— Что ты видела в лесу, Тау?
— Птичек видела, дикую грушу в цвету, серый камень в ручье. Он большой, и мох на нём тёплый от солнца.
— Тау, а как же злые чары?
— Нет никаких чар, бабка Нура всё придумала! Она эти сказки нарочно сочиняет, чтобы мы верили и боялись.
Улыбнулась девочка, достала из котомки зеркальце и пустила озорной зайчик прямо в лицо старухе!
— Никакая она не ведунья вовсе!
Отшатнулись люди в испуге: бабка Нура вдруг сморщилась, зашипела и… в центре расступившегося круга остались стоять две маленьких Тау — обе в вышитых башмачках и с зеркальцами. Запричитали женщины, загомонили мужчины. Что делать? Как отличить настоящую? Одна поведёт рукой, и другая, словно её отражение; одна слово молвит, и другая в тот же миг. Вот они, чары проклятые! Не ходила бы ты, Тау, в дальнюю рощу, беды бы не было!
Но тут в круг вошёл заезжий молодец. По виду — заморский гость: одежда на нём чудная, богатая, и сам статью точно королевич. Только речь у молодца ясная, будто с ними от века в одной деревне жил. Подошёл он к зачарованным девочкам, взял у них зеркальца, — стало одно.
— А вот, — говорит, — есть у меня гостинец. Вёз я его своей будущей невесте, да тут, видно, дело поважнее, чем сватовство.
Вынул гость из поясной сумы низку самоцветных камней и протянул девочкам:
— Кто из вас разгадает, что с этим гостинцем делать, и есть та, которая в лесу была. А другая, стало быть, лишь отражение, и место ей — в этом зеркальце.
Дорогие камни на солнышке огнём горят. Засмущались маленькие Тау, обе ручки протянули одинаково — ни по чём не отличишь! Молодец улыбнулся и сам вложил гостинец в одну из ладошек. Поиграла-поперебирала камушками девочка, на шею повесила. Всё правильно, — зашептали люди. Что ещё с ними делать, с бусами-то?
Чужанин взял назад свой гостинец и вложил в другую ладошку:
— Теперь ты.
Не играла девочка с бусами, не любовалась, — порвала нитку, упали дорогие самоцветы в траву, раскатились, потерялись. Ахнули люди.
— Конь копытом бьёт, искры летят, — тихо сказала маленькая Тау. И заплакала.
Не ведуньей была бабка Нура. Просто живёт в каждом человеке страх: голодный, как дикий зверь, свирепый. Поддашься ему, — вмиг постареешь. Люди подумают, что перед ними мудрый человек, если он такую долгую жизнь прожил, станут совета спрашивать. А из страха какое ведовство? Одна видимость. Отражение. Вот и Тау въяве встретилась со своим страхом. Только светлый день в её душе сильнее оказался: солнышко да цветочки, да сказочки хороший конец.
Нет никаких самоцветов — просто роса на траве не высохла. И двойника не было никогда, а бабка Нура — обыкновенная скареда, что в лесу грибные места прячет! Но когда подрастёт маленькая Тау, братец сделает ей самые лучшие украшения — ожерелья, и подвески, и перстеньки, — а из дальних стран приедет свататься заморский королевич. Верно говорю! Вот и солнышко поручится!
Руки помнят… Пальцы помнят: ощущения остались даже через тысячелетия. Жёсткие веточки степной травы, отдавшие все свои соки иссушающему зною солнца. Ещё не пустыня, как теперь. Степь. Жёсткая, жаркая — но степь. Ассирия.
Белые города вокруг каменных башен. Всё из глины: мостовые, дома, стены, — оттого пальцы до сих пор любят ласкать обломки керамического горшка. И эмаль родная — гладкая, прохладная, похожая на водоём в оазисе. Эмалью здесь украшалось всё, что делалось из глины. Солнце и вода, застывшие в яростном сплетении. Ассирия.
Только храм на верхушке башни из настоящих драгоценных камней. Они — святыня, которую надлежит прятать от чужих глаз. Потому на них одежда из солнца и воды — из глины и эмали. Голубой цвет — символ чистоты. Лазурит — чистый камень, способный защитить девственницу, укрывшуюся в сердце святилища, — будущую супругу Верховного Владыки. И никто, даже сам правитель могущественной державы, не посмеет оспорить её права быть со своим возлюбленным и вкусить от него Тайной Мудрости! Ассирия…
Пальцы помнят, даже когда молчит память. Тёплая, нагретая медь зеркал, лоск эмали, убаюкивающее спокойствие шерстяных покрывал… Тебе уже не нужны глиняные таблички-книги: с упоением вчитываешься в собственное сердце. Оно мудрее. Оно не забудет. Уснёт на долгие века, но так же будет хранить Тайную Мудрость, пока не придёт его время. И тогда, вдыхая запах степной полыни, ты очень нежно и тихо позовёшь:
— Ассирия!
Служба давно закончилась, в храме пусто. С фрески на Царских Вратах смотрит архангел Гавриил. Он держит в руках букет белых лилий, а счастливые, чуть удивлённые глаза по-детски распахнуты навстречу, словно нарисованный архангел хочет что-то сказать, помочь, утешить, но не решается. Совсем как Адель в тот ноябрьский вечер, который забыть невозможно… Воском плачут свечи, и слёзы текут по щекам — бессильные, горькие, отчаянные. Слёзы первой в жизни настоящей потери.
— Дочка, ты молись, молись! Проси Господа об утешении. Зови на помощь ангелов, — Голос старушки, работающей при храме, тих и ласков. Но от этого ли, или от сказанных слов, или от того и другого вместе сердце отзывается явственной, физически ощутимой болью.
— Как звать-то тебя, милая?
— Надежда…
* * * * *
Наде было немногим за тридцать. Блестящее образование искусствоведа, специалиста по древнерусской живописи, сдержанная улыбка и лоск светской дамы. Работа преподавателя в художественной школе и частные консультации за хорошие деньги. Случайные романы, каждый раз вспыхивающие огненной страстью, так что кажется, что вот этот — точно навсегда! — нелепые расставания и одинокие вечера в пустой квартире. Год за годом, круг за кругом, однообразно, привычно, почти уже без разочарований… пока не появилась Адель.
Никто не знал настоящего имени этой девушки, так же, как и того, где она живёт и учится. Но, если говорить откровенно, никто этим никогда не интересовался. Адель была слишком яркой, слепяще светлой и неземной, чтобы спрашивать у неё о столь прозаических вещах. Когда эта девушка появлялась в компании, все взгляды с восхищением устремлялись на неё — куколка с витрины! Золотые волосы, огромные глаза с длинными ресницами, лёгкий и весёлый нрав. С ней можно беседовать обо всём на свете, у неё всегда есть в запасе хорошая шутка или интересная история, но если собеседнику нужно выговориться, — умеет слушать, как никто. Многие жаждали её общества и внимания, однако в кругу общих знакомых Адель неизменно отдавала предпочтение Наде.
Их дружба завязалась легко и была такой же светлой, как всё, к чему прикасалась Адель. Они часто гуляли по городу, разговаривали об искусстве, ходили на выставки, обсуждали интересные идеи. Иногда в конце рабочего дня, когда Надя заканчивала занятия в студии, Адель встречала её, и они вместе отправлялись в кафе, пили чай с пирожными, весело болтая ни о чём. Как они находили общий язык, будучи полной противоположностью? Надя об этом не задумывалась, однако слишком явственно ощущала, насколько ей необходимо общество Адель, её тёплая улыбка и ободряющие разговоры. Эта девушка озарила своим присутствием сердце Нади и всю её жизнь, так что, глядя на юную подругу, молодая женщина всё чаще повторяла про себя непривычное, чужое слово — «доверие». Адель доверяет миру, не ожидая от него подвоха, она всегда готова дарить, и её душа неизменно распахнута навстречу людям. А сама Надя? — Зеркало отражало сдержанную, недоверчивую улыбку: мир жесток, он не раз уже это доказывал. Люди лживы и завистливы, так стоит ли кому-то открывать своё сердце?
Поздней осенью в городе грустно. От этой неясной, тягучей печали не спасает ничто — ни яркая реклама на проспектах, ни уютные огоньки в окнах многоэтажек. Только звёзды в небе, едва видимые в разрывах бледных ночных туч, кажутся сейчас чем-то по-настоящему надёжным, спокойным, вселяющим уверенность.
Надя и Адель гуляли по городу. Девушка смеялась, как всегда, искренне и беззаботно, и Надя, переживавшая очередной разрыв с очередным возлюбленным, не решалась рассказать о том, что её мучает. Жаловаться стыдно, а портить настроение этому юному ангелу — и вовсе нехорошо. Но разговор немного отвлекал, тем более что тема была созвучна внутреннему состоянию молодой женщины: они говорили о течении романтизма в искусстве.
— Великая страсть, большая трагедия, сильная личность! В живописи или поэзии романтиков герой-одиночка совсем не кажется пошлым или смешным. Сейчас, к сожалению, подобного эффекта добиться сложнее: высокая патетика нынче не в чести, а одинокий спаситель мира выглядит очень глупо, — весело говорила Адель.
Надя натянуто рассмеялась:
— Всё в мире повторяется дважды: один раз как трагедия, другой — как фарс. Время трагедий безвозвратно ушло!
— Если ты хочешь этим сказать, что современный человек перестал страдать по-настоящему, то это не так, — возразила девушка, с любопытством заглянув ей в глаза.
— Да? — Надя удивлённо приподняла бровь, внутренне досадуя на себя за то, что её так быстро разгадали.
— За прошедшие века изменился антураж, но не личность, — строго сказала Адель. — Потому и в искусстве все «вечные» темы по-прежнему актуальны — любовь и разлука, жизнь и смерть, страдание и нежность. Это будет всегда, потому что человек остался прежним. А вот цинизм никогда не являлся хорошей маской для истинных чувств! И утешить он тоже не способен.
Они стояли у ограды какого-то старинного особняка. В глубине двора за кустами сирени жёлтый свет фонариков бликами падал на светлые ступени. У входа висела мраморная табличка с мемориальной надписью. Положив руку на чугунную решётку, Надя безотчётно водила по ней пальцем, повторяя замысловатый узор завитков.
— Если ты сейчас обо мне, то я не нуждаюсь в утешении, — наконец, тихо произнесла она после достаточно длительной и неловкой паузы.
Они смотрели прямо друг на друга, в глазах Адель отражались звёзды. Не жёлтый и лживый свет фонарей, а ясное мерцание далёких звёзд — непонятная, но не подвергающаяся сомнению искренность. Так, в молчании, прошло ещё несколько минут, наконец, девушка выдохнула, улыбнувшись краешком губ:
— Я о Байроне… о его героях, — и почти тотчас вслед за этим, торопливо простившись с Надей, растворилась в городских сумерках.
…Прошла неделя с тех пор, как Адель исчезла. Надя хотела видеть свою юную подругу и говорить с ней, однако в студию Адель не заходила, а поиски её через общих знакомых результата не принесли. Женщину мучила совесть: было ясно, что в тот вечер она чем-то обидела Адель. Но чем? Если бы знать! Впрочем, можно извиниться и просто так, без повода… только нужно ли? Снова заводить неприятный разговор, внутренне вздрагивая при мысли, как бы Адель опять не угадала её состояние и не предложила помощь. Может, и нет ничего страшного в том, чтобы поплакаться подруге, только Надя с самого детства привыкла в одиночку справляться с личными трудностями, не докучая окружающим своими проблемами и плохим настроением. Для повседневной жизни есть маска, на которой нарисована неизменная спокойная и доброжелательная улыбка, есть ровный тон и готовность погрузиться в работу до полного изнеможения. В тот вечер Адель назвала это цинизмом. Но Надя привыкла спасаться от суровой реальности именно так и менять ничего не собиралась.
Две недели. Три — почти месяц. С головой уйдя в работу, Надя старалась не думать о времени и о своей юной подруге. Темой нового заказа были ангелы, они теперь мерещились повсюду. Вот и здесь, в вечерней пустой кофейне за соседним столиком — два ангела, и один — полупрозрачный, словно сотканный из воздуха, — похож на Адель. Странный их разговор, видимо, тоже мерещился Наде, потому что люди не могут так между собой разговаривать.
— …прошение о переводе из Хранителей в Спасители уже подала.
— И что Гавриил?
— Медлит.
— Возможно, он что-то знает?
— Что?! Я сама читала хронику Летописца: ни одной просьбы, Эска, ни одной! Ни жалобы, ни мольбы о помощи, а в мыслях — ни тени сомнения в том, что это нормально. Ей не нужен ангел-хранитель. Гавриил дал мне шанс, позволив воплотиться, но она снова отреклась от меня.
— Но ты же знаешь, как короток век Спасителей?
— Знаю. Потому и позвала тебя, проститься.
— Я не верю! Это не может быть правдой! Чтобы человек сам отказался от своего ангела, обрекая его на… Ты ведь создана для другого, Адель!
— Я очень люблю её, Эска. Если бы она только знала…
Как во сне, Надя встала из-за своего столика и направилась к барной стойке.
— Ещё кофе? — приветливо поинтересовалась официантка.
— Нет, спасибо. Но скажите, эти девушки…
— Какие? — Лицо официантки отразило искреннее удивление. — Вы — наш последний посетитель, и вот уже час, как единственный.
Поскольку был поздний вечер, из кофейни Надя направилась прямо домой: ещё немного поработать, скорее сдать этот заказ, чтобы больше никогда… Цок-цок — звук её каблуков гулко разносился по причудливому переплетению улочек старой части города. Ноги сами привели к тому особняку, рука сама легла на решётку ограды в том же месте, как в тот вечер, почти месяц назад. Адель… Ангел-хранитель… Этого просто не может быть. Это галлюцинации от усталости. Да, нельзя столько работать, и с кофе надо быть осторожнее. Решено: сегодня выспаться, а завтра — к врачу. …Но если позвать? Попросить в первый раз в жизни? Она придёт? А что, если всё услышанное — правда, и Адель больше никогда не вернётся? Бог с ними, с ангелами, в их реальное существование Надя никогда не верила, но вдруг жизнь Адель действительно зависит от её просьбы о помощи? Что стоит позвать её? Просто позвать…
Время металось, как душа, не знающая покоя, то замедляя свой бег, то отчаянно припуская вперёд. Следующие несколько недель прошли в сомнениях. Надя была у врача, он выписал ей успокоительное и настоятельно рекомендовал ограничить свой рабочий день восемью часами. Всё нормально, просто небольшое нервное расстройство от переутомления. Заказ про ангелов сдан, от кофе Надя тоже совсем отказалась, и жизнь вот-вот должна вернуться в прежнее русло, но по-прежнему что-то мучает, тихо нашёптывая изнутри голосом, полным тревоги: «Позови! Ты же знаешь, что никто из общих знакомых давно не видел её. Говорят, уехала волонтёром с группой спелеологов — исследователей пещер, но она не могла уехать, не попрощавшись! Адель…» С каждым днём ожидание становилось всё невыносимее.
И однажды утром вместо того, чтобы идти на работу, Надя направилась в храм. Разум уже не мог больше сопротивляться этому настойчивому приказу сердца: «Позови! Спаси своего ангела! Даже, если всё это просто померещилось, позови!» Шёл на слом весь устоявшийся за долгие годы жизненный порядок, с души одна за другой слетали прилипшие, как осенние листья, маски цинизма. Не умея молиться, Надя просто рыдала, — слёзы сами текли по щекам, а нарисованный на Царских Вратах архангел Гавриил смотрел ласково, и словно бы в утешение протягивал ей букет белых лилий.
— Вернись, Адель! Ты нужна мне! Ведь ещё не поздно, правда?! Вернись!
…Она вернулась. Поздним вечером в самый канун Рождества дверь в квартиру молодой женщины открылась сама. На пороге стояла Адель, совсем такая же: светлая, счастливая, румяная с мороза. Только грязная куртка её была вся в крови, только милое лицо до самого подбородка рассекал свежий рубец. Только походный рюкзак волочился по полу, бессильно выскользнув из ослабевших рук.
— Птичек видела, дикую грушу в цвету, серый камень в ручье. Он большой, и мох на нём тёплый от солнца.
— Тау, а как же злые чары?
— Нет никаких чар, бабка Нура всё придумала! Она эти сказки нарочно сочиняет, чтобы мы верили и боялись.
Улыбнулась девочка, достала из котомки зеркальце и пустила озорной зайчик прямо в лицо старухе!
— Никакая она не ведунья вовсе!
Отшатнулись люди в испуге: бабка Нура вдруг сморщилась, зашипела и… в центре расступившегося круга остались стоять две маленьких Тау — обе в вышитых башмачках и с зеркальцами. Запричитали женщины, загомонили мужчины. Что делать? Как отличить настоящую? Одна поведёт рукой, и другая, словно её отражение; одна слово молвит, и другая в тот же миг. Вот они, чары проклятые! Не ходила бы ты, Тау, в дальнюю рощу, беды бы не было!
Но тут в круг вошёл заезжий молодец. По виду — заморский гость: одежда на нём чудная, богатая, и сам статью точно королевич. Только речь у молодца ясная, будто с ними от века в одной деревне жил. Подошёл он к зачарованным девочкам, взял у них зеркальца, — стало одно.
— А вот, — говорит, — есть у меня гостинец. Вёз я его своей будущей невесте, да тут, видно, дело поважнее, чем сватовство.
Вынул гость из поясной сумы низку самоцветных камней и протянул девочкам:
— Кто из вас разгадает, что с этим гостинцем делать, и есть та, которая в лесу была. А другая, стало быть, лишь отражение, и место ей — в этом зеркальце.
Дорогие камни на солнышке огнём горят. Засмущались маленькие Тау, обе ручки протянули одинаково — ни по чём не отличишь! Молодец улыбнулся и сам вложил гостинец в одну из ладошек. Поиграла-поперебирала камушками девочка, на шею повесила. Всё правильно, — зашептали люди. Что ещё с ними делать, с бусами-то?
Чужанин взял назад свой гостинец и вложил в другую ладошку:
— Теперь ты.
Не играла девочка с бусами, не любовалась, — порвала нитку, упали дорогие самоцветы в траву, раскатились, потерялись. Ахнули люди.
— Конь копытом бьёт, искры летят, — тихо сказала маленькая Тау. И заплакала.
Не ведуньей была бабка Нура. Просто живёт в каждом человеке страх: голодный, как дикий зверь, свирепый. Поддашься ему, — вмиг постареешь. Люди подумают, что перед ними мудрый человек, если он такую долгую жизнь прожил, станут совета спрашивать. А из страха какое ведовство? Одна видимость. Отражение. Вот и Тау въяве встретилась со своим страхом. Только светлый день в её душе сильнее оказался: солнышко да цветочки, да сказочки хороший конец.
Нет никаких самоцветов — просто роса на траве не высохла. И двойника не было никогда, а бабка Нура — обыкновенная скареда, что в лесу грибные места прячет! Но когда подрастёт маленькая Тау, братец сделает ей самые лучшие украшения — ожерелья, и подвески, и перстеньки, — а из дальних стран приедет свататься заморский королевич. Верно говорю! Вот и солнышко поручится!
Глава 6. Ассирия
Руки помнят… Пальцы помнят: ощущения остались даже через тысячелетия. Жёсткие веточки степной травы, отдавшие все свои соки иссушающему зною солнца. Ещё не пустыня, как теперь. Степь. Жёсткая, жаркая — но степь. Ассирия.
Белые города вокруг каменных башен. Всё из глины: мостовые, дома, стены, — оттого пальцы до сих пор любят ласкать обломки керамического горшка. И эмаль родная — гладкая, прохладная, похожая на водоём в оазисе. Эмалью здесь украшалось всё, что делалось из глины. Солнце и вода, застывшие в яростном сплетении. Ассирия.
Только храм на верхушке башни из настоящих драгоценных камней. Они — святыня, которую надлежит прятать от чужих глаз. Потому на них одежда из солнца и воды — из глины и эмали. Голубой цвет — символ чистоты. Лазурит — чистый камень, способный защитить девственницу, укрывшуюся в сердце святилища, — будущую супругу Верховного Владыки. И никто, даже сам правитель могущественной державы, не посмеет оспорить её права быть со своим возлюбленным и вкусить от него Тайной Мудрости! Ассирия…
Пальцы помнят, даже когда молчит память. Тёплая, нагретая медь зеркал, лоск эмали, убаюкивающее спокойствие шерстяных покрывал… Тебе уже не нужны глиняные таблички-книги: с упоением вчитываешься в собственное сердце. Оно мудрее. Оно не забудет. Уснёт на долгие века, но так же будет хранить Тайную Мудрость, пока не придёт его время. И тогда, вдыхая запах степной полыни, ты очень нежно и тихо позовёшь:
— Ассирия!
Глава 7. Позови!
Служба давно закончилась, в храме пусто. С фрески на Царских Вратах смотрит архангел Гавриил. Он держит в руках букет белых лилий, а счастливые, чуть удивлённые глаза по-детски распахнуты навстречу, словно нарисованный архангел хочет что-то сказать, помочь, утешить, но не решается. Совсем как Адель в тот ноябрьский вечер, который забыть невозможно… Воском плачут свечи, и слёзы текут по щекам — бессильные, горькие, отчаянные. Слёзы первой в жизни настоящей потери.
— Дочка, ты молись, молись! Проси Господа об утешении. Зови на помощь ангелов, — Голос старушки, работающей при храме, тих и ласков. Но от этого ли, или от сказанных слов, или от того и другого вместе сердце отзывается явственной, физически ощутимой болью.
— Как звать-то тебя, милая?
— Надежда…
* * * * *
Наде было немногим за тридцать. Блестящее образование искусствоведа, специалиста по древнерусской живописи, сдержанная улыбка и лоск светской дамы. Работа преподавателя в художественной школе и частные консультации за хорошие деньги. Случайные романы, каждый раз вспыхивающие огненной страстью, так что кажется, что вот этот — точно навсегда! — нелепые расставания и одинокие вечера в пустой квартире. Год за годом, круг за кругом, однообразно, привычно, почти уже без разочарований… пока не появилась Адель.
Никто не знал настоящего имени этой девушки, так же, как и того, где она живёт и учится. Но, если говорить откровенно, никто этим никогда не интересовался. Адель была слишком яркой, слепяще светлой и неземной, чтобы спрашивать у неё о столь прозаических вещах. Когда эта девушка появлялась в компании, все взгляды с восхищением устремлялись на неё — куколка с витрины! Золотые волосы, огромные глаза с длинными ресницами, лёгкий и весёлый нрав. С ней можно беседовать обо всём на свете, у неё всегда есть в запасе хорошая шутка или интересная история, но если собеседнику нужно выговориться, — умеет слушать, как никто. Многие жаждали её общества и внимания, однако в кругу общих знакомых Адель неизменно отдавала предпочтение Наде.
Их дружба завязалась легко и была такой же светлой, как всё, к чему прикасалась Адель. Они часто гуляли по городу, разговаривали об искусстве, ходили на выставки, обсуждали интересные идеи. Иногда в конце рабочего дня, когда Надя заканчивала занятия в студии, Адель встречала её, и они вместе отправлялись в кафе, пили чай с пирожными, весело болтая ни о чём. Как они находили общий язык, будучи полной противоположностью? Надя об этом не задумывалась, однако слишком явственно ощущала, насколько ей необходимо общество Адель, её тёплая улыбка и ободряющие разговоры. Эта девушка озарила своим присутствием сердце Нади и всю её жизнь, так что, глядя на юную подругу, молодая женщина всё чаще повторяла про себя непривычное, чужое слово — «доверие». Адель доверяет миру, не ожидая от него подвоха, она всегда готова дарить, и её душа неизменно распахнута навстречу людям. А сама Надя? — Зеркало отражало сдержанную, недоверчивую улыбку: мир жесток, он не раз уже это доказывал. Люди лживы и завистливы, так стоит ли кому-то открывать своё сердце?
Поздней осенью в городе грустно. От этой неясной, тягучей печали не спасает ничто — ни яркая реклама на проспектах, ни уютные огоньки в окнах многоэтажек. Только звёзды в небе, едва видимые в разрывах бледных ночных туч, кажутся сейчас чем-то по-настоящему надёжным, спокойным, вселяющим уверенность.
Надя и Адель гуляли по городу. Девушка смеялась, как всегда, искренне и беззаботно, и Надя, переживавшая очередной разрыв с очередным возлюбленным, не решалась рассказать о том, что её мучает. Жаловаться стыдно, а портить настроение этому юному ангелу — и вовсе нехорошо. Но разговор немного отвлекал, тем более что тема была созвучна внутреннему состоянию молодой женщины: они говорили о течении романтизма в искусстве.
— Великая страсть, большая трагедия, сильная личность! В живописи или поэзии романтиков герой-одиночка совсем не кажется пошлым или смешным. Сейчас, к сожалению, подобного эффекта добиться сложнее: высокая патетика нынче не в чести, а одинокий спаситель мира выглядит очень глупо, — весело говорила Адель.
Надя натянуто рассмеялась:
— Всё в мире повторяется дважды: один раз как трагедия, другой — как фарс. Время трагедий безвозвратно ушло!
— Если ты хочешь этим сказать, что современный человек перестал страдать по-настоящему, то это не так, — возразила девушка, с любопытством заглянув ей в глаза.
— Да? — Надя удивлённо приподняла бровь, внутренне досадуя на себя за то, что её так быстро разгадали.
— За прошедшие века изменился антураж, но не личность, — строго сказала Адель. — Потому и в искусстве все «вечные» темы по-прежнему актуальны — любовь и разлука, жизнь и смерть, страдание и нежность. Это будет всегда, потому что человек остался прежним. А вот цинизм никогда не являлся хорошей маской для истинных чувств! И утешить он тоже не способен.
Они стояли у ограды какого-то старинного особняка. В глубине двора за кустами сирени жёлтый свет фонариков бликами падал на светлые ступени. У входа висела мраморная табличка с мемориальной надписью. Положив руку на чугунную решётку, Надя безотчётно водила по ней пальцем, повторяя замысловатый узор завитков.
— Если ты сейчас обо мне, то я не нуждаюсь в утешении, — наконец, тихо произнесла она после достаточно длительной и неловкой паузы.
Они смотрели прямо друг на друга, в глазах Адель отражались звёзды. Не жёлтый и лживый свет фонарей, а ясное мерцание далёких звёзд — непонятная, но не подвергающаяся сомнению искренность. Так, в молчании, прошло ещё несколько минут, наконец, девушка выдохнула, улыбнувшись краешком губ:
— Я о Байроне… о его героях, — и почти тотчас вслед за этим, торопливо простившись с Надей, растворилась в городских сумерках.
…Прошла неделя с тех пор, как Адель исчезла. Надя хотела видеть свою юную подругу и говорить с ней, однако в студию Адель не заходила, а поиски её через общих знакомых результата не принесли. Женщину мучила совесть: было ясно, что в тот вечер она чем-то обидела Адель. Но чем? Если бы знать! Впрочем, можно извиниться и просто так, без повода… только нужно ли? Снова заводить неприятный разговор, внутренне вздрагивая при мысли, как бы Адель опять не угадала её состояние и не предложила помощь. Может, и нет ничего страшного в том, чтобы поплакаться подруге, только Надя с самого детства привыкла в одиночку справляться с личными трудностями, не докучая окружающим своими проблемами и плохим настроением. Для повседневной жизни есть маска, на которой нарисована неизменная спокойная и доброжелательная улыбка, есть ровный тон и готовность погрузиться в работу до полного изнеможения. В тот вечер Адель назвала это цинизмом. Но Надя привыкла спасаться от суровой реальности именно так и менять ничего не собиралась.
Две недели. Три — почти месяц. С головой уйдя в работу, Надя старалась не думать о времени и о своей юной подруге. Темой нового заказа были ангелы, они теперь мерещились повсюду. Вот и здесь, в вечерней пустой кофейне за соседним столиком — два ангела, и один — полупрозрачный, словно сотканный из воздуха, — похож на Адель. Странный их разговор, видимо, тоже мерещился Наде, потому что люди не могут так между собой разговаривать.
— …прошение о переводе из Хранителей в Спасители уже подала.
— И что Гавриил?
— Медлит.
— Возможно, он что-то знает?
— Что?! Я сама читала хронику Летописца: ни одной просьбы, Эска, ни одной! Ни жалобы, ни мольбы о помощи, а в мыслях — ни тени сомнения в том, что это нормально. Ей не нужен ангел-хранитель. Гавриил дал мне шанс, позволив воплотиться, но она снова отреклась от меня.
— Но ты же знаешь, как короток век Спасителей?
— Знаю. Потому и позвала тебя, проститься.
— Я не верю! Это не может быть правдой! Чтобы человек сам отказался от своего ангела, обрекая его на… Ты ведь создана для другого, Адель!
— Я очень люблю её, Эска. Если бы она только знала…
Как во сне, Надя встала из-за своего столика и направилась к барной стойке.
— Ещё кофе? — приветливо поинтересовалась официантка.
— Нет, спасибо. Но скажите, эти девушки…
— Какие? — Лицо официантки отразило искреннее удивление. — Вы — наш последний посетитель, и вот уже час, как единственный.
Поскольку был поздний вечер, из кофейни Надя направилась прямо домой: ещё немного поработать, скорее сдать этот заказ, чтобы больше никогда… Цок-цок — звук её каблуков гулко разносился по причудливому переплетению улочек старой части города. Ноги сами привели к тому особняку, рука сама легла на решётку ограды в том же месте, как в тот вечер, почти месяц назад. Адель… Ангел-хранитель… Этого просто не может быть. Это галлюцинации от усталости. Да, нельзя столько работать, и с кофе надо быть осторожнее. Решено: сегодня выспаться, а завтра — к врачу. …Но если позвать? Попросить в первый раз в жизни? Она придёт? А что, если всё услышанное — правда, и Адель больше никогда не вернётся? Бог с ними, с ангелами, в их реальное существование Надя никогда не верила, но вдруг жизнь Адель действительно зависит от её просьбы о помощи? Что стоит позвать её? Просто позвать…
Время металось, как душа, не знающая покоя, то замедляя свой бег, то отчаянно припуская вперёд. Следующие несколько недель прошли в сомнениях. Надя была у врача, он выписал ей успокоительное и настоятельно рекомендовал ограничить свой рабочий день восемью часами. Всё нормально, просто небольшое нервное расстройство от переутомления. Заказ про ангелов сдан, от кофе Надя тоже совсем отказалась, и жизнь вот-вот должна вернуться в прежнее русло, но по-прежнему что-то мучает, тихо нашёптывая изнутри голосом, полным тревоги: «Позови! Ты же знаешь, что никто из общих знакомых давно не видел её. Говорят, уехала волонтёром с группой спелеологов — исследователей пещер, но она не могла уехать, не попрощавшись! Адель…» С каждым днём ожидание становилось всё невыносимее.
И однажды утром вместо того, чтобы идти на работу, Надя направилась в храм. Разум уже не мог больше сопротивляться этому настойчивому приказу сердца: «Позови! Спаси своего ангела! Даже, если всё это просто померещилось, позови!» Шёл на слом весь устоявшийся за долгие годы жизненный порядок, с души одна за другой слетали прилипшие, как осенние листья, маски цинизма. Не умея молиться, Надя просто рыдала, — слёзы сами текли по щекам, а нарисованный на Царских Вратах архангел Гавриил смотрел ласково, и словно бы в утешение протягивал ей букет белых лилий.
— Вернись, Адель! Ты нужна мне! Ведь ещё не поздно, правда?! Вернись!
…Она вернулась. Поздним вечером в самый канун Рождества дверь в квартиру молодой женщины открылась сама. На пороге стояла Адель, совсем такая же: светлая, счастливая, румяная с мороза. Только грязная куртка её была вся в крови, только милое лицо до самого подбородка рассекал свежий рубец. Только походный рюкзак волочился по полу, бессильно выскользнув из ослабевших рук.
