— География, — начал перечислять он, — история, геометрия… Юлька!
Юлька покачнулась и всё же упала. К счастью, она зашла далеко, так что море ей было не по колено — по пояс. Она просто ушла с головой под воду, вынырнула затем и спросила:
— Что, дядя?
— А литература?
— Потрясите! Да, вот так, дядя… Ага!
И Дуб внимательно следил сверху вниз, как Можжи вытряхивает Юлькин рюкзак. Можжи вдруг стал походить на близкого родственника, какого-нибудь енота. Выпал из рюкзака пенал, просыпались карандаши и ручки, вылетела тетрадь… и наконец, учебник литературы.
Можжи схватил его. Быстро собрал всё обратно в Юлькин рюкзак, сел на разогретое, бархатное полотенце.
— Литература! — расслышал Дуб и вздохнул.
И вот, Можжи с восхищением рассматривал книгу, затем — с восхищением её читал, «ох» и «ах» долетало до балкончика Дуба, сливаясь с ласковым плеском волн: Можжи ахал над книгой, Юлька охала, покачиваясь на волнах.
Где-то на горизонте русалка плыла с чемоданом. Тихо бродили по пляжу чайки, словно тоже смягчившись. Блики солнца рассыпались по морю, как зёрна от кукурузы.
А Дуб откинулся в кресле, глядя на перистые облака… и уснул, потому что во всём мире наступил сентябрь, а на юге — бархатный сезон.
Шипуля
Задул северный ветерок.
Дуб и Можжи собирались спуститься к морю, но тут они увидели, как колышется куст шиповника.
— Опять! — удивился Можжи.
— Скорее, пока она не заметила нас, — поторопил его Дуб.
И они встали на цыпочки, но не проскочили. Из куста шиповника на них зашипело.
— Ш-ш-шу! Это разве не Можжи и Дуб?
Наконец, из куста вылезла соседка — она жила под шиповником, а балкончик её был под балкончиком Можжи.
— Здравствуй, Шипуля, — вежливо поздоровался Можжи.
— Привет, — буркнул Дуб.
У Шипули на голове волосы встали дыбом, как взаправдашние шипы. Хотя она и без них была довольно колючей.
— Чего? Хотели оборвать мой шиповник? — сощурилась она и, не услышав ответа, стукнула Дуба клюкой по башке.
— Ай-ай! За что?
— Это моё!
Можжи отпрыгнул на пару шагов и потянул за собою Дуба. Очень быстро они убежали с горы, почти кувырком. Шипуля продолжала шипеть на них и махать клюкой, как мечом.
— Каждый год получаю, — жаловался Дуб, растирая назревшую шишку. — Надо хоть разок ободрать её чёртов куст!
— Ну, друг мой, не стоит…
— Конечно, Можжи! Тебе легко говорить!
Почему-то Шипуля взъелась на Дуба. Ни разу ещё Можжи не получил от неё, только в детстве — тогда Шипуля уже ходила с клюкой.
— Она вообще не хромает, просто дерётся со всеми, — продолжал Дуб сердито.
— Но ты вспомни, что бывает потом.
И тогда Дуб постарался… и вспомнил.
Дело было в том, что Шипуля раздавала всем банки компота. Она не позволяла обдирать свой шиповник, но закрывала его и затем — оставляла по несколько банок у каждой норки. Казалось, она просто оберегает семейную тайну. Может, не такую серьёзную, как случается у людей, но всё равно непростую.
— Попробуй-ка сварить такой же компот из шиповника, как Шипуля!
Дуб сразу насупился… и подобрел.
— Да, компот этот вкусный. Хорошо его пить зимой!
Они как раз вышли на берег моря и забрались на выброшенную штормом корягу, словно на палубу корабля. На пляже всё ещё были отдыхающие, но уже не толпились. Всё реже слышался рёв от гидроциклов, всё чаще на пляже оказывались школьники, а не туристы. Они снимали форму и шли купаться после уроков — даже прежде, чем шли обедать.
Это быстро успокоило Дуба. А Можжи, покачавшись на коряге, подождав, пока Дуб перестанет тереть свой лоб, сказал, словно поставил точку:
— Не принимай близко к сердцу, друг мой, просто бегай немного быстрее. И всё!
Воспоминания
Солнце испеклось, как картошка.
Золото то накатывало с волной, то отступало. Закат близился к концу.
Можжи и Дуб сидели на балкончике, как обычно, и вспоминали детство. Такое случалось редко, но из-за Шипули они вдруг стали думать о том, что давно завершилось. Прошло.
Они вспоминали, как когда-то бегали голышом по горе, а внизу была пустая, незаселённая людьми бухта. Как когда-то Болотина жила не в болоте, а просто носила его в карманце, как носят часы. И как маленькая Соснуля карабкалась на сосну, убегая от мамы, и падала (вниз головой).
— А у Шипули бабушка варила компот, пока не прилетела ворона. Как прилетела ворона, Шипуля и забрала себе бабушкину клюку.
— А Одинокий человек?
— Плавал, друг мой! Всегда найдётся такой.
— Твоих забрала ворона — так рано!
— Это потому, что они читали.
— А моих я не помню совсем. Слишком это было давно.
Между тем, Дуб покосился на шкафчик. Он стоял здесь, на балконе, вместе с хоккейными клюшками, которые непонятно, откуда взялись. В шкафчике всё ещё лежала вырезка из газеты, чёрно-белая, как была когда-то и жизнь.
«Зоологи обнаружили неизвестных животных» — под таким заголовком стояли родители Дуба и родители Можжи. Они были очень похожи на скробов, таких, которые были сейчас, и всё же чем-то от них отличались. В углу из куста выглядывала маленькая Болотина, которая всегда, изначально, была одна: никто не знал даже, откуда она взялась.
— Слушай, друг мой… А помнишь газету?
— Не помню, — соврал тут же Дуб.
И как луч от далёкого маяка, вспыхнул луч заходящего солнца, ослепив на секунду. Такую долгую, что хватило всё вспомнить и всё забыть.
— Ну и ладно, — не обиделся Можжи, а улыбнулся. — Как хорошо — каждый день смотреть на море!
— Не представляю, как можно смотреть на что-то, кроме него, — согласился Дуб.
— А ведь бывают на свете места, где нужны хоккейные клюшки, мой друг…
Но это — чужая история, а не история скробов со Скряжнической горы.
Рожки
С рожковых деревьев начали падать коричневые стручки.
Как-то раз Юлька приехала, а у неё в рюкзаке — целый букет!
— Помогите очистить, дядя! Я хочу сделать трещотку.
— Зачем тебе?
— Просто!
Можжи, Юлька и Дуб остались в лесу на горе, сели под дубом (скробы на стульчики, Юлька — на свой рюкзак) и начали чистить стручки. Пахло приторно сладко, когда стручки переламывались, как вафля, и пальцы слипались, и коричневые зёрна сыпались в банку, похожие на косточки хурмы.
— Ой! — вдруг воскликнула Юлька и подскочила. — Я же всё раздавила!
— Что раздавила? — не понял Дуб.
— Я мороженое вам везла! Из столовой!
И она начала копаться в своём рюкзаке, чуть не нырнув туда с головой. Можжи и Дуб переглянулись.
— Вот оно! — и Юлька достала кульки, в которых оказались рожки с мороженым.
Снова усевшись, Юлька, Можжи и Дуб устроили перерыв. Пока они ели мороженое, рядом с ними лежала кучка стручков, которую предстояло ещё очистить. Пахло так, словно где-то варили компот. А может, даже варенье, — такие сладкие были стручки.
— Люблю мороженое, — заявил Дуб, облизывая усы.
— И я, друг мой.
— И я!
Юлька хрустела рожком и смотрела на небо. День был ясный, всё ещё по-летнему тёплый, пускай и дул уже ветерок. Листья деревьев покачивались наверху, немного кукожась.
Чайкнула чайка.
— Так зачем тебе трещотка? — спросил Можжи у Юльки.
— Да просто — красиво! И музыку можно делать. Буду петь и трясти банку, а меня спросят, что это такое внутри, а я: «деревья рожковые!».
— А они?
— А они тогда не поверят, ведь наверняка северяне: «Это дерево с рожками или даже с рогами?», а я им тогда расскажу, что это дерево с мороженым, как в нашей столовой — в рожках!
— Ого!
— Наверное, удивятся, да, дядя?
— Должно быть.
— Ну я их совсем чуть-чуть обману. Ведь всё равно пахнет похоже.
Дуб и Можжи вдохнули одновременно. Запах мороженого и рожковых стручков — смешался.
— А они тебя тоже тогда обманут, — заметил Можжи.
— Думаете? И как?
— Скажут, что у них мороженое плавает в океане… И лежит на домах.
Юлька похихикала, Дуб не понял.
— Да ну вас!
Хрустнула последний раз вафля, а затем — захрустели рожковые стручки.
Когда-то
Когда Можжи был совсем малышом, в него влюбилась Шипуля. Она выглядывала из-за бабушкиной клюки каждый раз, когда он проходил мимо, и каждый раз бабушка говорила ей:
— У него балкончик над нами, не так уж он и хорош!
Шипуля тогда не разбиралась, зачем эти балкончики существуют. Да и с возрастом не разобралась, а просто поверила бабушке на слово. Но тогда, в детстве, Шипуля бегала по горе голышом вместе с Можжи, Болотиной и Дубом.
Все скробы бездельничали целыми днями и приучали к этому всех детей. Маленькая Соснуля, например, почти с рождения привыкла спать на балконе — рядышком с мамой. И лишь изредка она убегала и залезала на сосну, чтобы понюхать другой какой-нибудь мир.
А вот маленькая Шипуля ходила за ягодами и грибами, спускалась на пляж, рвала персики в садах у первых людей, которые поселились у моря. И делала это, конечно же, не одна — одной было неинтересно! — и только потом она откололась от Болотины, Можжи и Дуба, потому что стала ходить с клюкой.
Ворона унесла бабушку, а в тот же день Шипуля решила признаться в любви.
— Можжи!
— Чего? — откликнулся маленький Можжи, который был тогда размером с енота.
— Я тебя…
— А?
— Я тебя очень…
— Что-что, Шипуля?
— Люблю!
В этот момент громко треснуло небо — начиналась как раз гроза. Можжи не услышал, что сказала Шипуля, как не услышал никто вокруг.
— Что-что? — переспросил он рассеянно.
Треснуло снова — уже Можжи по голове. Всё ещё неуклюже, ведь пока Шипуля не умела обращаться с клюкой. Можжи укатился в норку под можжевельник. Болотина и Дуб с удивлением глянули на Шипулю, покрасневшую до ушей.
— Чего это она? — спросила потом Болотина, когда Шипуля убежала домой.
— Выросла, наверное, — откликнулся Можжи сердито (тогда он был не настолько мудр). — Вот и стала выкидывать глупые штучки.
— Фу!
— Фу! — поддержали его Болотина и Дуб.
И после этого перестали дружить с Шипулей, а может, она перестала дружить с ними тремя. В любом случае, больше они не бегали голышом по горам, не рвали чужие фрукты, не хулиганили. Шипуля стала жить одна под кустом шиповника, размахивая клюкой то туда, то сюда.
И только осенью она закрывала компот и разносила его соседям, как делала её бабушка.
И как та хорошенькая Шипуля, которая не признавалась ещё в любви.
Привязанность
Солнце стало мягче, а на горах появились рыжие пятна. Но, конечно, всё ещё можно было купаться в море.
Гуляя по пляжу, Можжи и Дуб заметили растерянную собаку. Она замахала хвостом.
— Чья такая? — удивились они.
Собака обнюхала их и побежала к морю. Взгляд её был направлен на горизонт. Она беспокойно скулила, носилась мимо Дуба и Можжи, и скробы решили остаться рядом и посмотреть, кто же за ней придёт.
И вот — из-под воды внезапно вынырнул знакомый им…
— Капитан! — удивился Можжи.
— Опять вы, — удивился и капитан.
Дуб и Можжи переглянулись. Дуб стиснул лапами кепочку.
Собака кинулась в воду, виляя хвостом.
— Это ваша? — уточнил Дуб.
— Моя.
— Она очень переживала.
Собака посмотрела на капитана преданно и влюбленно, а капитан только махнул рукой.
Он вылез из воды, весь блестящий от капель, накинул полотенце на плечи и ушёл в сторону бухты, даже не попрощавшись. На фоне заката ярко выделялся его силуэт… и силуэт собаки.
Солнце забралось под воду, словно под одеяло.
— Почему, друг мой? — спросил Можжи у Дуба чуть позже.
— Что — почему?
— Вот так…
Для Дуба это была пространная вещь.
— Не знаю, Можжи. Наверное, она его любит.
Хотя Дуб никогда не испытывал хоть какой-то любви. По крайней мере, ему так казалось — как казалось собаке, что она влюблена в капитана.
— Обидно, — заметил Можжи.
— Обидно, — согласился с ним Дуб.
А сам подумал (не вслух, про себя): «Я точно теперь ненормальный».
И оказался немного прав…
Лучший друг
Вот и наступил первый день, когда никто не купался. Пляж опустел. Море приветливо подкатывало к ногам, но теперь люди боялись его касаться. Всего месяц назад оно было всем нужно, а теперь — никому.
Только Юлька, стуча зубами, снова полезла в воду.
— Я не накупалась! — заявила она, синея.
И почти уже занырнула, когда начала трястись. Можжи и Дуб тут же вытащили Юльку на берег и закутали в полотенце. Юлька скукожилась не только снаружи, но и внутри.
— Я ещё не готова прощаться! — глаза её заблестели.
— Ну-ну, — посочувствовал Можжи.
— Ненормальная, — проворчал Дуб.
И они по очереди вытирали голову Юльке, пока море вытекало у неё из глаз.
— Ты можешь просто сказать, что ты чувствуешь, — предложил Можжи.
— Вы думаете, дядя?
— Я думаю так.
И Дуб зачем-то поддакнул:
— Угу.
Хотя вовсе так не считал.
Но Юлька поверила. Она поднялась — скробы еле успели накинуть на неё полотенце. Странно было смотреть, неприлично даже, как Юлька признаётся морю в любви.
Она стояла, закутавшись и дрожа, и кричала вначале под ноги, а затем — куда-то за горизонт, где застыло всё вечное:
— Море! Море! Я буду помнить тебя… и скучать!
Это всё потому, что никто из людей больше не любил так, как Юлька.
— Дядя.
— Ну что?
— Вы идите пока — мне надо с морем кое о чём пошептаться. Ага?
Дуб и Можжи переглянулись. Из-за Юльки у них вымокли лапы.
— Секреты какие-то, — ворчал Дуб, всё время оборачиваясь на Юльку, пока они с Можжи поднимались на гору.
А Юлька всё ещё сидела у моря на корточках и что-то ему говорила, спрятавшись под полотенцем.
Можжи ласково улыбнулся:
— Это нормально, — сказал он, тоже обернувшись на Юльку. — Ведь море — это её лучший друг!
А ведь и правда, так вышло, что люди не дружили со скробами, а Юлька — дружила, русалки не дружили с людьми, но дружили с Юлькой. А море вообще не всех подпускало к себе, зато Юльку — каждый раз, когда она сама этого хотела. Так что у Юльки везде были друзья: и среди русалок, и среди скробов, а море ей, конечно, было давним…
И конечно же, лучшим другом.
* * *
— Долго болтает, смотри, — заметил Дуб, уже глядя с балкона.
А Юлька так и сидела, покачиваясь туда-сюда, чтобы согреться. Но губы у неё шевелились, и руки тоже. И глаза, конечно, блестели.
— Словно прощается навсегда.
— Думаю, ей просто совестно, — заметил Можжи, отбирая у Дуба бинокль, чтобы он не подглядывал за другими. — Хотя нет ничего плохого в том, что она не может больше купаться…
— Вот и я говорю! — поддакнул сердито Дуб.
Можжи накрыл его полотенцем:
— Ведь не всегда нужно обязательно трогать. Для любви, кажется, важнее говорить.
Хурмуля
Была почти у подножья горы незаметная норка. Дерево над ней давно не цвело — оно скукожилось и пропало, словно выросло когда-то случайно. Остался один пенёк.
Вот под этим пеньком и жила Хурмуля, зато с балконом ниже, чем у всех остальных. Она этим, конечно, гордилась, хотя каждый год ремонтировала балкон — его то сносило смерчем, то слизывало волной.
Как-то раз Можжи и Дуб поднимались по горе и разбудили Хурмулю. А может, ей самой надоело спать.
Она высунулась из норы, задрав нос. В ней всё было настолько непримечательно, что её невозможно было запомнить. Можжи и Дуб каждый раз удивлялись — и каждый раз не хотели её вспоминать.
— Что вы топаете? — недовольно закричала она.
— А кто это? — спросил Дуб у Можжи.
— Не помню, мой друг.
Хурмуля вмиг покраснела, правда, оранжевым цветом. Уши её встали торчком.
— Старый Можжи и дряхлый Дуб! Уж я-то вас помню! Всегда!
Дуб и Можжи тоже начали припоминать… и ускорили шаг.
— Неужели это?.. — додумался Дуб.
— А ты спроси у родителей Можжи, — гаркнула тут же оранжевая Хурмуля.
Юлька покачнулась и всё же упала. К счастью, она зашла далеко, так что море ей было не по колено — по пояс. Она просто ушла с головой под воду, вынырнула затем и спросила:
— Что, дядя?
— А литература?
— Потрясите! Да, вот так, дядя… Ага!
И Дуб внимательно следил сверху вниз, как Можжи вытряхивает Юлькин рюкзак. Можжи вдруг стал походить на близкого родственника, какого-нибудь енота. Выпал из рюкзака пенал, просыпались карандаши и ручки, вылетела тетрадь… и наконец, учебник литературы.
Можжи схватил его. Быстро собрал всё обратно в Юлькин рюкзак, сел на разогретое, бархатное полотенце.
— Литература! — расслышал Дуб и вздохнул.
И вот, Можжи с восхищением рассматривал книгу, затем — с восхищением её читал, «ох» и «ах» долетало до балкончика Дуба, сливаясь с ласковым плеском волн: Можжи ахал над книгой, Юлька охала, покачиваясь на волнах.
Где-то на горизонте русалка плыла с чемоданом. Тихо бродили по пляжу чайки, словно тоже смягчившись. Блики солнца рассыпались по морю, как зёрна от кукурузы.
А Дуб откинулся в кресле, глядя на перистые облака… и уснул, потому что во всём мире наступил сентябрь, а на юге — бархатный сезон.
Шипуля
Задул северный ветерок.
Дуб и Можжи собирались спуститься к морю, но тут они увидели, как колышется куст шиповника.
— Опять! — удивился Можжи.
— Скорее, пока она не заметила нас, — поторопил его Дуб.
И они встали на цыпочки, но не проскочили. Из куста шиповника на них зашипело.
— Ш-ш-шу! Это разве не Можжи и Дуб?
Наконец, из куста вылезла соседка — она жила под шиповником, а балкончик её был под балкончиком Можжи.
— Здравствуй, Шипуля, — вежливо поздоровался Можжи.
— Привет, — буркнул Дуб.
У Шипули на голове волосы встали дыбом, как взаправдашние шипы. Хотя она и без них была довольно колючей.
— Чего? Хотели оборвать мой шиповник? — сощурилась она и, не услышав ответа, стукнула Дуба клюкой по башке.
— Ай-ай! За что?
— Это моё!
Можжи отпрыгнул на пару шагов и потянул за собою Дуба. Очень быстро они убежали с горы, почти кувырком. Шипуля продолжала шипеть на них и махать клюкой, как мечом.
— Каждый год получаю, — жаловался Дуб, растирая назревшую шишку. — Надо хоть разок ободрать её чёртов куст!
— Ну, друг мой, не стоит…
— Конечно, Можжи! Тебе легко говорить!
Почему-то Шипуля взъелась на Дуба. Ни разу ещё Можжи не получил от неё, только в детстве — тогда Шипуля уже ходила с клюкой.
— Она вообще не хромает, просто дерётся со всеми, — продолжал Дуб сердито.
— Но ты вспомни, что бывает потом.
И тогда Дуб постарался… и вспомнил.
Дело было в том, что Шипуля раздавала всем банки компота. Она не позволяла обдирать свой шиповник, но закрывала его и затем — оставляла по несколько банок у каждой норки. Казалось, она просто оберегает семейную тайну. Может, не такую серьёзную, как случается у людей, но всё равно непростую.
— Попробуй-ка сварить такой же компот из шиповника, как Шипуля!
Дуб сразу насупился… и подобрел.
— Да, компот этот вкусный. Хорошо его пить зимой!
Они как раз вышли на берег моря и забрались на выброшенную штормом корягу, словно на палубу корабля. На пляже всё ещё были отдыхающие, но уже не толпились. Всё реже слышался рёв от гидроциклов, всё чаще на пляже оказывались школьники, а не туристы. Они снимали форму и шли купаться после уроков — даже прежде, чем шли обедать.
Это быстро успокоило Дуба. А Можжи, покачавшись на коряге, подождав, пока Дуб перестанет тереть свой лоб, сказал, словно поставил точку:
— Не принимай близко к сердцу, друг мой, просто бегай немного быстрее. И всё!
Воспоминания
Солнце испеклось, как картошка.
Золото то накатывало с волной, то отступало. Закат близился к концу.
Можжи и Дуб сидели на балкончике, как обычно, и вспоминали детство. Такое случалось редко, но из-за Шипули они вдруг стали думать о том, что давно завершилось. Прошло.
Они вспоминали, как когда-то бегали голышом по горе, а внизу была пустая, незаселённая людьми бухта. Как когда-то Болотина жила не в болоте, а просто носила его в карманце, как носят часы. И как маленькая Соснуля карабкалась на сосну, убегая от мамы, и падала (вниз головой).
— А у Шипули бабушка варила компот, пока не прилетела ворона. Как прилетела ворона, Шипуля и забрала себе бабушкину клюку.
— А Одинокий человек?
— Плавал, друг мой! Всегда найдётся такой.
— Твоих забрала ворона — так рано!
— Это потому, что они читали.
— А моих я не помню совсем. Слишком это было давно.
Между тем, Дуб покосился на шкафчик. Он стоял здесь, на балконе, вместе с хоккейными клюшками, которые непонятно, откуда взялись. В шкафчике всё ещё лежала вырезка из газеты, чёрно-белая, как была когда-то и жизнь.
«Зоологи обнаружили неизвестных животных» — под таким заголовком стояли родители Дуба и родители Можжи. Они были очень похожи на скробов, таких, которые были сейчас, и всё же чем-то от них отличались. В углу из куста выглядывала маленькая Болотина, которая всегда, изначально, была одна: никто не знал даже, откуда она взялась.
— Слушай, друг мой… А помнишь газету?
— Не помню, — соврал тут же Дуб.
И как луч от далёкого маяка, вспыхнул луч заходящего солнца, ослепив на секунду. Такую долгую, что хватило всё вспомнить и всё забыть.
— Ну и ладно, — не обиделся Можжи, а улыбнулся. — Как хорошо — каждый день смотреть на море!
— Не представляю, как можно смотреть на что-то, кроме него, — согласился Дуб.
— А ведь бывают на свете места, где нужны хоккейные клюшки, мой друг…
Но это — чужая история, а не история скробов со Скряжнической горы.
Рожки
С рожковых деревьев начали падать коричневые стручки.
Как-то раз Юлька приехала, а у неё в рюкзаке — целый букет!
— Помогите очистить, дядя! Я хочу сделать трещотку.
— Зачем тебе?
— Просто!
Можжи, Юлька и Дуб остались в лесу на горе, сели под дубом (скробы на стульчики, Юлька — на свой рюкзак) и начали чистить стручки. Пахло приторно сладко, когда стручки переламывались, как вафля, и пальцы слипались, и коричневые зёрна сыпались в банку, похожие на косточки хурмы.
— Ой! — вдруг воскликнула Юлька и подскочила. — Я же всё раздавила!
— Что раздавила? — не понял Дуб.
— Я мороженое вам везла! Из столовой!
И она начала копаться в своём рюкзаке, чуть не нырнув туда с головой. Можжи и Дуб переглянулись.
— Вот оно! — и Юлька достала кульки, в которых оказались рожки с мороженым.
Снова усевшись, Юлька, Можжи и Дуб устроили перерыв. Пока они ели мороженое, рядом с ними лежала кучка стручков, которую предстояло ещё очистить. Пахло так, словно где-то варили компот. А может, даже варенье, — такие сладкие были стручки.
— Люблю мороженое, — заявил Дуб, облизывая усы.
— И я, друг мой.
— И я!
Юлька хрустела рожком и смотрела на небо. День был ясный, всё ещё по-летнему тёплый, пускай и дул уже ветерок. Листья деревьев покачивались наверху, немного кукожась.
Чайкнула чайка.
— Так зачем тебе трещотка? — спросил Можжи у Юльки.
— Да просто — красиво! И музыку можно делать. Буду петь и трясти банку, а меня спросят, что это такое внутри, а я: «деревья рожковые!».
— А они?
— А они тогда не поверят, ведь наверняка северяне: «Это дерево с рожками или даже с рогами?», а я им тогда расскажу, что это дерево с мороженым, как в нашей столовой — в рожках!
— Ого!
— Наверное, удивятся, да, дядя?
— Должно быть.
— Ну я их совсем чуть-чуть обману. Ведь всё равно пахнет похоже.
Дуб и Можжи вдохнули одновременно. Запах мороженого и рожковых стручков — смешался.
— А они тебя тоже тогда обманут, — заметил Можжи.
— Думаете? И как?
— Скажут, что у них мороженое плавает в океане… И лежит на домах.
Юлька похихикала, Дуб не понял.
— Да ну вас!
Хрустнула последний раз вафля, а затем — захрустели рожковые стручки.
Когда-то
Когда Можжи был совсем малышом, в него влюбилась Шипуля. Она выглядывала из-за бабушкиной клюки каждый раз, когда он проходил мимо, и каждый раз бабушка говорила ей:
— У него балкончик над нами, не так уж он и хорош!
Шипуля тогда не разбиралась, зачем эти балкончики существуют. Да и с возрастом не разобралась, а просто поверила бабушке на слово. Но тогда, в детстве, Шипуля бегала по горе голышом вместе с Можжи, Болотиной и Дубом.
Все скробы бездельничали целыми днями и приучали к этому всех детей. Маленькая Соснуля, например, почти с рождения привыкла спать на балконе — рядышком с мамой. И лишь изредка она убегала и залезала на сосну, чтобы понюхать другой какой-нибудь мир.
А вот маленькая Шипуля ходила за ягодами и грибами, спускалась на пляж, рвала персики в садах у первых людей, которые поселились у моря. И делала это, конечно же, не одна — одной было неинтересно! — и только потом она откололась от Болотины, Можжи и Дуба, потому что стала ходить с клюкой.
Ворона унесла бабушку, а в тот же день Шипуля решила признаться в любви.
— Можжи!
— Чего? — откликнулся маленький Можжи, который был тогда размером с енота.
— Я тебя…
— А?
— Я тебя очень…
— Что-что, Шипуля?
— Люблю!
В этот момент громко треснуло небо — начиналась как раз гроза. Можжи не услышал, что сказала Шипуля, как не услышал никто вокруг.
— Что-что? — переспросил он рассеянно.
Треснуло снова — уже Можжи по голове. Всё ещё неуклюже, ведь пока Шипуля не умела обращаться с клюкой. Можжи укатился в норку под можжевельник. Болотина и Дуб с удивлением глянули на Шипулю, покрасневшую до ушей.
— Чего это она? — спросила потом Болотина, когда Шипуля убежала домой.
— Выросла, наверное, — откликнулся Можжи сердито (тогда он был не настолько мудр). — Вот и стала выкидывать глупые штучки.
— Фу!
— Фу! — поддержали его Болотина и Дуб.
И после этого перестали дружить с Шипулей, а может, она перестала дружить с ними тремя. В любом случае, больше они не бегали голышом по горам, не рвали чужие фрукты, не хулиганили. Шипуля стала жить одна под кустом шиповника, размахивая клюкой то туда, то сюда.
И только осенью она закрывала компот и разносила его соседям, как делала её бабушка.
И как та хорошенькая Шипуля, которая не признавалась ещё в любви.
Привязанность
Солнце стало мягче, а на горах появились рыжие пятна. Но, конечно, всё ещё можно было купаться в море.
Гуляя по пляжу, Можжи и Дуб заметили растерянную собаку. Она замахала хвостом.
— Чья такая? — удивились они.
Собака обнюхала их и побежала к морю. Взгляд её был направлен на горизонт. Она беспокойно скулила, носилась мимо Дуба и Можжи, и скробы решили остаться рядом и посмотреть, кто же за ней придёт.
И вот — из-под воды внезапно вынырнул знакомый им…
— Капитан! — удивился Можжи.
— Опять вы, — удивился и капитан.
Дуб и Можжи переглянулись. Дуб стиснул лапами кепочку.
Собака кинулась в воду, виляя хвостом.
— Это ваша? — уточнил Дуб.
— Моя.
— Она очень переживала.
Собака посмотрела на капитана преданно и влюбленно, а капитан только махнул рукой.
Он вылез из воды, весь блестящий от капель, накинул полотенце на плечи и ушёл в сторону бухты, даже не попрощавшись. На фоне заката ярко выделялся его силуэт… и силуэт собаки.
Солнце забралось под воду, словно под одеяло.
— Почему, друг мой? — спросил Можжи у Дуба чуть позже.
— Что — почему?
— Вот так…
Для Дуба это была пространная вещь.
— Не знаю, Можжи. Наверное, она его любит.
Хотя Дуб никогда не испытывал хоть какой-то любви. По крайней мере, ему так казалось — как казалось собаке, что она влюблена в капитана.
— Обидно, — заметил Можжи.
— Обидно, — согласился с ним Дуб.
А сам подумал (не вслух, про себя): «Я точно теперь ненормальный».
И оказался немного прав…
Лучший друг
Вот и наступил первый день, когда никто не купался. Пляж опустел. Море приветливо подкатывало к ногам, но теперь люди боялись его касаться. Всего месяц назад оно было всем нужно, а теперь — никому.
Только Юлька, стуча зубами, снова полезла в воду.
— Я не накупалась! — заявила она, синея.
И почти уже занырнула, когда начала трястись. Можжи и Дуб тут же вытащили Юльку на берег и закутали в полотенце. Юлька скукожилась не только снаружи, но и внутри.
— Я ещё не готова прощаться! — глаза её заблестели.
— Ну-ну, — посочувствовал Можжи.
— Ненормальная, — проворчал Дуб.
И они по очереди вытирали голову Юльке, пока море вытекало у неё из глаз.
— Ты можешь просто сказать, что ты чувствуешь, — предложил Можжи.
— Вы думаете, дядя?
— Я думаю так.
И Дуб зачем-то поддакнул:
— Угу.
Хотя вовсе так не считал.
Но Юлька поверила. Она поднялась — скробы еле успели накинуть на неё полотенце. Странно было смотреть, неприлично даже, как Юлька признаётся морю в любви.
Она стояла, закутавшись и дрожа, и кричала вначале под ноги, а затем — куда-то за горизонт, где застыло всё вечное:
— Море! Море! Я буду помнить тебя… и скучать!
Это всё потому, что никто из людей больше не любил так, как Юлька.
— Дядя.
— Ну что?
— Вы идите пока — мне надо с морем кое о чём пошептаться. Ага?
Дуб и Можжи переглянулись. Из-за Юльки у них вымокли лапы.
— Секреты какие-то, — ворчал Дуб, всё время оборачиваясь на Юльку, пока они с Можжи поднимались на гору.
А Юлька всё ещё сидела у моря на корточках и что-то ему говорила, спрятавшись под полотенцем.
Можжи ласково улыбнулся:
— Это нормально, — сказал он, тоже обернувшись на Юльку. — Ведь море — это её лучший друг!
А ведь и правда, так вышло, что люди не дружили со скробами, а Юлька — дружила, русалки не дружили с людьми, но дружили с Юлькой. А море вообще не всех подпускало к себе, зато Юльку — каждый раз, когда она сама этого хотела. Так что у Юльки везде были друзья: и среди русалок, и среди скробов, а море ей, конечно, было давним…
И конечно же, лучшим другом.
* * *
— Долго болтает, смотри, — заметил Дуб, уже глядя с балкона.
А Юлька так и сидела, покачиваясь туда-сюда, чтобы согреться. Но губы у неё шевелились, и руки тоже. И глаза, конечно, блестели.
— Словно прощается навсегда.
— Думаю, ей просто совестно, — заметил Можжи, отбирая у Дуба бинокль, чтобы он не подглядывал за другими. — Хотя нет ничего плохого в том, что она не может больше купаться…
— Вот и я говорю! — поддакнул сердито Дуб.
Можжи накрыл его полотенцем:
— Ведь не всегда нужно обязательно трогать. Для любви, кажется, важнее говорить.
Хурмуля
Была почти у подножья горы незаметная норка. Дерево над ней давно не цвело — оно скукожилось и пропало, словно выросло когда-то случайно. Остался один пенёк.
Вот под этим пеньком и жила Хурмуля, зато с балконом ниже, чем у всех остальных. Она этим, конечно, гордилась, хотя каждый год ремонтировала балкон — его то сносило смерчем, то слизывало волной.
Как-то раз Можжи и Дуб поднимались по горе и разбудили Хурмулю. А может, ей самой надоело спать.
Она высунулась из норы, задрав нос. В ней всё было настолько непримечательно, что её невозможно было запомнить. Можжи и Дуб каждый раз удивлялись — и каждый раз не хотели её вспоминать.
— Что вы топаете? — недовольно закричала она.
— А кто это? — спросил Дуб у Можжи.
— Не помню, мой друг.
Хурмуля вмиг покраснела, правда, оранжевым цветом. Уши её встали торчком.
— Старый Можжи и дряхлый Дуб! Уж я-то вас помню! Всегда!
Дуб и Можжи тоже начали припоминать… и ускорили шаг.
— Неужели это?.. — додумался Дуб.
— А ты спроси у родителей Можжи, — гаркнула тут же оранжевая Хурмуля.
