Но глухи были воины к его мольбам: давно они отправились к Халльфре, и в чертогах её уже заняли место князю за широким столом. Пропал Ринук, сын Рована, не вернулся в родную Лисью Падь. Не дождался его юный сын, принявший власть всего в тринадцать зим...
Повзрослев, Мирган, сын Ринука Рыжего, повелел рубить Тёмный лес. Новый князь желал расчистить другую дорогу до Диких гор, чтобы легче было снарядить очередной поход на поиски колдуна. Мирган напомнил своему народу, что Инг укрывает в горах невиданные сокровища, отобранные ещё у последних гадурских князей, и пообещал, что Лисья Падь станет самым богатым княжеством во всём алльдском крае, и каждый бедняк сможет есть из золотого блюда да пить из серебряного кубка. Поверив ему, люди охотно взялись за топоры.
Да только Тёмному лесу пришлось это не по нраву. Едва минуло новолуние, и месяц стал расти в чёрном небе, как на месте срубленных деревьев появились молодые ростки. Каждый день вытягивались они и крепли, пока не заполнили все пустыри. Теперь деревья стояли так часто, что нельзя было ни проехать, ни даже пройти.
Каждого, кто обнажил топор в этом лесу, постигла страшная участь. Деревья окружили людей, которые прорубали дорогу до Диких гор в надежде найти богатства. Кольцо оказалось столь плотным, что выбраться из него было нельзя, и несчастные так и сгинули внутри древесной тюрьмы. Вот тогда-то лисьепадцы и окрестили эти земли Живолесьем и перестали сюда ходить.
Но Мирган пришёл в ярость, решив, что это дело рук Инга. Молодой князь повелел сжечь весь лес. Однако только заполыхали деревья, как поднялся сильный северный ветер и заставил огонь отступить. Пламя двинулось на юг, к Лисьей Пади, и едва не погубило несколько деревень на своём пути. Бросив бороться с лесом, Мирган спустя несколько зим отправился в Дикие горы по старой заросшей тропе, где некогда прошёл и его отец со своим войском. И, как и Ринук, тоже не вернулся.
Но ни один колдун не повелевал Тёмным лесом. Была у него своя воля, и не желал он терпеть безжалостные топоры лисьепадских князей. Так никто и не смог покорить и освоить эти места, прикрывавшие Дикие горы с юго-запада. Лишь Туринар, чёрный словно безлунная ночь, легко шагал сквозь лес, и еле заметная тропа услужливо стелилась под его копытами, тотчас зарастая высокой травой позади.
Настроение Оллида заметно улучшилось: колдун уже здесь чувствовал себя как дома. Он с уважением и осторожностью относился к Тёмному лесу, наводящему страх на простых людей. Оллид никогда не брал больше, чем нужно: ловил столько дичи, сколько мог съесть вдвоём со слугой, ломал лишь отжившие старые ветки для костра, не вытаптывал понапрасну травы, не шумел и не истреблял зверьё ради наживы. И лес позволял ему беспрепятственно идти в любую сторону.
Кругом тихо шуршали опадающие с веток листья: разноцветным ковром устилали они путь. Порой шли дожди, и ковёр этот темнел и оседал, превращаясь в вязкую грязь. В такие дни лес окружал зябкий сырой туман, и Оллид отдавал на время Гиацу свой плащ, чтобы мальчик хоть немного согрелся.
Колдун вновь принялся учить слугу алльдскому языку, и Гиацу, вне себя от радости, забывал даже про терзавший его холод. Казалось: ещё немного, и семанин почти свыкнется с ним. Теперь мальчик то и дело увлечённо расспрашивал господина о том, что и как называется, послушно повторял за Оллидом целые истории на алльдском и интересовался переводом названий — только бы господин не стал вновь хмурым и нелюдимым, каким был после отъезда из Медведянки! Но колдун больше не замыкался в себе, и даже Туринар всё чаще переходил на шаг, давая седокам возможность спокойно насладиться красками осени вокруг. Но Гиацу невидяще глядел на лес и всё задавал и задавал вопросы:
— А что означает название Ерилльского княжества? Это ведь на древнем языке?
— Ты прав, — кивнул колдун. — «Ерилль» — это что-то вроде «золотые песни» или «золотой звон». Но тут речь не про золото. Говорят, в давние времена на рассвете, когда первые золотистые лучи касались земли, из-под неё раздавалось вдруг пение и звуки чудных музыкальных инструментов. Но едва свет солнца сменялся с золотисто-медового на белый, пение смолкало. Люди считали, что это подземный народ встречает так начало нового дня, а потом расходится по своим делам, и потому становится тихо. Но никто этот народ никогда не видел.
— Вот это да! — восхитился Гиацу. — И они до сих пор там поют под землёй?
— Кажется, уже нет. Но я зим триста не бывал в тех краях и наверняка не знаю, — Оллид поглядел туда, где за непроглядным массивом леса распростёрся Ерилль-град, и задумчиво добавил: — Инг говорил, что в названии княжества когда-то было ещё одно слово: поля. И означало это название «песни золотых полей». «Ер» — это песня, а «илль» можно перевести и как «золото», и даже как «мёд». Но слово, означавшее «поля», видно, потерялось за ненадобностью.
Гиацу нахмурился, вспоминая своих единственных друзей на алльдской земле:
— Получается, в названии деревни Илльгирки тоже есть что-то про золото и мёд?
— Ты быстро схватываешь! — похвалил Оллид, и довольная улыбка от уха до уха озарила лицо мальчика. — Всё так. В названии деревни есть слово «илль». Ещё там есть «гир», что значит: «глубокое дно» или «болотное дно». Всё вместе я бы перевёл как «золото на дне болота», иначе говоря, торф, который издревле добывают в этой деревне.
— Непросто... — со вздохом признался Гиацу: придётся учить не только алльдские слова, но ещё и слова этих Древних, чтобы всё понимать. — А Горнское княжество — это тоже что-то на древнем?
— Нет. Горн, или горнило — это кузнечная печь. Когда-то все алльды жили в основном на землях Горна, пока не расселились севернее, основав ещё несколько княжеств. У нас говорят, что все мы вышли из кузнечной печи, закалённые, сильные, и потому алльдский характер подобен стали. «Алль» чаще всего переводится как «белый». Но также это может означать и «серебристый», и даже «стальной». «Алльды» — это «люди из стали». По крайней мере самим алльдам нравится так думать, — усмехнулся колдун. — На самом же деле сталь делают не так давно, и в глубокой древности название нашего народа могло означать что-то другое. Например, «люди с белой земли» — то есть, с земли, засыпанной снегом. Ты волен выбрать то значение, которое тебе по душе, — предложил Оллид.
— Мне нравится «люди с белой земли», — решил Гиацу. — Это похоже на то, как называли алльдов у меня на родине. Шамьхины, то есть белокожие.
— Да, я тоже считаю, что «люди с белой земли» больше подходит, — согласился колдун. — Ведь далеко не все алльды из стали. Есть и такие, которых явно сделали из гнилого полена.
— Из полена? — изумился семанин. — Это ты так шутишь, Оллид-тан?
— Как знать...
Туринар шёл медленно и осторожно, седоки говорили негромко, и потому лес продолжал жить своей жизнью, почти не замечая чужаков. Среди деревьев вдруг мелькнул рыжий всполох. Гиацу сначала решил, что ему показалось, или что ветер поднял осенние листья, но всполох стремительно скрылся в тёмной чаще. Лиса! Тут семанин вспомнил ещё один вопрос, который хотел задать господину:
— А почему Лисья Падь называется лисьей? Там тоже живёт колдунья, которая обращается в лису, и все лисы у неё в подчинении, как медведи — у Мевиды?
— Интересная мысль, — заметил Оллид. — Ну, если такая колдунья там и живёт, то я о ней ничего не знаю. Но в Лисьей Пади в самом деле много лисиц, потому что в княжестве строго-настрого запрещена охота на них.
— Почему? — удивился Гиацу.
— Есть легенда о том, как один князь... его вроде бы звали Агнир, сын Ровангара — отправился на охоту, — начал колдун. — Он долго бродил в поисках добычи, но никто ему не попадался. Наконец, он вышел к просторной поляне, на которой резвились лисята. Князь уже натянул тетиву, но в тот момент откуда ни возьмись выпрыгнула лисица-мать, заслонив детей от стрелы, и обратилась к Агниру человеческим голосом: «Не тронь моих детей, княже, и я клянусь тебе, что княжество твоё простоит вечность, и ни один враг не захватит его и не пробьётся сквозь крепкие стены неприступных градов». Говорят, Агнир опустил лук и пощадил лисят. И запретил отныне охоту на лисиц на своей земле. И с тех пор стоит Лисья Падь, и ни один враг в самом деле не может её одолеть.
— О, вот как... — протянул Гиацу. — Какая красивая история, — и добавил сердито: — И какие теперь подлые в этой Лисьей Пади князья — бьют колдунов копьём в спину!
Оллид ничего не ответил. Лишь поглядел в небо, обрамлённое яркими рыжими кронами, и вздохнул. Затем похлопал Туринара по шее и велел коню бежать быстрее, чтобы показались уже впереди Дикие горы, а Лисья Падь канула в прошлое — хотя бы сейчас. И вновь замелькал лес сплошным неразличимым пятном.
Огненные кроны постепенно редели, и вскоре сквозь них проступили, наконец, заострённые пики величественных гор. Гиацу, впервые разглядев их, онемел от изумления. Он попытался влезть на дерево, чтобы увидеть больше, но высоко забраться у него не вышло, и он расстроенно спрыгнул вниз.
Тогда Оллид выбрал на поляне самый старый дуб, возвышавшийся над лесом, и, положив ладони на потрескавшуюся, заросшую мхом кору, прикрыл глаза. Он ощутил идущие по стволу линии, которые, подобно кровеносным сосудам, пронизывали дерево и достигали каждой ветки. Колдун не собирался приказывать дубу: он лишь попросил его. Но дуб откликнулся на просьбу. Ошарашенный Гиацу смотрел, как огромное старое дерево, скрипя, склоняется к господину, будто желая послушать, что тот скажет. Оллид с улыбкой обернулся к мальчику:
— Иди сюда, — позвал он.
Он обхватил Гиацу левой рукой, а правой вцепился в поредевшую дубовую крону, одновременно шагнув на толстую ветку. Дуб с протяжным стоном медленно распрямился, и холодный ветер с севера тотчас ударил Гиацу по лицу, разметав волосы и унеся вдаль кусок верёвки, которой они были перевязаны. Но мальчик даже не заметил этого. Во все глаза смотрел он на раскинувшееся перед ним жёлто-рыжее море, разбавленное тёмной зеленью елей и сосен. Море бурлило и шевелилось из-за сновавшего по нему ветра. Листья, сорвавшиеся с веток, кружили над кронами, исчезая вдали вместе с испуганными птицами.
А далеко впереди вздымались Атахань-горы, как звала их мама, — неизмеримо огромные, с белыми заострёнными шапками, почти что подпиравшими золотистое вечернее небо. Отсюда они казались крепостью, за которой, должно быть, жили древние великаны. Гиацу никогда не видел ничего подобного и даже рассмеялся от мысли, что именно к ним они и едут. «Мама, мама, — подумал он вдруг с нахлынувшей грустью. — Вряд ли ты даже могла представить, что однажды я окажусь здесь и сам увижу Атахань-горы».
Оллид с упоением вдохнул холодный густой воздух, улавливая в нём и запах преющей листвы, и отсыревшей от дождей земли, и чистой воды из холодных горных озёр. Скоро, уже совсем скоро он будет дома...
Спустя несколько дней лес, наконец, выпустил путников к поросшему невысокими елями подножию Дикой гряды. Здесь Туринар пустился во весь опор, и замелькали перед глазами Гиацу горные лабиринты и побелённые пики, едва отличимые один от другого. Конь бежал весь день без устали, лишь с краткими остановками, и к вечеру вынес своих седоков к необычной горе, носившей название Лосиной. Вершина её была сплюснутой, будто Небесный Лось однажды наступил на неё огромным копытом.
Закатное солнце расстелило по Дикой гряде тонкое золотистое покрывало, похожее на прозрачный шёлк. Свет поднимался всё выше, будто кто-то утягивал покрывало в небо, и вот уже тёплые лучи едва освещали мир. Туринар перешёл на шаг и вскоре без всякой команды встал. Оллид спешился. Он взвалил на себя дорожный мешок, отдав часть вещей Гиацу, и снял с коня седло и перекинутую через шею верёвку.
— Спасибо тебе, Туринар! — поблагодарил колдун, мягко проводя рукой по тёплой лошадиной шее и с любовью разглаживая вороную гриву. — Пришло время отдохнуть! Иди! — повелел Оллид.
И Туринар вдруг рассыпался как печная сажа. Гиацу в изумлении вытаращил глаза, не понимая, что произошло. Но в следующее мгновение мельчайшие частицы, из которых только что состоял верный колдовской конь, стали вновь собираться вместе. Они липли одна к другой так быстро, что казалось невозможным уследить за ними. И вот Туринар вновь предстал перед Гиацу, однако на сей раз он был совсем не похож на коня.
Тьма клубилась у подножия Лосиной горы. Тьма без глаз, ног и пасти. Тьма, которую Гиацу никогда не забудет... Ощутив, как она непонятно чем смотрит на него, мальчик попятился, но, споткнувшись, повалился спиной на камни и выронил из рук шкатулку, где Туринар был запечатлён в былом облике. Холодный пот мгновенно прошиб Гиацу:
— Вард?.. — прошептал он в ужасе.
— Да, — подтвердил Оллид и добавил властно, обращаясь к тому, что только что было конём: — Иди! Ты свободен пока. Я позову, когда придёт время.
Вард отступил и стремительно понёсся к небольшому еловому лесочку, почти сливаясь с подступающими сумерками. Гиацу всё ещё сидел на земле, силясь осознать произошедшее. Все эти дни... Все эти дни он ездил верхом на варде! На существе, которое пожирает души! Так вот почему так удивился Улль... Вот почему он спрашивал господина, как ему удалось приручить... А и правда: как?!
— Я одолел его однажды, — пояснил Оллид, помогая Гиацу встать. — И он стал служить мне, обратившись конём.
— И что, он больше не ест души? — шёпотом спросил мальчик.
— В некотором смысле он теперь питается моей силой, и ему больше нет нужды искать кого-то ещё. Иногда он ест и траву с соломой, как обычный конь. Да ты и сам это видел.
Оллид стал подниматься в гору. Тропа была неровная и каменистая, вдобавок вокруг всё сильнее сгущалась тьма. Гиацу, шедший за господином, то и дело спотыкался. Колдун же шагал так легко и аккуратно, что не задевал ни единого камешка. Это место и впрямь было его домом! Однако семанин не мог перестать думать о Туринаре — коне, который оказался вардом...
— А ты можешь его натравить на тех, кто желает тебе зла? — спросил он, наконец.
— Нет. Варды нападают только если голодны. Туринар не собака, защищающая хозяина. Он принял облик коня и ведёт себя как конь, — Оллид поудобнее перехватил дорожный мешок. — Но за себя он способен постоять, если кто-то, кроме меня, вздумает его увести.
— Такое бывало?
— Да... Многим нравится мой конь. Кто бы не хотел себе такого красавца? — усмехнулся колдун. — Но всё же Туринар скорее пугает воров, нежели серьёзно ранит их. Мне кажется, он относится к людям как к докучливым насекомым.
— О-оо, — протянул Гиацу. — А как тебе удалось приручить его?
Оллид остановился, чтобы немного отдышаться:
— У нас с тобой впереди много времени, — отозвался он. — Как-нибудь я расскажу тебе.
Они взбирались долго. Сумерки, плотным кольцом обступившие путников, плавно перетекли в ночь, и тысячи серебристых огней россыпью покрыли небеса. Тонкий месяц взошёл над миром: он то показывался из-за соседней горы, то вновь ухался за её рваный хребет. Сырая дымка поднималась вверх, следуя по пятам за людьми и погружая в безмолвие всю Дикую гряду. Холодный ветер то и дело разгонял туман, но тот упрямо сгущался вновь.
Гиацу зябко поёжился и обернулся. Ему показалось, будто там, внизу, под этими плотными беловатыми облаками он видит маленькое тёмное пятнышко — варда по имени Туринар.
Повзрослев, Мирган, сын Ринука Рыжего, повелел рубить Тёмный лес. Новый князь желал расчистить другую дорогу до Диких гор, чтобы легче было снарядить очередной поход на поиски колдуна. Мирган напомнил своему народу, что Инг укрывает в горах невиданные сокровища, отобранные ещё у последних гадурских князей, и пообещал, что Лисья Падь станет самым богатым княжеством во всём алльдском крае, и каждый бедняк сможет есть из золотого блюда да пить из серебряного кубка. Поверив ему, люди охотно взялись за топоры.
Да только Тёмному лесу пришлось это не по нраву. Едва минуло новолуние, и месяц стал расти в чёрном небе, как на месте срубленных деревьев появились молодые ростки. Каждый день вытягивались они и крепли, пока не заполнили все пустыри. Теперь деревья стояли так часто, что нельзя было ни проехать, ни даже пройти.
Каждого, кто обнажил топор в этом лесу, постигла страшная участь. Деревья окружили людей, которые прорубали дорогу до Диких гор в надежде найти богатства. Кольцо оказалось столь плотным, что выбраться из него было нельзя, и несчастные так и сгинули внутри древесной тюрьмы. Вот тогда-то лисьепадцы и окрестили эти земли Живолесьем и перестали сюда ходить.
Но Мирган пришёл в ярость, решив, что это дело рук Инга. Молодой князь повелел сжечь весь лес. Однако только заполыхали деревья, как поднялся сильный северный ветер и заставил огонь отступить. Пламя двинулось на юг, к Лисьей Пади, и едва не погубило несколько деревень на своём пути. Бросив бороться с лесом, Мирган спустя несколько зим отправился в Дикие горы по старой заросшей тропе, где некогда прошёл и его отец со своим войском. И, как и Ринук, тоже не вернулся.
Но ни один колдун не повелевал Тёмным лесом. Была у него своя воля, и не желал он терпеть безжалостные топоры лисьепадских князей. Так никто и не смог покорить и освоить эти места, прикрывавшие Дикие горы с юго-запада. Лишь Туринар, чёрный словно безлунная ночь, легко шагал сквозь лес, и еле заметная тропа услужливо стелилась под его копытами, тотчас зарастая высокой травой позади.
Настроение Оллида заметно улучшилось: колдун уже здесь чувствовал себя как дома. Он с уважением и осторожностью относился к Тёмному лесу, наводящему страх на простых людей. Оллид никогда не брал больше, чем нужно: ловил столько дичи, сколько мог съесть вдвоём со слугой, ломал лишь отжившие старые ветки для костра, не вытаптывал понапрасну травы, не шумел и не истреблял зверьё ради наживы. И лес позволял ему беспрепятственно идти в любую сторону.
Кругом тихо шуршали опадающие с веток листья: разноцветным ковром устилали они путь. Порой шли дожди, и ковёр этот темнел и оседал, превращаясь в вязкую грязь. В такие дни лес окружал зябкий сырой туман, и Оллид отдавал на время Гиацу свой плащ, чтобы мальчик хоть немного согрелся.
Колдун вновь принялся учить слугу алльдскому языку, и Гиацу, вне себя от радости, забывал даже про терзавший его холод. Казалось: ещё немного, и семанин почти свыкнется с ним. Теперь мальчик то и дело увлечённо расспрашивал господина о том, что и как называется, послушно повторял за Оллидом целые истории на алльдском и интересовался переводом названий — только бы господин не стал вновь хмурым и нелюдимым, каким был после отъезда из Медведянки! Но колдун больше не замыкался в себе, и даже Туринар всё чаще переходил на шаг, давая седокам возможность спокойно насладиться красками осени вокруг. Но Гиацу невидяще глядел на лес и всё задавал и задавал вопросы:
— А что означает название Ерилльского княжества? Это ведь на древнем языке?
— Ты прав, — кивнул колдун. — «Ерилль» — это что-то вроде «золотые песни» или «золотой звон». Но тут речь не про золото. Говорят, в давние времена на рассвете, когда первые золотистые лучи касались земли, из-под неё раздавалось вдруг пение и звуки чудных музыкальных инструментов. Но едва свет солнца сменялся с золотисто-медового на белый, пение смолкало. Люди считали, что это подземный народ встречает так начало нового дня, а потом расходится по своим делам, и потому становится тихо. Но никто этот народ никогда не видел.
— Вот это да! — восхитился Гиацу. — И они до сих пор там поют под землёй?
— Кажется, уже нет. Но я зим триста не бывал в тех краях и наверняка не знаю, — Оллид поглядел туда, где за непроглядным массивом леса распростёрся Ерилль-град, и задумчиво добавил: — Инг говорил, что в названии княжества когда-то было ещё одно слово: поля. И означало это название «песни золотых полей». «Ер» — это песня, а «илль» можно перевести и как «золото», и даже как «мёд». Но слово, означавшее «поля», видно, потерялось за ненадобностью.
Гиацу нахмурился, вспоминая своих единственных друзей на алльдской земле:
— Получается, в названии деревни Илльгирки тоже есть что-то про золото и мёд?
— Ты быстро схватываешь! — похвалил Оллид, и довольная улыбка от уха до уха озарила лицо мальчика. — Всё так. В названии деревни есть слово «илль». Ещё там есть «гир», что значит: «глубокое дно» или «болотное дно». Всё вместе я бы перевёл как «золото на дне болота», иначе говоря, торф, который издревле добывают в этой деревне.
— Непросто... — со вздохом признался Гиацу: придётся учить не только алльдские слова, но ещё и слова этих Древних, чтобы всё понимать. — А Горнское княжество — это тоже что-то на древнем?
— Нет. Горн, или горнило — это кузнечная печь. Когда-то все алльды жили в основном на землях Горна, пока не расселились севернее, основав ещё несколько княжеств. У нас говорят, что все мы вышли из кузнечной печи, закалённые, сильные, и потому алльдский характер подобен стали. «Алль» чаще всего переводится как «белый». Но также это может означать и «серебристый», и даже «стальной». «Алльды» — это «люди из стали». По крайней мере самим алльдам нравится так думать, — усмехнулся колдун. — На самом же деле сталь делают не так давно, и в глубокой древности название нашего народа могло означать что-то другое. Например, «люди с белой земли» — то есть, с земли, засыпанной снегом. Ты волен выбрать то значение, которое тебе по душе, — предложил Оллид.
— Мне нравится «люди с белой земли», — решил Гиацу. — Это похоже на то, как называли алльдов у меня на родине. Шамьхины, то есть белокожие.
— Да, я тоже считаю, что «люди с белой земли» больше подходит, — согласился колдун. — Ведь далеко не все алльды из стали. Есть и такие, которых явно сделали из гнилого полена.
— Из полена? — изумился семанин. — Это ты так шутишь, Оллид-тан?
— Как знать...
Туринар шёл медленно и осторожно, седоки говорили негромко, и потому лес продолжал жить своей жизнью, почти не замечая чужаков. Среди деревьев вдруг мелькнул рыжий всполох. Гиацу сначала решил, что ему показалось, или что ветер поднял осенние листья, но всполох стремительно скрылся в тёмной чаще. Лиса! Тут семанин вспомнил ещё один вопрос, который хотел задать господину:
— А почему Лисья Падь называется лисьей? Там тоже живёт колдунья, которая обращается в лису, и все лисы у неё в подчинении, как медведи — у Мевиды?
— Интересная мысль, — заметил Оллид. — Ну, если такая колдунья там и живёт, то я о ней ничего не знаю. Но в Лисьей Пади в самом деле много лисиц, потому что в княжестве строго-настрого запрещена охота на них.
— Почему? — удивился Гиацу.
— Есть легенда о том, как один князь... его вроде бы звали Агнир, сын Ровангара — отправился на охоту, — начал колдун. — Он долго бродил в поисках добычи, но никто ему не попадался. Наконец, он вышел к просторной поляне, на которой резвились лисята. Князь уже натянул тетиву, но в тот момент откуда ни возьмись выпрыгнула лисица-мать, заслонив детей от стрелы, и обратилась к Агниру человеческим голосом: «Не тронь моих детей, княже, и я клянусь тебе, что княжество твоё простоит вечность, и ни один враг не захватит его и не пробьётся сквозь крепкие стены неприступных градов». Говорят, Агнир опустил лук и пощадил лисят. И запретил отныне охоту на лисиц на своей земле. И с тех пор стоит Лисья Падь, и ни один враг в самом деле не может её одолеть.
— О, вот как... — протянул Гиацу. — Какая красивая история, — и добавил сердито: — И какие теперь подлые в этой Лисьей Пади князья — бьют колдунов копьём в спину!
Оллид ничего не ответил. Лишь поглядел в небо, обрамлённое яркими рыжими кронами, и вздохнул. Затем похлопал Туринара по шее и велел коню бежать быстрее, чтобы показались уже впереди Дикие горы, а Лисья Падь канула в прошлое — хотя бы сейчас. И вновь замелькал лес сплошным неразличимым пятном.
Огненные кроны постепенно редели, и вскоре сквозь них проступили, наконец, заострённые пики величественных гор. Гиацу, впервые разглядев их, онемел от изумления. Он попытался влезть на дерево, чтобы увидеть больше, но высоко забраться у него не вышло, и он расстроенно спрыгнул вниз.
Тогда Оллид выбрал на поляне самый старый дуб, возвышавшийся над лесом, и, положив ладони на потрескавшуюся, заросшую мхом кору, прикрыл глаза. Он ощутил идущие по стволу линии, которые, подобно кровеносным сосудам, пронизывали дерево и достигали каждой ветки. Колдун не собирался приказывать дубу: он лишь попросил его. Но дуб откликнулся на просьбу. Ошарашенный Гиацу смотрел, как огромное старое дерево, скрипя, склоняется к господину, будто желая послушать, что тот скажет. Оллид с улыбкой обернулся к мальчику:
— Иди сюда, — позвал он.
Он обхватил Гиацу левой рукой, а правой вцепился в поредевшую дубовую крону, одновременно шагнув на толстую ветку. Дуб с протяжным стоном медленно распрямился, и холодный ветер с севера тотчас ударил Гиацу по лицу, разметав волосы и унеся вдаль кусок верёвки, которой они были перевязаны. Но мальчик даже не заметил этого. Во все глаза смотрел он на раскинувшееся перед ним жёлто-рыжее море, разбавленное тёмной зеленью елей и сосен. Море бурлило и шевелилось из-за сновавшего по нему ветра. Листья, сорвавшиеся с веток, кружили над кронами, исчезая вдали вместе с испуганными птицами.
А далеко впереди вздымались Атахань-горы, как звала их мама, — неизмеримо огромные, с белыми заострёнными шапками, почти что подпиравшими золотистое вечернее небо. Отсюда они казались крепостью, за которой, должно быть, жили древние великаны. Гиацу никогда не видел ничего подобного и даже рассмеялся от мысли, что именно к ним они и едут. «Мама, мама, — подумал он вдруг с нахлынувшей грустью. — Вряд ли ты даже могла представить, что однажды я окажусь здесь и сам увижу Атахань-горы».
Оллид с упоением вдохнул холодный густой воздух, улавливая в нём и запах преющей листвы, и отсыревшей от дождей земли, и чистой воды из холодных горных озёр. Скоро, уже совсем скоро он будет дома...
Спустя несколько дней лес, наконец, выпустил путников к поросшему невысокими елями подножию Дикой гряды. Здесь Туринар пустился во весь опор, и замелькали перед глазами Гиацу горные лабиринты и побелённые пики, едва отличимые один от другого. Конь бежал весь день без устали, лишь с краткими остановками, и к вечеру вынес своих седоков к необычной горе, носившей название Лосиной. Вершина её была сплюснутой, будто Небесный Лось однажды наступил на неё огромным копытом.
Закатное солнце расстелило по Дикой гряде тонкое золотистое покрывало, похожее на прозрачный шёлк. Свет поднимался всё выше, будто кто-то утягивал покрывало в небо, и вот уже тёплые лучи едва освещали мир. Туринар перешёл на шаг и вскоре без всякой команды встал. Оллид спешился. Он взвалил на себя дорожный мешок, отдав часть вещей Гиацу, и снял с коня седло и перекинутую через шею верёвку.
— Спасибо тебе, Туринар! — поблагодарил колдун, мягко проводя рукой по тёплой лошадиной шее и с любовью разглаживая вороную гриву. — Пришло время отдохнуть! Иди! — повелел Оллид.
И Туринар вдруг рассыпался как печная сажа. Гиацу в изумлении вытаращил глаза, не понимая, что произошло. Но в следующее мгновение мельчайшие частицы, из которых только что состоял верный колдовской конь, стали вновь собираться вместе. Они липли одна к другой так быстро, что казалось невозможным уследить за ними. И вот Туринар вновь предстал перед Гиацу, однако на сей раз он был совсем не похож на коня.
Тьма клубилась у подножия Лосиной горы. Тьма без глаз, ног и пасти. Тьма, которую Гиацу никогда не забудет... Ощутив, как она непонятно чем смотрит на него, мальчик попятился, но, споткнувшись, повалился спиной на камни и выронил из рук шкатулку, где Туринар был запечатлён в былом облике. Холодный пот мгновенно прошиб Гиацу:
— Вард?.. — прошептал он в ужасе.
— Да, — подтвердил Оллид и добавил властно, обращаясь к тому, что только что было конём: — Иди! Ты свободен пока. Я позову, когда придёт время.
Вард отступил и стремительно понёсся к небольшому еловому лесочку, почти сливаясь с подступающими сумерками. Гиацу всё ещё сидел на земле, силясь осознать произошедшее. Все эти дни... Все эти дни он ездил верхом на варде! На существе, которое пожирает души! Так вот почему так удивился Улль... Вот почему он спрашивал господина, как ему удалось приручить... А и правда: как?!
— Я одолел его однажды, — пояснил Оллид, помогая Гиацу встать. — И он стал служить мне, обратившись конём.
— И что, он больше не ест души? — шёпотом спросил мальчик.
— В некотором смысле он теперь питается моей силой, и ему больше нет нужды искать кого-то ещё. Иногда он ест и траву с соломой, как обычный конь. Да ты и сам это видел.
Оллид стал подниматься в гору. Тропа была неровная и каменистая, вдобавок вокруг всё сильнее сгущалась тьма. Гиацу, шедший за господином, то и дело спотыкался. Колдун же шагал так легко и аккуратно, что не задевал ни единого камешка. Это место и впрямь было его домом! Однако семанин не мог перестать думать о Туринаре — коне, который оказался вардом...
— А ты можешь его натравить на тех, кто желает тебе зла? — спросил он, наконец.
— Нет. Варды нападают только если голодны. Туринар не собака, защищающая хозяина. Он принял облик коня и ведёт себя как конь, — Оллид поудобнее перехватил дорожный мешок. — Но за себя он способен постоять, если кто-то, кроме меня, вздумает его увести.
— Такое бывало?
— Да... Многим нравится мой конь. Кто бы не хотел себе такого красавца? — усмехнулся колдун. — Но всё же Туринар скорее пугает воров, нежели серьёзно ранит их. Мне кажется, он относится к людям как к докучливым насекомым.
— О-оо, — протянул Гиацу. — А как тебе удалось приручить его?
Оллид остановился, чтобы немного отдышаться:
— У нас с тобой впереди много времени, — отозвался он. — Как-нибудь я расскажу тебе.
Они взбирались долго. Сумерки, плотным кольцом обступившие путников, плавно перетекли в ночь, и тысячи серебристых огней россыпью покрыли небеса. Тонкий месяц взошёл над миром: он то показывался из-за соседней горы, то вновь ухался за её рваный хребет. Сырая дымка поднималась вверх, следуя по пятам за людьми и погружая в безмолвие всю Дикую гряду. Холодный ветер то и дело разгонял туман, но тот упрямо сгущался вновь.
Гиацу зябко поёжился и обернулся. Ему показалось, будто там, внизу, под этими плотными беловатыми облаками он видит маленькое тёмное пятнышко — варда по имени Туринар.
