В пути пришлось менять уставшего коня и даже отбиваться от волков. Первая стычка закончилась ничем, лишь новый скакун с испугу чуть не ринулся в чащу. А на второй раз Дарангар по прозвищу Могучий порубил на куски сразу троих волков, подобравшихся слишком близко, и голодная стая испуганно отступила.
«Кыш! — крикнул он им вдогонку. — Не до вас нынче».
На рассвете на взмыленном хрипящем коне Дарангар подъехал к дверям дома. Он ловко выпрыгнул из седла, будто и не провёл в нём всю ночь, не сражался с сугробами и волками, и спросил у встречавших слуг:
«Ну?»
«Родила, господин! Девочку!»
«Де... — повторил он, осёкшись. — В смысле — девочку?»
Слуги растерянно переглянулись.
«Я же сказал, что девка мне не нужна...» — зло пробормотал хозяин и, резко развернувшись, зашагал прочь со двора.
До самого вечера никто не знал, где он. Сомневались — говорить ли Миране, что он вообще приехал. Решили не тревожить госпожу: вдруг настроение её мужа переменится, и он обрадуется и дочке.
Дарангар явился в сумерках, сильно пьяный. Привыкший к попойкам, шёл он твёрдо, хоть и не совсем по прямой. Но поступь его была столь тяжела, будто из камня мастерили ему сапоги. Дарангар направился сразу в покои к жене. Отворив дверь, бросил хмурый взгляд на Мирану и подошёл к колыбели, которую заказал у лучшего мастера по дереву во всей Лисьей Пади. На невысоких бортах красовались искусно вырезанные лисы — почитаемые звери княжества. За ними прятался маленький, ещё такой сморщенный и красный ребёнок, который, устав от плача, наконец, задремал. Несколько мгновений смотрел Дарангар на дочь, затем поднял потемневший взгляд на жену:
«Я просил сына, — произнёс он хрипло. — А это что?»
Сердце Мираны упало, но ответа от неё никто не ждал: Дарангар, не добавив ни слова, вышел вон из покоев. Да с тех пор туда и не заходил.
Но даже в тот вечер не заплакала Мирана. Кое-как привстала она с постели и опустила босые ступни на студёные доски. Зима ощущалась везде: сквозила по полу, стучала в закрытые ставни и забрасывала целые комья снега прямо на крышу. Пальцы ног быстро озябли, но Мирана будто не замечала: всё сидела и глядела на дверь, за которой скрылся муж, а вокруг тихо плавал хмель, принесённый им с собой невесть откуда. Но вот и этот запах выдуло сквозняками, и тогда Мирана оттолкнулась от постели и с трудом поднялась.
Роды выдались тяжёлыми и долгими, и невыносимая слабость заставляла пошатываться. Но до колыбели оставалось всего несколько шагов. Раз шаг, два, три, — и Мирана неуклюже ухватилась за деревянные борта, качнув маленькую кроватку. Инара лежала в ней такая крохотная, беззащитная и прозрачная: казалось — тронь пальцем и проткнёшь насквозь. Сына он просил... Свинья поганая! Будь у Мираны хоть немного сил, треснула бы она мужа по голове кувшином с водой, стоявшим у её постели. Но сил не было даже, чтобы разозлиться как следует.
Наклонившись, она вынула дочь из колыбели и осторожно прижала к груди, ощущая, как еле-еле бьётся маленькое сердечко, которое совсем недавно билось внутри неё самой. Мирана обернулась, всматриваясь в полутьму покоев. Говорят, сама Огара, хранительница очага и семей, незримо сидит на постели рожениц и помогает им во всём. Да только Миранину постель она, похоже, обошла стороной. И всё же женщина с отчаянием воскликнула:
«Милостивая Огара! Да как же допустила ты, что отец так равнодушен к собственному дитя?!»
Но молчала Огара. Лишь ветер и снег стучали в закрытые ставни, да трепетало слабое пламя свечей.
Пройдёт зима, за ней — ещё одна и ещё, но никакое время не заставит Дарангара полюбить свою дочь. Он будто и не замечал её вовсе. Лишь злился, едва раздавался в доме детский плач. Инара плакала едва слышно, словно сама боялась, что кто-то её заметит, и всё же Дарангара это сердило:
«Успокой свою дочь», — всякий раз просил он жену, будто ребёнок не имел к нему отношения.
Но успокоить Инару было сложно. Девочка болела так часто, что Мирана всерьёз опасалась: придёт день, и явится за дочерью Халльфра, и ничем не откупишься от её требовательных рук. И оттого прижимала Инару к себе всё сильнее и крепче, словно пыталась защитить её от всего мира и от самой смерти. Да возможно ли это?
Так она и стояла с ней теперь: мать с никому не нужным ребёнком, а рядом — изувеченная служанка, ничего не смыслившая в замужней жизни. Мирана давно уже не брала на работу красивых молодых девиц, да помогло ли это? Дарангар попросту умер прежде, чем успел обзавестись сыновьями от других женщин. Их вокруг всегда хватало, но, кажется, ни одна так и не родила. Мирана уж стала думать, что это у мужа не всё хорошо, пока однажды князь Мьямир не навестил её в Ощрице, будто бы в поисках Дарангара, и не обронил невзначай:
«Мирана, тут... ходят слухи, что муж твой хочет взять себе другую жену».
Мирана бросила на гостя испытующий взгляд. Дарангар служил в личной дружине князя, и кому как не Мьямиру знать о его намерениях — даже больше, чем жене? Что это: предостережение? Или князь намеренно сеет смуту, надеясь разругать их? Возможно ли, что он по-прежнему лелеет надежду приблизить к себе женщину, которая отказала ему?
«Лгут, — с вызовом отозвалась Мирана и добавила с невесёлой усмешкой: — Дарангар и с одной женой управиться не может, куда ему две?»
«Так говорят, — развёл руками Мьямир. — Я слышал, что она ещё и... беременна. И подумал: неловко выйдет, если Дарангар приведёт её в дом».
Это было уже слишком! Мирана едва не задохнулась от возмущения, и горячая ярость окатила её волной: привести другую бабу в дом её отца? В её дом?! Выродок! Сам свой дом так и не построил, по чужим шатается, да ещё и баб брюхатых за собой таскает!
Мьямир глянул на её покрасневшее лицо и усмехнулся в золотистые усы: какая же красивая женщина, даже в ярости. Особенно — в ярости! И взял её за руку, заверив:
«Мирана, хоть я и ценю Дарангара за воинские заслуги, но не допущу, чтобы он оскорблял дом Винлинга. Обратись ко мне, если потребуется».
Мирана нахмурилась, пытаясь высвободить руку из горячих княжеских ладоней:
«И что ты хочешь за это?»
Мьямир отпустил её, качая головой:
«А что я могу хотеть? Княгиней ты быть не пожелала. Что же мне остаётся? Мечтать о твоём обществе хоть иногда... Но у тебя всё время болеет дочь. Я даже не смею приглашать тебя в Лисий Град на свои шумные обеды и... тихие ужины. Ты ведь не поедешь ни с мужем, ни... без него?»
«Не поеду», — холодно согласилась Мирана.
«Жаль», — вздохнул князь, вставая.
Сколько раз он уже думал, не убрать ли с пути Дарангара да не увести ли эту женщину силой? Но как хотелось Мьямиру, чтобы она явилась по доброй воле, сама желая принадлежать ему!
Мирана не давала ему покоя с самого первого дня, как он увидел её. Едва минула князю шестнадцатая зима, он уже просил Винлинга выдать свою единственную дочку за него. Но тот ответил, что надобно с ней посоветоваться. «Сколько свободы у девки! — удивился тогда Мьямир. — Неужто отец против её воли даже с князем родниться не станет?». И ведь не стал же! Мьямира это сильно задело, но виду он не подал и принялся ждать.
Вскоре сам Илльтор, ерилльский князь, лишившись в битве меча, выхватил у кого-то топор и проломил бравому Винлингу голову. Павших воинов одним большим костром отправляли к Халльфре прямо с поля боя, но верная дружина привезла своего предводителя домой и под Ощрицей запалила по нему погребальное пламя до самых небес. Ни слезинки не проронила Мирана, дочь Винлинга, глядя, как навсегда исчезает в огне её любимый отец. Но от Мьямира не укрылось, что руки её при этом дрожали и отчаянно комкали платье. Решил князь: вот подходящее время! И вскоре выслал к Миране сватов с богатыми подарками: а ну как теперь, лишившись надёжной опоры, она взглянет на князя иначе?
Но Мирана попросту отослала сватов назад! Мьямир был в бешенстве: ну что за своевольная девка?! Он ей оказывает такую честь, а она!.. А она вдруг явилась к нему лично, чем изрядно его удивила и озадачила. И прямо с порога, не дав Мьямиру и слова вставить, начала:
«Княже, я знаю: ты, верно, зол и обижен. Но я пришла объясниться с тобой».
Мьямир молча указал ей на широкую резную скамью и сам сел рядом, стараясь сохранить невозмутимое лицо. Мирана вздохнула, собираясь с мыслями. Взгляд её был до того ясен и решителен, что у князя заныло сердце: похоже, никак не уговорить ему Мирану, дочь Винлинга. Никак...
Она печально улыбнулась ему:
«Княже, ты всем хорош: красив, силён, умён и богат. И мне без сомнения очень лестно, что ты уже дважды сватался ко мне. Но я точно знаю, что не ты — моя судьба, — она горячо приложила ладони к груди. — Вот здесь чувствую, что не по этому пути идти мне! Пойми меня, милый Мьямир, и не сердись, прошу! Посмейся надо мной, коли хочешь! Ведь все говорят, какая я глупая. Всё мне кажется, будто я должна сделать что-то великое в жизни... Но отчего-то я уверена, что если буду с тобой, то сделать этого не смогу».
Мьямир закрыл глаза: значит, всё-таки «нет». И на что он только надеялся, когда услышал, что Мирана явилась к его двору? Верно, решил, что она передумала. Он вздохнул и вновь посмотрел на неё: ответный взгляд её был до того прямой и искренний, что казалось невозможным сомневаться в сказанных словах. Подумать только: отказывает самому князю, потому что... Мьямир прочистил горло:
«Ты полагаешь, будто став княгиней, не сможешь совершить ничего великого? Но ведь у тебя будет столько возможностей и средств! Ты сама заметила: я силён, богат...»
Мирана покачала головой:
«Не в средствах дело, княже... Прости меня».
Мьямир поднялся и, заложив руки за спину, подошёл к распахнутым во двор ставням. Прямо под окном росла молодая яблоня, и ветер легонько шуршал в её тёмно-зелёных листьях, подсвеченных солнцем. Это деревце подарили ещё отцу, Гарануру, и обещали, что будет давать оно удивительно вкусные плоды. Мьямир давно ждал, когда же это случится. Представлял, как станет рвать яблоки, протянув руку прямо из покоев... Но то ли яблоне света мало в княжеском дворе, то ли ветра сюда задувают слишком сильные: не плодоносит она уже который год. И что ты будешь с ней делать?..
Князь обернулся и, кое-как натянув на лицо улыбку, промолвил:
«Что ж... Не стану тебя неволить, Мирана, дочь Винлинга».
И смотрел, как она встаёт и просто уходит.
Как же хотелось Мьямиру изрубить кого-нибудь на куски в тот момент! Но ведь он сам отпустил её... Сам. И всё равно молодой князь не желал мириться с отказом Мираны. «Ничего, однажды она поймёт, что только рядом со мной может заниматься своими великими делами. И тогда она явится ко мне и будет просить оказать ей милость. И я уж, так и быть, окажу», — решил он.
Но, в конце концов, Мьямиру пришлось уступить напору собственной матери, которая твердила, что он должен как можно скорее жениться и обзавестись наследником. «Нельзя ждать более!» — в отчаянии взывала княгиня-мать. Именно это наказал ей покойный муж: проследить, чтобы у сына родились дети, да не позднее девятнадцатой зимы. Иначе кто займёт княжеское место, когда Мьямиру исполнится тридцать три, и Халльфра заберёт его в свои чертоги? Мьямир и сам понимал это. И всё же, всё же...
Хотелось ему съязвить нынче: ну что ж, Мирана, совершила ты своё великое рядом с Дарангаром? Да глядел он в эти ясные серые очи и не мог вымолвить ни единого обидного слова. Лучше всего было не видеть её вовсе, не встречаться ни намеренно, ни случайно. Но от чего же сердце вечно пропускало удар-другой при воспоминании о Миране, дочери Винлинга, о её усыпанной веснушками и почти прозрачной коже, пышных огненных волосах да глазах цвета стали? Какой же болван этот Дарангар...
Сколько зим минуло с тех пор, как Мирана отказала князю, а сердце его всё успокоиться не может! Да если она только скажет, Мьямир лично придушит Дарангара. И свою княгиню куда-нибудь отошлёт. Но молчала Мирана. Молчала... Не вышло пошатнуть её даже тем, что Дарангар будто завёл детей на стороне.
«И всё же помни, — добавил Мьямир, уже в дверях разглядывая носки своих сапогов, — если что будет нужно — лишь попроси».
И вот, когда её муж, наконец, умер, она в самом деле попросила. Да только совсем не того, на что надеялся князь. Видно, решила Мирана, что вот оно, то великое, ради чего она родилась: отправиться на поиски колдуна да привести его в Лисью Падь. Как ни пытался Мьямир отговорить её, не послушалась упрямая дочь Винлинга. Заладила: мол, чувствует, что надо ехать, и всё тут. И тогда он дал ей с собой дюжину крепких воинов, и слышались теперь за деревьями на краю леса их голоса. Дружинники собирали лагерь и готовились вновь двинуться в дорогу: кто-то всё ещё кашлял, кто-то — негромко пел, а кто-то — хмуро молчал.
Мирана задумчиво провела рукой по тонкой берёзовой ветке, и ожерелье из капель воды обрушилось вниз, словно и не было никогда. Как призрачно всё в этом мире!
— Живее! — командовал Гимри, запрягая коня.
Мирана прижала к груди спящую дочь, чьё сердце еле-еле билось — совсем как тот зимний вечер, когда она только родилась, и повернулась к Лларе:
— Хватит нам виритеи! Идём.
Дожди прекратились. Солнце теперь всё чаще выглядывало из-за облаков, а порой раздвигало их так сильно, что им оставалось лишь робко ютиться по краешку неба. Земля подсохла и кое-где начала трескаться. Невыносимо громко стрекотали из высокой травы кузнечики, но стоило лошадям приблизиться, как они стихали и с беспокойством прыгали прочь. Казалось воздух густеет и шевелится, раскаляясь всё пуще, а до реки ещё идти и идти.
Гимри плохо знал эти места: слишком далеки они от Лисьей Пади. Минули времена, когда князья с охотой наведывались сюда в поисках Инга Серебряного, и теперь дорога сильно поросла бурьяном. А ведь, говорят, когда-то здесь проходил большак — настолько широкий, что три телеги могли спокойно разъехаться, не поцарапав друг другу бока. Тропа вилась через весь алльдский край — от Риванского моря и до Гадурского княжества на севере, и люди нарекли её «от Риваны до Гадура». Но ныне древний град стоял разрушенный, и путь к нему обезлюдел и стих. И прозвали дорогу «от Риваны до Лисы» — ведь обрывалась она в Лисьей Пади, и лишь узкая неприметная тропка вела дальше — к глухим деревням.
Да живы ли ещё те деревни? В прошлом все они принадлежали Гадур-граду. После его гибели пытались справиться сами, но не сумели. Многих пугало Живолесье, протянувшееся от Лисьей Пади до Дикой гряды, и люди покидали родные места, переселяясь в соседние княжества. Кто остался — терпели набеги грабителей, жадных до проклятого золота, но Гимри не слышал, чтобы кому-то удалось отыскать его... А потом тропою разбойников пошли и потомки Рована.
Предводитель провёл рукой по взмокшим от жары волосам. Ехали уже почти три седмицы, а до сих пор ни единого дома. Слева вдали тянулось Живолесье. По ночам в нём поднимался ужасающий ветер, и разносился по округе громкий скрип деревьев. Порой казалось, будто они и впрямь ходят, как в старых легендах, и никому из воинов не хотелось поворачивать под темень их крон. Последняя речка осталась далеко позади — да и та на речку едва походила. Так, крошечный ручеёк, в который даже ладони целиком не опустишь. А жара сегодня стояла совсем нестерпимая, и вода в мехах быстро кончалась.
«Кыш! — крикнул он им вдогонку. — Не до вас нынче».
На рассвете на взмыленном хрипящем коне Дарангар подъехал к дверям дома. Он ловко выпрыгнул из седла, будто и не провёл в нём всю ночь, не сражался с сугробами и волками, и спросил у встречавших слуг:
«Ну?»
«Родила, господин! Девочку!»
«Де... — повторил он, осёкшись. — В смысле — девочку?»
Слуги растерянно переглянулись.
«Я же сказал, что девка мне не нужна...» — зло пробормотал хозяин и, резко развернувшись, зашагал прочь со двора.
До самого вечера никто не знал, где он. Сомневались — говорить ли Миране, что он вообще приехал. Решили не тревожить госпожу: вдруг настроение её мужа переменится, и он обрадуется и дочке.
Дарангар явился в сумерках, сильно пьяный. Привыкший к попойкам, шёл он твёрдо, хоть и не совсем по прямой. Но поступь его была столь тяжела, будто из камня мастерили ему сапоги. Дарангар направился сразу в покои к жене. Отворив дверь, бросил хмурый взгляд на Мирану и подошёл к колыбели, которую заказал у лучшего мастера по дереву во всей Лисьей Пади. На невысоких бортах красовались искусно вырезанные лисы — почитаемые звери княжества. За ними прятался маленький, ещё такой сморщенный и красный ребёнок, который, устав от плача, наконец, задремал. Несколько мгновений смотрел Дарангар на дочь, затем поднял потемневший взгляд на жену:
«Я просил сына, — произнёс он хрипло. — А это что?»
Сердце Мираны упало, но ответа от неё никто не ждал: Дарангар, не добавив ни слова, вышел вон из покоев. Да с тех пор туда и не заходил.
Но даже в тот вечер не заплакала Мирана. Кое-как привстала она с постели и опустила босые ступни на студёные доски. Зима ощущалась везде: сквозила по полу, стучала в закрытые ставни и забрасывала целые комья снега прямо на крышу. Пальцы ног быстро озябли, но Мирана будто не замечала: всё сидела и глядела на дверь, за которой скрылся муж, а вокруг тихо плавал хмель, принесённый им с собой невесть откуда. Но вот и этот запах выдуло сквозняками, и тогда Мирана оттолкнулась от постели и с трудом поднялась.
Роды выдались тяжёлыми и долгими, и невыносимая слабость заставляла пошатываться. Но до колыбели оставалось всего несколько шагов. Раз шаг, два, три, — и Мирана неуклюже ухватилась за деревянные борта, качнув маленькую кроватку. Инара лежала в ней такая крохотная, беззащитная и прозрачная: казалось — тронь пальцем и проткнёшь насквозь. Сына он просил... Свинья поганая! Будь у Мираны хоть немного сил, треснула бы она мужа по голове кувшином с водой, стоявшим у её постели. Но сил не было даже, чтобы разозлиться как следует.
Наклонившись, она вынула дочь из колыбели и осторожно прижала к груди, ощущая, как еле-еле бьётся маленькое сердечко, которое совсем недавно билось внутри неё самой. Мирана обернулась, всматриваясь в полутьму покоев. Говорят, сама Огара, хранительница очага и семей, незримо сидит на постели рожениц и помогает им во всём. Да только Миранину постель она, похоже, обошла стороной. И всё же женщина с отчаянием воскликнула:
«Милостивая Огара! Да как же допустила ты, что отец так равнодушен к собственному дитя?!»
Но молчала Огара. Лишь ветер и снег стучали в закрытые ставни, да трепетало слабое пламя свечей.
Пройдёт зима, за ней — ещё одна и ещё, но никакое время не заставит Дарангара полюбить свою дочь. Он будто и не замечал её вовсе. Лишь злился, едва раздавался в доме детский плач. Инара плакала едва слышно, словно сама боялась, что кто-то её заметит, и всё же Дарангара это сердило:
«Успокой свою дочь», — всякий раз просил он жену, будто ребёнок не имел к нему отношения.
Но успокоить Инару было сложно. Девочка болела так часто, что Мирана всерьёз опасалась: придёт день, и явится за дочерью Халльфра, и ничем не откупишься от её требовательных рук. И оттого прижимала Инару к себе всё сильнее и крепче, словно пыталась защитить её от всего мира и от самой смерти. Да возможно ли это?
Так она и стояла с ней теперь: мать с никому не нужным ребёнком, а рядом — изувеченная служанка, ничего не смыслившая в замужней жизни. Мирана давно уже не брала на работу красивых молодых девиц, да помогло ли это? Дарангар попросту умер прежде, чем успел обзавестись сыновьями от других женщин. Их вокруг всегда хватало, но, кажется, ни одна так и не родила. Мирана уж стала думать, что это у мужа не всё хорошо, пока однажды князь Мьямир не навестил её в Ощрице, будто бы в поисках Дарангара, и не обронил невзначай:
«Мирана, тут... ходят слухи, что муж твой хочет взять себе другую жену».
Мирана бросила на гостя испытующий взгляд. Дарангар служил в личной дружине князя, и кому как не Мьямиру знать о его намерениях — даже больше, чем жене? Что это: предостережение? Или князь намеренно сеет смуту, надеясь разругать их? Возможно ли, что он по-прежнему лелеет надежду приблизить к себе женщину, которая отказала ему?
«Лгут, — с вызовом отозвалась Мирана и добавила с невесёлой усмешкой: — Дарангар и с одной женой управиться не может, куда ему две?»
«Так говорят, — развёл руками Мьямир. — Я слышал, что она ещё и... беременна. И подумал: неловко выйдет, если Дарангар приведёт её в дом».
Это было уже слишком! Мирана едва не задохнулась от возмущения, и горячая ярость окатила её волной: привести другую бабу в дом её отца? В её дом?! Выродок! Сам свой дом так и не построил, по чужим шатается, да ещё и баб брюхатых за собой таскает!
Мьямир глянул на её покрасневшее лицо и усмехнулся в золотистые усы: какая же красивая женщина, даже в ярости. Особенно — в ярости! И взял её за руку, заверив:
«Мирана, хоть я и ценю Дарангара за воинские заслуги, но не допущу, чтобы он оскорблял дом Винлинга. Обратись ко мне, если потребуется».
Мирана нахмурилась, пытаясь высвободить руку из горячих княжеских ладоней:
«И что ты хочешь за это?»
Мьямир отпустил её, качая головой:
«А что я могу хотеть? Княгиней ты быть не пожелала. Что же мне остаётся? Мечтать о твоём обществе хоть иногда... Но у тебя всё время болеет дочь. Я даже не смею приглашать тебя в Лисий Град на свои шумные обеды и... тихие ужины. Ты ведь не поедешь ни с мужем, ни... без него?»
«Не поеду», — холодно согласилась Мирана.
«Жаль», — вздохнул князь, вставая.
Сколько раз он уже думал, не убрать ли с пути Дарангара да не увести ли эту женщину силой? Но как хотелось Мьямиру, чтобы она явилась по доброй воле, сама желая принадлежать ему!
Мирана не давала ему покоя с самого первого дня, как он увидел её. Едва минула князю шестнадцатая зима, он уже просил Винлинга выдать свою единственную дочку за него. Но тот ответил, что надобно с ней посоветоваться. «Сколько свободы у девки! — удивился тогда Мьямир. — Неужто отец против её воли даже с князем родниться не станет?». И ведь не стал же! Мьямира это сильно задело, но виду он не подал и принялся ждать.
Вскоре сам Илльтор, ерилльский князь, лишившись в битве меча, выхватил у кого-то топор и проломил бравому Винлингу голову. Павших воинов одним большим костром отправляли к Халльфре прямо с поля боя, но верная дружина привезла своего предводителя домой и под Ощрицей запалила по нему погребальное пламя до самых небес. Ни слезинки не проронила Мирана, дочь Винлинга, глядя, как навсегда исчезает в огне её любимый отец. Но от Мьямира не укрылось, что руки её при этом дрожали и отчаянно комкали платье. Решил князь: вот подходящее время! И вскоре выслал к Миране сватов с богатыми подарками: а ну как теперь, лишившись надёжной опоры, она взглянет на князя иначе?
Но Мирана попросту отослала сватов назад! Мьямир был в бешенстве: ну что за своевольная девка?! Он ей оказывает такую честь, а она!.. А она вдруг явилась к нему лично, чем изрядно его удивила и озадачила. И прямо с порога, не дав Мьямиру и слова вставить, начала:
«Княже, я знаю: ты, верно, зол и обижен. Но я пришла объясниться с тобой».
Мьямир молча указал ей на широкую резную скамью и сам сел рядом, стараясь сохранить невозмутимое лицо. Мирана вздохнула, собираясь с мыслями. Взгляд её был до того ясен и решителен, что у князя заныло сердце: похоже, никак не уговорить ему Мирану, дочь Винлинга. Никак...
Она печально улыбнулась ему:
«Княже, ты всем хорош: красив, силён, умён и богат. И мне без сомнения очень лестно, что ты уже дважды сватался ко мне. Но я точно знаю, что не ты — моя судьба, — она горячо приложила ладони к груди. — Вот здесь чувствую, что не по этому пути идти мне! Пойми меня, милый Мьямир, и не сердись, прошу! Посмейся надо мной, коли хочешь! Ведь все говорят, какая я глупая. Всё мне кажется, будто я должна сделать что-то великое в жизни... Но отчего-то я уверена, что если буду с тобой, то сделать этого не смогу».
Мьямир закрыл глаза: значит, всё-таки «нет». И на что он только надеялся, когда услышал, что Мирана явилась к его двору? Верно, решил, что она передумала. Он вздохнул и вновь посмотрел на неё: ответный взгляд её был до того прямой и искренний, что казалось невозможным сомневаться в сказанных словах. Подумать только: отказывает самому князю, потому что... Мьямир прочистил горло:
«Ты полагаешь, будто став княгиней, не сможешь совершить ничего великого? Но ведь у тебя будет столько возможностей и средств! Ты сама заметила: я силён, богат...»
Мирана покачала головой:
«Не в средствах дело, княже... Прости меня».
Мьямир поднялся и, заложив руки за спину, подошёл к распахнутым во двор ставням. Прямо под окном росла молодая яблоня, и ветер легонько шуршал в её тёмно-зелёных листьях, подсвеченных солнцем. Это деревце подарили ещё отцу, Гарануру, и обещали, что будет давать оно удивительно вкусные плоды. Мьямир давно ждал, когда же это случится. Представлял, как станет рвать яблоки, протянув руку прямо из покоев... Но то ли яблоне света мало в княжеском дворе, то ли ветра сюда задувают слишком сильные: не плодоносит она уже который год. И что ты будешь с ней делать?..
Князь обернулся и, кое-как натянув на лицо улыбку, промолвил:
«Что ж... Не стану тебя неволить, Мирана, дочь Винлинга».
И смотрел, как она встаёт и просто уходит.
Как же хотелось Мьямиру изрубить кого-нибудь на куски в тот момент! Но ведь он сам отпустил её... Сам. И всё равно молодой князь не желал мириться с отказом Мираны. «Ничего, однажды она поймёт, что только рядом со мной может заниматься своими великими делами. И тогда она явится ко мне и будет просить оказать ей милость. И я уж, так и быть, окажу», — решил он.
Но, в конце концов, Мьямиру пришлось уступить напору собственной матери, которая твердила, что он должен как можно скорее жениться и обзавестись наследником. «Нельзя ждать более!» — в отчаянии взывала княгиня-мать. Именно это наказал ей покойный муж: проследить, чтобы у сына родились дети, да не позднее девятнадцатой зимы. Иначе кто займёт княжеское место, когда Мьямиру исполнится тридцать три, и Халльфра заберёт его в свои чертоги? Мьямир и сам понимал это. И всё же, всё же...
Хотелось ему съязвить нынче: ну что ж, Мирана, совершила ты своё великое рядом с Дарангаром? Да глядел он в эти ясные серые очи и не мог вымолвить ни единого обидного слова. Лучше всего было не видеть её вовсе, не встречаться ни намеренно, ни случайно. Но от чего же сердце вечно пропускало удар-другой при воспоминании о Миране, дочери Винлинга, о её усыпанной веснушками и почти прозрачной коже, пышных огненных волосах да глазах цвета стали? Какой же болван этот Дарангар...
Сколько зим минуло с тех пор, как Мирана отказала князю, а сердце его всё успокоиться не может! Да если она только скажет, Мьямир лично придушит Дарангара. И свою княгиню куда-нибудь отошлёт. Но молчала Мирана. Молчала... Не вышло пошатнуть её даже тем, что Дарангар будто завёл детей на стороне.
«И всё же помни, — добавил Мьямир, уже в дверях разглядывая носки своих сапогов, — если что будет нужно — лишь попроси».
И вот, когда её муж, наконец, умер, она в самом деле попросила. Да только совсем не того, на что надеялся князь. Видно, решила Мирана, что вот оно, то великое, ради чего она родилась: отправиться на поиски колдуна да привести его в Лисью Падь. Как ни пытался Мьямир отговорить её, не послушалась упрямая дочь Винлинга. Заладила: мол, чувствует, что надо ехать, и всё тут. И тогда он дал ей с собой дюжину крепких воинов, и слышались теперь за деревьями на краю леса их голоса. Дружинники собирали лагерь и готовились вновь двинуться в дорогу: кто-то всё ещё кашлял, кто-то — негромко пел, а кто-то — хмуро молчал.
Мирана задумчиво провела рукой по тонкой берёзовой ветке, и ожерелье из капель воды обрушилось вниз, словно и не было никогда. Как призрачно всё в этом мире!
— Живее! — командовал Гимри, запрягая коня.
Мирана прижала к груди спящую дочь, чьё сердце еле-еле билось — совсем как тот зимний вечер, когда она только родилась, и повернулась к Лларе:
— Хватит нам виритеи! Идём.
Глава 2. Вязкий лес
Дожди прекратились. Солнце теперь всё чаще выглядывало из-за облаков, а порой раздвигало их так сильно, что им оставалось лишь робко ютиться по краешку неба. Земля подсохла и кое-где начала трескаться. Невыносимо громко стрекотали из высокой травы кузнечики, но стоило лошадям приблизиться, как они стихали и с беспокойством прыгали прочь. Казалось воздух густеет и шевелится, раскаляясь всё пуще, а до реки ещё идти и идти.
Гимри плохо знал эти места: слишком далеки они от Лисьей Пади. Минули времена, когда князья с охотой наведывались сюда в поисках Инга Серебряного, и теперь дорога сильно поросла бурьяном. А ведь, говорят, когда-то здесь проходил большак — настолько широкий, что три телеги могли спокойно разъехаться, не поцарапав друг другу бока. Тропа вилась через весь алльдский край — от Риванского моря и до Гадурского княжества на севере, и люди нарекли её «от Риваны до Гадура». Но ныне древний град стоял разрушенный, и путь к нему обезлюдел и стих. И прозвали дорогу «от Риваны до Лисы» — ведь обрывалась она в Лисьей Пади, и лишь узкая неприметная тропка вела дальше — к глухим деревням.
Да живы ли ещё те деревни? В прошлом все они принадлежали Гадур-граду. После его гибели пытались справиться сами, но не сумели. Многих пугало Живолесье, протянувшееся от Лисьей Пади до Дикой гряды, и люди покидали родные места, переселяясь в соседние княжества. Кто остался — терпели набеги грабителей, жадных до проклятого золота, но Гимри не слышал, чтобы кому-то удалось отыскать его... А потом тропою разбойников пошли и потомки Рована.
Предводитель провёл рукой по взмокшим от жары волосам. Ехали уже почти три седмицы, а до сих пор ни единого дома. Слева вдали тянулось Живолесье. По ночам в нём поднимался ужасающий ветер, и разносился по округе громкий скрип деревьев. Порой казалось, будто они и впрямь ходят, как в старых легендах, и никому из воинов не хотелось поворачивать под темень их крон. Последняя речка осталась далеко позади — да и та на речку едва походила. Так, крошечный ручеёк, в который даже ладони целиком не опустишь. А жара сегодня стояла совсем нестерпимая, и вода в мехах быстро кончалась.
