Дуб поразмышлял немного, но всё же понял. Видимо, он стал умнее, потому что прочитал целую книгу (в тот день, когда у Можжи пекли пирог).
Он обернулся, посмотрел на болото и пожелал про себя:
«Хорошего!»
А ещё: «Возвращайся, Болотина, мы будем ждать!»
И ушёл следом за Можжи на гору, где уже начало темнеть.
Хорошо!
Юлька прикатила на самокате. На лбу у неё был фонарик, хотя ещё не особо стемнело.
Можжи подошёл к ней, а Дуб остался у моря.
— Эй! — позвала его Юлька. — Привет, дядя Дуб!
Можжи улыбнулся чуть-чуть виновато — это он сказал, как Дуба зовут.
Юлька бросила самокат под горой:
— Хотите пойти с нами в пещеру? — предложила она.
— Зачем? — удивился Дуб.
— Туда заносит приливом рыбок.
Можжи надел свою шляпу и сложил вещи в корзину. Начало чуть-чуть холодать.
— Нет, я не пойду, — поёжился Дуб.
— Не иди.
— Жалко, дядя! — вставила всё же Юлька.
И глаза её заблестели, как тогда, в шторм, но теперь не от страха, а как будто бы от приключений, что ожидают её.
— Не пойду, — повторил Дуб, совсем не понимая ни Юльку, ни Можжи.
— Тогда захвати мою корзинку с собой.
И Можжи ушёл следом за Юлькой, немного не поспевая, поскальзываясь на гальке, но всё же — ушёл и оставил Дуба.
Так что Дуб ещё долго сидел на камешке и старался не смотреть вслед. Пещера была не так уж и далеко. Юлька и Можжи долго там копошились, пока в море не село солнце. Они бегали, что-то носили в руках, Юлькин фонарик разрезал сумерки, как разрезает их свет маяка.
В конце концов, Дуб собрался, пошёл домой, а оказался у самой пещеры.
— Там немного осталось, — сказала ему Юлька.
Дуб посмотрел на её сложенные ладошки: в них дышала маленькая рыбка.
Ещё несколько рыбок плавало под ногами (разноцветные, как леденцы).
— Поможешь, мой друг?
И когда они закончили переносить рыбок в море, пускать их, махать на прощание, всё вокруг совсем потемнело, а луна засияла ярче. Обратно скробы и Юлька шли молча под светом звёзд.
— Хорошо! — улыбалась Юлька.
— Хорошо, — соглашался Можжи.
И Дуб смотрел на мокрые лапы, словно всё ещё чувствовал, как трепещет в них чья-то жизнь.
А потом Юлькин фонарик замигал и погас.
— Хорошо! — вырвалось наконец-то у Дуба.
— Чего же хорошего? Теперь это какое-то барахло…
— В самый раз!
И Юлька посмотрела на Дуба чуть-чуть удивленно, поставила у подножья горы корзину, встала на самокат, обернулась на город с горящими окнами и фонарями, подумала.
— Ну, я поехала! — сообщила она.
А потом вдруг подарила Дубу фонарь.
И он снова подумал, взяв его мокрыми лапами, разноцветными, как те рыбки, сияющими, как их чешуя, как луна: «Хорошо».
«Это всё — хорошо!»
Соснуля
Из-за влияния Можжи остальные скробы начали говорить, что Дуб тоже того — ненормальный.
Даже соседка Соснуля, которая знала Дуба со школьной скамьи, стала обходить норку Дуба чуть-чуть стороной. Это если она вообще выходила когда-то.
Обычно она говорила:
— Я со сна, слышишь? В смысле, сплю много.
— А я думал — дерево, — вставлял Можжи, если был рядом.
— Сплю много — и прекращать пока что не собираюсь.
И Дуб обычно видел её с балкона (Соснуля по сословию выше, а значит, живёт под Дубом). Она не шевелила и пальцем: с утра до ночи могла спать на шезлонге и не повернуться.
Дуб изредка наливал ей из лейки чай прямо в стакан или пасть…
Норка Соснули, конечно, была у сосны, и круглый год они были колючими (сосна и Соснуля).
Как-то раз Можжи читал на балконе у Дуба и выронил книгу.
Она шлёпнула Соснулю по голове. Та не проснулась, а засунула книгу под уши.
— Если заметит, то будет ругаться. Прохода тебе не даст.
Дуб и Можжи переглянулись, потому что подумали об одном.
И вот, они нашли в барахле Дуба поломанную удочку, проверили леску, а потом — спустили к Соснуле ржавый крючок.
— А цеплять за что? — спохватился Дуб.
— Там есть дырочка в корешке… Дай-ка я!
Можжи взял удочку и примерился. Соснуля тем временем сладко спала.
— Книгу погрызли мыши, — сказал тихо Можжи, вдевая крючок. — Я сейчас дёрну, а ты попытайся её словить.
— Хорошо.
Ничего не подозревающая Соснуля почесала за ухом.
Можжи дёрнул удочку на себя.
«Бум!» — стукнулась голова Соснули о голый шезлонг.
— Держи, Дуб!
«Бум!» — стукнулась книга между глаз у Соснули.
— Ай! — вскрикнула Соснуля на этот раз и вскочила. — Это что — книга?
И она посмотрела наверх, на Дуба (Можжи запутался в удочке и упал).
— Бешеный старикашка! — заорала она. — Совсем свихнулся!
Дуб скромно, но всё же ответил:
— Я просто проверил, насколько опасны книги…
— Ах ты старый безмозглый Дуб!
И Соснуля бросила книгу вверх, со всех сил размахнувшись. Книга попала Дубу как раз между глаз, раскрыла страницы и, кажется, улетела на юг. Или в море.
Раздался всё-таки плеск воды.
После этого Дуб побаивался встретить Соснулю, всю неделю ходил с пластырем на голове, а ещё — стал известен уже основательно, точно, как ещё один сумасшедший скроб на горе.
Тот скроб, что читает втихую книги.
И который, возможно, почти не спит.
Дерево
В отличие от других, Можжи и Дуб часто ходили на ярмарки. Остальные скробы собирали всё барахло на пляже, всякий мусор, который выносит на берег море, но Можжи всегда хотел что-то такое, что нельзя найти просто так. В основном, это книги.
И Дуб ходил вместе с ним.
Расплачивались они то вареньем, то джемом, то собранными грибами — в общем, всем тем, что давала гора. И когда приходила пора закрывать банки, Можжи напоминал об этом каждые пять минут, чтобы расшевелить недовольного Дуба.
— Ты ведь не купишь себе старое покрывало, если не закроешь сейчас айву!
— Хорошо.
И в один из июльских дней (наконец) Дуб и Можжи пошли к айвовому дереву. Оно всегда стояло под горой, а в этот раз, к разочарованию скробов, всё загнулось и не дало плодов.
— Да уж, — вздохнул Дуб, словно его обидели.
— Ничего, — спокойно ответил Можжи, — я знаю, где можно найти ещё одно дерево.
— Хм!
И всё-таки Дуб снова пошёл за Можжи. Светило жаркое солнце, у подножья горы уже не было густой и прохладной тени, а ещё — громко стрекотали цикады. Дуб и Можжи шли, обняв каждый свою корзинку. Пахло соснами и травой.
— Вон, смотри! — показал Можжи.
Дуб посмотрел:
— Действительно, дерево, — кивнул он. — Только оно за забором, Можжи!
— Я наблюдаю за ним уже много лет — никто плоды не снимает, они только гниют.
И прежде чем Дуб согласился, Можжи уже забрался на забор и наклонил через него одну толстую ветку.
— Давай поскорее, мой друг!
Так они поступали, когда учились в школе: без спроса ели яблоки, груши, если могли, конечно, до них достать.
Дуб от такого отвык, но всё же помог Можжи наполнить обе корзинки.
Его толстые усы сильно мешали, и Дуб связал их у себя за спиной. Раньше было не так! Всё не так было в детстве: какие усы!
Солнце ушло из зенита.
— Как-то плохо, — заметил Дуб, когда они уносили корзины бархатной жёлто-зелёной айвы.
— Мы это исправим, — заверил Можжи.
Дуб уже догадался: Можжи что-то придумал на этот счёт.
И всё же, слегка обернувшись, так и не развязав усы за спиной, Дуб посмотрел на айву и сказал с небольшим сожалением, а может, стыдом:
— Знаешь, Можжи… Всё-таки нехорошо — собирать урожай в чьём-то саду.
Можжи на него оглянулся — они шли по тропинке гуськом, — глаза его засияли под шляпой:
— Ну что ж…
— Что ж?
— Тогда давай вылечим наше дерево, Дуб.
Варенье
Сев на балконе у Дуба, они начали резать айву. У Можжи получались аккуратные дольки, а Дуб кромсал кое-как, зато — от души.
— Как думаешь, осталось ещё покрывало? — спросил Дуб у Можжи.
Начинало заходить солнце, уши Можжи просвечивали, словно сделанные из бумаги.
— Наверняка осталось, — ответил он, постукивая ножом по доске. — Ярмарка на выходных — вот и проверим, мой друг.
— Скорее бы!
— Значит, тебя всё-таки тянет к новому? — спросил его Можжи.
— К старому, — поправил Дуб.
— Старому, но не для тебя.
Дуб посмотрел в комнату, где на кровати лежало цветастое одеяло. Оно выглядело пыльным, родным, но до смерти надоевшим.
«Понятное дело, что всё не так», — подумал Дуб и хотел было ответить Можжи, но тут громко зевнула Соснуля.
Можжи и Дуб притихли, чтобы не заругалась соседка. Некоторое время они просидели, трудясь. Рядом шумело море — немного беспокойное в этот день. Кружили у берега чайки. Всё ниже садилось солнце.
Наконец, Можжи спросил тихо, опять:
— Ну? Тебя всё же тянет к новому?
Дуб почему-то смутился, отвёл глаза, ссыпал в кастрюлю нарезанную айву... и сказал:
— Если оно само по себе старое, но новое для меня.
Ярмарка
Ярмарка проходила обычно у моря. Торговцы натягивали палатки или просто выставляли лотки, и на них можно было найти много всего интересного: и сезонные фрукты, и книги, и вещи, которые больше хозяевам не нужны.
Можжи и Дуб приходили пораньше, когда даже не все открылись. Люди косились на них, но давали пощупать и это, и то.
В этот раз Дуб первым делом пошёл к палатке, где раньше заметил покрывало. Оно было большое (наверное, с четыре кровати Дуба), а в середине — русалка из лоскутов.
Дуб никому не рассказывал, но на самом деле всегда ждал, когда приплывут русалки — это значило, что наступает лето.
— Можно мне? — спросил он торговца и робко вынул из корзинки несколько банок варенья.
Тот посмотрел на него, перегнувшись через прилавок.
— Что можно-то?
— Вон то покрывало.
Дуб скромно поставил банки поближе к торговцу, а потом, взглянув на него, достал ещё одну из корзинки. И ещё одну. И даже последнюю банку варенья.
— Больше у меня нет, — сказал он честно и показал корзинку.
— А что мне делать с твоим вареньем? — спросил недовольно торговец.
— Конечно — есть.
Торговец рассмеялся, его усы задрожали, как чёрные водоросли во время прилива.
— Нет уж, нет уж. Забирай банки, приноси деньги — тогда отдам!
Дуб этого не ожидал и расстроился.
— Дядя Дуб! Дядя Дуб! — вдруг услышал он за спиной.
Это была Юлька — она стояла неподалёку за прилавком с вязаными носками. Дуб подошёл к ней, подошёл к ней и Можжи.
— Ты раньше здесь не стояла, — сказал он, рассматривая носки.
— Я первый раз. А вы — что?
— Мне не отдают покрывало за банки варенья, — пожаловался ей Дуб.
Глаза Юльки тут же блеснули.
Она выпрямилась и крикнула в ту сторону, где заметила Дуба:
— Эй, дядя! За сколько покрывало отдашь?
Усатый торговец выглянул из палатки, как будто того и ждал:
— За тысячу и отдам!
— А чего так дорого? — возмутилась Юлька.
— А как есть!
— Смотри, какие они мелкие! Им от твоего покрывала одна треть и нужна!
— Вот именно: весь дом застелят — и как скатерть, и как ковёр!
— Давай за пятьсот!
— Шутишь, что ли?
— Четыреста пятьдесят!
Можжи и Дуб смотрели то на Юльку, то на торговца. Спор долго не прекращался.
— Семьсот!
— Четыреста пятьдесят!
— Шестьсот пятьдесят!
— Четыреста пятьдесят!
— Эй, слушай, ну кто так торгуется, а?
— Четыреста, дядя!
И тут торговец махнул всё же на скробов рукой. Юлька сгребла все банки варенья и заулыбалась. Не успели скробы опомниться, как она вручила им деньги.
— Несите быстрее, пока дядя не передумал, — сказала она.
Тогда Дуб побежал к торговцу, взял из его рук кулёк с покрывалом и отдал ему четыре бумажки.
— Эх… — вздохнул печально торговец, но больше ничего не сказал.
Так и закончилась для скробов воскресная ярмарка. Они растратили все банки варенья, прошло потихоньку утро.
— Спасибо, — сказал Дуб Юльке.
— Не за что, дядя Дуб, — улыбнулась Юлька в ответ. — Я очень люблю варенье. Особенно — из айвы.
А потом Дуб и Можжи помахали ей, уходя. Светило нежное солнце, блестело море, чайки кричали наперебой. По дороге домой Можжи не мог оторвать взгляда от новой книги, а Дуб — от покрывала в кульке.
«Теперь будет не так грустно провожать русалок, когда они уплывут в сентябре» — думал он, поднимаясь домой по горе.
Спасибо
Следующим утром Можжи постучал в дверь и вошёл, как обычно, без спросу.
На кровати лежало новое покрывало; Дуб обрезал его так, что осталась одна русалка.
Можжи показал корзинку в руке и улыбнулся:
— Мы идём? — спросил он.
— Мы идём, — согласился с ним Дуб и взял свой погнутый зонтик — на улице был грибной дождь.
Они пошли вниз, скользя иногда по глине, спотыкаясь о корни деревьев. Было немного сумрачно, шумело море, но стоило им выйти к айвовому дереву, как зазолотилась округа и замерцали капли дождя на крыше (красной, будто шляпка у мухомора). Над садиком встала радуга, словно только ждала, когда появятся скробы.
Можжи и Дуб прошли вдоль забора, минуя лужи, забрались на высокие ступени, ведущие к дому.
— Где оно? Доставай.
— Достаю, — Можжи порылся в корзинке.
— Давай побыстрей — увидит!
— Я достаю, мой друг!
И вот, наконец, банка варенья устроилась на пороге у двери. Кусочки айвы плавали внутри, как затонувшие корабли.
— Спасибо, — сказал Можжи, смотря на дверь.
— Спасибо, — повторил за ним Дуб, дрожа.
А потом они побежали обратно на гору, боясь обернуться — из стеснения и, может быть, стыда. Айвовое дерево шелестело им листьями на прощание, а усы Дуба походили на две толстые кисти, чёрные на концах. В них застряла земля и глина, ими можно было теперь рисовать.
Когда Дуб оказался дома, то обнял русалку.
— Спасибо, — сказал он ей.
Хотя, на самом-то деле, тем людям, у которых они нарвали айву, не спросив.
* * *
Простывала на улице банка варенья, заливаясь дождём и солнцем.
Радуга стояла в саду почти целый день.
Человейник
Можжи и Дуб спустились на пляж.
Иногда, очень редко, всего пару раз за всё лето, они направлялись к горе по другую сторону бухты — она походила на верблюда, а не на ежа. Два горба, заросших сосной, как будто тянулись к небу.
Но идти туда надо было целый час, к тому же, по набережной, где было много людей.
Туристы ходили в купальниках, курили кальян — у скробов щипало нос! — скупали в ларьках мороженое и шумели. На пляже не было даже места: всё двигалось, словно один большой организм.
— Муравейник, — буркнул Дуб, выдернув усы из-под колёс чьего-то велосипеда.
— Держись поближе к стене, мой друг.
Но не успел Дуб проверить этот совет, как дорогу ему преградил пузатый мальчишка.
— Эй, мама! — закричал он, облизывая мороженое. — Тут енотик с усами и в кепочке!
— Я не енотик! — разозлился вдруг Дуб, и мальчик уронил мороженое. — Ты когда-нибудь видел, чтобы енот разговаривал, а?
Тогда мальчик ткнул пальцем в Дуба и закричал:
— Эй, мама! Говорящий енот!
И Дуба тут же обступила толпа, так тесно, что его нельзя было и рассмотреть из-за ног. Туристы не очень-то знали про народец на местной горе. Перед носом у Дуба защёлкали фотоаппараты, кто-то подёргал его за усы.
— Эй, мама! Они настоящие!
— Можжи, спаси меня, Можжи!
— Я же говорил: надо прижаться к стене!
Можжи пробрался сквозь чьи-то ноги и схватил Дуба за жирный хвост. С трудом они оба выскользнули из толпы и побежали дальше по набережной. Вслед им продолжали щёлкать фотоаппараты, словно это клацали зубами большие звери.
— Ну и сдался мне этот концерт, — бурчал Дуб, отирая усами пот. — Каждый год обещаю себе, что не спущусь!
— Ну-ну, — успокоил его Можжи с улыбкой. — Мы скоро уже придём.
Набережная была бесконечной — так, по крайней мере, казалось. Не было ни одного свободного метра — везде стояли тиры, сувенирные лавочки, аттракционы, тут и там продавали чурчхелу, а шарманщики дёргали за верёвочки кукол.
Он обернулся, посмотрел на болото и пожелал про себя:
«Хорошего!»
А ещё: «Возвращайся, Болотина, мы будем ждать!»
И ушёл следом за Можжи на гору, где уже начало темнеть.
Хорошо!
Юлька прикатила на самокате. На лбу у неё был фонарик, хотя ещё не особо стемнело.
Можжи подошёл к ней, а Дуб остался у моря.
— Эй! — позвала его Юлька. — Привет, дядя Дуб!
Можжи улыбнулся чуть-чуть виновато — это он сказал, как Дуба зовут.
Юлька бросила самокат под горой:
— Хотите пойти с нами в пещеру? — предложила она.
— Зачем? — удивился Дуб.
— Туда заносит приливом рыбок.
Можжи надел свою шляпу и сложил вещи в корзину. Начало чуть-чуть холодать.
— Нет, я не пойду, — поёжился Дуб.
— Не иди.
— Жалко, дядя! — вставила всё же Юлька.
И глаза её заблестели, как тогда, в шторм, но теперь не от страха, а как будто бы от приключений, что ожидают её.
— Не пойду, — повторил Дуб, совсем не понимая ни Юльку, ни Можжи.
— Тогда захвати мою корзинку с собой.
И Можжи ушёл следом за Юлькой, немного не поспевая, поскальзываясь на гальке, но всё же — ушёл и оставил Дуба.
Так что Дуб ещё долго сидел на камешке и старался не смотреть вслед. Пещера была не так уж и далеко. Юлька и Можжи долго там копошились, пока в море не село солнце. Они бегали, что-то носили в руках, Юлькин фонарик разрезал сумерки, как разрезает их свет маяка.
В конце концов, Дуб собрался, пошёл домой, а оказался у самой пещеры.
— Там немного осталось, — сказала ему Юлька.
Дуб посмотрел на её сложенные ладошки: в них дышала маленькая рыбка.
Ещё несколько рыбок плавало под ногами (разноцветные, как леденцы).
— Поможешь, мой друг?
И когда они закончили переносить рыбок в море, пускать их, махать на прощание, всё вокруг совсем потемнело, а луна засияла ярче. Обратно скробы и Юлька шли молча под светом звёзд.
— Хорошо! — улыбалась Юлька.
— Хорошо, — соглашался Можжи.
И Дуб смотрел на мокрые лапы, словно всё ещё чувствовал, как трепещет в них чья-то жизнь.
А потом Юлькин фонарик замигал и погас.
— Хорошо! — вырвалось наконец-то у Дуба.
— Чего же хорошего? Теперь это какое-то барахло…
— В самый раз!
И Юлька посмотрела на Дуба чуть-чуть удивленно, поставила у подножья горы корзину, встала на самокат, обернулась на город с горящими окнами и фонарями, подумала.
— Ну, я поехала! — сообщила она.
А потом вдруг подарила Дубу фонарь.
И он снова подумал, взяв его мокрыми лапами, разноцветными, как те рыбки, сияющими, как их чешуя, как луна: «Хорошо».
«Это всё — хорошо!»
Соснуля
Из-за влияния Можжи остальные скробы начали говорить, что Дуб тоже того — ненормальный.
Даже соседка Соснуля, которая знала Дуба со школьной скамьи, стала обходить норку Дуба чуть-чуть стороной. Это если она вообще выходила когда-то.
Обычно она говорила:
— Я со сна, слышишь? В смысле, сплю много.
— А я думал — дерево, — вставлял Можжи, если был рядом.
— Сплю много — и прекращать пока что не собираюсь.
И Дуб обычно видел её с балкона (Соснуля по сословию выше, а значит, живёт под Дубом). Она не шевелила и пальцем: с утра до ночи могла спать на шезлонге и не повернуться.
Дуб изредка наливал ей из лейки чай прямо в стакан или пасть…
Норка Соснули, конечно, была у сосны, и круглый год они были колючими (сосна и Соснуля).
Как-то раз Можжи читал на балконе у Дуба и выронил книгу.
Она шлёпнула Соснулю по голове. Та не проснулась, а засунула книгу под уши.
— Если заметит, то будет ругаться. Прохода тебе не даст.
Дуб и Можжи переглянулись, потому что подумали об одном.
И вот, они нашли в барахле Дуба поломанную удочку, проверили леску, а потом — спустили к Соснуле ржавый крючок.
— А цеплять за что? — спохватился Дуб.
— Там есть дырочка в корешке… Дай-ка я!
Можжи взял удочку и примерился. Соснуля тем временем сладко спала.
— Книгу погрызли мыши, — сказал тихо Можжи, вдевая крючок. — Я сейчас дёрну, а ты попытайся её словить.
— Хорошо.
Ничего не подозревающая Соснуля почесала за ухом.
Можжи дёрнул удочку на себя.
«Бум!» — стукнулась голова Соснули о голый шезлонг.
— Держи, Дуб!
«Бум!» — стукнулась книга между глаз у Соснули.
— Ай! — вскрикнула Соснуля на этот раз и вскочила. — Это что — книга?
И она посмотрела наверх, на Дуба (Можжи запутался в удочке и упал).
— Бешеный старикашка! — заорала она. — Совсем свихнулся!
Дуб скромно, но всё же ответил:
— Я просто проверил, насколько опасны книги…
— Ах ты старый безмозглый Дуб!
И Соснуля бросила книгу вверх, со всех сил размахнувшись. Книга попала Дубу как раз между глаз, раскрыла страницы и, кажется, улетела на юг. Или в море.
Раздался всё-таки плеск воды.
После этого Дуб побаивался встретить Соснулю, всю неделю ходил с пластырем на голове, а ещё — стал известен уже основательно, точно, как ещё один сумасшедший скроб на горе.
Тот скроб, что читает втихую книги.
И который, возможно, почти не спит.
Дерево
В отличие от других, Можжи и Дуб часто ходили на ярмарки. Остальные скробы собирали всё барахло на пляже, всякий мусор, который выносит на берег море, но Можжи всегда хотел что-то такое, что нельзя найти просто так. В основном, это книги.
И Дуб ходил вместе с ним.
Расплачивались они то вареньем, то джемом, то собранными грибами — в общем, всем тем, что давала гора. И когда приходила пора закрывать банки, Можжи напоминал об этом каждые пять минут, чтобы расшевелить недовольного Дуба.
— Ты ведь не купишь себе старое покрывало, если не закроешь сейчас айву!
— Хорошо.
И в один из июльских дней (наконец) Дуб и Можжи пошли к айвовому дереву. Оно всегда стояло под горой, а в этот раз, к разочарованию скробов, всё загнулось и не дало плодов.
— Да уж, — вздохнул Дуб, словно его обидели.
— Ничего, — спокойно ответил Можжи, — я знаю, где можно найти ещё одно дерево.
— Хм!
И всё-таки Дуб снова пошёл за Можжи. Светило жаркое солнце, у подножья горы уже не было густой и прохладной тени, а ещё — громко стрекотали цикады. Дуб и Можжи шли, обняв каждый свою корзинку. Пахло соснами и травой.
— Вон, смотри! — показал Можжи.
Дуб посмотрел:
— Действительно, дерево, — кивнул он. — Только оно за забором, Можжи!
— Я наблюдаю за ним уже много лет — никто плоды не снимает, они только гниют.
И прежде чем Дуб согласился, Можжи уже забрался на забор и наклонил через него одну толстую ветку.
— Давай поскорее, мой друг!
Так они поступали, когда учились в школе: без спроса ели яблоки, груши, если могли, конечно, до них достать.
Дуб от такого отвык, но всё же помог Можжи наполнить обе корзинки.
Его толстые усы сильно мешали, и Дуб связал их у себя за спиной. Раньше было не так! Всё не так было в детстве: какие усы!
Солнце ушло из зенита.
— Как-то плохо, — заметил Дуб, когда они уносили корзины бархатной жёлто-зелёной айвы.
— Мы это исправим, — заверил Можжи.
Дуб уже догадался: Можжи что-то придумал на этот счёт.
И всё же, слегка обернувшись, так и не развязав усы за спиной, Дуб посмотрел на айву и сказал с небольшим сожалением, а может, стыдом:
— Знаешь, Можжи… Всё-таки нехорошо — собирать урожай в чьём-то саду.
Можжи на него оглянулся — они шли по тропинке гуськом, — глаза его засияли под шляпой:
— Ну что ж…
— Что ж?
— Тогда давай вылечим наше дерево, Дуб.
Варенье
Сев на балконе у Дуба, они начали резать айву. У Можжи получались аккуратные дольки, а Дуб кромсал кое-как, зато — от души.
— Как думаешь, осталось ещё покрывало? — спросил Дуб у Можжи.
Начинало заходить солнце, уши Можжи просвечивали, словно сделанные из бумаги.
— Наверняка осталось, — ответил он, постукивая ножом по доске. — Ярмарка на выходных — вот и проверим, мой друг.
— Скорее бы!
— Значит, тебя всё-таки тянет к новому? — спросил его Можжи.
— К старому, — поправил Дуб.
— Старому, но не для тебя.
Дуб посмотрел в комнату, где на кровати лежало цветастое одеяло. Оно выглядело пыльным, родным, но до смерти надоевшим.
«Понятное дело, что всё не так», — подумал Дуб и хотел было ответить Можжи, но тут громко зевнула Соснуля.
Можжи и Дуб притихли, чтобы не заругалась соседка. Некоторое время они просидели, трудясь. Рядом шумело море — немного беспокойное в этот день. Кружили у берега чайки. Всё ниже садилось солнце.
Наконец, Можжи спросил тихо, опять:
— Ну? Тебя всё же тянет к новому?
Дуб почему-то смутился, отвёл глаза, ссыпал в кастрюлю нарезанную айву... и сказал:
— Если оно само по себе старое, но новое для меня.
Ярмарка
Ярмарка проходила обычно у моря. Торговцы натягивали палатки или просто выставляли лотки, и на них можно было найти много всего интересного: и сезонные фрукты, и книги, и вещи, которые больше хозяевам не нужны.
Можжи и Дуб приходили пораньше, когда даже не все открылись. Люди косились на них, но давали пощупать и это, и то.
В этот раз Дуб первым делом пошёл к палатке, где раньше заметил покрывало. Оно было большое (наверное, с четыре кровати Дуба), а в середине — русалка из лоскутов.
Дуб никому не рассказывал, но на самом деле всегда ждал, когда приплывут русалки — это значило, что наступает лето.
— Можно мне? — спросил он торговца и робко вынул из корзинки несколько банок варенья.
Тот посмотрел на него, перегнувшись через прилавок.
— Что можно-то?
— Вон то покрывало.
Дуб скромно поставил банки поближе к торговцу, а потом, взглянув на него, достал ещё одну из корзинки. И ещё одну. И даже последнюю банку варенья.
— Больше у меня нет, — сказал он честно и показал корзинку.
— А что мне делать с твоим вареньем? — спросил недовольно торговец.
— Конечно — есть.
Торговец рассмеялся, его усы задрожали, как чёрные водоросли во время прилива.
— Нет уж, нет уж. Забирай банки, приноси деньги — тогда отдам!
Дуб этого не ожидал и расстроился.
— Дядя Дуб! Дядя Дуб! — вдруг услышал он за спиной.
Это была Юлька — она стояла неподалёку за прилавком с вязаными носками. Дуб подошёл к ней, подошёл к ней и Можжи.
— Ты раньше здесь не стояла, — сказал он, рассматривая носки.
— Я первый раз. А вы — что?
— Мне не отдают покрывало за банки варенья, — пожаловался ей Дуб.
Глаза Юльки тут же блеснули.
Она выпрямилась и крикнула в ту сторону, где заметила Дуба:
— Эй, дядя! За сколько покрывало отдашь?
Усатый торговец выглянул из палатки, как будто того и ждал:
— За тысячу и отдам!
— А чего так дорого? — возмутилась Юлька.
— А как есть!
— Смотри, какие они мелкие! Им от твоего покрывала одна треть и нужна!
— Вот именно: весь дом застелят — и как скатерть, и как ковёр!
— Давай за пятьсот!
— Шутишь, что ли?
— Четыреста пятьдесят!
Можжи и Дуб смотрели то на Юльку, то на торговца. Спор долго не прекращался.
— Семьсот!
— Четыреста пятьдесят!
— Шестьсот пятьдесят!
— Четыреста пятьдесят!
— Эй, слушай, ну кто так торгуется, а?
— Четыреста, дядя!
И тут торговец махнул всё же на скробов рукой. Юлька сгребла все банки варенья и заулыбалась. Не успели скробы опомниться, как она вручила им деньги.
— Несите быстрее, пока дядя не передумал, — сказала она.
Тогда Дуб побежал к торговцу, взял из его рук кулёк с покрывалом и отдал ему четыре бумажки.
— Эх… — вздохнул печально торговец, но больше ничего не сказал.
Так и закончилась для скробов воскресная ярмарка. Они растратили все банки варенья, прошло потихоньку утро.
— Спасибо, — сказал Дуб Юльке.
— Не за что, дядя Дуб, — улыбнулась Юлька в ответ. — Я очень люблю варенье. Особенно — из айвы.
А потом Дуб и Можжи помахали ей, уходя. Светило нежное солнце, блестело море, чайки кричали наперебой. По дороге домой Можжи не мог оторвать взгляда от новой книги, а Дуб — от покрывала в кульке.
«Теперь будет не так грустно провожать русалок, когда они уплывут в сентябре» — думал он, поднимаясь домой по горе.
Спасибо
Следующим утром Можжи постучал в дверь и вошёл, как обычно, без спросу.
На кровати лежало новое покрывало; Дуб обрезал его так, что осталась одна русалка.
Можжи показал корзинку в руке и улыбнулся:
— Мы идём? — спросил он.
— Мы идём, — согласился с ним Дуб и взял свой погнутый зонтик — на улице был грибной дождь.
Они пошли вниз, скользя иногда по глине, спотыкаясь о корни деревьев. Было немного сумрачно, шумело море, но стоило им выйти к айвовому дереву, как зазолотилась округа и замерцали капли дождя на крыше (красной, будто шляпка у мухомора). Над садиком встала радуга, словно только ждала, когда появятся скробы.
Можжи и Дуб прошли вдоль забора, минуя лужи, забрались на высокие ступени, ведущие к дому.
— Где оно? Доставай.
— Достаю, — Можжи порылся в корзинке.
— Давай побыстрей — увидит!
— Я достаю, мой друг!
И вот, наконец, банка варенья устроилась на пороге у двери. Кусочки айвы плавали внутри, как затонувшие корабли.
— Спасибо, — сказал Можжи, смотря на дверь.
— Спасибо, — повторил за ним Дуб, дрожа.
А потом они побежали обратно на гору, боясь обернуться — из стеснения и, может быть, стыда. Айвовое дерево шелестело им листьями на прощание, а усы Дуба походили на две толстые кисти, чёрные на концах. В них застряла земля и глина, ими можно было теперь рисовать.
Когда Дуб оказался дома, то обнял русалку.
— Спасибо, — сказал он ей.
Хотя, на самом-то деле, тем людям, у которых они нарвали айву, не спросив.
* * *
Простывала на улице банка варенья, заливаясь дождём и солнцем.
Радуга стояла в саду почти целый день.
Человейник
Можжи и Дуб спустились на пляж.
Иногда, очень редко, всего пару раз за всё лето, они направлялись к горе по другую сторону бухты — она походила на верблюда, а не на ежа. Два горба, заросших сосной, как будто тянулись к небу.
Но идти туда надо было целый час, к тому же, по набережной, где было много людей.
Туристы ходили в купальниках, курили кальян — у скробов щипало нос! — скупали в ларьках мороженое и шумели. На пляже не было даже места: всё двигалось, словно один большой организм.
— Муравейник, — буркнул Дуб, выдернув усы из-под колёс чьего-то велосипеда.
— Держись поближе к стене, мой друг.
Но не успел Дуб проверить этот совет, как дорогу ему преградил пузатый мальчишка.
— Эй, мама! — закричал он, облизывая мороженое. — Тут енотик с усами и в кепочке!
— Я не енотик! — разозлился вдруг Дуб, и мальчик уронил мороженое. — Ты когда-нибудь видел, чтобы енот разговаривал, а?
Тогда мальчик ткнул пальцем в Дуба и закричал:
— Эй, мама! Говорящий енот!
И Дуба тут же обступила толпа, так тесно, что его нельзя было и рассмотреть из-за ног. Туристы не очень-то знали про народец на местной горе. Перед носом у Дуба защёлкали фотоаппараты, кто-то подёргал его за усы.
— Эй, мама! Они настоящие!
— Можжи, спаси меня, Можжи!
— Я же говорил: надо прижаться к стене!
Можжи пробрался сквозь чьи-то ноги и схватил Дуба за жирный хвост. С трудом они оба выскользнули из толпы и побежали дальше по набережной. Вслед им продолжали щёлкать фотоаппараты, словно это клацали зубами большие звери.
— Ну и сдался мне этот концерт, — бурчал Дуб, отирая усами пот. — Каждый год обещаю себе, что не спущусь!
— Ну-ну, — успокоил его Можжи с улыбкой. — Мы скоро уже придём.
Набережная была бесконечной — так, по крайней мере, казалось. Не было ни одного свободного метра — везде стояли тиры, сувенирные лавочки, аттракционы, тут и там продавали чурчхелу, а шарманщики дёргали за верёвочки кукол.
