— Потрясающе.
— Я думал, что утром ваш отец предупредил вас о запрете: вы ушли в школу без велосипеда.
— У Карлы лопнуло колесо. Мы собирались в «Крабовый утёс», и она попросила меня не брать «швинн», — Риккардо нажал на кнопку. Крышка гаража поползла вниз.
— Не сердитесь на отца, мистер Бенитос. Он переживает за вас.
Риккардо хмыкнул.
— Сильнее него переживает только мать. Я ухожу, — он засунул руки в карманы. — Мать знает.
— Куда отправляетесь, если не секрет? — улыбнулся мистер Бигль.
— Я не знаю. Куда меня ноги понесут, туда и пойду, — улыбка сползла с лица смотрителя. В его глазах запрыгали огоньки беспокойства. — Не волнуйтесь, мистер Бигль, я не буду бродить по улицам до глубокой ночи. Вам не придётся выбирать, за кем присматривать: за мной или за домом.
<Зачем я это сказал?>
Мистер Бигль кивнул.
— Я сделал бы выбор в вашу пользу, мистер Бенитос. Как много лет назад выбрал вашего…Как выбрал его, — он вытащил из кармана куртки конфету и протянул её Риккардо. — Я угощал его конфетами всякий раз, когда он выскальзывал из дома. Я задабривал его сладостями, когда ему было пять. Я задабривал его сладостями, когда ему было двадцать. Эти несчастные конфеты, — он потряс леденцом, — были для меня не просто куском сахара, они служили для меня гарантией того, что он вернётся. Я знал: он выбежит из дома, я подловлю его и дам конфету. Он в спешке сорвёт фантик и засунет леденец в рот, в шутку надует щёки, точно я дал ему не одну конфету, а десять, засмеётся, скажет «Grazie»…Вы помните, как красиво он говорил на итальянском? Никто в мире не говорит на этом языке так красиво, как говорил он…Засмеётся, скажет «Grazie» и выпорхнет за ворота. Он не взял конфету лишь однажды: в день своего отъезда в университет. Не взял, потому что знал, что не вернётся…Я любил его, люблю до сих пор, — смотритель шмыгнул носом, — всем своим сердцем, и вас я люблю не меньше, люблю таким, какой вы есть — тихим и спокойным. Вы другой, совсем другой, мистер Бенитос. Я боюсь, что в погоне за признанием родителей вы ввяжетесь в дурное дело.
— Я не гонюсь за их признанием.
Мистер Бигль улыбнулся.
— Наверное, вы правы. Я старик, простите мне мою слабость…Возьмите конфету: дайте мне гарантию, что сегодня вы вернётесь домой.
Риккардо зашуршал фантиком.
— Спасибо, — он закинул конфету в рот. — Я иду в «Крабовый утёс», там праздник.
— Веселье — для молодых. Надеюсь, я доживу до того дня, когда в закусочной устроят праздник для стариков.
Риккардо отошёл в сторону: рядом с ним остановился автомобиль отца.
— Открой гараж, — приказал отец. Риккардо нажал на кнопку.
— Я ухожу.
— Иди.
Мистер Бигль с тревогой посмотрел на Риккардо, впившегося взглядом в отца.
— Даже не спросишь куда?
Отец стучал пальцами по рулю и следил за поднимающейся крышкой гаража.
— А это имеет какое-то значение? К Карле ты идёшь, куда же ещё. В девять будь дома, — он закрыл окно. Автомобиль заехал в гараж.
Риккардо раскусил леденец и побрёл к воротам.
Население города сократилось до одной кошки: люди проклинали погоду и сидели дома, прилипая задницами к диванам, а глазами — к экранам телевизоров. Их развлекали клоуны из теленовостей, вещавшие, что Америка вот-вот войдёт в новую эпоху: двадцать первое столетие неумолимо стояло на пороге, и они, доблестные американцы, не должны тащить в него всякую дрянь вроде хиппи, а также не должны допустить повторения нефтяного кризиса.
Отрывки из речей ведущих до Риккардо доносили учителя и сплетничающие в туалетах старшеклассники: они мнили себя экспертами в экономике и политике и с жаром спорили о коммунистах. В минуты, когда школьная перемена становилась временем для дебатов, а мужской туалет — трибуной, Риккардо даже немного жалел, что в их доме — ни здесь, в Деренвиле, ни в Сицилии — нет телевизора, и он не может присоединиться к обсуждениям взрослых парней. Отказ от телевизора был принципиальной позицией и отца, и деда: оба предпочитали газеты, хотя причины их решения разнились.
Отец относился к телевещанию как к скоплению лишней, портящей умы, болтовни. Основные новости напечатают в газете, а развлекательные передачи развращают молодое поколение: часы, которые юноши и девушки тратят на просмотр чужих, иногда больных (он радовался, что фильмы ужасов, на которые подростки рвались в кинотеатры, не выползали за пределы большого экрана) фантазий, не принесут пользы ни им, ни обществу.
Образовательные программы на телевидении отец сопоставлял с плевком в лицо рабочему человеку. Телевизор не научит хирурга владеть скальпелем. Телевизор не спроектирует автомобиль вместо инженера. Телевизор не убережёт урожай фермера от паразитов. Отец утверждал, что телевизионщики, спонсируемые правительством, обесценивают знания, хранящиеся в городских библиотеках, библиотеках школ и университетов, в советах опытных коллег, и принижают честный труд. Он говорил: «Придёт день, когда мы проснёмся в мире, где никто не хочет ни учиться, ни работать. Все помешаются на развлечениях и лёгких деньгах. Только лёгких денег не существует — у всего есть цена: кто-то пожертвует честью и совестью, а кому-то придётся заплатить за удовольствие кровью — своей, друга или незнакомца».
Дед придерживался того же мнения. Он уверял, что остатки мозгов, которые его поколение вложило в детей и внуков, рассосутся: телевизор поглотит человечество, а смельчаков, сопротивляющихся его правде, будут пытать, пока они не присоединятся к глупой массе, а тех, кто откажется, масса будет сжигать на кострах как в Средневековье. Мир возобновит «охоту на ведьм» и его жертвами станут люди, не лишённые разума.
Дед выбрал газеты как наименьшее из зол, хотя презирал их также как телевизор. Он читал определённые рубрики, читал вскользь, по привычке, и, отворачиваясь, перелистывал главные статьи. Он боялся громких заголовков, они разрушили спокойную жизнь его семьи дважды.
Их семья лишилась заработка и честного имени, когда «журналистские стервятники» вынесли на первую полосу разоблачающую новость: Монретти занимаются вином для отвода глаз, их основной источник дохода — от оборота наркотиков. По словам деда, который тогда был в возрасте Риккардо, его ужаснуло не то, что имя их семьи опозорили в газете, а то, что новость оказалась правдой. Его мать (прабабка Риккардо) даже не стала отрицать, что торгует запрещёнными веществами, которые её покупатели называют «сладостями». Она избежала тюрьмы только благодаря прочным связям: ей покровительствовала мафия, хотя Монретти не относились ни к одному клану. Они заткнули рты журналистам и договорились с местными властями, но их «грязные купюры» не обелили репутацию семьи. Монретти покончили с наркотиками, остановили производство вина и жили на деньги, которые накопили, пока сотрудничали с криминальным миром.
Через два года новость уже из другой газеты привела к самоубийству старшего брата деда. Двадцатидвухлетний юноша застрелился, узнав, что незнакомец, чей изуродованный труп опубликовали на первой странице, был их отцом. Этот мужчина заявился на свадьбу их средней сестры, повздорил с их матерью, и вечером Маурицио — так звали брата деда — застрелил его у домика, который тот снимал. Он осуществил пожелание матери: прогоняя незнакомца из их дома, она прокляла его и попросила для него смерти. А утром следующего дня она рассказала, что убитый был им всем троим отцом. Маурицио, боготворивший отца, которого никогда не видел, застрелился в кабинете матери.
«Мутная история, — прохрипел дед, развалившись в кресле. — Её связи с мафией, в которую она не входила, отношения с нашим папашей, который появлялся раз в пару лет, заделывал ей нового ребёнка и исчезал. Жаль, что после смерти Маурицио она прожила всего год: видимо, скончалась от тоски. Но не по первенцу, а по бывшему любовнику. У меня осталось к ней слишком много вопросов. Запомни, — дед сжал плечо Риккардо, — Наркотики — зло. Убийство и воровство — зло. Всё, что причиняет страдания другим людям, — зло. Ты запомнил?» «Да, дедушка». «Хорошо, — дед открыл газету. — Ненавижу газеты. И ноябри ненавижу. Вся потери в моей жизни случались именно в ноябре».
Риккардо шлёпал по мокрой дороге Центральной улицы. Холодный ветер, загнавший жителей к телевизорам, кусался и бил по щекам. Вспомнив, что Моранди признали виновным в убийстве в ноябре семьдесят четвёртого, Риккардо подумал, что тоже ненавидит ноябри.
Он остановился перед дверью «Крабового утёса». Доносившийся из закусочной весёлый шум сливался с призывами Элвиса «любить его» 2.
Риккардо планировал извиниться перед Игорем за идиотскую шутку Карлы и ненадолго остаться на празднике, но несколько коротких фраз брошенных отцом испортили настроение и сократили план до одного — первого — пункта. Риккардо укрепился в мысли, что никто и нигде его не ждёт.
Он ворвался в «Крабовый утёс», как врывались крутые «взрослые парни», когда спешили, и, подражая их уверенной походке, с важным лицом протиснулся сквозь кучку десятилеток к барной стойке.
— Добро по…Это ты, — Игорь высунулся из-под стойки и вновь под ней исчез.
Риккардо взобрался на стул.
— Привет.
— Извини, сегодня не работаем, — сказал Игорь. Его поварской колпак поплавком перемещался за стойкой.
— У вас праздник, я знаю. Твой брат Джон сказал…Я пришёл извиниться.
— Перед кем?
— Перед тобой. За ту глупую шутку, о которой тебе рассказала Далия.
Игорь выпрямился.
— Она не говорила. Карла растрепала по всей школе, что придумала шутку, от которой ты хохотал как безумный. Озвучить её она тоже не забыла.
Риккардо ужаснулся.
— Я не хохотал как безумный!
— Дурацкая шутка.
— Да. Извини.
— Но я не обижаюсь.
Риккардо кивнул и встал.
Игорь перегнулся через стойку и схватил Риккардо за локоть.
— Ты должен мне историю.
— Какую историю? — не понял он.
— Как ты убегал от собаки Молли Верберг. За тобой должок, помнишь?
В памяти Риккардо всплыл день, когда они сидели в «Крабовом утёсе» и делились друг с другом историями. Риккардо слушал рассказы Игоря и Далии, но, постеснявшись, не проронил ни слова в ответ. Он сказал, что расскажет свою историю в другой раз.
— И я хочу получить его сейчас, — Игорь потянул Риккардо на себя.
Риккардо залез на стул.
— Она скучная.
— Рассказывай, — Игорь навалился на стойку и подпёр подбородок рукой.
— В общем, собака Молли…
Сначала Риккардо говорил тихо, сбивался, но, заметив искренний интерес Игоря, осмелел и даже вставил в рассказ пару шуток, от которых у Игоря брызнули слёзы из глаз. Такая реакция раззадорила Риккардо, и он превратил свою историю почти в комедийную сценку: играл не только словами, но и мимикой, чем окончательно добил Игоря, сползшего под стойку.
— Остановись, или я умру от смеха, — простонал он, сняв поварской колпак. Игорь вытер им красное лицо, переглянулся с не менее раскрасневшимся Риккардо, и они захохотали вместе.
— Я не договорил!
— Хватит! Хватит! — Игорь бил его колпаком, давясь от смеха. — Если бы я знал, что ты доведёшь меня до болей в животе, то запретил бы Джону приглашать тебя! — улыбка исчезла с лица Риккардо. Лицо Игоря тоже стало серьёзным. — Ты чего? Это же шутка. Шутка, — сказал Игорь и легонько толкнул Риккардо в плечо. — Я рад, что ты пришёл. Ты отличный парень. Мы хотели пригласить тебя сами, но подумали, что ты откажешься.
— Кто мы?
— Я и Далия.
Риккардо встрепенулся.
— Она здесь?
— Да, — ответил Игорь, — раздаёт конфеты. Чёрт! Я забыл угостить тебя молочным коктейлем в честь праздника! — он натянул колпак на голову. — Исправляюсь!
Риккардо всмотрелся в толпу посетителей «Крабового утёса». Разновозрастные школьники (Риккардо насчитал двенадцать человек) слонялись по закусочной, не находя себе в ней места. Кто-то кучковался с теми, кто пришёл парой, кто-то ходил из угла в угол, а кто-то стоял в одиночестве, опустив глаза в пол, как мальчик из начальной школы, около которого присела Далия.
— Это Далия придумала, — Игорь загремел посудой. — В прошлый четверг она пришла к моему папе и предложила ему провести праздник для одиноких ребят, принесла сладости. Он оценил её идею и даже пожертвовал пластинку Элвиса! Правда, если мы испортим её, то он убьёт меня.
<Так вот зачем ты собирала конфеты на Хэллоуин>
Между Далией и мальчиком завязался диалог. Риккардо не слышал, о чём они говорили, но Далия улыбалась и гладила школьника по спине, когда тот отвечал ей. Она выпрямилась, дала ему конфету и подвела его к группе из трёх человек: двум девочкам восьми и одиннадцати лет и мальчику лет пятнадцати.
— Твой коктейль готов! — Игорь украсил коктейль взбитыми сливками и залюбовался своей работой.
Далия отошла в сторону и повернулась к стойке. Она смотрела на Риккардо не улыбаясь, но он чувствовал, что она рада его видеть. Он тоже был рад ей, хотя внешне свою радость не показывал.
<Маятник>
Они пожирали друг друга взглядом, пока к Далии не подскочил Джон и она не перевела внимание на него, а потом и вовсе не переместилась в другую часть закусочной.
Через полчаса, которые Риккардо провёл с Игорем у барной стойки, Оскар завёл в «Крабовый утёс» Карлу. Она, придерживаемая братом за плечи, испуганно озиралась по сторонам, и теребила кармашек платья. Оскар, заметивший Риккардо, указал Карле на стойку, но она покачала головой и уселась за ближайший столик.
<Что вы тут забыли?>
К их столику подошла Далия.
— Красивая, — мечтательно произнёс Игорь, подперев подбородок рукой.
— Да.
— Как думаешь, она согласится потанцевать со мной?
— Да, если Оскар не пригласит её раньше, — сказал Риккардо, не сводя с Далии глаз.
— Не будет же она весь вечер танцевать с братом.
Риккардо развернулся на стуле и впился взглядом в Игоря.
— Не знал, что тебе нравится Карла, — он хмыкнул.
Игорь залился румянцем.
— Не говори ей.
— Не скажу.
Карла отказалась от предложенной Далией конфеты. Оскар выхватил леденец из рук Далии и усадил её рядом с собой. Он наклонился к её уху и она засмеялась. Карла, устав от флирта Оскара с Далией, фыркнула и, отмахиваясь от подходивших к ней детей и подростков, пробралась к барной стойке.
— Привет, — она села на свободный стул.
Риккардо не отреагировал, зато оживился Игорь.
— Привет! — он улыбнулся во весь рот. — В честь праздника мы угощаем гостей молочным коктейлем! Какой ты любишь?
Карла покосилась на Игоря.
— Никакой. Не разговаривай со мной, рыжий. Ты раздражаешь меня.
Игорь поник; заиграла песня с символичным названием «Я так рад, что ты моя», под которую все разбились на пары.
— Потанцуем? — спросила Карла у Риккардо.
— Я не танцую.
Она поджала губы и обратилась к Игорю.
— А ты, рыжий?
— Я? — он перевозбудился и его голос звучал громче голоса Элвиса. — Я танцую!
— Хотя нет, с тобой я не пойду, — Карла спрыгнула со стула и направилась к Оскару. Он, оставшийся без пары, потому что Далия сбежала от него к какому-то ребёнку, охотно согласился потанцевать с сестрой.
Игорь тоже горевал недолго: его пригласила старшеклассница, очки которой были точь-в-точь как у него.
Риккардо смотрел прямо перед собой.
Далия стояла у первых столиков, заведя руки за спину.
Она шагнула вперёд. Он сполз со стула.
Они встретились в центре зала.
— Всё ещё злишься? — спросила Далия.
— Ты бросила меня у лечебницы.
— Я думал, что утром ваш отец предупредил вас о запрете: вы ушли в школу без велосипеда.
— У Карлы лопнуло колесо. Мы собирались в «Крабовый утёс», и она попросила меня не брать «швинн», — Риккардо нажал на кнопку. Крышка гаража поползла вниз.
— Не сердитесь на отца, мистер Бенитос. Он переживает за вас.
Риккардо хмыкнул.
— Сильнее него переживает только мать. Я ухожу, — он засунул руки в карманы. — Мать знает.
— Куда отправляетесь, если не секрет? — улыбнулся мистер Бигль.
— Я не знаю. Куда меня ноги понесут, туда и пойду, — улыбка сползла с лица смотрителя. В его глазах запрыгали огоньки беспокойства. — Не волнуйтесь, мистер Бигль, я не буду бродить по улицам до глубокой ночи. Вам не придётся выбирать, за кем присматривать: за мной или за домом.
<Зачем я это сказал?>
Мистер Бигль кивнул.
— Я сделал бы выбор в вашу пользу, мистер Бенитос. Как много лет назад выбрал вашего…Как выбрал его, — он вытащил из кармана куртки конфету и протянул её Риккардо. — Я угощал его конфетами всякий раз, когда он выскальзывал из дома. Я задабривал его сладостями, когда ему было пять. Я задабривал его сладостями, когда ему было двадцать. Эти несчастные конфеты, — он потряс леденцом, — были для меня не просто куском сахара, они служили для меня гарантией того, что он вернётся. Я знал: он выбежит из дома, я подловлю его и дам конфету. Он в спешке сорвёт фантик и засунет леденец в рот, в шутку надует щёки, точно я дал ему не одну конфету, а десять, засмеётся, скажет «Grazie»…Вы помните, как красиво он говорил на итальянском? Никто в мире не говорит на этом языке так красиво, как говорил он…Засмеётся, скажет «Grazie» и выпорхнет за ворота. Он не взял конфету лишь однажды: в день своего отъезда в университет. Не взял, потому что знал, что не вернётся…Я любил его, люблю до сих пор, — смотритель шмыгнул носом, — всем своим сердцем, и вас я люблю не меньше, люблю таким, какой вы есть — тихим и спокойным. Вы другой, совсем другой, мистер Бенитос. Я боюсь, что в погоне за признанием родителей вы ввяжетесь в дурное дело.
— Я не гонюсь за их признанием.
Мистер Бигль улыбнулся.
— Наверное, вы правы. Я старик, простите мне мою слабость…Возьмите конфету: дайте мне гарантию, что сегодня вы вернётесь домой.
Риккардо зашуршал фантиком.
— Спасибо, — он закинул конфету в рот. — Я иду в «Крабовый утёс», там праздник.
— Веселье — для молодых. Надеюсь, я доживу до того дня, когда в закусочной устроят праздник для стариков.
Риккардо отошёл в сторону: рядом с ним остановился автомобиль отца.
— Открой гараж, — приказал отец. Риккардо нажал на кнопку.
— Я ухожу.
— Иди.
Мистер Бигль с тревогой посмотрел на Риккардо, впившегося взглядом в отца.
— Даже не спросишь куда?
Отец стучал пальцами по рулю и следил за поднимающейся крышкой гаража.
— А это имеет какое-то значение? К Карле ты идёшь, куда же ещё. В девять будь дома, — он закрыл окно. Автомобиль заехал в гараж.
Риккардо раскусил леденец и побрёл к воротам.
Население города сократилось до одной кошки: люди проклинали погоду и сидели дома, прилипая задницами к диванам, а глазами — к экранам телевизоров. Их развлекали клоуны из теленовостей, вещавшие, что Америка вот-вот войдёт в новую эпоху: двадцать первое столетие неумолимо стояло на пороге, и они, доблестные американцы, не должны тащить в него всякую дрянь вроде хиппи, а также не должны допустить повторения нефтяного кризиса.
Отрывки из речей ведущих до Риккардо доносили учителя и сплетничающие в туалетах старшеклассники: они мнили себя экспертами в экономике и политике и с жаром спорили о коммунистах. В минуты, когда школьная перемена становилась временем для дебатов, а мужской туалет — трибуной, Риккардо даже немного жалел, что в их доме — ни здесь, в Деренвиле, ни в Сицилии — нет телевизора, и он не может присоединиться к обсуждениям взрослых парней. Отказ от телевизора был принципиальной позицией и отца, и деда: оба предпочитали газеты, хотя причины их решения разнились.
Отец относился к телевещанию как к скоплению лишней, портящей умы, болтовни. Основные новости напечатают в газете, а развлекательные передачи развращают молодое поколение: часы, которые юноши и девушки тратят на просмотр чужих, иногда больных (он радовался, что фильмы ужасов, на которые подростки рвались в кинотеатры, не выползали за пределы большого экрана) фантазий, не принесут пользы ни им, ни обществу.
Образовательные программы на телевидении отец сопоставлял с плевком в лицо рабочему человеку. Телевизор не научит хирурга владеть скальпелем. Телевизор не спроектирует автомобиль вместо инженера. Телевизор не убережёт урожай фермера от паразитов. Отец утверждал, что телевизионщики, спонсируемые правительством, обесценивают знания, хранящиеся в городских библиотеках, библиотеках школ и университетов, в советах опытных коллег, и принижают честный труд. Он говорил: «Придёт день, когда мы проснёмся в мире, где никто не хочет ни учиться, ни работать. Все помешаются на развлечениях и лёгких деньгах. Только лёгких денег не существует — у всего есть цена: кто-то пожертвует честью и совестью, а кому-то придётся заплатить за удовольствие кровью — своей, друга или незнакомца».
Дед придерживался того же мнения. Он уверял, что остатки мозгов, которые его поколение вложило в детей и внуков, рассосутся: телевизор поглотит человечество, а смельчаков, сопротивляющихся его правде, будут пытать, пока они не присоединятся к глупой массе, а тех, кто откажется, масса будет сжигать на кострах как в Средневековье. Мир возобновит «охоту на ведьм» и его жертвами станут люди, не лишённые разума.
Дед выбрал газеты как наименьшее из зол, хотя презирал их также как телевизор. Он читал определённые рубрики, читал вскользь, по привычке, и, отворачиваясь, перелистывал главные статьи. Он боялся громких заголовков, они разрушили спокойную жизнь его семьи дважды.
Их семья лишилась заработка и честного имени, когда «журналистские стервятники» вынесли на первую полосу разоблачающую новость: Монретти занимаются вином для отвода глаз, их основной источник дохода — от оборота наркотиков. По словам деда, который тогда был в возрасте Риккардо, его ужаснуло не то, что имя их семьи опозорили в газете, а то, что новость оказалась правдой. Его мать (прабабка Риккардо) даже не стала отрицать, что торгует запрещёнными веществами, которые её покупатели называют «сладостями». Она избежала тюрьмы только благодаря прочным связям: ей покровительствовала мафия, хотя Монретти не относились ни к одному клану. Они заткнули рты журналистам и договорились с местными властями, но их «грязные купюры» не обелили репутацию семьи. Монретти покончили с наркотиками, остановили производство вина и жили на деньги, которые накопили, пока сотрудничали с криминальным миром.
Через два года новость уже из другой газеты привела к самоубийству старшего брата деда. Двадцатидвухлетний юноша застрелился, узнав, что незнакомец, чей изуродованный труп опубликовали на первой странице, был их отцом. Этот мужчина заявился на свадьбу их средней сестры, повздорил с их матерью, и вечером Маурицио — так звали брата деда — застрелил его у домика, который тот снимал. Он осуществил пожелание матери: прогоняя незнакомца из их дома, она прокляла его и попросила для него смерти. А утром следующего дня она рассказала, что убитый был им всем троим отцом. Маурицио, боготворивший отца, которого никогда не видел, застрелился в кабинете матери.
«Мутная история, — прохрипел дед, развалившись в кресле. — Её связи с мафией, в которую она не входила, отношения с нашим папашей, который появлялся раз в пару лет, заделывал ей нового ребёнка и исчезал. Жаль, что после смерти Маурицио она прожила всего год: видимо, скончалась от тоски. Но не по первенцу, а по бывшему любовнику. У меня осталось к ней слишком много вопросов. Запомни, — дед сжал плечо Риккардо, — Наркотики — зло. Убийство и воровство — зло. Всё, что причиняет страдания другим людям, — зло. Ты запомнил?» «Да, дедушка». «Хорошо, — дед открыл газету. — Ненавижу газеты. И ноябри ненавижу. Вся потери в моей жизни случались именно в ноябре».
Риккардо шлёпал по мокрой дороге Центральной улицы. Холодный ветер, загнавший жителей к телевизорам, кусался и бил по щекам. Вспомнив, что Моранди признали виновным в убийстве в ноябре семьдесят четвёртого, Риккардо подумал, что тоже ненавидит ноябри.
Он остановился перед дверью «Крабового утёса». Доносившийся из закусочной весёлый шум сливался с призывами Элвиса «любить его» 2.
Риккардо планировал извиниться перед Игорем за идиотскую шутку Карлы и ненадолго остаться на празднике, но несколько коротких фраз брошенных отцом испортили настроение и сократили план до одного — первого — пункта. Риккардо укрепился в мысли, что никто и нигде его не ждёт.
Он ворвался в «Крабовый утёс», как врывались крутые «взрослые парни», когда спешили, и, подражая их уверенной походке, с важным лицом протиснулся сквозь кучку десятилеток к барной стойке.
— Добро по…Это ты, — Игорь высунулся из-под стойки и вновь под ней исчез.
Риккардо взобрался на стул.
— Привет.
— Извини, сегодня не работаем, — сказал Игорь. Его поварской колпак поплавком перемещался за стойкой.
— У вас праздник, я знаю. Твой брат Джон сказал…Я пришёл извиниться.
— Перед кем?
— Перед тобой. За ту глупую шутку, о которой тебе рассказала Далия.
Игорь выпрямился.
— Она не говорила. Карла растрепала по всей школе, что придумала шутку, от которой ты хохотал как безумный. Озвучить её она тоже не забыла.
Риккардо ужаснулся.
— Я не хохотал как безумный!
— Дурацкая шутка.
— Да. Извини.
— Но я не обижаюсь.
Риккардо кивнул и встал.
Игорь перегнулся через стойку и схватил Риккардо за локоть.
— Ты должен мне историю.
— Какую историю? — не понял он.
— Как ты убегал от собаки Молли Верберг. За тобой должок, помнишь?
В памяти Риккардо всплыл день, когда они сидели в «Крабовом утёсе» и делились друг с другом историями. Риккардо слушал рассказы Игоря и Далии, но, постеснявшись, не проронил ни слова в ответ. Он сказал, что расскажет свою историю в другой раз.
— И я хочу получить его сейчас, — Игорь потянул Риккардо на себя.
Риккардо залез на стул.
— Она скучная.
— Рассказывай, — Игорь навалился на стойку и подпёр подбородок рукой.
— В общем, собака Молли…
Сначала Риккардо говорил тихо, сбивался, но, заметив искренний интерес Игоря, осмелел и даже вставил в рассказ пару шуток, от которых у Игоря брызнули слёзы из глаз. Такая реакция раззадорила Риккардо, и он превратил свою историю почти в комедийную сценку: играл не только словами, но и мимикой, чем окончательно добил Игоря, сползшего под стойку.
— Остановись, или я умру от смеха, — простонал он, сняв поварской колпак. Игорь вытер им красное лицо, переглянулся с не менее раскрасневшимся Риккардо, и они захохотали вместе.
— Я не договорил!
— Хватит! Хватит! — Игорь бил его колпаком, давясь от смеха. — Если бы я знал, что ты доведёшь меня до болей в животе, то запретил бы Джону приглашать тебя! — улыбка исчезла с лица Риккардо. Лицо Игоря тоже стало серьёзным. — Ты чего? Это же шутка. Шутка, — сказал Игорь и легонько толкнул Риккардо в плечо. — Я рад, что ты пришёл. Ты отличный парень. Мы хотели пригласить тебя сами, но подумали, что ты откажешься.
— Кто мы?
— Я и Далия.
Риккардо встрепенулся.
— Она здесь?
— Да, — ответил Игорь, — раздаёт конфеты. Чёрт! Я забыл угостить тебя молочным коктейлем в честь праздника! — он натянул колпак на голову. — Исправляюсь!
Риккардо всмотрелся в толпу посетителей «Крабового утёса». Разновозрастные школьники (Риккардо насчитал двенадцать человек) слонялись по закусочной, не находя себе в ней места. Кто-то кучковался с теми, кто пришёл парой, кто-то ходил из угла в угол, а кто-то стоял в одиночестве, опустив глаза в пол, как мальчик из начальной школы, около которого присела Далия.
— Это Далия придумала, — Игорь загремел посудой. — В прошлый четверг она пришла к моему папе и предложила ему провести праздник для одиноких ребят, принесла сладости. Он оценил её идею и даже пожертвовал пластинку Элвиса! Правда, если мы испортим её, то он убьёт меня.
<Так вот зачем ты собирала конфеты на Хэллоуин>
Между Далией и мальчиком завязался диалог. Риккардо не слышал, о чём они говорили, но Далия улыбалась и гладила школьника по спине, когда тот отвечал ей. Она выпрямилась, дала ему конфету и подвела его к группе из трёх человек: двум девочкам восьми и одиннадцати лет и мальчику лет пятнадцати.
— Твой коктейль готов! — Игорь украсил коктейль взбитыми сливками и залюбовался своей работой.
Далия отошла в сторону и повернулась к стойке. Она смотрела на Риккардо не улыбаясь, но он чувствовал, что она рада его видеть. Он тоже был рад ей, хотя внешне свою радость не показывал.
<Маятник>
Они пожирали друг друга взглядом, пока к Далии не подскочил Джон и она не перевела внимание на него, а потом и вовсе не переместилась в другую часть закусочной.
Через полчаса, которые Риккардо провёл с Игорем у барной стойки, Оскар завёл в «Крабовый утёс» Карлу. Она, придерживаемая братом за плечи, испуганно озиралась по сторонам, и теребила кармашек платья. Оскар, заметивший Риккардо, указал Карле на стойку, но она покачала головой и уселась за ближайший столик.
<Что вы тут забыли?>
К их столику подошла Далия.
— Красивая, — мечтательно произнёс Игорь, подперев подбородок рукой.
— Да.
— Как думаешь, она согласится потанцевать со мной?
— Да, если Оскар не пригласит её раньше, — сказал Риккардо, не сводя с Далии глаз.
— Не будет же она весь вечер танцевать с братом.
Риккардо развернулся на стуле и впился взглядом в Игоря.
— Не знал, что тебе нравится Карла, — он хмыкнул.
Игорь залился румянцем.
— Не говори ей.
— Не скажу.
Карла отказалась от предложенной Далией конфеты. Оскар выхватил леденец из рук Далии и усадил её рядом с собой. Он наклонился к её уху и она засмеялась. Карла, устав от флирта Оскара с Далией, фыркнула и, отмахиваясь от подходивших к ней детей и подростков, пробралась к барной стойке.
— Привет, — она села на свободный стул.
Риккардо не отреагировал, зато оживился Игорь.
— Привет! — он улыбнулся во весь рот. — В честь праздника мы угощаем гостей молочным коктейлем! Какой ты любишь?
Карла покосилась на Игоря.
— Никакой. Не разговаривай со мной, рыжий. Ты раздражаешь меня.
Игорь поник; заиграла песня с символичным названием «Я так рад, что ты моя», под которую все разбились на пары.
— Потанцуем? — спросила Карла у Риккардо.
— Я не танцую.
Она поджала губы и обратилась к Игорю.
— А ты, рыжий?
— Я? — он перевозбудился и его голос звучал громче голоса Элвиса. — Я танцую!
— Хотя нет, с тобой я не пойду, — Карла спрыгнула со стула и направилась к Оскару. Он, оставшийся без пары, потому что Далия сбежала от него к какому-то ребёнку, охотно согласился потанцевать с сестрой.
Игорь тоже горевал недолго: его пригласила старшеклассница, очки которой были точь-в-точь как у него.
Риккардо смотрел прямо перед собой.
Далия стояла у первых столиков, заведя руки за спину.
Она шагнула вперёд. Он сполз со стула.
Они встретились в центре зала.
— Всё ещё злишься? — спросила Далия.
— Ты бросила меня у лечебницы.
