробу. Вдруг — шорох! Слышу, в темноте кто-то крадётся. Ну, думаю, конец мне: хозяева пришли! И рассказывай потом, что делал ночью в чужом сарае?! Я от страха, кажется, даже дышать перестал. Затаился, голову накрыл краем плаща, жду, что дальше будет. Только тут до меня дошло: ночь ведь ещё на дворе, а хозяин зажёг бы свет. Чего ему прятаться? Но эти двое крались по-воровски и говорили шёпотом. Я прислушался. Один спрашивает: «Ты уверен, что она здесь?» А второй: «Да здесь, точно, сам видел. Может, просто, её Костян куда переставил?» Полазили они ещё, кто-то споткнулся, выругался. А потом слышу: «Ты вон в том углу посмотри: видишь, гроб доской накрыт! Не она ли?» У меня внутри всё похолодело. Представляете, ситуация? В таких случаях полагается читать молитвы, я их много выучил, когда в семинарию готовился. Только ничего вспомнить не могу, крутится в голове: «Богородица, дева, радуйся!» — и всё!
