«Неважно, — отозвался Оллид. — Я всего лишь слуга колдуна».
Их проводили в покои, где уже ждал взволнованный князь. Жена родила Ровану только двоих детей. Старшего, которому шла тринадцатая зима, звали Ринук, по прозвищу Рыжий — из-за пышных огненных волос, что под стать его огненному нраву. А младшую нарекли Улльгиной, и её золотистые пряди теперь потускнели от болезни и мокрыми тёмными косичками разметались по подушке. Девочке минула седьмая зима, но, едва бросив взгляд на её впалые синеватые щёки, на истончившуюся кожу рук, на прозрачные пальцы, Оллид сразу понял: до восьмой зимы маленькая княжна не доживёт.
В покоях столпилось множество людей: и слуги, и приближённые Рована, желавшие поглазеть, как знаменитый колдун станет лечить больную девочку. Но едва Инг пересёк порог, князь велел всем удалиться. Он задержался на мгновение невидящим взглядом на Оллиде, который уже успел переодеть плащ изумрудной — незаметной — стороной наружу. Рован недовольно откинул с лица длинные светлые волосы и открыл было рот, чтобы и Оллиду приказать выйти, да вдруг словно позабыл слова и отвернулся.
«Ну?» — потребовал он ответа у Инга, склонившегося над княжной.
Ринук стоял тут же, при отце, и угрюмо разглядывал старого колдуна. А княгиня сидела с другой стороны от больной дочери и плакала, скрыв покрасневшее, опухшее от слёз лицо в расписном платке.
«Что скажешь? — вновь спросил Рован. — Сложно будет её вылечить? Я тебе сколько угодно заплачу за это!»
Инг распрямился и бросил на князя потемневший взгляд:
«Не придётся тебе платить, княже, — глухо отозвался старый колдун. — Не вылечу мне твою дочку».
Брови Рована гневно взметнулись:
«Что?! Почему?»
«Да потому что поздно уже, Рован, сын Гвара. Стоит Улльгина одной ногой в чертогах Халльфры, ведающей царством мёртвых, и не мне звать её оттуда».
«Что значит — не тебе? А кому тогда?»
Покои были по-княжески просторные, и Инг задумчиво прошёлся по ним из стороны в сторону, закусив губу и заложив руки за спину. Вся семья Рована с молчаливой тревогой следила за ним. Даже княгиня перестала плакать и отняла платок от лица.
«Есть один способ, — начал, наконец, колдун. — Позвать её можешь ты сам, но если Халльфра согласится отпустить девочку, взамен она потребует твои собственные годы жизни — которые ты никогда больше не проживёшь. И кто знает, не упадёшь ли ты замертво прямо тут».
Князь оторопело уставился на Инга, а затем лицо его исказилось от ярости:
«Ты что же, смерти моей хочешь? А почему свою жизнь не предлагаешь? — прошипел он. — У тебя же она бесконечная! Что для тебя каких-то зим тридцать-сорок? Чай как один день пролетят».
«Мне Халльфра откажет», — отрезал Инг.
«Я могу, — вскочила побледневшая княгиня, бросаясь к колдуну. — Я готова! Что нужно делать?»
«Дура! — крикнул ей Рован. — Ты понимаешь, что это может грозить смертью?»
«Мне всё равно, если Улльгина будет жить».
«Нет, я не позволю, — князь решительно отстранил жену и зло поглядел на Инга. — Друг ты мне или кто? Почему не уговоришь Халльфру принять от тебя эту жертву?»
«Она откажет мне, — повторил Инг. — Я уже просил об этой милости однажды, и второго раза для меня не будет».
«Ерунда! — всё сильнее распалялся Рован, расхаживая от стены до стены. — Попроси ещё!»
Он вдруг резко пересёк покои и с силой затряс дочь:
«Улльгина! Улльгина!»
«Прекрати!» — вмешалась княгиня, хватаясь за руки мужа, но он не остановился:
«Улльгина! — девочка с трудом разлепила веки и уставилась на отца. — Очнулась! — воскликнул он победно. — Не такая уж ты и больная, значит. Гляди, милая, тут твой любимый дедушка Инг. Гляди! — Рован отошёл в сторону, чтобы Улльгина увидела колдуна. — Он говорит, что не станет лечить тебя ни за какое золото мира!»
Девочка перевела потускневший взгляд на Инга.
«Объясни ей! — велел Рован колдуну. — Объясни сам, почему не хочешь её лечить!»
Улльгина вдруг зашевелила пересохшими губами, будто пыталась что-то произнести. Инг присел на её постель, чтобы лучше слышать.
«Дедушка Инг... — прошептала маленькая княжна. — Батюшка наказал мне звать тебя день и ночь, чтобы ты услышал и приехал... Но я... Я чувствую, что зря беспокоила тебя... Я не встану уже...»
Оллид глянул на князя — и как раз вовремя. Пока Инг вслушивался в речь Улльгины, Рован будто из ниоткуда выхватил копьё — своё любимое оружие — и уже занёс его в броске. Оллид поднял руку:
«Ворвись!» — гаркнул он, и все запертые от зимней стужи ставни вдруг с грохотом распахнулись, впуская яростный ветер. Сила его чуть не сбила с ног Рована, рука князя дрогнула, но копьё уже полетело в Инга.
Старый колдун качнулся. Посох его упал и с глухим стуком покатился по полу. Инг опёрся рукой о постель. Копьё вонзилось ему в спину, и второй рукой он бессознательно ухватился за вышедший из живота наконечник. По бледным и впалым щекам Улльгины заструились слёзы:
«Прости меня, дедушка, — застонала она. — Прости...»
Княгиня уронила платок и в ужасе прижала ко рту обе руки, переводя взгляд с колдуна на мужа. Она хотела вскочить, но сын Ринук придержал её за плечо, помотав головой. А князь застыл посреди покоев, тяжело дыша, и вдруг разразился хохотом.
«И правда, Ринук! — воскликнул он, обращаясь к сыну. — И правда! Сила невиданная разливается по рукам моим! И правда! Я сам вылечу теперь Улльгину!»
Оллид бросился к Ингу, и сын князя вдруг заметил его:
«Ты ещё кто?» — с недоумением спросил он, но ответа не получил и тут же вновь забыл о незнакомце. Но старый колдун остановил друга:
«Я сам сделаю это, Оллид».
Инг тяжело поднялся и обернулся к Ровану. Тонкая струйка крови текла у старика изо рта по подбородку, орошая алыми каплями серебристо-белую бороду.
«Вот, значит, как... — промолвил он с тихой угрозой. — В спину, значит... княже...»
Но Рован не отвечал. Он вдруг обнаружил, что не может шевелиться, и сила колдовская, уже устремившаяся к нему, приостановила свой бег. Инг не сводил с князя глаз. Он ухватился обеими руками за край копья, вышедшего спереди, и стал тянуть его из себя. Оллид оторопел: это же невыносимо больно! Обычный человек истёк бы кровью или потерял бы сознание от боли, но Инг тянул и тянул, и князь, и княгиня, и их рыжеволосый сын застыли, завороженно глядя, как колдун вытаскивает из себя копьё. Лицо Инга покрылось испариной, ярко-алая струйка сильнее брызнула изо рта, и глухое рычание вылетело из горла.
Рован стоял перед ним и в ужасе пытался разорвать сковавшие его колдовские силки, но не мог. Рован, которого он ещё ребёнком носил на плечах и которому помогал уверенно править с тех пор, как тот потерял отца всего лишь на четырнадцатую зиму. Первыми к стенам Лисьего Града пришли войска из северного Ерилля, надеясь выхватить крепость из рук юного князя. Но Инг не позволил начаться распрям и уверенно встал на защиту Рована. Того Рована, который в последнюю встречу поклялся, что никогда не пойдёт против старого колдуна, несмотря на всё, что наплели ему гадурские вороны. Никогда не позарится на то, что можно отнять колдовскую силу и присвоить себе! И никому не поведает об этой тайне...
Инг тащил и тащил из себя копьё, и Рован расплывался перед ним. Слёзы боли струями полились из серебряных глаз — злые, злые слёзы. Наконец, копьё вышло, и Инг перехватил его влажной от крови рукой, а вторую прижал к ране. Оцепенение вдруг сошло с Рована, и он кинулся было в сторону, но Инг опередил его:
«Умри!» — велел он и бросил копьё с такой силой, что Рован отлетел, и тело его пригвоздилось к стене. Князь умер мгновенно: копьё раздробило ему грудь и вошло прямо в сердце.
Княгиня вскочила и закричала, вжавшись в угол. Ринук, хоть и был ещё мал, но выхватил меч, готовый драться с колдуном. Инг перевёл на него тяжёлый взгляд и возвестил с ненавистью, отирая губы белым рукавом:
«И пусть будут прокляты твои наследники, Рован! Жить им лишь до твоего возраста и ни днём больше!»
Рука Ринука, сжимавшая меч, дрогнула, и мальчишеское лицо перекосилось от страха.
«Вон!» — приказал Оллид.
Ветер отшвырнул княжича к окну, едва не выкинув в незатворённый ставнями провал, откуда уже намело в покои снега.
«Вон! Все вон!» — кричал Оллид, выкидывая прочь и прибежавших на крик княжеских дружинников, и ошарашенных слуг, пока Инг не остановил его. Старый колдун перевязал свою рану сорванной со стола скатертью и, опираясь на плечо друга, прохрипел:
«Идём».
Как они покинули город, Оллид помнил смутно. Всё смешалось. Повелевая ветром, он раскидывал людей направо и налево, а раненый друг висел на его плече. Слуги князя пытались задержать их и схватили коня Инга, но верного Туринара им пленить не удалось. И так — всего на одном коне колдуны чудом улетели из Лисьей Пади, едва не пробив насквозь городские ворота, которые Оллид еле успел отворить порывом ветра.
Туринар был могуч, и ему нипочём оказались два взрослых седока, но Ингу от качки стало очень плохо.
«Держись, только держись!» — взывал к нему Оллид, но старый колдун то и дело терял сознание, и его обмякшее тело опиралось на грудь друга, сидевшего позади. А когда Инг приходил в себя, он кашлял кровью и спрашивал:
«Куда ты торопишься? Я всё равно умру».
«Потерпи! Потерпи немного, — молил Оллид, заметая ветром следы на снегу. — Я привезу тебя к Лосиной горе и укрою там...»
«Не стоит, — слабо улыбнулся Инг. — Мне это уже не нужно. Просто перестань трясти меня. Мои внутренности и так всмятку. А Туринар из них совсем кашу сделал, — старик хрипло рассмеялся и тут же скривился от боли. — Мне нужен покой, Оллид. Немного покоя, — Инг чуть приподнялся и указал рукой вправо. — Давай остановимся вон в той роще, и я отдохну. Смотри, как красиво деревья стоят, и уходящее солнышко за них цепляется...»
Оллид нехотя согласился. Он спешился, снял Инга с коня и осторожно уложил на землю, расчистив снег и постелив под друга свой плащ.
«Хороший плащ, правда? — усмехнулся Инг, тяжело дыша. — Тебя и впрямь никто не видел, пока ты ко мне не подлетел. Ты этот плащ береги... Он абы кому на плечи не сядет. Только колдуну».
Но Оллид не слушал, сосредоточенно осматривая старика. Вся белая одежда Инга, промокшая и покрасневшая от крови, теперь затвердела на холоде и покрылась лёгким серебристым инеем. Оллид снял повязку и приложил ладони к рваной ране.
Сильный колдун мог подчинять себе природу: заставлять реки менять русла, вспахивать землю без плуга, уговаривать ветер врываться в дома, разжигать огонь одной ладонью... Человек тоже был частью природы. Болезни его приходили и уходили, и колдуны умели выманивать их, чтобы те покинули тело. Кровь — та же вода, и её можно остановить. Внутренности — расправить, подобно аккуратным бороздам на пашне. Но нельзя удержать того, кто уже занёс ногу над порогом Халльфры — богини смерти. И Оллид понял, что плачет, ощущая, как струится сквозь прижатые к ране пальцы жизнь Инга, как покидает она тело старого колдуна. Оллид не знал, как остановить её. Не в его это было силах. Как и тогда — когда умирала мать...
«Не нужно, — Инг отнял его руки от себя. — Лучше разведи костёр».
Оллид молча встал и набрал валежника с хворостом. Направил на них дрожащую ладонь, и вспыхнуло такое же дрожащее, но тёплое пламя. Мягким рыжим светом осветило оно бледное лицо Инга Серебряного. Он тяжело дышал, глаза его не блестели больше серебристым сиянием, но колдун держался.
«Знаешь, — тихо рассмеялся он, — это было даже интересно...»
«Что — интересно?»
«Почувствовать, как сила моя уходит к Ровану... А потом возвращается обратно».
Оллид вдруг замер:
«Ринук всё знает», — промолвил он и опустил руки.
Инг покосился на него:
«И в самом деле... Я был немного... занят копьём и забыл, что там кричал Рован».
«Кричал, что сила действительно наполняет его тело, — вспомнил Оллид и закусил губу: — Он рассказал сыну. Рассказал, как это должно быть... Теперь род Рована нас никогда не оставит».
«Я проклял их, — напомнил Инг. — Но вообще ты прав, мой друг. Не разойдёмся мы вовек...»
Вдруг он сильно закашлялся, и кровь толчками полилась из его рта, оросив брызгами снег вокруг. Оллид испуганно бросился к нему, но понял, что старик смеётся:
«Прости, Оллид, — прокряхтел он. — Во мне, к сожалению, было лишь одно копьё. На Ринука не хватило».
Оллид покачал головой, но улыбка тронула и его бледные губы.
«Чудак ты», — только и ответил он.
«А всё же как коварна оказалась госпожа Халльфра... — промолвил Инг с сожалением. — Я заплатил слишком большую цену за возвращение Фёнвара из её чертогов! Ни единая душа не знала нашей тайны и не узнала бы вовек! Но теперь она известна Фёнвару, воронам Гадур-града и лисьепадским князьям. Станут князья следовать по пятам за колдунами, и сколько тогда людей умрёт от их руки? Переполнятся чертоги Халльфры! А убил бы меня князь Рован сегодня, так спали бы мои колдовские оковы. И тогда освободилось бы войско Фёнвара и стёрло бы с лица земли тысячи алльдов — как и собиралось когда-то! И в любом случае вышло бы много жертв. Видно, того и добивалась владычица смерти... Предупреждала она меня, что я дорого заплачу за возвращение Фёнвара... Да я решил, что речь идёт о сотнях моих зим, которые я отдам в обмен. Мог ли я ведать её истинные замыслы? Мог ли предполагать, что Фёнвару откроется наша тайна?»
Таял снег вокруг костра, тепло пылало пламя, и рыжие пятна бегали по обескровленному лицу старого колдуна. Слова давались ему тяжело, и он часто замолкал, чтобы отдышаться. Но всё же упорно заговаривал вновь, зная, что скоро уже ничего не сможет сказать. Оллид покачал головой:
«Боги все коварны».
«Халльфра особенно, — возразил Инг. — Но меня она не получит ещё долго. Хоть и слышу я уже звон кубков из её чертогов, но мне не суждено испить мёда с длинных столов, покуда живы потомки Рована, сына Гвара! Навеки сковал я себя с ними проклятием. Да только жаль, Оллид, что всё так вышло, — с горечью признался старик. — Ты помнишь, мой друг: чтобы проклясть кого-то, нужно питать к нему очень сильные чувства. Такие в тот момент я питал лишь к Ровану, и лишь с его потомками мог связать себя. Много зим не иссякнет теперь моё колдовство, сдерживающее войско Фёнвара. Но сколько же бед принесёт это колдунам и простому народу!.. Прости меня за это, Оллид! — глаза Инга заблестели. — Одно радует: потомки Рована не смогут вырезать столько людей, сколько вырезал бы Фёнвар... Это было лучшее, что я мог сделать, когда позвали меня голоса из посмертных чертогов. Лучшее...»
Инг глядел в вечереющее небо, прикрытое голыми ветками деревьев, и в его тускнеющих глазах отражалась бесконечная высь. Пролетела в ней одинокая птица, и шорох её больших крыльев пронёсся над лесом. Упал снежок с ветки, с глухим звуком присоединившись к окружавшим стоянку сугробам. Тепло трещал костёр под боком. Неподалёку Туринар щипал траву, освобождённую Оллидом из-под снега. Старый колдун прикрыл глаза:
«Как приятны... эти последние мгновения... — пробормотал он. — Как мне нравилось жить...»
Инг помолчал немного и, распахнув глаза вновь, уставился на Оллида. Он ухватил друга за руку и отчётливо проговорил:
«Хорошо бы отыскать всех, кого ты знаешь, мой друг... Предупредить. Пусть мороку вокруг себя напустят. Чтоб никто живой не понял, с кем имеет дело... — он охнул и поморщился от боли, а затем упрямо повторил: — Никто живой!»
Их проводили в покои, где уже ждал взволнованный князь. Жена родила Ровану только двоих детей. Старшего, которому шла тринадцатая зима, звали Ринук, по прозвищу Рыжий — из-за пышных огненных волос, что под стать его огненному нраву. А младшую нарекли Улльгиной, и её золотистые пряди теперь потускнели от болезни и мокрыми тёмными косичками разметались по подушке. Девочке минула седьмая зима, но, едва бросив взгляд на её впалые синеватые щёки, на истончившуюся кожу рук, на прозрачные пальцы, Оллид сразу понял: до восьмой зимы маленькая княжна не доживёт.
В покоях столпилось множество людей: и слуги, и приближённые Рована, желавшие поглазеть, как знаменитый колдун станет лечить больную девочку. Но едва Инг пересёк порог, князь велел всем удалиться. Он задержался на мгновение невидящим взглядом на Оллиде, который уже успел переодеть плащ изумрудной — незаметной — стороной наружу. Рован недовольно откинул с лица длинные светлые волосы и открыл было рот, чтобы и Оллиду приказать выйти, да вдруг словно позабыл слова и отвернулся.
«Ну?» — потребовал он ответа у Инга, склонившегося над княжной.
Ринук стоял тут же, при отце, и угрюмо разглядывал старого колдуна. А княгиня сидела с другой стороны от больной дочери и плакала, скрыв покрасневшее, опухшее от слёз лицо в расписном платке.
«Что скажешь? — вновь спросил Рован. — Сложно будет её вылечить? Я тебе сколько угодно заплачу за это!»
Инг распрямился и бросил на князя потемневший взгляд:
«Не придётся тебе платить, княже, — глухо отозвался старый колдун. — Не вылечу мне твою дочку».
Брови Рована гневно взметнулись:
«Что?! Почему?»
«Да потому что поздно уже, Рован, сын Гвара. Стоит Улльгина одной ногой в чертогах Халльфры, ведающей царством мёртвых, и не мне звать её оттуда».
«Что значит — не тебе? А кому тогда?»
Покои были по-княжески просторные, и Инг задумчиво прошёлся по ним из стороны в сторону, закусив губу и заложив руки за спину. Вся семья Рована с молчаливой тревогой следила за ним. Даже княгиня перестала плакать и отняла платок от лица.
«Есть один способ, — начал, наконец, колдун. — Позвать её можешь ты сам, но если Халльфра согласится отпустить девочку, взамен она потребует твои собственные годы жизни — которые ты никогда больше не проживёшь. И кто знает, не упадёшь ли ты замертво прямо тут».
Князь оторопело уставился на Инга, а затем лицо его исказилось от ярости:
«Ты что же, смерти моей хочешь? А почему свою жизнь не предлагаешь? — прошипел он. — У тебя же она бесконечная! Что для тебя каких-то зим тридцать-сорок? Чай как один день пролетят».
«Мне Халльфра откажет», — отрезал Инг.
«Я могу, — вскочила побледневшая княгиня, бросаясь к колдуну. — Я готова! Что нужно делать?»
«Дура! — крикнул ей Рован. — Ты понимаешь, что это может грозить смертью?»
«Мне всё равно, если Улльгина будет жить».
«Нет, я не позволю, — князь решительно отстранил жену и зло поглядел на Инга. — Друг ты мне или кто? Почему не уговоришь Халльфру принять от тебя эту жертву?»
«Она откажет мне, — повторил Инг. — Я уже просил об этой милости однажды, и второго раза для меня не будет».
«Ерунда! — всё сильнее распалялся Рован, расхаживая от стены до стены. — Попроси ещё!»
Он вдруг резко пересёк покои и с силой затряс дочь:
«Улльгина! Улльгина!»
«Прекрати!» — вмешалась княгиня, хватаясь за руки мужа, но он не остановился:
«Улльгина! — девочка с трудом разлепила веки и уставилась на отца. — Очнулась! — воскликнул он победно. — Не такая уж ты и больная, значит. Гляди, милая, тут твой любимый дедушка Инг. Гляди! — Рован отошёл в сторону, чтобы Улльгина увидела колдуна. — Он говорит, что не станет лечить тебя ни за какое золото мира!»
Девочка перевела потускневший взгляд на Инга.
«Объясни ей! — велел Рован колдуну. — Объясни сам, почему не хочешь её лечить!»
Улльгина вдруг зашевелила пересохшими губами, будто пыталась что-то произнести. Инг присел на её постель, чтобы лучше слышать.
«Дедушка Инг... — прошептала маленькая княжна. — Батюшка наказал мне звать тебя день и ночь, чтобы ты услышал и приехал... Но я... Я чувствую, что зря беспокоила тебя... Я не встану уже...»
Оллид глянул на князя — и как раз вовремя. Пока Инг вслушивался в речь Улльгины, Рован будто из ниоткуда выхватил копьё — своё любимое оружие — и уже занёс его в броске. Оллид поднял руку:
«Ворвись!» — гаркнул он, и все запертые от зимней стужи ставни вдруг с грохотом распахнулись, впуская яростный ветер. Сила его чуть не сбила с ног Рована, рука князя дрогнула, но копьё уже полетело в Инга.
Старый колдун качнулся. Посох его упал и с глухим стуком покатился по полу. Инг опёрся рукой о постель. Копьё вонзилось ему в спину, и второй рукой он бессознательно ухватился за вышедший из живота наконечник. По бледным и впалым щекам Улльгины заструились слёзы:
«Прости меня, дедушка, — застонала она. — Прости...»
Княгиня уронила платок и в ужасе прижала ко рту обе руки, переводя взгляд с колдуна на мужа. Она хотела вскочить, но сын Ринук придержал её за плечо, помотав головой. А князь застыл посреди покоев, тяжело дыша, и вдруг разразился хохотом.
«И правда, Ринук! — воскликнул он, обращаясь к сыну. — И правда! Сила невиданная разливается по рукам моим! И правда! Я сам вылечу теперь Улльгину!»
Оллид бросился к Ингу, и сын князя вдруг заметил его:
«Ты ещё кто?» — с недоумением спросил он, но ответа не получил и тут же вновь забыл о незнакомце. Но старый колдун остановил друга:
«Я сам сделаю это, Оллид».
Инг тяжело поднялся и обернулся к Ровану. Тонкая струйка крови текла у старика изо рта по подбородку, орошая алыми каплями серебристо-белую бороду.
«Вот, значит, как... — промолвил он с тихой угрозой. — В спину, значит... княже...»
Но Рован не отвечал. Он вдруг обнаружил, что не может шевелиться, и сила колдовская, уже устремившаяся к нему, приостановила свой бег. Инг не сводил с князя глаз. Он ухватился обеими руками за край копья, вышедшего спереди, и стал тянуть его из себя. Оллид оторопел: это же невыносимо больно! Обычный человек истёк бы кровью или потерял бы сознание от боли, но Инг тянул и тянул, и князь, и княгиня, и их рыжеволосый сын застыли, завороженно глядя, как колдун вытаскивает из себя копьё. Лицо Инга покрылось испариной, ярко-алая струйка сильнее брызнула изо рта, и глухое рычание вылетело из горла.
Рован стоял перед ним и в ужасе пытался разорвать сковавшие его колдовские силки, но не мог. Рован, которого он ещё ребёнком носил на плечах и которому помогал уверенно править с тех пор, как тот потерял отца всего лишь на четырнадцатую зиму. Первыми к стенам Лисьего Града пришли войска из северного Ерилля, надеясь выхватить крепость из рук юного князя. Но Инг не позволил начаться распрям и уверенно встал на защиту Рована. Того Рована, который в последнюю встречу поклялся, что никогда не пойдёт против старого колдуна, несмотря на всё, что наплели ему гадурские вороны. Никогда не позарится на то, что можно отнять колдовскую силу и присвоить себе! И никому не поведает об этой тайне...
Инг тащил и тащил из себя копьё, и Рован расплывался перед ним. Слёзы боли струями полились из серебряных глаз — злые, злые слёзы. Наконец, копьё вышло, и Инг перехватил его влажной от крови рукой, а вторую прижал к ране. Оцепенение вдруг сошло с Рована, и он кинулся было в сторону, но Инг опередил его:
«Умри!» — велел он и бросил копьё с такой силой, что Рован отлетел, и тело его пригвоздилось к стене. Князь умер мгновенно: копьё раздробило ему грудь и вошло прямо в сердце.
Княгиня вскочила и закричала, вжавшись в угол. Ринук, хоть и был ещё мал, но выхватил меч, готовый драться с колдуном. Инг перевёл на него тяжёлый взгляд и возвестил с ненавистью, отирая губы белым рукавом:
«И пусть будут прокляты твои наследники, Рован! Жить им лишь до твоего возраста и ни днём больше!»
Рука Ринука, сжимавшая меч, дрогнула, и мальчишеское лицо перекосилось от страха.
«Вон!» — приказал Оллид.
Ветер отшвырнул княжича к окну, едва не выкинув в незатворённый ставнями провал, откуда уже намело в покои снега.
«Вон! Все вон!» — кричал Оллид, выкидывая прочь и прибежавших на крик княжеских дружинников, и ошарашенных слуг, пока Инг не остановил его. Старый колдун перевязал свою рану сорванной со стола скатертью и, опираясь на плечо друга, прохрипел:
«Идём».
Как они покинули город, Оллид помнил смутно. Всё смешалось. Повелевая ветром, он раскидывал людей направо и налево, а раненый друг висел на его плече. Слуги князя пытались задержать их и схватили коня Инга, но верного Туринара им пленить не удалось. И так — всего на одном коне колдуны чудом улетели из Лисьей Пади, едва не пробив насквозь городские ворота, которые Оллид еле успел отворить порывом ветра.
Туринар был могуч, и ему нипочём оказались два взрослых седока, но Ингу от качки стало очень плохо.
«Держись, только держись!» — взывал к нему Оллид, но старый колдун то и дело терял сознание, и его обмякшее тело опиралось на грудь друга, сидевшего позади. А когда Инг приходил в себя, он кашлял кровью и спрашивал:
«Куда ты торопишься? Я всё равно умру».
«Потерпи! Потерпи немного, — молил Оллид, заметая ветром следы на снегу. — Я привезу тебя к Лосиной горе и укрою там...»
«Не стоит, — слабо улыбнулся Инг. — Мне это уже не нужно. Просто перестань трясти меня. Мои внутренности и так всмятку. А Туринар из них совсем кашу сделал, — старик хрипло рассмеялся и тут же скривился от боли. — Мне нужен покой, Оллид. Немного покоя, — Инг чуть приподнялся и указал рукой вправо. — Давай остановимся вон в той роще, и я отдохну. Смотри, как красиво деревья стоят, и уходящее солнышко за них цепляется...»
Оллид нехотя согласился. Он спешился, снял Инга с коня и осторожно уложил на землю, расчистив снег и постелив под друга свой плащ.
«Хороший плащ, правда? — усмехнулся Инг, тяжело дыша. — Тебя и впрямь никто не видел, пока ты ко мне не подлетел. Ты этот плащ береги... Он абы кому на плечи не сядет. Только колдуну».
Но Оллид не слушал, сосредоточенно осматривая старика. Вся белая одежда Инга, промокшая и покрасневшая от крови, теперь затвердела на холоде и покрылась лёгким серебристым инеем. Оллид снял повязку и приложил ладони к рваной ране.
Сильный колдун мог подчинять себе природу: заставлять реки менять русла, вспахивать землю без плуга, уговаривать ветер врываться в дома, разжигать огонь одной ладонью... Человек тоже был частью природы. Болезни его приходили и уходили, и колдуны умели выманивать их, чтобы те покинули тело. Кровь — та же вода, и её можно остановить. Внутренности — расправить, подобно аккуратным бороздам на пашне. Но нельзя удержать того, кто уже занёс ногу над порогом Халльфры — богини смерти. И Оллид понял, что плачет, ощущая, как струится сквозь прижатые к ране пальцы жизнь Инга, как покидает она тело старого колдуна. Оллид не знал, как остановить её. Не в его это было силах. Как и тогда — когда умирала мать...
«Не нужно, — Инг отнял его руки от себя. — Лучше разведи костёр».
Оллид молча встал и набрал валежника с хворостом. Направил на них дрожащую ладонь, и вспыхнуло такое же дрожащее, но тёплое пламя. Мягким рыжим светом осветило оно бледное лицо Инга Серебряного. Он тяжело дышал, глаза его не блестели больше серебристым сиянием, но колдун держался.
«Знаешь, — тихо рассмеялся он, — это было даже интересно...»
«Что — интересно?»
«Почувствовать, как сила моя уходит к Ровану... А потом возвращается обратно».
Оллид вдруг замер:
«Ринук всё знает», — промолвил он и опустил руки.
Инг покосился на него:
«И в самом деле... Я был немного... занят копьём и забыл, что там кричал Рован».
«Кричал, что сила действительно наполняет его тело, — вспомнил Оллид и закусил губу: — Он рассказал сыну. Рассказал, как это должно быть... Теперь род Рована нас никогда не оставит».
«Я проклял их, — напомнил Инг. — Но вообще ты прав, мой друг. Не разойдёмся мы вовек...»
Вдруг он сильно закашлялся, и кровь толчками полилась из его рта, оросив брызгами снег вокруг. Оллид испуганно бросился к нему, но понял, что старик смеётся:
«Прости, Оллид, — прокряхтел он. — Во мне, к сожалению, было лишь одно копьё. На Ринука не хватило».
Оллид покачал головой, но улыбка тронула и его бледные губы.
«Чудак ты», — только и ответил он.
«А всё же как коварна оказалась госпожа Халльфра... — промолвил Инг с сожалением. — Я заплатил слишком большую цену за возвращение Фёнвара из её чертогов! Ни единая душа не знала нашей тайны и не узнала бы вовек! Но теперь она известна Фёнвару, воронам Гадур-града и лисьепадским князьям. Станут князья следовать по пятам за колдунами, и сколько тогда людей умрёт от их руки? Переполнятся чертоги Халльфры! А убил бы меня князь Рован сегодня, так спали бы мои колдовские оковы. И тогда освободилось бы войско Фёнвара и стёрло бы с лица земли тысячи алльдов — как и собиралось когда-то! И в любом случае вышло бы много жертв. Видно, того и добивалась владычица смерти... Предупреждала она меня, что я дорого заплачу за возвращение Фёнвара... Да я решил, что речь идёт о сотнях моих зим, которые я отдам в обмен. Мог ли я ведать её истинные замыслы? Мог ли предполагать, что Фёнвару откроется наша тайна?»
Таял снег вокруг костра, тепло пылало пламя, и рыжие пятна бегали по обескровленному лицу старого колдуна. Слова давались ему тяжело, и он часто замолкал, чтобы отдышаться. Но всё же упорно заговаривал вновь, зная, что скоро уже ничего не сможет сказать. Оллид покачал головой:
«Боги все коварны».
«Халльфра особенно, — возразил Инг. — Но меня она не получит ещё долго. Хоть и слышу я уже звон кубков из её чертогов, но мне не суждено испить мёда с длинных столов, покуда живы потомки Рована, сына Гвара! Навеки сковал я себя с ними проклятием. Да только жаль, Оллид, что всё так вышло, — с горечью признался старик. — Ты помнишь, мой друг: чтобы проклясть кого-то, нужно питать к нему очень сильные чувства. Такие в тот момент я питал лишь к Ровану, и лишь с его потомками мог связать себя. Много зим не иссякнет теперь моё колдовство, сдерживающее войско Фёнвара. Но сколько же бед принесёт это колдунам и простому народу!.. Прости меня за это, Оллид! — глаза Инга заблестели. — Одно радует: потомки Рована не смогут вырезать столько людей, сколько вырезал бы Фёнвар... Это было лучшее, что я мог сделать, когда позвали меня голоса из посмертных чертогов. Лучшее...»
Инг глядел в вечереющее небо, прикрытое голыми ветками деревьев, и в его тускнеющих глазах отражалась бесконечная высь. Пролетела в ней одинокая птица, и шорох её больших крыльев пронёсся над лесом. Упал снежок с ветки, с глухим звуком присоединившись к окружавшим стоянку сугробам. Тепло трещал костёр под боком. Неподалёку Туринар щипал траву, освобождённую Оллидом из-под снега. Старый колдун прикрыл глаза:
«Как приятны... эти последние мгновения... — пробормотал он. — Как мне нравилось жить...»
Инг помолчал немного и, распахнув глаза вновь, уставился на Оллида. Он ухватил друга за руку и отчётливо проговорил:
«Хорошо бы отыскать всех, кого ты знаешь, мой друг... Предупредить. Пусть мороку вокруг себя напустят. Чтоб никто живой не понял, с кем имеет дело... — он охнул и поморщился от боли, а затем упрямо повторил: — Никто живой!»
