Глава 1. Дочь Винлинга
Серая хмарь висела над Ощрицей. Они покидали её покрытые лужами дворы, и туман полз за ними следом по широкой протоптанной улице. Дорога огибала длинные дома, пристройки и зеленеющие сады и убегала к высоким крепостным воротам, уже открытым вовне. Тут и там толпились зеваки, высыпавшие поглазеть, как отправляется в путь отряд госпожи Мираны, дочери храброго Винлинга. Две дюжины всадников молча ехали сквозь небольшой город. Поднимался над ними густой дым из печей и, косо стремясь вверх, вливался в вереницу сумрачных облаков, плывущих с севера.
Гимри хмуро смотрел в небо, не выпуская из рук поводьев. Его светлые волосы выбились из короткого хвоста и дрожали от ветра. Утро выдалось туманное и не по-летнему зябкое, и грязь чавкала под копытами коня. Много дней шли дожди: дороги размокли, превратившись в кашу, и телега, которую взяли с собой, то и дело вязла и грозила завалиться на бок. Гимри перевёл на неё недовольный взгляд: стоило подождать, пока просохнет земля! Да разве втолкуешь это Миране?
«И так долго ждали! — сердилась она. — Пора уже ехать!»
В путь засобирались сразу, едва с неба сдуло дождевые тучи. И Гимри, никогда никому не молившийся, в ночь перед походом впервые преклонил колени перед Дьяром, богом дорог, и возжёг для него свечу.
Тревожно заплясало пламя. Отразилось оно в глазах бесстрашного воина да озарило рыжим светом маленькое лицо деревянного идола. Казалось, высеченные из ясеня глаза внимательно изучают Гимри, словно бог обдумывает, послать ему свою милость или припасти её для других. Сильный ветер окатил дом холодом и резко дунул из всех щелей. Дрогнуло пламя свечи, и раздался невесть откуда негромкий женский плач.
Гимри поднял голову и вслушался в ночь, но звук шёл не снаружи. Он был так далеко и одновременно так близко... И тогда ворвался ледяной ветер в самое сердце, потому что понял Гимри: то звучит плач по нему самому. Он вновь перевёл взгляд на идола и спросил угрюмо:
«Не одаришь меня своей милостью, значит?»
Дьяр молчал. Стих и ветер снаружи. Ровно теперь горела свеча, и пламя её не скакало больше во все стороны.
«Что ж... — промолвил Гимри, поднимаясь. — Так тому и быть», — и потушив свечу, он отправился спать.
Мрачные тени подползли со всех сторон к его постели и сомкнулись вокруг плотной стеной. А маленький деревянный идол, оставшись один, всё так же задумчиво глядел перед собой — на застывающую свечу. В его ли силах помочь, когда дело касалось дороги до Диких гор?
* * *
В путь двинулись на рассвете. Зеваки, окружившие улицу, мешали лошадям идти, и приходилось прикрикивать, чтобы расступились и дали дорогу. То и дело отряд догоняли громкие шепотки:
— Мирана, дочь Винлинга, и впрямь за колдуном собралась! Смотри-ка: везёт свою больную дочь...
— Думает, колдун поможет? А вдруг это он и наслал на нас хворь?
— Да не доедут они... Девка уже одной ногой в чертогах Халльфры! Вон белая какая... Такую не вылечишь.
— А вдруг получится? И к нам колдуна приведёт, и наши родные поправятся! Я помолюсь Дьяру, чтоб дорога вывела её куда надо!
— Огаре лучше помолись!
— Подарков они мало взяли... Надо было две телеги везти! Проклянёт их колдун! И всё наше княжество в придачу!
— А разве раньше Инг Серебряный не помогал нам? Гарунда всё твердит, будто он лечил наших детей...
— Если б он лечил их, разве ж не вылечил бы Улльгину, дочь Рована?! Но он хотел за это кучу золота! Даже князь не мог заплатить столько. И тогда колдун забрал всё сам! Но княжна-то всё равно умерла... Вот и верь этим колдунам!
— Точно-точно! Говорят, этот Анг Серебряный князя Рована обокрал...
— А не Инг он разве?
— Да этот Унг проклял Рована, а не обокрал! Потому-то князья так мало живут теперь.
— Да он и проклял, и обокрал!
— И гадурских владык ещё поссорил меж собой, а потом скрылся с их золотом в горах...
— Э-эх, не вернётся госпожа, как пить дать. Никто из Диких гор ещё не возвращался!
Гимри нахмурился: и так тревога сжимает сердце, а тут ещё сплетники эти. Он прочистил горло и рявкнул:
— А ну заткнулись все!
Зеваки послушно стихли и склонили головы перед верным воином госпожи Мираны, предводителем её небольшого отряда. Но стоило его гнедому коню отойти немного, отнести седока подальше, как закружился вновь над Ощрицей шёпот, всё громче и громче:
— А князь-то что? Разве ж сам не чает отыскать колдуна да отобрать у него золото Рована?
— Да вон, глянь, прислал Миране своих людей...
— Это каких?
— Да тех, что за Хугаром идут.
— Хугаром? Который по прозвищу Железные кулаки?
— Он!
— Врёшь!
— Да сам гляди, идёт рядом с Мираной!
— Ему, говорят, как-то в битве меч сломали, а он продолжил крушить врагов голыми руками!
— Ишь! Может, и правда, что приглянулась Мирана князю Мьямиру? Такого воеводу ей с собой дал!
— Да ты разве не знаешь? Князь к Миране ещё давным-давно сватов присылал... А она ему отказала и за другого вышла!
— Ну баба! Самому князю отказать! Ох, была б я на её месте...
— А что ж Мьямир сам не поехал?
— Боится небось. Ну как повстречается со старым колдуном, тот зыркнет чёрным глазом, и князь наш сразу к Халльфре отойдёт...
— Да всё одно: помрёт к тридцать третьей зиме...
— Точно-точно. Потому он уже поспешил, наследником обзавёлся — сыну уж какая зима? Восьмая, поди?
— Может, хоть он проживёт подольше?
— Куда там! Прокляты наши князья! И мы с ними прокляты: ведь это колдуны на нас Белую смерть наслали! Как пить дать! И лекарей наших они изводят!
— Зачем же им это?
— Да кто ж их знает? На то они и колдуны...
Затворились ощрицкие ворота, оборвав скучающих сплетников. Потянулась, запетляла впереди просторная тропа, по которой сновал сырой туман. Гимри изо всех сил боролся с желанием обернуться. Говорят ведь: плохая примета — оглядываться в начале пути. Да всё одно! И Гимри бросил прощальный взгляд на дубовый частокол, над которым кое-где торчали трубы печей. Тёплый, вкусный дым стелился над крепостью. Дым, пахнущий домом, дым, напоминающий о том, что жизнь могла бы сложиться иначе, не будь Гимри в те дни так далеко, знай он, что пока его нет, другой предложит Миране стать его женой, и она согласится...
Но вот ощрицкие стены затянуло туманом, и Гимри отвернулся. Он по своей воле отправился в этот поход, но до последнего пытался отговорить от него Мирану: дочь её умирает, и не лучше ли с этим смириться и не губить себя на опасном пути?
«Мирана, выслушай меня, — взмолился Гимри, когда она впервые объявила о своей затее. — Брось это! Ты ведь сама погибнешь! Не найдёшь никого в Диких горах — сдались мы, простые смертные, колдунам? Гиблое это место, Мирана, говорю тебе: гиблое! Останься в Ощрице, проводи свою дочь как следует. Выйдешь потом снова замуж, столько девок ещё нарожаешь, что и не вспомнишь о сегодняшнем горе...»
Не успел Гимри закончить, как горячая рука Мираны звонко ударила его по щеке. Яркая краснота, будто от ожога, тотчас расплылась по бледному лицу воина. Мирана стояла напротив — разъярённая, часто дышащая, и в серых глазах её закипали слёзы, которые она сдерживала изо всех сил. Гимри вздохнул:
«Я не желал обидеть...» — но Мирана нетерпеливо прервала его:
«Во всём княжестве люди гибнут! — её глаза цвета стали остро впились ему в самое сердце: — Много людей, Гимри! Дело не только в моей дочери. Кому ещё под силу излечить всех, кроме колдуна?! Если хочешь помочь мне, так поезжай со мной. И помоги мечом, если придётся! А отговаривать — не смей».
И Гимри поехал.
Белая смерть — так прозвали люди явившуюся в Лисью Падь беду. Те, в чьи двери она стучалась, становились белее покойников и быстро теряли силы. Ни кашля, ни болей — лишь беспробудный липкий сон, будто сама Халльфра баюкала больных на костлявых руках, а затем уводила навечно в свои чертоги. Никто не знал лекарства от Белой смерти, даже любимая всеми знахарка Гарунда, о которой поговаривали, будто она сама — колдунья. Но Гимри считал: будь она колдуньей, помогла бы Миране, в которой души не чаяла, вылечила бы её заболевшую дочку. Однако Гарунда оказалась бессильна.
Самого Гимри не коснулась Белая смерть — да и кто был у него, кроме старой матери? Разве что его верные воины: у Говара на исходе зимы умерла невеста; у Атвира — бабка, ещё в прошлом году; у Тарма — отец. Да и другие в отряде потеряли близких. Как передавалась Белая смерть, никто не знал, но она охватила одну только Лисью Падь, а в другие княжества не пошла. Люди шептали разное: кто-то думал, будто это боги покарали народ, другие уверяли, что старый колдун сидит в горах и мстит роду Рована за нанесённые обиды... Мирана не верила в проклятие богов:
«Боги покинули нас, Гимри, — утверждала она. — Мы не нужны им. Сколько молитв не возноси, а всё без толку... А вот если Инг Серебряный проклял Лисью Падь, так в наших силах хотя бы найти его и умолять снять проклятие. Не его рук дело, так будем молить помочь! Возьмём столько подарков, сколько сможем увезти. Лишь бы согласился! Говорят, Инг всегда жил в Диких горах. Значит, туда нам и дорога».
Гимри искоса поглядывал на неё теперь: рыжие косы Мираны растрепались и взмокли от утреннего тумана, и выбившиеся из них волосы чуть завивались. Лицо её казалось утомлённым, но глаза жёстко и решительно смотрели вперёд. Не свернёт она с выбранного пути, истинная дочь своего отца, которому некогда служил Гимри!
Гнедой по кличке Мар шагал в ногу с лошадью Мираны. Кони были гружёные, и шли не спеша: они несли на себе не только седоков, но и провизию, и даже злато с пушниной — ведь случись что с телегой, какие подарки колдуну вручать, чтоб согласился в Лисью Падь отправиться? Рядом ехала служанка Ллара, качая в перевязи больную дочь госпожи, зим трёх от роду. Девочка была ужасно худа и только и делала, что спала, лишь изредка открывая глаза и насилу съедая пищу. А за служанкой шагал вороной конь Хугара, княжеского воеводы. Недобро поглядывал Хугар кругом — одним здоровым глазом, а одним — косым, и тяжёлые предчувствия теснились в сердце Гимри: говорят ведь, косоглазый — хуже разбойника.
Стоило, стоило отговорить Мирану от поездки к князю! Послал Мьямир с ними теперь своих людей, да можно ли им доверять? Морды у всех как на подбор — разбойничьи. Начнутся беспорядки — пойди удержи этих головорезов в узде. Но разве можно отговорить Мирану от чего-то? Отправилась к князю, спрашивала, не желает ли он сам ехать с ней в Дикие горы да искать там Инга Серебряного? Ведь сколько людей гибнет от поразившей Лисью Падь хвори! А коли хворь — дело рук самого Инга, так тем более стоит с ним помириться... Иначе останешься ты, княже, совсем один в своём княжестве! Если прежде не умрёшь от Белой смерти. Но не желал Мьямир никуда ехать и Миране не советовал. И ни единой золотой монетки не дал ей для подарков колдуну.
Сколько ж зим минуло, как Инг насквозь пронзил копьём сердце Рована? Триста? Четыреста? Обида князей всё ещё велика! И с тех пор у всех потомков князя году на тридцать третьем вдруг само собой встаёт сердце, и из груди начинает сочиться кровь, будто из колотой раны. Ничем не снять это проклятие! Толпы лекарей являлись к княжескому двору, да всё без толку. Здоровы князья, здоровее всех своих дружинников: встают затемно, обливаются ледяной водой, не пьют даже хмельного мёда! А потом ни с того ни с сего всё равно падают замертво. Наследники принимают власть рано, зим в пятнадцать-шестнадцать. Борода ещё не растёт — а уже князь, уже запаляет погребальный костёр по своему отцу, павшему не от вражеского меча и не от старости, а от колдовского проклятия. Может, и правда, что нынешние болезни — колдовских рук дело?
Гимри вновь поглядел в небо, и в голубых глазах отразилась нескончаемая белая пелена, затянувшая мир от края до края. Многих, слишком многих забрала Белая смерть! Вольно гуляла она по лисьепадским землям несколько зим, беспощадно губя народ. Вот и Дарангар, прежний муж Мираны, полёг в неравной схватке с хворью.
Гимри помнил, как ярко-рыжие языки пламени, совсем как распущенные рыжие волосы, заплясали вокруг обескровленного тела могучего воина. Прошёл недолгий срок скорби (да и какая это была скорбь? Разве ж любила госпожа своего мужа? Разве ж можно такого мужа любить?), и Гимри решился. Рода он менее знатного, чем Мирана, дочь Винлинга, но мечом и отвагой заслужил себе прочное место, а верностью наверняка снискал расположение любимой женщины. Не должна она ему отказать!
Ни перед одной битвой не волновался Гимри так, как в тот день, когда явился он к Миране, желая звать её замуж. Она вышла к нему не сразу, и бравый воин в тревоге расхаживал по просторным покоям дома. Его окружали висевшие на стенах шкуры и мечи, которые некогда сжимали в крепких руках отец и прежний муж молодой госпожи. Отчего-то слуги отворили не все ставни — будто начали, да отвлеклись и убежали, и тьма клубилась по углам да под лавками. Взгляд Гимри, вскоре привыкший к полумраку, то и дело натыкался на расписные сундуки и блуждал по их сверкающим причудливым узорам. Какие, однако, богатые сундуки... Что ж, захочет Мирана, Гимри её дом такими до самой крыши заставит: крыса не просочится!
Вдруг порывисто распахнулась дверь, и Мирана быстрыми шагами вышла к гостю. Лицо её, еле видное в тусклом свете, казалось бледнее мёртвого лица Дарангара.
«Беда, Гимри! — воскликнула она. — Инара тоже заболела!»
Нет, не в такой день обсуждают свадьбу...
Мирана не плакала. Ни тогда, ни теперь, когда её дочь уже почти не просыпалась от белого сна. Ллара, служанка госпожи, кормила Инару жидкой кашей да похлёбками из птичьего мяса, но девочка и жижу-то эту глотала с трудом. Как же она поправится, если не ест ничего? И Гимри с грустью качал головой: скорей бы Инара отошла к Халльфре, да не мучилась и мать свою не мучила.
Но ведь и тогда не повернёт домой Мирана, а только сильнее прежнего пожелает отыскать Инга в Диких горах и притащить его к родным ощрицким стенам: мол, умоляем тебя всем народом, помоги нам одолеть Белую смерть! Да только чуяло сердце Гимри: добром этот поход не закончится.
* * *
Тягучие пасмурные дни сменялись непроглядными ночами, когда даже звёзды не глядели с небес. То и дело накрапывал дождь, переходящий в сильный безудержный ливень, и приходилось тогда наскоро ставить лагерь и расправлять навесы, чтобы укрыться от непогоды. Лето выдалось очень сырым: показалось бы солнце, чтобы высушить землю — а то не ровен час, превратится земля в болото. Но днём небо стягивала молочная пелена, сквозь которую лишь смутно угадывался размытый солнечный диск.
Телега, гружённая дорогими подарками, то и дело застревала, и приходилось толкать её, чтобы вызволить из цепких лап грязи. По вечерам дружинники спорили за место у огня, да и тот уже еле разводился из сырых дров. А когда пламя всё же занималось, то едкий дым окружал лагерь, заставляя людей кашлять и тереть слезящиеся глаза.
Ллара вдруг стала кашлять и в отсутствие дыма. Мирана часто бросала на неё обеспокоенный взгляд и забирала дочь себе, желая разгрузить служанку. Но кашель той лишь разрастался. Вскоре закашляли и дружинники, и отовсюду теперь раздавался сухой, царапающий горло лай. Тогда огневолосая госпожа набрала в лесу целебных листьев виритеи, что растёт лишь на светлых берёзовых полянах, прибавила к ним измельчённых артимовых корешков, которые возила с собой, и приготовила лекарственный отвар на весь отряд.
