Уж она-то знала, как обижать других!
— Их забрала ворона, — откликнулся Можжи.
— Это как же она поняла, что они не еноты, а?
Не то чтобы скробы не любили или не уважали енотов, но как попугая Георга нельзя было называть курицей, так нельзя было скроба называть обычным енотом. Это было неправдой, а потому — оскорбленьем.
Настолько большим, что способны на него были только те, кто скатился на самый низ. Как Хурмуля.
У Можжи блеснули глаза — на мгновение он перестал быть здравомыслящим, мудрым Можжи, а стал мальчишкой. Не самым ещё разумным, не самым вежливым. Дуб это почувствовал и схватил Можжи за хвост.
— Чего пыжишься, Можжи? Не будешь топать!
— Какой длинный язык у тебя, Хурмуля! — сердито заметил Можжи.
Тем временем уши Хурмули опустились, словно она была очень довольна собой.
— В самый раз, — заключила она.
— Чтобы всех обижать?
— Да нет, старый Можжи! — хихикнула она гадко. — Чтобы всем рассказывать чистую правду!
— Будто бы правда не обижает, если её вот так говорить!
— Бе-бе-бе! Иди себе и не топай!
— Пошли-пошли, Можжи…
— Дурила ты склочная! Вяжешь, словно хурма!
— Сам дурак!
И всё-таки Дуб оттащил Можжи за хвост. Когда они отошли от норки Хурмули, Можжи отобрал у Дуба свой хвост и вздохнул.
— Не обращай внимания, Можжи, — поддержал его Дуб.
— Спасибо, мой друг.
Но Дуб почувствовал, что этого — мало. Помолчав немного, он всё же сказал:
— Может, балкон у неё и престижней, Можжи… зато мы топчемся по её норке каждый раз, когда поднимаемся вверх — домой.
Радио
Пропали даже отголоски прошедшего лета: стрёкот цикад. Больше их не было слышно. Просто, в один день, под конец сентября, на улицах стало тихо.
Замолкло и на горе.
— Всё, — сказал расстроенно Дуб, — это осень. Теперь уж точно.
— Пора бы, мой друг, — ответил Можжи.
— Не хочется что-то… Мне бы — ещё чуть-чуть!
Но смягчилось солнце, остыло море, а цикады уснули в ожидании летней жары.
Время не могло остановиться для Дуба.
А ему так хотелось, что как-то раз, услышав посреди ночи стрёкот, он высунулся в окно.
— Можжи! Можжи!
Поправляя ночной колпак, Можжи тоже высунулся с балкона.
— Что случилось?
— Ты слышишь?
— Сейчас ведь ночь…
Дуб шикнул, сонный Можжи замолк и прислушался, как попросил его Дуб. Уши его зашевелились.
— Ну? Слышишь? Цикада!
Можжи обернулся и посмотрел на что-то внутри норы, затем — открыл пасть, но Дуб его перебил.
— Я так и знал, что остались отголоски лета. Не может быть, чтобы оно быстро прошло!
Можжи снова попытался что-то сказать:
— Знаешь, друг мой…
— Теперь я буду хорошо спать!
— Я не уверен…
— Ты просто старый глухой болван! Как можно не слышать эту цикаду? Хорошо! Хорошо!
И Дуб помахал Можжи лапой:
— Спокойной ночи! Такой, как летом!
Можжи, подумав, помахал Дубу в ответ:
— Ты прав, мой друг. Пускай это будет сон в летнюю ночь! — ответил он, решив умолчать обо всём.
И они расстались, каждый спрятавшись в свою норку. И Дуб не узнал, что у Можжи появилось старое радио...
Радио, чей шум так похож на стрёкот цикад.
Прощание
В последнюю ночь сентября русалки (все, кто ещё не успел) уплывали на юг.
Была среди опаздывающих и та русалка, что подарила Дубу свою чешую.
— А почему обязательно сегодня? — спросил у неё Дуб ворчливо, ведь он не хотел отпускать русалок.
— Завтра уже простынем! — хихикнула русалка, обняв чемодан.
— Глупость какая.
— Правда-правда!
Русалка тут же чихнула, хотя, возможно, специально. Можжи подал ей из кармана платок.
— Ну, где она?
— Едет, наверное.
Они ещё чуть-чуть подождали, русалка сморгнула несколько слёз в платочек. Хотя, возможно, это была морская вода.
— Ну где она!
— Да вот же, едет!
И правда: в конце набережной зажегся фонарик скутера, словно луна. Русалка радостно замахала рукой, лица у всех просияли. Юлька — вся красная из-за ветра — припарковала скутер и побежала по гальке к морю. Вид у неё был немного чумной.
— Я опоздала, дядя!
— Мы знаем!
— Пришлось даже скутер угнать — это не мой, а папин!
Она согнулась, руками упёрлась в колени и отдышалась.
— Ну? — не выдержала русалка.
— Ну?
— Пока, что ли. Я поплыла на юг!
Юлька хотела заплакать, но громко чихнула. Русалка отдала ей платочек.
— На! Не реви.
— Пиши нам, подружка, — попросил тем временем Можжи.
— Буду высылать вам ракушки, — пообещала ему русалка.
— Возвращайся скорее.
— Ну, это к лету! — русалка ответила Дубу.
И прослезилась.
— На! Не реви.
После этого Можжи больше не видел платочек — так часто русалка и Юлька менялись им.
Затем они обнялись и поцеловались. Чемодан начало уносить волной, словно поторапливая, как поторапливает гудок поезда или автомобиля.
Русалка уплывала, сливаясь с лунной дорожкой.
— Пока. Пока, слышишь!
— Я привезу сувениры!
— Ага!
А вернувшись домой, Дуб достал платочек из кармана ветровки.
Он был весь солёный от моря и слёз.
Октябрь
В октябре море уже не такое тёплое, в городке купаются только приезжие люди. Скробы к этому времени лишь мочат немного лапы — и вздрагивают, и охают, отходя.
По морю ветер гоняет вихры, белые, похожие на те, из каких иногда вырастают смерчи. Но эти не такие, эти — красивые. Иногда проезжает моторная лодка — в ней сидят рыбаки и рыбачки. Лодка походит чуть-чуть на дельфина, если закрыть глаза.
— Знаешь, когда дельфины встают на хвост и бегут по воде, и море расступается перед ними, и бьёт брызгами в стороны, и плещется, и шумит…
Можжи и Дуб сидели на пляже, нежась в последних лучах. На горизонте уже появилась линия — жёлтая. Солнце приготовилось, чтобы нырнуть.
— Интересно, оно затаивает дыхание?
— Конечно, мой друг.
Это такие вещи, в которых нельзя сомневаться, если ты родился на юге и на юге живёшь.
— Здорово, Можжи.
— Да, здорово!
Ветер пустил рябь по синей воде. Стайка рыбок проплыла мимо, выпрыгивая из моря.
— Словно из серебра.
— Угу!
Несколько чаек слетело с горы. Одна из них пристроилась поближе к корзинке скробов, другие последовали за косяком. Можжи вынул из корзинки высушенную хурму.
— Не будет, — заметил Дуб и оказался прав.
Чайка один раз клюнула, наклонила вопрошающе голову: «Это всё, что ли?», а затем расправила крылья и улетела («Дурак!»).
Тогда Можжи протянул хурму Дубу, взял сам, и они стали есть и смотреть прямо на солнце, довольно щурясь. То уже покраснело, словно стесняясь, и спряталось наполовину за горизонт — прикрылось шёлковым синим платком из моря.
Скробы чавкали, время вроде бы шло… а вроде остановилось.
— Иногда я думаю, что нам повезло, — вдохнул Дуб солоноватый и свежий воздух.
— И в чём же?
— В том, что мы здесь живём.
Обычно поддакивал Дуб, но на этот раз — Можжи:
— Это точно, — сказал он, — это уж точно, мой друг, — повезло!
И они одновременно откусили хурму. Зажевали одновременно. Подумали — тоже: «Как хорошо!».
И остались на пляже, пока не спряталось солнце, пока не зажглась первая на небе звезда, а луна, располневшая за неделю, не выкатилась над ними и не стала смотреть. Может, тоже прищурившись. Может, завидуя из-за вкусной хурмы.
Только тогда Можжи и Дуб застеснялись и собрались домой, навсегда всё же запомнив этот тихий октябрьский вечер.
Близились холода.
Маклюра
Когда Можжи и Дуб гуляли в лесу, на них свалилась маклюра, огромная, словно мяч.
— Ты что, свихнулась? — обругал дерево Дуб, потирая макушку.
— Ты в порядке, мой друг? — обеспокоено спросил Можжи, которого почти не задело — маклюра отскочила от Дуба и лишь толкнула его в плечо.
— В порядке?! Эта поганка вечно ждёт, чтобы я прошёл мимо неё!
Можжи отвёл Дуба немного в сторону, взял его за уши, посмотрел на растущую шишку… И улыбнулся.
— Не смешно!
— Очень!
— Ну конечно! — рассердился Дуб. — Это ведь мне всегда попадает! То маклюрой, а то клюкой…
Можжи отряхнул кепочку Дуба, которая слетела на землю. Дуб надел её недовольно, сопя.
— Ты сердишься на меня? — спросил Можжи.
Дуб немедля ответил:
— Ты тоже псих ненормальный!
И зашагал по тропинке дальше, пнув шарик маклюры, словно футбольный мяч. Затрещали кусты можжевельника.
— Ну, друг мой… Что поделать, если я немного другой?
— Какой — другой? Везунчик и всё тут!
— Просто я не хожу под тем деревом, что однажды...
— О том-то и речь, старый Можжи! О том и речь!
И Дуб, громко топая, прибавил шагу, чтобы Можжи было тяжелее его догнать. Именно поэтому он не слышал, что Можжи и не думал его догонять — он всегда ходил в своём темпе. Даже за теми, кто обижался по пустякам.
А ещё он всегда заканчивал мысль, которая, если бы кто-то слушал, могла расставить всё по своим местам.
— Милый друг, милый друг… Это же не про везение.
И Можжи встал под дерево маклюры, смотря наверх. Дерево напряглось, ветки его зашевелились как будто сами по себе, не от ветра.
— Клац! — оторвался шарик маклюры от дерева.
А Можжи аккуратно его словил.
— Спасибо, — поблагодарил он вежливо. — Не обижайся на Дуба… В конце концов, он скоро придёт опять.
И засунув маклюру в корзину, Можжи пошёл в ту сторону, в какую и Дуб, всё ещё слыша его бурчание.
— Псих ненормальный, — ругался Дуб то громко, то прямо под нос.
А Можжи шёл следом и понимающе улыбался.
Кино
В городке до сих пор не было кинотеатра, но иногда в санатории проводили сеансы кино. Там не бывало новинок, зато можно было посмотреть на какое-то старьё (как говорили многие) и на классику (как говорила Юлька).
Однажды Дуб и Можжи услышали, что будет сеанс.
— Вечером, — подтвердила Юлька. — У меня там дядя работает — хотите, я вас проведу бесплатно?
— А ты? — уточнил Дуб, которому не очень-то хотелось сидеть рядом с людьми, тем более, незнакомыми.
— И я пойду. Я, правда, пять раз ходила… Но я пойду!
Можжи и Дуб переглянулись. Можжи, конечно, не сомневался, а вот Дуб немного подумал… и они приняли Юлькино приглашение.
К вечеру стало пасмурно. Солнце село в тёмные волны, словно залезло в футляр. Скробы шли по набережной, попадая в свет фонарей, их тени падали вбок, изменяясь, — вроде бы тени от скробов, а вроде будто и нет.
У санатория они встретились с Юлькой, как было условлено, а в кинозале, прямо с порога, всё начало играть, танцевать, говорить громче обычного, светить ярче обычного, и перед Можжи и Дубом предстала вроде бы жизнь, а вроде будто и нет — тоже какая-то тень от жизни.
Юлька села на первый ряд, скробы — рядом, но это словно был и последний ряд, и единственный, ведь зал оказался пустой. Кино ожило только ради троих.
— Магия! — не удержался Можжи.
А Дуб, как всегда, поддакнул.
И все замолчали, ныряя в новый мир, словно в хорошо известное море.
Только иногда спрашивал Дуб у Юльки.
— А что это они сейчас сделали?
— Чокнулись, — отвечала она (например).
— Как Соснуля?
— Да нет, дядя… бокалами! Люди чокаются бокалами, когда что-нибудь важное говорят.
И не выдерживал тогда Можжи:
— Т-ш-ш! — просил он друзей.
И замирали Юлька и Дуб, уставившись снова в экран, и на их лицах отражалась история. В глазах прокручивались кадры — блестящая кинолента.
А когда фильм закончился, Юлька вывела скробов из санатория и помахала рукой.
— Мне завтра в школу. Поехала, дядя! До встречи! — и она встала на свой самокат, и покатила домой по тускло освещённой аллее, не оборачиваясь, и пока скробы махали ей вслед, Можжи аккуратно спросил:
— Видишь, мой друг?
И Дуб конечно же видел: катилась на самокате Юлька, а по забору ползла её тень, похожая на Юльку и одновременно на кого-то ещё.
— На русалку, наверное, — решили скробы.
А затем они поспешили домой, обсуждая то, что увидели, все эти движения, краски и людей, которых бы скробы никогда не узнали, если бы не кино.
На море тем временем поднялся ветер, трепавший зонтик возле закрытого кафетерия.
Наметился сильный шторм.
* * *
Ночью, когда разбушевалась непогода, Можжи и Дуб вспоминали картинки, которые движутся, как реальная жизнь…
И заканчиваются, наверное, как она же.
Каштаны
Одинокий человек продолжал маячить на горизонте. Теперь уже — с зонтом.
— Чудак! — удивлялся Дуб.
— Замёрз, наверное, — сочувствовал Можжи и качал головой.
Стучали по морю капли дождя, раскачивая лодку одинокого человека. Можжи и Дуб поджаривали каштаны на сковородке и смотрели на него через окно.
— Как думаешь, может, отправить ему гостинцев? — спросил неожиданно Можжи.
Дуб пошевелил сковородку и снова взглянул в окно.
— А как?
— Друг мой... бросим спасательный круг!
Дуб вначале засомневался, но когда было накрыто на стол и задымился чай, он не стал мешать Можжи: тот собрал в корзинку печенье, каштаны в бумажном пакете, горячие, как угольки из костра, налил в термос чай, а затем ушёл к морю, набросив на себя жёлтый плащик.
Вернулся он только к вечеру, когда остыло всё: и каштаны, и чай. Усы его промокли насквозь, как и хвост.
— Я ходил на пирс, — объяснился он. — Круг прибивает обратно, если запускать его с пляжа… Наверное, стоит иди навстречу, чтобы кому-то помочь!
И он взял бинокль с полки Дуба и посмотрел на горизонт.
— Вон! — радостно указал он. — Получилось, мой друг!
И Дуб тоже взглянул в бинокль: спасательный круг медленно плыл к одинокому человеку, чёрному на фоне серого неба и волн.
Он плыл, и скробы надеялись, что когда-нибудь — доплывет. А на море тем временем сыпался дождь, словно кто-то выжимал тучу за тучей…
Одна и однажды
Однажды Можжи и Дуб заговорили о вороне.
— Ко мне прилетала! — сказал Дуб сердито, припоминая, как ворона отказалась от его небольшой души. — Та ещё грубиянка!
— Ну-ну, мой друг… К тому же, твоя душа стала больше — ворона будет довольна, когда прилетит опять.
— Больше? — не поверил Дуб.
— Весомее.
— Я взвешиваюсь каждое утро — не прибавил и грамма!
Можжи на это лишь улыбнулся, как обычно, и спорить не стал. Он завернулся потуже в шарфик. Они с Дубом сидели у моря, хотя было уже прохладно, и ждали закат.
Волны шуршали неподалёку.
— От меня ворона год назад отказалась, — поделился Можжи.
— Ты не рассказывал.
— Она прилетела ко мне на балкончик…
— Она, видимо, ко всем залетает.
— И сказала, что я ещё недостаточно.
— Чего — недостаточно? — не догадался Дуб.
— Дочитался, мой друг. Я недостаточно дочитался. Надо было ещё чуть-чуть.
Дуб и Можжи поёжились одновременно. Чайка опустилась на воду, побарахталась и улетела.
— Б-р-р, — кажется, сказала она.
Ведь море уже простыло, как забытый на столе чай.
— Чокнутая, — ругнулся Дуб.
— Кто — чайка?
— И чайка тоже.
Дуб помолчал немного, но не успокоился.
Он сказал:
— Терпеть не могу ворон.
Хотя не понравилась ему лишь одна…
И однажды.
Вот.
Плакучий Иво
Ничто так не подходит для слёз, как осень.
— Слышишь, Можжи? — спросил Дуб в октябре, когда с моря подул холодный и сильный ветер.
— Да, друг мой, — ответил Можжи. — Кажется, проснулся старина Иво, чтобы поплакать в этом году.
По пути к болоту, где жила Болотина, росла большая и старая ива — на берегу реки. Ветки её полоскались в воде. Под этой ивой жил старина Иво — ещё один скроб, спустившийся на землю с горы. Можно сказать, он был отшельником, потому что никогда его не волновали балконы — он просто хотел жить под ивой, не открывая никому дверь. Его ива была плакучей, Плакучим был и сам Иво — обидеть его не составляло труда! И вот уже много лет никто его толком не видел, а только слышал — осенью Иво начинал вспоминать о жизни и заунывно грустить.
— Их забрала ворона, — откликнулся Можжи.
— Это как же она поняла, что они не еноты, а?
Не то чтобы скробы не любили или не уважали енотов, но как попугая Георга нельзя было называть курицей, так нельзя было скроба называть обычным енотом. Это было неправдой, а потому — оскорбленьем.
Настолько большим, что способны на него были только те, кто скатился на самый низ. Как Хурмуля.
У Можжи блеснули глаза — на мгновение он перестал быть здравомыслящим, мудрым Можжи, а стал мальчишкой. Не самым ещё разумным, не самым вежливым. Дуб это почувствовал и схватил Можжи за хвост.
— Чего пыжишься, Можжи? Не будешь топать!
— Какой длинный язык у тебя, Хурмуля! — сердито заметил Можжи.
Тем временем уши Хурмули опустились, словно она была очень довольна собой.
— В самый раз, — заключила она.
— Чтобы всех обижать?
— Да нет, старый Можжи! — хихикнула она гадко. — Чтобы всем рассказывать чистую правду!
— Будто бы правда не обижает, если её вот так говорить!
— Бе-бе-бе! Иди себе и не топай!
— Пошли-пошли, Можжи…
— Дурила ты склочная! Вяжешь, словно хурма!
— Сам дурак!
И всё-таки Дуб оттащил Можжи за хвост. Когда они отошли от норки Хурмули, Можжи отобрал у Дуба свой хвост и вздохнул.
— Не обращай внимания, Можжи, — поддержал его Дуб.
— Спасибо, мой друг.
Но Дуб почувствовал, что этого — мало. Помолчав немного, он всё же сказал:
— Может, балкон у неё и престижней, Можжи… зато мы топчемся по её норке каждый раз, когда поднимаемся вверх — домой.
Радио
Пропали даже отголоски прошедшего лета: стрёкот цикад. Больше их не было слышно. Просто, в один день, под конец сентября, на улицах стало тихо.
Замолкло и на горе.
— Всё, — сказал расстроенно Дуб, — это осень. Теперь уж точно.
— Пора бы, мой друг, — ответил Можжи.
— Не хочется что-то… Мне бы — ещё чуть-чуть!
Но смягчилось солнце, остыло море, а цикады уснули в ожидании летней жары.
Время не могло остановиться для Дуба.
А ему так хотелось, что как-то раз, услышав посреди ночи стрёкот, он высунулся в окно.
— Можжи! Можжи!
Поправляя ночной колпак, Можжи тоже высунулся с балкона.
— Что случилось?
— Ты слышишь?
— Сейчас ведь ночь…
Дуб шикнул, сонный Можжи замолк и прислушался, как попросил его Дуб. Уши его зашевелились.
— Ну? Слышишь? Цикада!
Можжи обернулся и посмотрел на что-то внутри норы, затем — открыл пасть, но Дуб его перебил.
— Я так и знал, что остались отголоски лета. Не может быть, чтобы оно быстро прошло!
Можжи снова попытался что-то сказать:
— Знаешь, друг мой…
— Теперь я буду хорошо спать!
— Я не уверен…
— Ты просто старый глухой болван! Как можно не слышать эту цикаду? Хорошо! Хорошо!
И Дуб помахал Можжи лапой:
— Спокойной ночи! Такой, как летом!
Можжи, подумав, помахал Дубу в ответ:
— Ты прав, мой друг. Пускай это будет сон в летнюю ночь! — ответил он, решив умолчать обо всём.
И они расстались, каждый спрятавшись в свою норку. И Дуб не узнал, что у Можжи появилось старое радио...
Радио, чей шум так похож на стрёкот цикад.
Прощание
В последнюю ночь сентября русалки (все, кто ещё не успел) уплывали на юг.
Была среди опаздывающих и та русалка, что подарила Дубу свою чешую.
— А почему обязательно сегодня? — спросил у неё Дуб ворчливо, ведь он не хотел отпускать русалок.
— Завтра уже простынем! — хихикнула русалка, обняв чемодан.
— Глупость какая.
— Правда-правда!
Русалка тут же чихнула, хотя, возможно, специально. Можжи подал ей из кармана платок.
— Ну, где она?
— Едет, наверное.
Они ещё чуть-чуть подождали, русалка сморгнула несколько слёз в платочек. Хотя, возможно, это была морская вода.
— Ну где она!
— Да вот же, едет!
И правда: в конце набережной зажегся фонарик скутера, словно луна. Русалка радостно замахала рукой, лица у всех просияли. Юлька — вся красная из-за ветра — припарковала скутер и побежала по гальке к морю. Вид у неё был немного чумной.
— Я опоздала, дядя!
— Мы знаем!
— Пришлось даже скутер угнать — это не мой, а папин!
Она согнулась, руками упёрлась в колени и отдышалась.
— Ну? — не выдержала русалка.
— Ну?
— Пока, что ли. Я поплыла на юг!
Юлька хотела заплакать, но громко чихнула. Русалка отдала ей платочек.
— На! Не реви.
— Пиши нам, подружка, — попросил тем временем Можжи.
— Буду высылать вам ракушки, — пообещала ему русалка.
— Возвращайся скорее.
— Ну, это к лету! — русалка ответила Дубу.
И прослезилась.
— На! Не реви.
После этого Можжи больше не видел платочек — так часто русалка и Юлька менялись им.
Затем они обнялись и поцеловались. Чемодан начало уносить волной, словно поторапливая, как поторапливает гудок поезда или автомобиля.
Русалка уплывала, сливаясь с лунной дорожкой.
— Пока. Пока, слышишь!
— Я привезу сувениры!
— Ага!
А вернувшись домой, Дуб достал платочек из кармана ветровки.
Он был весь солёный от моря и слёз.
Октябрь
В октябре море уже не такое тёплое, в городке купаются только приезжие люди. Скробы к этому времени лишь мочат немного лапы — и вздрагивают, и охают, отходя.
По морю ветер гоняет вихры, белые, похожие на те, из каких иногда вырастают смерчи. Но эти не такие, эти — красивые. Иногда проезжает моторная лодка — в ней сидят рыбаки и рыбачки. Лодка походит чуть-чуть на дельфина, если закрыть глаза.
— Знаешь, когда дельфины встают на хвост и бегут по воде, и море расступается перед ними, и бьёт брызгами в стороны, и плещется, и шумит…
Можжи и Дуб сидели на пляже, нежась в последних лучах. На горизонте уже появилась линия — жёлтая. Солнце приготовилось, чтобы нырнуть.
— Интересно, оно затаивает дыхание?
— Конечно, мой друг.
Это такие вещи, в которых нельзя сомневаться, если ты родился на юге и на юге живёшь.
— Здорово, Можжи.
— Да, здорово!
Ветер пустил рябь по синей воде. Стайка рыбок проплыла мимо, выпрыгивая из моря.
— Словно из серебра.
— Угу!
Несколько чаек слетело с горы. Одна из них пристроилась поближе к корзинке скробов, другие последовали за косяком. Можжи вынул из корзинки высушенную хурму.
— Не будет, — заметил Дуб и оказался прав.
Чайка один раз клюнула, наклонила вопрошающе голову: «Это всё, что ли?», а затем расправила крылья и улетела («Дурак!»).
Тогда Можжи протянул хурму Дубу, взял сам, и они стали есть и смотреть прямо на солнце, довольно щурясь. То уже покраснело, словно стесняясь, и спряталось наполовину за горизонт — прикрылось шёлковым синим платком из моря.
Скробы чавкали, время вроде бы шло… а вроде остановилось.
— Иногда я думаю, что нам повезло, — вдохнул Дуб солоноватый и свежий воздух.
— И в чём же?
— В том, что мы здесь живём.
Обычно поддакивал Дуб, но на этот раз — Можжи:
— Это точно, — сказал он, — это уж точно, мой друг, — повезло!
И они одновременно откусили хурму. Зажевали одновременно. Подумали — тоже: «Как хорошо!».
И остались на пляже, пока не спряталось солнце, пока не зажглась первая на небе звезда, а луна, располневшая за неделю, не выкатилась над ними и не стала смотреть. Может, тоже прищурившись. Может, завидуя из-за вкусной хурмы.
Только тогда Можжи и Дуб застеснялись и собрались домой, навсегда всё же запомнив этот тихий октябрьский вечер.
Близились холода.
Маклюра
Когда Можжи и Дуб гуляли в лесу, на них свалилась маклюра, огромная, словно мяч.
— Ты что, свихнулась? — обругал дерево Дуб, потирая макушку.
— Ты в порядке, мой друг? — обеспокоено спросил Можжи, которого почти не задело — маклюра отскочила от Дуба и лишь толкнула его в плечо.
— В порядке?! Эта поганка вечно ждёт, чтобы я прошёл мимо неё!
Можжи отвёл Дуба немного в сторону, взял его за уши, посмотрел на растущую шишку… И улыбнулся.
— Не смешно!
— Очень!
— Ну конечно! — рассердился Дуб. — Это ведь мне всегда попадает! То маклюрой, а то клюкой…
Можжи отряхнул кепочку Дуба, которая слетела на землю. Дуб надел её недовольно, сопя.
— Ты сердишься на меня? — спросил Можжи.
Дуб немедля ответил:
— Ты тоже псих ненормальный!
И зашагал по тропинке дальше, пнув шарик маклюры, словно футбольный мяч. Затрещали кусты можжевельника.
— Ну, друг мой… Что поделать, если я немного другой?
— Какой — другой? Везунчик и всё тут!
— Просто я не хожу под тем деревом, что однажды...
— О том-то и речь, старый Можжи! О том и речь!
И Дуб, громко топая, прибавил шагу, чтобы Можжи было тяжелее его догнать. Именно поэтому он не слышал, что Можжи и не думал его догонять — он всегда ходил в своём темпе. Даже за теми, кто обижался по пустякам.
А ещё он всегда заканчивал мысль, которая, если бы кто-то слушал, могла расставить всё по своим местам.
— Милый друг, милый друг… Это же не про везение.
И Можжи встал под дерево маклюры, смотря наверх. Дерево напряглось, ветки его зашевелились как будто сами по себе, не от ветра.
— Клац! — оторвался шарик маклюры от дерева.
А Можжи аккуратно его словил.
— Спасибо, — поблагодарил он вежливо. — Не обижайся на Дуба… В конце концов, он скоро придёт опять.
И засунув маклюру в корзину, Можжи пошёл в ту сторону, в какую и Дуб, всё ещё слыша его бурчание.
— Псих ненормальный, — ругался Дуб то громко, то прямо под нос.
А Можжи шёл следом и понимающе улыбался.
Кино
В городке до сих пор не было кинотеатра, но иногда в санатории проводили сеансы кино. Там не бывало новинок, зато можно было посмотреть на какое-то старьё (как говорили многие) и на классику (как говорила Юлька).
Однажды Дуб и Можжи услышали, что будет сеанс.
— Вечером, — подтвердила Юлька. — У меня там дядя работает — хотите, я вас проведу бесплатно?
— А ты? — уточнил Дуб, которому не очень-то хотелось сидеть рядом с людьми, тем более, незнакомыми.
— И я пойду. Я, правда, пять раз ходила… Но я пойду!
Можжи и Дуб переглянулись. Можжи, конечно, не сомневался, а вот Дуб немного подумал… и они приняли Юлькино приглашение.
К вечеру стало пасмурно. Солнце село в тёмные волны, словно залезло в футляр. Скробы шли по набережной, попадая в свет фонарей, их тени падали вбок, изменяясь, — вроде бы тени от скробов, а вроде будто и нет.
У санатория они встретились с Юлькой, как было условлено, а в кинозале, прямо с порога, всё начало играть, танцевать, говорить громче обычного, светить ярче обычного, и перед Можжи и Дубом предстала вроде бы жизнь, а вроде будто и нет — тоже какая-то тень от жизни.
Юлька села на первый ряд, скробы — рядом, но это словно был и последний ряд, и единственный, ведь зал оказался пустой. Кино ожило только ради троих.
— Магия! — не удержался Можжи.
А Дуб, как всегда, поддакнул.
И все замолчали, ныряя в новый мир, словно в хорошо известное море.
Только иногда спрашивал Дуб у Юльки.
— А что это они сейчас сделали?
— Чокнулись, — отвечала она (например).
— Как Соснуля?
— Да нет, дядя… бокалами! Люди чокаются бокалами, когда что-нибудь важное говорят.
И не выдерживал тогда Можжи:
— Т-ш-ш! — просил он друзей.
И замирали Юлька и Дуб, уставившись снова в экран, и на их лицах отражалась история. В глазах прокручивались кадры — блестящая кинолента.
А когда фильм закончился, Юлька вывела скробов из санатория и помахала рукой.
— Мне завтра в школу. Поехала, дядя! До встречи! — и она встала на свой самокат, и покатила домой по тускло освещённой аллее, не оборачиваясь, и пока скробы махали ей вслед, Можжи аккуратно спросил:
— Видишь, мой друг?
И Дуб конечно же видел: катилась на самокате Юлька, а по забору ползла её тень, похожая на Юльку и одновременно на кого-то ещё.
— На русалку, наверное, — решили скробы.
А затем они поспешили домой, обсуждая то, что увидели, все эти движения, краски и людей, которых бы скробы никогда не узнали, если бы не кино.
На море тем временем поднялся ветер, трепавший зонтик возле закрытого кафетерия.
Наметился сильный шторм.
* * *
Ночью, когда разбушевалась непогода, Можжи и Дуб вспоминали картинки, которые движутся, как реальная жизнь…
И заканчиваются, наверное, как она же.
Каштаны
Одинокий человек продолжал маячить на горизонте. Теперь уже — с зонтом.
— Чудак! — удивлялся Дуб.
— Замёрз, наверное, — сочувствовал Можжи и качал головой.
Стучали по морю капли дождя, раскачивая лодку одинокого человека. Можжи и Дуб поджаривали каштаны на сковородке и смотрели на него через окно.
— Как думаешь, может, отправить ему гостинцев? — спросил неожиданно Можжи.
Дуб пошевелил сковородку и снова взглянул в окно.
— А как?
— Друг мой... бросим спасательный круг!
Дуб вначале засомневался, но когда было накрыто на стол и задымился чай, он не стал мешать Можжи: тот собрал в корзинку печенье, каштаны в бумажном пакете, горячие, как угольки из костра, налил в термос чай, а затем ушёл к морю, набросив на себя жёлтый плащик.
Вернулся он только к вечеру, когда остыло всё: и каштаны, и чай. Усы его промокли насквозь, как и хвост.
— Я ходил на пирс, — объяснился он. — Круг прибивает обратно, если запускать его с пляжа… Наверное, стоит иди навстречу, чтобы кому-то помочь!
И он взял бинокль с полки Дуба и посмотрел на горизонт.
— Вон! — радостно указал он. — Получилось, мой друг!
И Дуб тоже взглянул в бинокль: спасательный круг медленно плыл к одинокому человеку, чёрному на фоне серого неба и волн.
Он плыл, и скробы надеялись, что когда-нибудь — доплывет. А на море тем временем сыпался дождь, словно кто-то выжимал тучу за тучей…
Одна и однажды
Однажды Можжи и Дуб заговорили о вороне.
— Ко мне прилетала! — сказал Дуб сердито, припоминая, как ворона отказалась от его небольшой души. — Та ещё грубиянка!
— Ну-ну, мой друг… К тому же, твоя душа стала больше — ворона будет довольна, когда прилетит опять.
— Больше? — не поверил Дуб.
— Весомее.
— Я взвешиваюсь каждое утро — не прибавил и грамма!
Можжи на это лишь улыбнулся, как обычно, и спорить не стал. Он завернулся потуже в шарфик. Они с Дубом сидели у моря, хотя было уже прохладно, и ждали закат.
Волны шуршали неподалёку.
— От меня ворона год назад отказалась, — поделился Можжи.
— Ты не рассказывал.
— Она прилетела ко мне на балкончик…
— Она, видимо, ко всем залетает.
— И сказала, что я ещё недостаточно.
— Чего — недостаточно? — не догадался Дуб.
— Дочитался, мой друг. Я недостаточно дочитался. Надо было ещё чуть-чуть.
Дуб и Можжи поёжились одновременно. Чайка опустилась на воду, побарахталась и улетела.
— Б-р-р, — кажется, сказала она.
Ведь море уже простыло, как забытый на столе чай.
— Чокнутая, — ругнулся Дуб.
— Кто — чайка?
— И чайка тоже.
Дуб помолчал немного, но не успокоился.
Он сказал:
— Терпеть не могу ворон.
Хотя не понравилась ему лишь одна…
И однажды.
Вот.
Плакучий Иво
Ничто так не подходит для слёз, как осень.
— Слышишь, Можжи? — спросил Дуб в октябре, когда с моря подул холодный и сильный ветер.
— Да, друг мой, — ответил Можжи. — Кажется, проснулся старина Иво, чтобы поплакать в этом году.
По пути к болоту, где жила Болотина, росла большая и старая ива — на берегу реки. Ветки её полоскались в воде. Под этой ивой жил старина Иво — ещё один скроб, спустившийся на землю с горы. Можно сказать, он был отшельником, потому что никогда его не волновали балконы — он просто хотел жить под ивой, не открывая никому дверь. Его ива была плакучей, Плакучим был и сам Иво — обидеть его не составляло труда! И вот уже много лет никто его толком не видел, а только слышал — осенью Иво начинал вспоминать о жизни и заунывно грустить.
