Инг всегда стоял перед выбором: куда успеть сначала? Во что вмешаться? Да и везде ли нужно вмешиваться?
Но она так ему нравилась — эта маленькая княжеская дочка. Инг часто навещал её, приезжая в Лисью Падь по делам. Бывало, он сажал её к себе на плечи, и Улльгина смеялась, хватаясь ручками за его серебристые седины, и шёпотом спрашивала: «Дедушка, а на дерево меня посадить можешь?». И Инг подходил к самому большому дубу и уговаривал его опустить тяжёлые ветви. Колдун хватался за них, и дерево распрямлялось. Улльгина с визгом вцеплялась Ингу в шею, и они взлетали над княжеским садом высоко-высоко — туда, откуда можно было разглядеть всю Лисью Падь, землю Рована, и обступившие её дремучие леса, утопленные в золотом закатном сиянии...
Когда-то на том же дубе Инг поднимал и маленького Рована, такого же веснушчатого, как и его дочь теперь. И Рован, переполненный чувствами, гордо и громко кричал с вершины: «Я стану великим правителем! Я буду самым лучшим! Обо мне сложат легенды!». Нынче он вырос — тридцать три зимы уже Ровану, и сошли весёлые веснушки с потемневшего от забот лица князя. С северо-запада то и дело грозит ему мечом Ерилль-град, а на юге распростёрлись такие лакомые горнские земли — ведь это к их пристаням прибывают корабли с заморскими товарами и рабами... Как же хочет Рован владеть этими землями, как уговаривает он Инга помочь ему захватить их!.. Но никогда не вступят колдуны в битву. Никогда. Иначе это погубит их самих.
Инг поглядел в низкое тёмное небо, и тесно вдруг стало ему в собственном старом теле. Захотелось расправить руки, будто крылья, и пуститься парить наравне с птицами... Но невыносимая тяжесть раздумий тянула колдуна вниз. Не только из-за Улльгины болело его сердце, не только её голос вынуждал его ехать. Она лишь по-детски настойчиво звала Инга, но истинной причиной тревог колдуна был её отец. Что же сделает теперь с Рованом тайна, открытая ему? Как искалечит она и без того охваченное войной сердце князя? Инг повернулся к Оллиду, и поднявшийся ветер подхватил его распущенные седые волосы и взметнул над плечами:
«Я должен сказать тебе кое-что, мой друг. Когда я был у Рована в последний раз, он задал мне один вопрос...»
Печаль переполняла серебристо-серые глаза Инга:
«Он спросил, правда ли, что убивший колдуна сам станет колдуном?»
Взмыл ветер над Дикими горами, сбрасывая снег с крутых побелевших склонов, и нестерпимо холодно стало в груди Оллида. Стужа разлилась по его телу, и тень набежала на лицо. В миг постарело оно на много-много зим, словно истинный возраст Оллида вдруг догнал его и навалился разом.
«Откуда ему это известно?» — спросил он хрипло.
«Говорит: гадурские вороны нашептали».
Оллид потрясённо застыл.
«А вороны откуда знают?»
«А вороны, видно, побывали у Фёнвара, — с грустью промолвил Инг. — Этого я не предусмотрел. Иссякает моя мудрость и подходит к концу моё время!»
Он замолчал, и стих ветер. В тяжёлую тишину погрузилась Лосиная гора — тишину, которую не нарушало больше ничто, кроме лёгкого шороха падавших снежинок, покрывавших плечи и головы двух колдунов. Но Оллид не замечал ни снега, ни его холода. Рован всё знает. Рован всё знает... Что же теперь делать?
«Какая помощь тебе нужна?» — спросил Оллид.
«Пойдём со мной к Ровану».
«Ты хочешь, чтобы я... помог тебе забрать его жизнь?»
«Если придётся забирать жизнь, я сделаю это сам, — Инг решительно встал, стряхивая с себя снег. — Это я совершил ту роковую ошибку, вернув Фёнвара из чертогов Халльфры, богини смерти. Не сделай я этого, он не узнал бы ничего и не поведал бы другим. Так что я и должен платить».
«Тогда что ты хочешь от меня?»
«Ты — мои вторые глаза и вторые руки, — старый колдун положил ему ладонь на плечо. — Я чувствую, что в этот раз могу не справиться один. Что-то подведёт меня».
«Почему бы не покончить с Рованом тихо? — спросил Оллид с отчаянием. — Пока он не напал первым. И пока... не передал кому-то ещё нашу тайну? В конце концов, можно заманить его в ловушку».
«Оллид, Оллид... — Инг покачал головой, устремляя взгляд в мутное небо. — Я и так уже забрал жизнь одного своего друга. Тогда мне казалось, что другого выхода просто нет. Но помнишь ли ты, как мучил меня дух Фёнвара? Я не желал бы такого снова! Уж лучше умереть самому. И потом, Оллид, не каждый, кто знает нашу тайну, станет предателем. Я хочу убедиться в том, что Рован вправду задумал пойти против меня, а потом уже действовать».
Оллид резко стряхнул с плеча ладонь Инга и встал, оказавшись с ним вровень:
«Чтобы убедиться, тебе придётся умереть, ты понимаешь это?»
«Потому я и прошу тебя пойти со мной, — упрямо отозвался старик. — Ты редко бываешь на людях. Никто не помнит, что ты тоже колдун. Так что всё внимание будет приковано ко мне. Ты знаешь, мой друг, что колдуна убить не так-то легко. Но ведь я уже слышу звон кубков из чертогов Халльфры, а значит, и простой удар может стать последним. И тогда тебе придётся остановить Рована вместо меня. Колдовская сила не для людей: она разрушит князя и уничтожит Лисью Падь. Он не сможет властвовать над этой силой».
«Но почему бы тебе не остаться тут, со мной?.. Ты могучий колдун, тебе не составит труда отгородить Дикую гряду от всего мира, чтобы ни один смертный никогда не проник за завесу! Зачем тебе опять куда-то идти?! Тем более — теперь, когда тайна наша известна!»
«Я не стану ни от кого прятаться, — отрезал Инг. — Рован зовёт меня, и я пойду. Я хочу выяснить всё наверняка».
Оллид отвернулся, не желая смотреть в эти ясные глаза. Тусклое, тревожное утро поднималось над Дикими горами — последнее утро, когда они с Ингом спокойно сидели здесь. Последнее...
Снег всё падал и падал. Хрусь, хрусь, хрусь — подошёл Оллид к краю выступа, и ветер легонько ухватился за его неброский старый плащ, подбитый мехом... Колдун глянул вниз: неровный каменистый склон сбегал к подножию, заросшему густой еловой порослью. По склону тянулась тропинка из еле заметных следов: уже почти засыпанные — Инга, и глубокие, свежие — его, Оллида. Он закрыл глаза и вдохнул морозный воздух — такой острый, что об него можно порезаться. Такой острый... Как сама смерть.
Как же он любил Инга — этого упрямого старика с серебряными глазами! Как сильно привязался к нему с тех самых пор, как встретил его в Диких горах, будучи ещё совсем юнцом, бежавшим от своего прошлого... Инг надёжно укрыл его здесь. Но сам старик никогда ни от кого не прятался. Он смело выходил к людям, судил о поступках князей и вмешивался в разгоравшиеся в распри, если успевал. Инг не страшился смерти, но и не искал её. Однако теперь словно сам ветер проходил сквозь старого колдуна, и тонкая слепящая дымка, подобно савану, окутывала его тело. Он собирался на верную гибель, и Оллид видел это так же ясно, как и снег вокруг, блестевший невыносимо больно. Инг уже становился частью этого снега — с серебристыми сединами, закутанный в белый с серебряными узорами плащ — он недвижимо стоял на краю Лосиной горы, и лишь волосы и длинная борода слегка шевелились от ветра.
«Что изменилось? — спросил Оллид. — Неужто только то, что Рован знает нашу тайну?»
«Моё время на исходе, — тихо промолвил Инг. — Я чувствую это. Не от руки Рована, так от чьей-то другой, но я скоро паду. И лучше, если ты будешь рядом и не дашь моей силе утечь к тому, кто не справится с ней. Иначе ведь и войско Фёнвара окажется свободно от моих оков».
Оллид молчал. Череда сумрачных облаков вдруг разошлась, и солнечный луч упал прямо к его ногам, заставив снег блестеть ещё ярче. Колдун поднял голову, но солнце уже скрылось, и вновь налетел ветер, закружив в студёном воздухе крупные пушистые снежинки. Сердце Оллида сжалось — но не от холода и не от страха. А от огромного одиночества, подступавшего к нему со всех сторон. Одиночества, которому никогда не будет конца. Теперь вот и Инг покидает его... Оллид повернулся к старому другу и кивнул, наконец:
«Хорошо. Я иду с тобой».
И заплёл свои чёрные волосы в три косы, а три — в одну, как учила мать, чтобы дороги под его ногами всегда сами сплетались в одну — единственно верную. А Инг достал из-за пазухи какую-то вещь:
«Мой подарок», — промолвил он, улыбаясь.
Оллид взял в руки плотный свёрток, с удивлением отмечая исходящее от него тепло, и развернул.
«Это плащ, — добавил старый колдун. — Плащ, который никогда не порвётся. Который укроет тебя не только от дождя и холода, но и от чужих глаз — если наденешь его изумрудной стороной. А захочешь показаться на люди, просто выверни его наоборот — рубиновым подкладом наружу, и все увидят богатого господина, которому стоит уступить дорогу и слову которого негоже перечить».
«Ты будто уже прощаешься со мной», — с тоскою заметил Оллид.
«Как знать...»
Оллид сжал подаренный плащ.
«А что делать с воронами, которые разболтали всё Ровану?»
«Я уже о них позаботился, — лицо Инга посуровело. — Отныне они больше никогда не покинут пределов Гадур-града».
«Ты и воронов запер?» — поразился Оллид, и старый колдун развёл руками:
«А что с ними ещё делать? Сама Халльфра, властвующая над смертью, отказалась принять их в свои чертоги. Языки бы им вырвать... Да я уже не успею».
Инг наклонился и стряхнул снег с отсыревших поленьев, подготовленных для костра. Занёс над ними раскрытую ладонь, и дрова вдруг вспыхнули. Ярко, горячо заплясало кроваво-рыжее пламя, и потянулся к небу густой едкий дым. Оллид, уже готовый отправиться в путь, с изумлением поднял брови, и Инг рассмеялся:
«Утка, — пояснил он, указывая на утреннюю добычу друга, уже примёрзшую к камню. — Её смерть не должна быть напрасной. Нам надо поесть».
Дорога до Лисьепадского княжества заняла много дней, хотя кони быстро несли своих седоков, а небольшие сугробы, которые уже успела насыпать зима, разлетались в сторону от тропы, сметаемые огромной незримой метлой перед лошадиными копытами. Но чем ближе колдуны становились к Лисьей Пади, тем сильнее перехватывало Оллиду грудь тревожным предчувствием.
Но что он мог сделать? Он прекрасно понимал нежелание Инга забирать чью-то жизнь, неважно, врага или друга. Ведь это не пустые слова. Убивая, колдун буквально забирает все непрожитые человеком годы и его силу. Но человек состоит не только из силы, а ещё из слабостей, стремлений, страданий и страхов, и чем больше их, тем тяжелее окажется ноша этой жизни. А ведь назад её уже не воротишь.
В мире и без того много боли, чтобы ещё присваивать себе чужую. Инг без устали вмешивается во всё, что может: мирит правителей, раздаёт мудрые советы, лечит больных. Но и он не всесилен. Старый колдун дорого заплатил за то, что пытался остановить очередную войну — между людьми и хёггами, воинственными великанами севера. Обезглавив предводителя хёггов, Фёнвара, Инг мучился так, словно сам потерял голову. Всё, что принадлежало его теперь уже мёртвому другу — вся чёрная ненависть, все страхи, помыслы и необузданные желания, выросшие из страхов, — всё отныне легло на плечи убившего.
Жизнь Фёнвара оказалась неподъёмной даже для Инга. Его стали мучить кошмары и пугающие видения. Ни с того, ни с сего он впадал в ярость и принимался повторять, будто должен уничтожить кого-то, пока не уничтожили его. Чужая одержимость сходила с колдуна, будто волна, но и возвращалась так же быстро. По этой ли причине, или от сильной скорби по убитому другу, но Инг нашёл способ вернуть хёгга к подобию жизни.
День и ночь молил он Халльфру отпустить Фёнвара из своих чертогов на землю, забрав в обмен сколько угодно его собственных зим. И откликнулась владычица смерти:
«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный, — предупредила она. — Ведь Фёнвар уже вкусил мёда с моих столов».
Но старый колдун согласился платить: что ему несколько сотен зим? Однако не ведал он всего замысла Халльфры.
По её велению Инг соткал из своего колдовства источник, наполненный чистейшим жидким серебром и мудростью тысяч зим, проведённых на земле, и поместил в этот источник отрубленную голову Фёнвара. Инг надеялся лишь пробудить сознание своего друга и освободиться, наконец, от бесконечных страхов, владевших великаном. Но колдовство старика оказалось неотделимо от его могущества и знаний, и оно подарило Фёнвару куда больше, чем просто жизнь.
Окружённый столь невероятной силой, мёртвый хёгг открыл глаза, но лишь сплошная ненависть застилала их. Он лежал на самом дне и впитывал всё, что знал Инг Серебряный, всё, чего тот боялся и о чём умалчивал. И открылось Фёнвару, что убивший колдуна сам станет колдуном. Крикнул тогда хёгг своим приспешникам, чтобы подняли его на поверхность, и принялся ждать.
Халльфра не вернула Фёнвару тело, и он не мог больше действовать. Не могли и его воины: Инг окружил хёггов мощной преградой, заперев в их собственных землях на крайнем севере. Лишь звери да птицы пересекали колдовскую завесу, чтобы стать пищей для поверженных великанов. Но еды не хватало на всех, и хёгги оказались обречены на медленное вымирание. Зима за зимой смотрел Фёнвар, как гибнут от голода его соратники, и ненависть ещё сильнее разгоралась в нём. Инг Серебряный должен был умереть!
Фёнвар ждал. И однажды дождался. Появились в небесах надо льдами чёрные птицы — вороны Гадур-града. И велел им Фёнвар искать приближённых Инга, чтобы поведать им тайну старого колдуна и сподвигнуть на убийство: рухнули бы тогда чары, сковавшие север, и освободились бы великаны. Полетели вороны прочь и отыскали они Рована, сына Гвара, и расковыряли ему душу страшными словами. И позвал Рован Инга к своему двору...
«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный». Дорого. Дорого...
Дорога кончалась. Неотвратимо рос частокол Лисьей Крепости, в которой жил князь Рован со своей семьёй. Вот кони поднесли колдунов к самым воротам, уже приветливо открытым в ожидании важных гостей.
«Господин Инг! — подлетели тут же княжеские слуги. — Как хорошо, что ты приехал! Маленькая княжна уже не приходит в себя. Мы боялись, что ты не успеешь!»
Инг легко соскочил со своего серого коня, будто седины были притворством. Но Оллид знал, что возраст всё равно берёт своё. Колдуны живут невиданно долго по меркам простых людей, но они не бессмертны. Сколько времени провёл в мире Инг Серебряный? Когда Оллид повстречался с ним, старику уже миновала тысяча зим. А, может, и все две? Наверное, он мог даже видеть, как боги сотворяют землю. Инг нежно похлопал своего скакуна по шее и прошептал ему слова прощания. Оллид тоже спешился. Его вороной конь по кличке Туринар недовольно мотнул головой, отстраняясь от княжеского слуги.
«Не нужно, — вмешался Оллид. — Мой конь не подпускает никого, кроме меня, и не ест в чужих конюшнях».
«Как скажешь, господин. Но куда же тогда его деть?»
«Пойдёт со мной».
Слуги недовольно переглянулись: такого приказа не было.
«И конь Инга — тоже, — добавил Оллид, выхватывая поводья. — Подождут нас у княжеских чертогов. Мы торопимся».
«У нас вы можете задержаться надолго, господа, — не унимался слуга. — Не лучше ли отвести лошадей в укрытие, чтобы они отдохнули и набрались сил?»
Оллид зло усмехнулся: задержаться надолго? Ну, конечно... И он оправил плащ, подаренный Ингом, стряхнув с рубиновой стороны едва заметные пылинки. Слуги разом притихли и склонили головы:
«Как пожелаешь, господин. А как тебя звать?»
Но она так ему нравилась — эта маленькая княжеская дочка. Инг часто навещал её, приезжая в Лисью Падь по делам. Бывало, он сажал её к себе на плечи, и Улльгина смеялась, хватаясь ручками за его серебристые седины, и шёпотом спрашивала: «Дедушка, а на дерево меня посадить можешь?». И Инг подходил к самому большому дубу и уговаривал его опустить тяжёлые ветви. Колдун хватался за них, и дерево распрямлялось. Улльгина с визгом вцеплялась Ингу в шею, и они взлетали над княжеским садом высоко-высоко — туда, откуда можно было разглядеть всю Лисью Падь, землю Рована, и обступившие её дремучие леса, утопленные в золотом закатном сиянии...
Когда-то на том же дубе Инг поднимал и маленького Рована, такого же веснушчатого, как и его дочь теперь. И Рован, переполненный чувствами, гордо и громко кричал с вершины: «Я стану великим правителем! Я буду самым лучшим! Обо мне сложат легенды!». Нынче он вырос — тридцать три зимы уже Ровану, и сошли весёлые веснушки с потемневшего от забот лица князя. С северо-запада то и дело грозит ему мечом Ерилль-град, а на юге распростёрлись такие лакомые горнские земли — ведь это к их пристаням прибывают корабли с заморскими товарами и рабами... Как же хочет Рован владеть этими землями, как уговаривает он Инга помочь ему захватить их!.. Но никогда не вступят колдуны в битву. Никогда. Иначе это погубит их самих.
Инг поглядел в низкое тёмное небо, и тесно вдруг стало ему в собственном старом теле. Захотелось расправить руки, будто крылья, и пуститься парить наравне с птицами... Но невыносимая тяжесть раздумий тянула колдуна вниз. Не только из-за Улльгины болело его сердце, не только её голос вынуждал его ехать. Она лишь по-детски настойчиво звала Инга, но истинной причиной тревог колдуна был её отец. Что же сделает теперь с Рованом тайна, открытая ему? Как искалечит она и без того охваченное войной сердце князя? Инг повернулся к Оллиду, и поднявшийся ветер подхватил его распущенные седые волосы и взметнул над плечами:
«Я должен сказать тебе кое-что, мой друг. Когда я был у Рована в последний раз, он задал мне один вопрос...»
Печаль переполняла серебристо-серые глаза Инга:
«Он спросил, правда ли, что убивший колдуна сам станет колдуном?»
Взмыл ветер над Дикими горами, сбрасывая снег с крутых побелевших склонов, и нестерпимо холодно стало в груди Оллида. Стужа разлилась по его телу, и тень набежала на лицо. В миг постарело оно на много-много зим, словно истинный возраст Оллида вдруг догнал его и навалился разом.
«Откуда ему это известно?» — спросил он хрипло.
«Говорит: гадурские вороны нашептали».
Оллид потрясённо застыл.
«А вороны откуда знают?»
«А вороны, видно, побывали у Фёнвара, — с грустью промолвил Инг. — Этого я не предусмотрел. Иссякает моя мудрость и подходит к концу моё время!»
Он замолчал, и стих ветер. В тяжёлую тишину погрузилась Лосиная гора — тишину, которую не нарушало больше ничто, кроме лёгкого шороха падавших снежинок, покрывавших плечи и головы двух колдунов. Но Оллид не замечал ни снега, ни его холода. Рован всё знает. Рован всё знает... Что же теперь делать?
«Какая помощь тебе нужна?» — спросил Оллид.
«Пойдём со мной к Ровану».
«Ты хочешь, чтобы я... помог тебе забрать его жизнь?»
«Если придётся забирать жизнь, я сделаю это сам, — Инг решительно встал, стряхивая с себя снег. — Это я совершил ту роковую ошибку, вернув Фёнвара из чертогов Халльфры, богини смерти. Не сделай я этого, он не узнал бы ничего и не поведал бы другим. Так что я и должен платить».
«Тогда что ты хочешь от меня?»
«Ты — мои вторые глаза и вторые руки, — старый колдун положил ему ладонь на плечо. — Я чувствую, что в этот раз могу не справиться один. Что-то подведёт меня».
«Почему бы не покончить с Рованом тихо? — спросил Оллид с отчаянием. — Пока он не напал первым. И пока... не передал кому-то ещё нашу тайну? В конце концов, можно заманить его в ловушку».
«Оллид, Оллид... — Инг покачал головой, устремляя взгляд в мутное небо. — Я и так уже забрал жизнь одного своего друга. Тогда мне казалось, что другого выхода просто нет. Но помнишь ли ты, как мучил меня дух Фёнвара? Я не желал бы такого снова! Уж лучше умереть самому. И потом, Оллид, не каждый, кто знает нашу тайну, станет предателем. Я хочу убедиться в том, что Рован вправду задумал пойти против меня, а потом уже действовать».
Оллид резко стряхнул с плеча ладонь Инга и встал, оказавшись с ним вровень:
«Чтобы убедиться, тебе придётся умереть, ты понимаешь это?»
«Потому я и прошу тебя пойти со мной, — упрямо отозвался старик. — Ты редко бываешь на людях. Никто не помнит, что ты тоже колдун. Так что всё внимание будет приковано ко мне. Ты знаешь, мой друг, что колдуна убить не так-то легко. Но ведь я уже слышу звон кубков из чертогов Халльфры, а значит, и простой удар может стать последним. И тогда тебе придётся остановить Рована вместо меня. Колдовская сила не для людей: она разрушит князя и уничтожит Лисью Падь. Он не сможет властвовать над этой силой».
«Но почему бы тебе не остаться тут, со мной?.. Ты могучий колдун, тебе не составит труда отгородить Дикую гряду от всего мира, чтобы ни один смертный никогда не проник за завесу! Зачем тебе опять куда-то идти?! Тем более — теперь, когда тайна наша известна!»
«Я не стану ни от кого прятаться, — отрезал Инг. — Рован зовёт меня, и я пойду. Я хочу выяснить всё наверняка».
Оллид отвернулся, не желая смотреть в эти ясные глаза. Тусклое, тревожное утро поднималось над Дикими горами — последнее утро, когда они с Ингом спокойно сидели здесь. Последнее...
Снег всё падал и падал. Хрусь, хрусь, хрусь — подошёл Оллид к краю выступа, и ветер легонько ухватился за его неброский старый плащ, подбитый мехом... Колдун глянул вниз: неровный каменистый склон сбегал к подножию, заросшему густой еловой порослью. По склону тянулась тропинка из еле заметных следов: уже почти засыпанные — Инга, и глубокие, свежие — его, Оллида. Он закрыл глаза и вдохнул морозный воздух — такой острый, что об него можно порезаться. Такой острый... Как сама смерть.
Как же он любил Инга — этого упрямого старика с серебряными глазами! Как сильно привязался к нему с тех самых пор, как встретил его в Диких горах, будучи ещё совсем юнцом, бежавшим от своего прошлого... Инг надёжно укрыл его здесь. Но сам старик никогда ни от кого не прятался. Он смело выходил к людям, судил о поступках князей и вмешивался в разгоравшиеся в распри, если успевал. Инг не страшился смерти, но и не искал её. Однако теперь словно сам ветер проходил сквозь старого колдуна, и тонкая слепящая дымка, подобно савану, окутывала его тело. Он собирался на верную гибель, и Оллид видел это так же ясно, как и снег вокруг, блестевший невыносимо больно. Инг уже становился частью этого снега — с серебристыми сединами, закутанный в белый с серебряными узорами плащ — он недвижимо стоял на краю Лосиной горы, и лишь волосы и длинная борода слегка шевелились от ветра.
«Что изменилось? — спросил Оллид. — Неужто только то, что Рован знает нашу тайну?»
«Моё время на исходе, — тихо промолвил Инг. — Я чувствую это. Не от руки Рована, так от чьей-то другой, но я скоро паду. И лучше, если ты будешь рядом и не дашь моей силе утечь к тому, кто не справится с ней. Иначе ведь и войско Фёнвара окажется свободно от моих оков».
Оллид молчал. Череда сумрачных облаков вдруг разошлась, и солнечный луч упал прямо к его ногам, заставив снег блестеть ещё ярче. Колдун поднял голову, но солнце уже скрылось, и вновь налетел ветер, закружив в студёном воздухе крупные пушистые снежинки. Сердце Оллида сжалось — но не от холода и не от страха. А от огромного одиночества, подступавшего к нему со всех сторон. Одиночества, которому никогда не будет конца. Теперь вот и Инг покидает его... Оллид повернулся к старому другу и кивнул, наконец:
«Хорошо. Я иду с тобой».
И заплёл свои чёрные волосы в три косы, а три — в одну, как учила мать, чтобы дороги под его ногами всегда сами сплетались в одну — единственно верную. А Инг достал из-за пазухи какую-то вещь:
«Мой подарок», — промолвил он, улыбаясь.
Оллид взял в руки плотный свёрток, с удивлением отмечая исходящее от него тепло, и развернул.
«Это плащ, — добавил старый колдун. — Плащ, который никогда не порвётся. Который укроет тебя не только от дождя и холода, но и от чужих глаз — если наденешь его изумрудной стороной. А захочешь показаться на люди, просто выверни его наоборот — рубиновым подкладом наружу, и все увидят богатого господина, которому стоит уступить дорогу и слову которого негоже перечить».
«Ты будто уже прощаешься со мной», — с тоскою заметил Оллид.
«Как знать...»
Оллид сжал подаренный плащ.
«А что делать с воронами, которые разболтали всё Ровану?»
«Я уже о них позаботился, — лицо Инга посуровело. — Отныне они больше никогда не покинут пределов Гадур-града».
«Ты и воронов запер?» — поразился Оллид, и старый колдун развёл руками:
«А что с ними ещё делать? Сама Халльфра, властвующая над смертью, отказалась принять их в свои чертоги. Языки бы им вырвать... Да я уже не успею».
Инг наклонился и стряхнул снег с отсыревших поленьев, подготовленных для костра. Занёс над ними раскрытую ладонь, и дрова вдруг вспыхнули. Ярко, горячо заплясало кроваво-рыжее пламя, и потянулся к небу густой едкий дым. Оллид, уже готовый отправиться в путь, с изумлением поднял брови, и Инг рассмеялся:
«Утка, — пояснил он, указывая на утреннюю добычу друга, уже примёрзшую к камню. — Её смерть не должна быть напрасной. Нам надо поесть».
***
Дорога до Лисьепадского княжества заняла много дней, хотя кони быстро несли своих седоков, а небольшие сугробы, которые уже успела насыпать зима, разлетались в сторону от тропы, сметаемые огромной незримой метлой перед лошадиными копытами. Но чем ближе колдуны становились к Лисьей Пади, тем сильнее перехватывало Оллиду грудь тревожным предчувствием.
Но что он мог сделать? Он прекрасно понимал нежелание Инга забирать чью-то жизнь, неважно, врага или друга. Ведь это не пустые слова. Убивая, колдун буквально забирает все непрожитые человеком годы и его силу. Но человек состоит не только из силы, а ещё из слабостей, стремлений, страданий и страхов, и чем больше их, тем тяжелее окажется ноша этой жизни. А ведь назад её уже не воротишь.
В мире и без того много боли, чтобы ещё присваивать себе чужую. Инг без устали вмешивается во всё, что может: мирит правителей, раздаёт мудрые советы, лечит больных. Но и он не всесилен. Старый колдун дорого заплатил за то, что пытался остановить очередную войну — между людьми и хёггами, воинственными великанами севера. Обезглавив предводителя хёггов, Фёнвара, Инг мучился так, словно сам потерял голову. Всё, что принадлежало его теперь уже мёртвому другу — вся чёрная ненависть, все страхи, помыслы и необузданные желания, выросшие из страхов, — всё отныне легло на плечи убившего.
Жизнь Фёнвара оказалась неподъёмной даже для Инга. Его стали мучить кошмары и пугающие видения. Ни с того, ни с сего он впадал в ярость и принимался повторять, будто должен уничтожить кого-то, пока не уничтожили его. Чужая одержимость сходила с колдуна, будто волна, но и возвращалась так же быстро. По этой ли причине, или от сильной скорби по убитому другу, но Инг нашёл способ вернуть хёгга к подобию жизни.
День и ночь молил он Халльфру отпустить Фёнвара из своих чертогов на землю, забрав в обмен сколько угодно его собственных зим. И откликнулась владычица смерти:
«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный, — предупредила она. — Ведь Фёнвар уже вкусил мёда с моих столов».
Но старый колдун согласился платить: что ему несколько сотен зим? Однако не ведал он всего замысла Халльфры.
По её велению Инг соткал из своего колдовства источник, наполненный чистейшим жидким серебром и мудростью тысяч зим, проведённых на земле, и поместил в этот источник отрубленную голову Фёнвара. Инг надеялся лишь пробудить сознание своего друга и освободиться, наконец, от бесконечных страхов, владевших великаном. Но колдовство старика оказалось неотделимо от его могущества и знаний, и оно подарило Фёнвару куда больше, чем просто жизнь.
Окружённый столь невероятной силой, мёртвый хёгг открыл глаза, но лишь сплошная ненависть застилала их. Он лежал на самом дне и впитывал всё, что знал Инг Серебряный, всё, чего тот боялся и о чём умалчивал. И открылось Фёнвару, что убивший колдуна сам станет колдуном. Крикнул тогда хёгг своим приспешникам, чтобы подняли его на поверхность, и принялся ждать.
Халльфра не вернула Фёнвару тело, и он не мог больше действовать. Не могли и его воины: Инг окружил хёггов мощной преградой, заперев в их собственных землях на крайнем севере. Лишь звери да птицы пересекали колдовскую завесу, чтобы стать пищей для поверженных великанов. Но еды не хватало на всех, и хёгги оказались обречены на медленное вымирание. Зима за зимой смотрел Фёнвар, как гибнут от голода его соратники, и ненависть ещё сильнее разгоралась в нём. Инг Серебряный должен был умереть!
Фёнвар ждал. И однажды дождался. Появились в небесах надо льдами чёрные птицы — вороны Гадур-града. И велел им Фёнвар искать приближённых Инга, чтобы поведать им тайну старого колдуна и сподвигнуть на убийство: рухнули бы тогда чары, сковавшие север, и освободились бы великаны. Полетели вороны прочь и отыскали они Рована, сына Гвара, и расковыряли ему душу страшными словами. И позвал Рован Инга к своему двору...
«Это дорого тебе обойдётся, Инг Серебряный». Дорого. Дорого...
Дорога кончалась. Неотвратимо рос частокол Лисьей Крепости, в которой жил князь Рован со своей семьёй. Вот кони поднесли колдунов к самым воротам, уже приветливо открытым в ожидании важных гостей.
«Господин Инг! — подлетели тут же княжеские слуги. — Как хорошо, что ты приехал! Маленькая княжна уже не приходит в себя. Мы боялись, что ты не успеешь!»
Инг легко соскочил со своего серого коня, будто седины были притворством. Но Оллид знал, что возраст всё равно берёт своё. Колдуны живут невиданно долго по меркам простых людей, но они не бессмертны. Сколько времени провёл в мире Инг Серебряный? Когда Оллид повстречался с ним, старику уже миновала тысяча зим. А, может, и все две? Наверное, он мог даже видеть, как боги сотворяют землю. Инг нежно похлопал своего скакуна по шее и прошептал ему слова прощания. Оллид тоже спешился. Его вороной конь по кличке Туринар недовольно мотнул головой, отстраняясь от княжеского слуги.
«Не нужно, — вмешался Оллид. — Мой конь не подпускает никого, кроме меня, и не ест в чужих конюшнях».
«Как скажешь, господин. Но куда же тогда его деть?»
«Пойдёт со мной».
Слуги недовольно переглянулись: такого приказа не было.
«И конь Инга — тоже, — добавил Оллид, выхватывая поводья. — Подождут нас у княжеских чертогов. Мы торопимся».
«У нас вы можете задержаться надолго, господа, — не унимался слуга. — Не лучше ли отвести лошадей в укрытие, чтобы они отдохнули и набрались сил?»
Оллид зло усмехнулся: задержаться надолго? Ну, конечно... И он оправил плащ, подаренный Ингом, стряхнув с рубиновой стороны едва заметные пылинки. Слуги разом притихли и склонили головы:
«Как пожелаешь, господин. А как тебя звать?»
