А?
Пока! Пока!
Тридцатого февраля кончалась зима.
Можжи и Дуб выглянули с балкона, собираясь провожать день. В ясном небе поёжился месяц, промёрзший, наверное, до костей.
Самолёт расчерчивал небо и касался его заботливо, нежно.
— Интересно, а люди знают, что они — на луне?..
— Для людей не всё так очевидно, мой друг.
Над чёрными волнами кружились голодные чайки. Пролетела моторная лодка, прожужжала, пропрыгала. Туча из чаек потянулась за ней: из лодки бросали рыбу.
— Какие добрые!
Теперь чайки, может быть, не умрут.
Туча росла и росла, поднимались всё волны, самолёт прошёлся по месяцу, как по тропинке в лесу.
— Можжи, там человек. Может, позвать кого?
— Кто же ходит за гору в такую погоду?
— Ещё немного, и море слижет его волной.
Но ничего: Можжи и Дуб проследили, чтобы человек вернулся домой. Даже если и не хотел — ведь за гору уходят в шторм, чтобы, наверное, не вернуться…
Приближался закат. Часики тикали в норке Можжи.
Тик-тик-тик!
Так-так-так!
Накормлены чайки, спасён человек от волн, море из чёрного — в тёмно-синий, а самолёт…
Не застрял на луне, как бывает, ведь время его не пришло.
Можжи и Дуб вздохнули спокойно. Всё-таки хорошо, когда ты смотришь со стороны!
Видишь всё, как картину, как фотокарточку и кино.
— Пока! — крикнул Можжи кому-то.
— Пока! — поддержал его Дуб.
И пока!
— Мы встречаем весну, мой друг!
Весна
Ха-ха-ха!
Вылупились из-под земли нарциссы, жёлтые, как цыплята и как небо весной на рассвете, а ещё — как свитер у Юльки, который она надела и не хотела больше снимать.
— В нём свободнее и веселее! — говорила она, улыбаясь.
В горах закачались гиацинты, то ли синие, то ли фиолетовые — это как, наверное, посмотреть.
— Почему-то мышиные, дядя! А почему? Разве мыши едят цветы?.. Больше похоже на мелкую гроздь винограда!
— Мне кажется, мыши едят виноград.
— Едят, дядя Можжи?
— Едят, подружка. Едят!
Забелели волнистые барашки. Утром на них скапливалась и блестела роса, словно прозрачные бусы.
— Вот опять непонятно, дядя. Цветы — а барашки!
— Кудрявые потому что, — ответил Дуб.
— Мыши, которые едят виноград, малюсенькие барашки…
— Всё бывает на свете, друзья! Всё-всё!
Нежные фиалки распрямили головки в лесу. Их тонкие шеи были похожи на лебединые. Как подойдёшь — аромат…
— Закачаешься! — вдыхала поглубже Юлька. — Дядя, я буду стоять, пока не вдохну этот мир до конца!
— А обед?..
Весной Юлька, Можжи и Дуб много путешествовали по горам. Собирали цветы, играли с эхом, навещали повеселевшую Болотину, которой подарили жёлтую шляпку. Это была идея непоседливой Юльки, конечно. Теперь Болотина не ныряла в болото, чтобы не загубить чудеснейший жёлтый цвет.
Оживало всё, что не прокисло зимой — и земля, и море, и люди.
Даже скробы то и дело выглядывали из норок. Соснуля и маленькая Соснулька собирали барахлишко на пляже. Плакучий Иво перестал плакать так завывающе громко, и теперь больше казалось, что он свистел.
Крабинда прислала письмо:
«Прехадити в гости, но лудше нинада».
Русалка тоже нацарапала:
«Хо-хо-хо!».
У Шипули палка зацвела, словно деревце, покрылась мягкими почками. Одинокий человек расправил свой парус и поплыл, улыбаясь — он теперь человек в уединенье! И даже ворона, караулившая кого-то, увидела Георга на носу корабля и забылась. Ведь Георг — это важная птица!..
В общем, не осталось для мёртвого места — начиналась новая, лучшая жизнь!
— Ха-ха-ха, дядя!
— Конечно же — ха-ха-ха!
Концерт
Расшумелись всё-таки волны. Они падали друг на друга, ругались и даже дрались. Юлька прикатила на велосипеде, чтобы понаблюдать за этим.
— Что это у тебя играет? — спросил Дуб любопытно.
— Это рок! — перекричала музыку Юлька.
— Похоже на шторм!
— Ага!
Возле берега собиралась пена, белая, словно вата. На коряге в одиночестве сидел Дуб, наблюдая за морем. Его усы тоже походили на пену.
Он собирался уже уходить, но остался, раз приехала Юлька.
— А где дядя Можжи?
— Сегодня не в настроении.
— Ого, дядя!.. И в тихом море бывает шторм!
Юлька села рядышком на корягу. Они помолчали, смотря на чужую брань.
Из Юлькиного кармана продолжало рычать.
— Вот здесь барабаны, — вдруг сказала Юлька, указывая на несколько больших волн, падающих особенно громко. — А там — басы.
Юлька показала на буруны вдалеке.
Из кармана запела электрогитара. Дуб заметил волну, растянутую вдоль бухты, большую такую, не порванную волну; она заворачивалась постепенно, с одного края и на другой.
— Ага, — согласилась Юлька и засияла. — Как соло!
Море отпустило ещё волну, и ещё, и ещё… Они накатывались вначале на камни, затем — на сапоги. Но Дуб и Юлька не убегали — лишь приподнимали опасливо ноги.
Чечайки летали над ними, крича:
«Скорее же! Уходи!»
Но Юлька и Дуб продолжали сидеть на коряге и слушать одну волну за другой:
— Бас!
— И гитара!
— Похоже на пианино!..
Так и прошёл потихоньку день.
* * *
Небо слегка порозовело, но не расцвело из-за плотных туч. Юлька зажгла на велосипеде фонарик.
— Спасибо за концерт, дядя Дуб! — сказала она, уезжая домой в наступающих сумерках. — Передайте привет дяде Можжи, ага?..
Дуб кивнул и помахал на прощание Юльке. Он тоже отправился в свою нору.
Поднимаясь на гору, готовя ужин, читая на ночь (украдкой, конечно, чтобы Можжи не заметил горящий свет), он всё никак не мог остановить расшалившееся воображение.
Он прислушивался к морю и думал:
«Это, наверное, бас… Это — соло… А это — концерт!»
И так и не смог уснуть.
Не опускаться
Хурмуля надела оранжевый комбинезон. Теперь Можжи и Дуб замечали её издалека, если поднимались с моря на гору.
Хурмуля не давала забыть о себе. Она старалась изо всех сил.
— Как же ты бесишь! — орала Хурмуля, едва их завидев (особенно — Можжи).
— Ну, снова… — ворчал под нос Дуб. — И чего ей не спится?
— Если глаза у неё открыты, это не значит, что она не спит, милый друг.
В этот раз было так же, как и всегда. Хурмуля самодовольно оттянула подтяжки. Шлёпнула ими сама себя.
— Знаешь, почему ты меня бесишь? — заорала она, скалясь из-под своего засохшего пня.
Дуб не выдержал и кинул в неё можжевеловой шишкой.
Хурмуля вовремя спряталась в норку и снова высунула длинный нос — и язык.
— Бе-бе-бе!
— Хватит, Хурмуля!
— Ты меня тоже бесишь, Дубина!
На этот раз Можжи остановил вовремя Дуба, схватив его за усы. Хурмуля стала оранжевой — в цвет своего комбинезона, уши её опустились. Она была очень довольна, что смогла кого-то задеть.
Никто не мог пройти мимо Хурмули!
Никто не имел права её забыть!
— Я вот что решил, послушай, — ласково попросил Можжи, когда они отошли.
Дуб недовольно выдернул из его лапы жирненький ус.
— Чего — снова твоя философия?
— Только чуть-чуть, мой друг.
Дуб вздохнул. Можжи понял, что он — согласился.
Тогда Можжи тоже вздохнул (но по-другому совсем, свободно) и сказал:
— Это так просто, но поэтому — непонятно.
— Ну? Ну?
— Не стоит опускаться не только до каких-то вещей, но и чувств.
* * *
— Ух, ещё одна бесячая топает! — воскликнула Хурмуля и так ударила себя по лбу, что на горе раздалось громкое «чпок!».
Чайки испуганно разлетелись.
Можжи и Дуб оглянулись и, конечно, увидели Юльку. Она шла и улыбалась, несмотря ни на что.
— Чего ты лыбишься? Ну чего-о-о?!..
Гроза
Вот и началась первая весенняя гроза.
(Почему-то весной и правда особенные, другие какие-то грозы!)
Воздух уже пьянил ароматом цветов, но солнце закуталось в чёрные тучи, словно опять наступила зима. Загремело так раскатисто, громко, будто ударили в гонг.
Юлька, Можжи и Дуб посмотрели наверх. Пригляделись.
Прислушались.
— Ой!
— Чего там?
— Дядя, это — змеюка!
Действительно, молния причудливо изогнулась, вылетая из туч.
— Карадагская, — уточнила Юлька. — Ну, про которую русалка писала...
Можжи и Дуб переглянулись. Их капюшоны вздул ветер, как паруса.
— А ты откуда знаешь, что она похожа, подружка? — спросил Можжи.
— Да так…
Снова — бахнуло! На небе разорвалась или бомба, или клубок Карадагских змеюк!
Скробы и Юлька машинально пригнулись. Чайка сверху похохотала.
Может, над ними.
А может, нет.
— Ты даже не поворчишь, мой друг? — уточнил Можжи, когда они разогнулись.
— С чего мне ворчать? — не догадался Дуб.
Он боролся со своим капюшоном — тот откидывало и откидывало назад.
— А вы изменились, дядя! — заметила Юлька. — Раньше бы точно сказали, что это не может быть похоже на змея… Ну максимум — на червяка!
— Точно-точно, — согласился с ней Можжи.
— Ха-ха!
Дуб надулся. Усы его развевались по ветру — он сам их и развевал. Бросал капюшон, недовольно буркнув, хватался за один ус и за другой, и они, словно два белых флага, поднимались за его спиной.
— Волшебство, дядя Можжи?
— Кажется, волшебство!
* * *
На небе разыгрался такой же концерт, как и под. Застучали первые капли, словно затрещала трещотка из рожкового дерева.
Юлька спрыгнула с перил кафе.
— Промокну опять до нитки! — развеселилась она совсем. — Ха-ха-ха, дядя!
— Так пережди же...
— Не-а!
И Юлька убежала домой, придерживая капюшон.
Хлынул дождь, умывая улицы. Ветер толкал кого-то в спину, а кому-то — мешал идти. Дуб и Можжи сидели молча и щурясь.
В горе чёрных водорослей, как часто бывало, блестели капли… и волшебная чешуя.
Синий
Дуб услышал, как в дверь постучали.
— Не открывай, Можжи!
— Но почему?
Можжи выглянул на балкон и навострил уши. Выглянул на свой балкончик и Дуб. Он был в пижаме, ведь только-только наступил полдень. Его усы походили на вату.
Впопыхах Дуб сказал, перегнувшись через перила:
— Там ворона!
— Уже? — не поверил Можжи.
— Она за почтальона.
Уши Можжи расслабились и опустились. Внизу, под балконами, тихо плескалось синее море. Можжи улыбнулся… и стал похож на этот спокойный цвет.
— Так почему бы и не открыть ей тогда, мой друг? — пожал он плечами и отправился ко входной двери.
Дуб так и не смог ухватить его за хвост.
— Это не я пустоголовый, а ты! — бросил он… и тут же замолк.
Он прислушался. В норке Можжи всё настороженно стихло — в том числе прекратился навязчивый стук. Из-за горы вылетели чечайки. Они покрутились над Дубом, показывая языки.
— Эй!
— Эй!
— Хе!
— Хе!
Сердце Дуба ёкнуло, наверное, в первый раз.
Вскоре Можжи показался опять на балконе — Дуб выдохнул (он, оказывается, не дышал).
— Ну что ты! Это всего лишь письмо, мой друг.
Дуб, кряхтя, плюхнулся в своё кресло. Какое беспокойное утро! Ни усы не распутать, ни жизнь…
Можжи тем временем сел на своём балконе и начал вскрывать конверт.
— От кого? — не вытерпел Дуб.
— От вороны.
— Зачем ей писать, если она сама письма разносит?
— Это чечайка. Она теперь почтальон.
* * *
А в письме было аккуратно написано:
«Здравствуйте, уважаемый!
Пишу вам с просьбой от всей души. Не могли бы вы побыстрее сдохнуть?
Пы.Сы. Лучше в этот четверг с трёх до пяти»
— Нахалка! — выплюнул Дуб сердито, услышав.
Можжи с ним не согласился. Он аккуратно сложил письмо и засунул его в карман.
— А мне кажется, это очень мило с её стороны, мой друг… — сказал он и отправился заваривать чай для себя и для Дуба, пока чечайки всё ещё кружили над балконами скробов со своими загадочными «хе-хе».
Море продолжало быть спокойно-синим.
Что передать вороне?
Когда-то их боялись и кричали.
В испуге получалось:
— Чечайки! — словно это одно какое-то существо.
Те времена прошли, и скробы совсем обленились. А может, им стало совсем всё равно.
Теперь они не кричали при виде четырёх чаек, а просто переворачивались на другой бок.
Чечайки работали вместе с вороной. Их трудно было отличить одну от другой.
Да и чайкали они хором, кружась под куполом неба. Высоко-высоко!..
«Интересно, куда всё-таки делся почтовый голубь? — думал иногда Дуб, завидев одну чечайку с почтовой сумкой. — Надеюсь, у него всё хорошо!»
Вообще чечайки давненько не появлялись. Только в последнее время стали кружить. Они планировали всё ниже и ниже и иногда наглели — садились на перила балкона Можжи.
— Эй!
— Что!
— Передать!
— Вороне?
Чайкали они наперебой, заглядывая в нору.
Можжи не отвечал, а Дуб отгонял их шваброй.
Они показывали языки.
— Хватит!
— Махаться!
— Дядя!
— Апчхи! — чихали они, но отказывались улетать.
Чечайки могли просидеть весь день, читая газеты и загорая в шезлонге Можжи. Наглые птицы! Дуб лишь недовольно ворчал.
Так, наверное, долго продолжалась осада, пока однажды чечайки не увидели Можжи на берегу. Это было начало весны, но солнце уже палило — Можжи ходил в соломенной шляпке.
Дуб увидел, как чечайки побросали газеты и нырнули с балкона вниз. Они полетели, кажется, соревнуясь.
— Эй-эй-эй! — заволновался Дуб и перевесился через перила. — Куда это вы?!
Но чечайка с почтовой сумкой уже села на шляпу Можжи. Она обернулась и, как всегда, показала Дубу язык. Остальные чечайки стали кружиться над Можжи.
Дуб, как ни старался, не мог расслышать, о чём они говорят…
А они говорили! Шевелились их клювы, оранжевые, как закат. Шуршали взволнованно перья. Может быть, виноваты волны? А может, есть что-то не для чужих ушей?
В общем, чечайки говорили, а затем чечайки внимательно слушали. С почтовой сумкой — нагло переминалась на шляпе Можжи. Клонилась в разные стороны её голова.
Наконец, она оттолкнулась от Можжи и присоединилась ко всем остальным в небесах.
— Так!
— Что!
— Передать!
— Вороне? — воскликнули чечайки по очереди, переставая кружиться.
Можжи стянул с головы примятую шляпу и помахал ей вслед:
— Передайте вороне, что я скоро вернусь!
И чечайки скрылись за горизонтом.
«Дурной. На голову дурной!» — подумал Дуб и с облегчением упал в своё кресло.
Потихоньку, потрескивая, догорал перед ним закат… и наверное, кто-то ещё.
Сплетни
Русалка откусила бутерброд с малиновым вареньем.
— Юлька, а ты знаешь, почему море качается? — спросила она.
— В смысле — качается?
— Ну, волны бегают.
— А-а-а… Знаю, конечно! Из-за ветра или луны.
— Не-не, — замотала головой русалка, жуя. — Ничего ты не знаешь — сплетни! Плесни-ка ещё, дружок…
Змеюка гостеприимно подлил русалке чаю из побулькивающего вулкана.
— А почему тогда? — пододвинула Юлька и свою чашку.
Русалка дожевала бутерброд.
— На дне Чёрного моря лежит большущий меч. Я сама видела. Говорят, что волшебный. Море его выталкивает-выталкивает, а вытолкнуть не может. Потому и волны — от этих усилий…
— Да-а? — протянула недоверчиво Юлька. — А в школе нам говорили, что это от землетрясений или…
— Вот ерунда! — воскликнула русалка.
— Но в школе…
— Как ты можешь верить тем, кто не был на дне? Вот я — другое дело. Я на дне часто бываю. А людишки твои — никогда! — вскипела русалка, прямо как кипяточек в вулкане.
Юлька вдруг осознала, насколько она права.
— Вот бы русалки дружили с людьми — мы бы тогда многое разузнали! — сказала она.
— Фи! — пренебрежительно отозвалась русалка. — Людишки!
Змеюка, русалка и Юлька отхлебнули из чашек. У каждого из них что-то своё проплывало перед глазами — помимо горящих медуз.
Юлька лопнула очень быстро:
— А можно мне на меч посмотреть? — попросила она. — Я же тоже сейчас на дне…
— Ты думаешь, что на дне, но на самом деле не здесь, — сказала русалка. — Поняла?
— Не-а.
— В общем, я тебе нарисую, если ты мне не веришь.
Юлька вспомнила, что русалка не сильна в рисовании, но не отказалась. Спустя пару минут рядом с вазоном варенья была ракушка. На ней — нарисованный меч. Весь кривой, страшный, нацарапанный камешком.
Пока! Пока!
Тридцатого февраля кончалась зима.
Можжи и Дуб выглянули с балкона, собираясь провожать день. В ясном небе поёжился месяц, промёрзший, наверное, до костей.
Самолёт расчерчивал небо и касался его заботливо, нежно.
— Интересно, а люди знают, что они — на луне?..
— Для людей не всё так очевидно, мой друг.
Над чёрными волнами кружились голодные чайки. Пролетела моторная лодка, прожужжала, пропрыгала. Туча из чаек потянулась за ней: из лодки бросали рыбу.
— Какие добрые!
Теперь чайки, может быть, не умрут.
Туча росла и росла, поднимались всё волны, самолёт прошёлся по месяцу, как по тропинке в лесу.
— Можжи, там человек. Может, позвать кого?
— Кто же ходит за гору в такую погоду?
— Ещё немного, и море слижет его волной.
Но ничего: Можжи и Дуб проследили, чтобы человек вернулся домой. Даже если и не хотел — ведь за гору уходят в шторм, чтобы, наверное, не вернуться…
Приближался закат. Часики тикали в норке Можжи.
Тик-тик-тик!
Так-так-так!
Накормлены чайки, спасён человек от волн, море из чёрного — в тёмно-синий, а самолёт…
Не застрял на луне, как бывает, ведь время его не пришло.
Можжи и Дуб вздохнули спокойно. Всё-таки хорошо, когда ты смотришь со стороны!
Видишь всё, как картину, как фотокарточку и кино.
— Пока! — крикнул Можжи кому-то.
— Пока! — поддержал его Дуб.
И пока!
— Мы встречаем весну, мой друг!
Весна
Ха-ха-ха!
Вылупились из-под земли нарциссы, жёлтые, как цыплята и как небо весной на рассвете, а ещё — как свитер у Юльки, который она надела и не хотела больше снимать.
— В нём свободнее и веселее! — говорила она, улыбаясь.
В горах закачались гиацинты, то ли синие, то ли фиолетовые — это как, наверное, посмотреть.
— Почему-то мышиные, дядя! А почему? Разве мыши едят цветы?.. Больше похоже на мелкую гроздь винограда!
— Мне кажется, мыши едят виноград.
— Едят, дядя Можжи?
— Едят, подружка. Едят!
Забелели волнистые барашки. Утром на них скапливалась и блестела роса, словно прозрачные бусы.
— Вот опять непонятно, дядя. Цветы — а барашки!
— Кудрявые потому что, — ответил Дуб.
— Мыши, которые едят виноград, малюсенькие барашки…
— Всё бывает на свете, друзья! Всё-всё!
Нежные фиалки распрямили головки в лесу. Их тонкие шеи были похожи на лебединые. Как подойдёшь — аромат…
— Закачаешься! — вдыхала поглубже Юлька. — Дядя, я буду стоять, пока не вдохну этот мир до конца!
— А обед?..
Весной Юлька, Можжи и Дуб много путешествовали по горам. Собирали цветы, играли с эхом, навещали повеселевшую Болотину, которой подарили жёлтую шляпку. Это была идея непоседливой Юльки, конечно. Теперь Болотина не ныряла в болото, чтобы не загубить чудеснейший жёлтый цвет.
Оживало всё, что не прокисло зимой — и земля, и море, и люди.
Даже скробы то и дело выглядывали из норок. Соснуля и маленькая Соснулька собирали барахлишко на пляже. Плакучий Иво перестал плакать так завывающе громко, и теперь больше казалось, что он свистел.
Крабинда прислала письмо:
«Прехадити в гости, но лудше нинада».
Русалка тоже нацарапала:
«Хо-хо-хо!».
У Шипули палка зацвела, словно деревце, покрылась мягкими почками. Одинокий человек расправил свой парус и поплыл, улыбаясь — он теперь человек в уединенье! И даже ворона, караулившая кого-то, увидела Георга на носу корабля и забылась. Ведь Георг — это важная птица!..
В общем, не осталось для мёртвого места — начиналась новая, лучшая жизнь!
— Ха-ха-ха, дядя!
— Конечно же — ха-ха-ха!
Концерт
Расшумелись всё-таки волны. Они падали друг на друга, ругались и даже дрались. Юлька прикатила на велосипеде, чтобы понаблюдать за этим.
— Что это у тебя играет? — спросил Дуб любопытно.
— Это рок! — перекричала музыку Юлька.
— Похоже на шторм!
— Ага!
Возле берега собиралась пена, белая, словно вата. На коряге в одиночестве сидел Дуб, наблюдая за морем. Его усы тоже походили на пену.
Он собирался уже уходить, но остался, раз приехала Юлька.
— А где дядя Можжи?
— Сегодня не в настроении.
— Ого, дядя!.. И в тихом море бывает шторм!
Юлька села рядышком на корягу. Они помолчали, смотря на чужую брань.
Из Юлькиного кармана продолжало рычать.
— Вот здесь барабаны, — вдруг сказала Юлька, указывая на несколько больших волн, падающих особенно громко. — А там — басы.
Юлька показала на буруны вдалеке.
Из кармана запела электрогитара. Дуб заметил волну, растянутую вдоль бухты, большую такую, не порванную волну; она заворачивалась постепенно, с одного края и на другой.
— Ага, — согласилась Юлька и засияла. — Как соло!
Море отпустило ещё волну, и ещё, и ещё… Они накатывались вначале на камни, затем — на сапоги. Но Дуб и Юлька не убегали — лишь приподнимали опасливо ноги.
Чечайки летали над ними, крича:
«Скорее же! Уходи!»
Но Юлька и Дуб продолжали сидеть на коряге и слушать одну волну за другой:
— Бас!
— И гитара!
— Похоже на пианино!..
Так и прошёл потихоньку день.
* * *
Небо слегка порозовело, но не расцвело из-за плотных туч. Юлька зажгла на велосипеде фонарик.
— Спасибо за концерт, дядя Дуб! — сказала она, уезжая домой в наступающих сумерках. — Передайте привет дяде Можжи, ага?..
Дуб кивнул и помахал на прощание Юльке. Он тоже отправился в свою нору.
Поднимаясь на гору, готовя ужин, читая на ночь (украдкой, конечно, чтобы Можжи не заметил горящий свет), он всё никак не мог остановить расшалившееся воображение.
Он прислушивался к морю и думал:
«Это, наверное, бас… Это — соло… А это — концерт!»
И так и не смог уснуть.
Не опускаться
Хурмуля надела оранжевый комбинезон. Теперь Можжи и Дуб замечали её издалека, если поднимались с моря на гору.
Хурмуля не давала забыть о себе. Она старалась изо всех сил.
— Как же ты бесишь! — орала Хурмуля, едва их завидев (особенно — Можжи).
— Ну, снова… — ворчал под нос Дуб. — И чего ей не спится?
— Если глаза у неё открыты, это не значит, что она не спит, милый друг.
В этот раз было так же, как и всегда. Хурмуля самодовольно оттянула подтяжки. Шлёпнула ими сама себя.
— Знаешь, почему ты меня бесишь? — заорала она, скалясь из-под своего засохшего пня.
Дуб не выдержал и кинул в неё можжевеловой шишкой.
Хурмуля вовремя спряталась в норку и снова высунула длинный нос — и язык.
— Бе-бе-бе!
— Хватит, Хурмуля!
— Ты меня тоже бесишь, Дубина!
На этот раз Можжи остановил вовремя Дуба, схватив его за усы. Хурмуля стала оранжевой — в цвет своего комбинезона, уши её опустились. Она была очень довольна, что смогла кого-то задеть.
Никто не мог пройти мимо Хурмули!
Никто не имел права её забыть!
— Я вот что решил, послушай, — ласково попросил Можжи, когда они отошли.
Дуб недовольно выдернул из его лапы жирненький ус.
— Чего — снова твоя философия?
— Только чуть-чуть, мой друг.
Дуб вздохнул. Можжи понял, что он — согласился.
Тогда Можжи тоже вздохнул (но по-другому совсем, свободно) и сказал:
— Это так просто, но поэтому — непонятно.
— Ну? Ну?
— Не стоит опускаться не только до каких-то вещей, но и чувств.
* * *
— Ух, ещё одна бесячая топает! — воскликнула Хурмуля и так ударила себя по лбу, что на горе раздалось громкое «чпок!».
Чайки испуганно разлетелись.
Можжи и Дуб оглянулись и, конечно, увидели Юльку. Она шла и улыбалась, несмотря ни на что.
— Чего ты лыбишься? Ну чего-о-о?!..
Гроза
Вот и началась первая весенняя гроза.
(Почему-то весной и правда особенные, другие какие-то грозы!)
Воздух уже пьянил ароматом цветов, но солнце закуталось в чёрные тучи, словно опять наступила зима. Загремело так раскатисто, громко, будто ударили в гонг.
Юлька, Можжи и Дуб посмотрели наверх. Пригляделись.
Прислушались.
— Ой!
— Чего там?
— Дядя, это — змеюка!
Действительно, молния причудливо изогнулась, вылетая из туч.
— Карадагская, — уточнила Юлька. — Ну, про которую русалка писала...
Можжи и Дуб переглянулись. Их капюшоны вздул ветер, как паруса.
— А ты откуда знаешь, что она похожа, подружка? — спросил Можжи.
— Да так…
Снова — бахнуло! На небе разорвалась или бомба, или клубок Карадагских змеюк!
Скробы и Юлька машинально пригнулись. Чайка сверху похохотала.
Может, над ними.
А может, нет.
— Ты даже не поворчишь, мой друг? — уточнил Можжи, когда они разогнулись.
— С чего мне ворчать? — не догадался Дуб.
Он боролся со своим капюшоном — тот откидывало и откидывало назад.
— А вы изменились, дядя! — заметила Юлька. — Раньше бы точно сказали, что это не может быть похоже на змея… Ну максимум — на червяка!
— Точно-точно, — согласился с ней Можжи.
— Ха-ха!
Дуб надулся. Усы его развевались по ветру — он сам их и развевал. Бросал капюшон, недовольно буркнув, хватался за один ус и за другой, и они, словно два белых флага, поднимались за его спиной.
— Волшебство, дядя Можжи?
— Кажется, волшебство!
* * *
На небе разыгрался такой же концерт, как и под. Застучали первые капли, словно затрещала трещотка из рожкового дерева.
Юлька спрыгнула с перил кафе.
— Промокну опять до нитки! — развеселилась она совсем. — Ха-ха-ха, дядя!
— Так пережди же...
— Не-а!
И Юлька убежала домой, придерживая капюшон.
Хлынул дождь, умывая улицы. Ветер толкал кого-то в спину, а кому-то — мешал идти. Дуб и Можжи сидели молча и щурясь.
В горе чёрных водорослей, как часто бывало, блестели капли… и волшебная чешуя.
Синий
Дуб услышал, как в дверь постучали.
— Не открывай, Можжи!
— Но почему?
Можжи выглянул на балкон и навострил уши. Выглянул на свой балкончик и Дуб. Он был в пижаме, ведь только-только наступил полдень. Его усы походили на вату.
Впопыхах Дуб сказал, перегнувшись через перила:
— Там ворона!
— Уже? — не поверил Можжи.
— Она за почтальона.
Уши Можжи расслабились и опустились. Внизу, под балконами, тихо плескалось синее море. Можжи улыбнулся… и стал похож на этот спокойный цвет.
— Так почему бы и не открыть ей тогда, мой друг? — пожал он плечами и отправился ко входной двери.
Дуб так и не смог ухватить его за хвост.
— Это не я пустоголовый, а ты! — бросил он… и тут же замолк.
Он прислушался. В норке Можжи всё настороженно стихло — в том числе прекратился навязчивый стук. Из-за горы вылетели чечайки. Они покрутились над Дубом, показывая языки.
— Эй!
— Эй!
— Хе!
— Хе!
Сердце Дуба ёкнуло, наверное, в первый раз.
Вскоре Можжи показался опять на балконе — Дуб выдохнул (он, оказывается, не дышал).
— Ну что ты! Это всего лишь письмо, мой друг.
Дуб, кряхтя, плюхнулся в своё кресло. Какое беспокойное утро! Ни усы не распутать, ни жизнь…
Можжи тем временем сел на своём балконе и начал вскрывать конверт.
— От кого? — не вытерпел Дуб.
— От вороны.
— Зачем ей писать, если она сама письма разносит?
— Это чечайка. Она теперь почтальон.
* * *
А в письме было аккуратно написано:
«Здравствуйте, уважаемый!
Пишу вам с просьбой от всей души. Не могли бы вы побыстрее сдохнуть?
Пы.Сы. Лучше в этот четверг с трёх до пяти»
— Нахалка! — выплюнул Дуб сердито, услышав.
Можжи с ним не согласился. Он аккуратно сложил письмо и засунул его в карман.
— А мне кажется, это очень мило с её стороны, мой друг… — сказал он и отправился заваривать чай для себя и для Дуба, пока чечайки всё ещё кружили над балконами скробов со своими загадочными «хе-хе».
Море продолжало быть спокойно-синим.
Что передать вороне?
Когда-то их боялись и кричали.
В испуге получалось:
— Чечайки! — словно это одно какое-то существо.
Те времена прошли, и скробы совсем обленились. А может, им стало совсем всё равно.
Теперь они не кричали при виде четырёх чаек, а просто переворачивались на другой бок.
Чечайки работали вместе с вороной. Их трудно было отличить одну от другой.
Да и чайкали они хором, кружась под куполом неба. Высоко-высоко!..
«Интересно, куда всё-таки делся почтовый голубь? — думал иногда Дуб, завидев одну чечайку с почтовой сумкой. — Надеюсь, у него всё хорошо!»
Вообще чечайки давненько не появлялись. Только в последнее время стали кружить. Они планировали всё ниже и ниже и иногда наглели — садились на перила балкона Можжи.
— Эй!
— Что!
— Передать!
— Вороне?
Чайкали они наперебой, заглядывая в нору.
Можжи не отвечал, а Дуб отгонял их шваброй.
Они показывали языки.
— Хватит!
— Махаться!
— Дядя!
— Апчхи! — чихали они, но отказывались улетать.
Чечайки могли просидеть весь день, читая газеты и загорая в шезлонге Можжи. Наглые птицы! Дуб лишь недовольно ворчал.
Так, наверное, долго продолжалась осада, пока однажды чечайки не увидели Можжи на берегу. Это было начало весны, но солнце уже палило — Можжи ходил в соломенной шляпке.
Дуб увидел, как чечайки побросали газеты и нырнули с балкона вниз. Они полетели, кажется, соревнуясь.
— Эй-эй-эй! — заволновался Дуб и перевесился через перила. — Куда это вы?!
Но чечайка с почтовой сумкой уже села на шляпу Можжи. Она обернулась и, как всегда, показала Дубу язык. Остальные чечайки стали кружиться над Можжи.
Дуб, как ни старался, не мог расслышать, о чём они говорят…
А они говорили! Шевелились их клювы, оранжевые, как закат. Шуршали взволнованно перья. Может быть, виноваты волны? А может, есть что-то не для чужих ушей?
В общем, чечайки говорили, а затем чечайки внимательно слушали. С почтовой сумкой — нагло переминалась на шляпе Можжи. Клонилась в разные стороны её голова.
Наконец, она оттолкнулась от Можжи и присоединилась ко всем остальным в небесах.
— Так!
— Что!
— Передать!
— Вороне? — воскликнули чечайки по очереди, переставая кружиться.
Можжи стянул с головы примятую шляпу и помахал ей вслед:
— Передайте вороне, что я скоро вернусь!
И чечайки скрылись за горизонтом.
«Дурной. На голову дурной!» — подумал Дуб и с облегчением упал в своё кресло.
Потихоньку, потрескивая, догорал перед ним закат… и наверное, кто-то ещё.
Сплетни
Русалка откусила бутерброд с малиновым вареньем.
— Юлька, а ты знаешь, почему море качается? — спросила она.
— В смысле — качается?
— Ну, волны бегают.
— А-а-а… Знаю, конечно! Из-за ветра или луны.
— Не-не, — замотала головой русалка, жуя. — Ничего ты не знаешь — сплетни! Плесни-ка ещё, дружок…
Змеюка гостеприимно подлил русалке чаю из побулькивающего вулкана.
— А почему тогда? — пододвинула Юлька и свою чашку.
Русалка дожевала бутерброд.
— На дне Чёрного моря лежит большущий меч. Я сама видела. Говорят, что волшебный. Море его выталкивает-выталкивает, а вытолкнуть не может. Потому и волны — от этих усилий…
— Да-а? — протянула недоверчиво Юлька. — А в школе нам говорили, что это от землетрясений или…
— Вот ерунда! — воскликнула русалка.
— Но в школе…
— Как ты можешь верить тем, кто не был на дне? Вот я — другое дело. Я на дне часто бываю. А людишки твои — никогда! — вскипела русалка, прямо как кипяточек в вулкане.
Юлька вдруг осознала, насколько она права.
— Вот бы русалки дружили с людьми — мы бы тогда многое разузнали! — сказала она.
— Фи! — пренебрежительно отозвалась русалка. — Людишки!
Змеюка, русалка и Юлька отхлебнули из чашек. У каждого из них что-то своё проплывало перед глазами — помимо горящих медуз.
Юлька лопнула очень быстро:
— А можно мне на меч посмотреть? — попросила она. — Я же тоже сейчас на дне…
— Ты думаешь, что на дне, но на самом деле не здесь, — сказала русалка. — Поняла?
— Не-а.
— В общем, я тебе нарисую, если ты мне не веришь.
Юлька вспомнила, что русалка не сильна в рисовании, но не отказалась. Спустя пару минут рядом с вазоном варенья была ракушка. На ней — нарисованный меч. Весь кривой, страшный, нацарапанный камешком.
