Тут и там уже отчётливо различались огромные крылья, без устали рассекающие воздух, острые клювы, то и дело разевающиеся в каркающем крике. Этот крик проникал в самое сердце, заставляя его дрожать и биться быстрее обычного. Никогда ещё Гимри не испытывал такого страха. Он понимал: это не просто птицы.
— Берегите глаза! — в последний раз взревел предводитель, но голос его потонул в оглушительном карканье.
Чёрное облако накрыло каменное плато. Вороны налетели всей стаей. Они остро вонзились в воинов, вцепились когтями в кольчуги и одежду, принялись рвать косы, торчавшие из под шлемов. Клювы их быстро и сильно тыкались всюду, куда доставали, раскрывались в громких криках прямо над ухом и тут же клевали оголённые пальцы, сжимавшие оружие. Гимри ни на мгновение не опускал меч и помогал себе левой рукой, отбрасывая птиц щитом. Он видел, что разрубил уже десяток воронов, последнему даже отсёк голову, нескольким отрезал крылья, но птицы клевали и клевали его. Боль — такая же оглушительная и невыносимая как их карканье — пронзила предводителя, и он отступил к горе, стараясь не упасть на Мирану. Посмотреть, как она, Гимри даже не мог. Казалось, обернись он, хоть на мгновение перестань отсекать лезущих к горлу птиц, и они повалят его и заклюют.
Хлопали чёрные крылья, закрывая и небо, и уходящее солнце. Но сквозь их непроницаемую стену Гимри всё же увидел, как рядом упал на землю Хьянг, прижав руки к лицу, и рассыпались его стрелы. Хьянгу удалось подбить из лука несколько воронов, едва они только подлетели. Затем он орудовал клинком, но короткое лезвие не позволило успешно отбиваться: птицы вцепились ему в лицо. И теперь, когда он упал, они клевали его в спину, протыкая плотную стёганку, и всё пытались добраться до шеи. Тангур подбежал к нему и принялся мечом разбрасывать воронов во все стороны, но их будто не становилось меньше.
Гимри даже не мог понять, где те птицы, которых он сам разрубил всего мгновение назад? Почему они не валяются у его ног? Атвир сосредоточенно работал топором, раскручиваясь с ним то в одну сторону, то в другую. Он бил птиц и лезвием, и обухом, и, как и Гимри, недоумевал, почему воронов не становится меньше.
Один только Хугар знал, почему, но не мог этому поверить. Ошалело смотрел княжеский воевода на каменное плато: правым, здоровым глазом он видел чёрных птиц, накинувшихся на отряд, но левый, косой глаз, подсказывал совсем иное. Этим глазом Хугар видел вооружённых воинов, давным-давно истлевших и позабытых. Призрачные лица искажала ненависть и желание истреблять каждого, кто пришёл с оружием на их древнюю землю. Клювы их в обличье воронов клевали и воеводу, но он почти не замечал этого, лишь чувствовал, как раскалывается голова от двух разных картинок перед глазами. Превозмогая головную боль, Хугар взревел во весь голос:
— Уберите оружие! — но было уже слишком поздно.
Призрачные воины, видимые лишь его левым глазом, обнажили свои мечи — отнюдь не призрачные — и принялись кромсать отряд. Люди падали словно подкошенные, не понимая, откуда наносятся удары и кем. Прямо под ноги Хугару прилетела отрубленная голова его дружинника, а железный шлем со звоном покатился дальше. Тело воина рухнуло перед Лларой, и служанка трясущейся рукой потянулась к его мечу, желая защитить себя от страшных птиц.
— Дура! — заорал Хугар, пробивая себе путь сквозь крылатый рой. — Не трогай! Не трога-а-ай!
Но Ллара не слышала его. Едва она подняла меч, как вороны, до того почти не замечавшие её, с ожесточением накинулись на служанку, и она сгинула под их чёрными тенями. «Проклятье! — подумал Хугар. — Надо найти эту рыжую бабу и сказать, чтоб хоть она не брала в руки оружие».
Хугар знал, что Мирану защищает Гимри, вот только воевода с трудом различал что-то дальше своего меча. Вдобавок двоившаяся картинка перед глазами заставляла голову раскалываться всё сильнее. Хугару уже казалось, что он не выдержит этой боли и погибнет именно от неё, а не от того, что кто-то из древних призрачных воинов сразит его в этой неравной битве.
— Гимри! — позвал воевода. — Гимри! Где ты?
— Здесь! — откликнулся голос слева, и Хугар пошёл туда, рубя и рубя перед собой бесконечных чёрных воронов, которые просто не могли умереть: ведь они давно умерли.
Он уже различал впереди предводителя, но тут из птичьего облака выскочил Атвир, размахивая топором. Он был сильно ранен: рубаха на руках пропиталась кровью, стёганка на груди разрезана, а на щеках и на лбу — глубокие следы от вороньих клювов. Кровь застилала Атвиру глаза, но он упрямо махал оружием и щитом. Хугар видел правым глазом, как птицы окружают верного друга Гимри, а левым глазом он видел призрачного воина, который отвёл руку с мечом — как отводят, чтобы снести голову с плеч. Воевода изо всех сил треснул этого воина, желая отбросить его подальше. Но тот всё равно нанёс удар — только меч его съехал, распоров Атвиру бок вместо шеи.
Атвир качнулся. Он с недоумением поглядел на окровавленное остриё, застрявшее под рёбрами, тронул его пальцами, будто не понимая, что это такое, но остриё тотчас растаяло.
— Атвир! — крикнул Гимри, кидаясь к нему.
— Предводитель, — удивлённо отозвался тот, оседая вниз. — Кто-то всё-таки добрался... до меня...
Он попытался обернуться, чтобы выяснить — кто, но упал. Гимри переводил ошалелый взгляд с Атвира на стоявшего прямо за ним Хугара и обратно.
— Проклятье, Гимри, это не то, что ты думаешь! — заорал воевода.
Но Гимри никак не мог разобрать слов. Он чувствовал себя так, будто его оглушили, будто звуки вдруг исчезли из мира: ни карканья, ни хлопанья крыльев, ни криков его людей — ничего больше не было. Только его друг, его самый близкий друг лежал перед ним, и кровью заливало его бок и бедро.
— Предводитель... — Атвир протянул руку и сжал исклёванные пальцы Гимри. — Это ничего, ничего... — он будто пытался подбодрить друга: мол, ну, ерунда какая, подумаешь, живот пропороли, стоит ли волноваться... — Ничего, — уверенно заявил Атвир. Он улыбнулся — как умел улыбаться лишь он: широко, тепло, весело. И умер.
Гимри смотрел в его остановившиеся глаза и не мог поверить. Самый страшный из ночных кошмаров стал былью! Вдруг мощная ладонь Хугара обрушилась на его лицо, едва не сломав Гимри челюсть:
— Да услышь ты меня, наконец! — орал воевода, тряся его за плечи, а Гимри никак не мог взять в толк, куда делся Атвир — ведь он только что лежал тут. Почему теперь вместо него косоглазое лицо Хугара?
— За что? — только и спросил Гимри, и воевода издал болезненный вопль:
— Да чтоб тебя, тупой болван! Ты не слышишь?! Я тебе говорю: эти вороны — в самом деле души умерших воинов Гадур-града. Я вижу их своим косым глазом! А-а-а, проклятье, пошла прочь, шавка крылатая!.. — и Хугар врезал кулаком ворону, воткнувшему когти ему промеж глаз.
Кровь потекла по расцарапанной переносице воеводы, но он лишь раздражённо размазал её рукой.
— Где эта рыжая баба? — вновь принялся он допрашивать Гимри. — Они не трогают, пока не обнажишь оружие! Скажи ей! Скажи ей это! Пусть не берёт в ру... — Хугар смолк на полуслове.
Он вдруг скривился и прикусил губу: в бедро ему угодила стрела. Она воткнулась очень глубоко, и воевода опёрся на выставленный вперёд меч, чтобы не упасть. Гимри поддержал его одной рукой, и Хугар усмехнулся:
— Мы с тобой помрём здесь, Гимри, — он закашлялся и сплюнул кровяной сгусток себе под ноги. — Я не убивал Атвира, ты понял меня?
Гимри отрывисто кивнул. Он не был уверен, что понимает слова воеводы, но что-то начинало до него доходить.
— Я помочь хотел, — продолжал Хугар, насилу отрывая меч от земли и вновь принимаясь размахивать им, — потому что вижу этих... — взмах, — всех... — ещё взмах. — Голова только раскалывается от них. Мельтешат и мельтешат... Без числа.
Призрачных воинов и в самом деле становилось всё больше. Хугар догадывался, почему. Рядом ещё сражался Тангур, но остальные... Остальных, похоже, уже не было в живых, и птицы оставили их.
— Да чтоб те... — воевода резко осел: ещё одна стрела угодила в ту же ногу. На сей раз почти в коленный сгиб, и острая боль пронзила всё тело.
Хугар оглянулся, пытаясь увидеть, кто стреляет, и увидел. Лучник стоял подле убитого Тарма и скалился полусгнившим ртом. Он как раз натягивал тетиву, и новая стрела полетела воеводе в грудь, но лишь мазнула по кольчуге.
— Ах ты, падаль, — прорычал Хугар и, хромая, двинулся к нему. — Сейчас ты у меня получишь...
Лучник принялся посылать в него стрелу за стрелой, но воевода, разозлившись, успевал уклоняться, а две стрелы даже разрубил в полёте мечом, как воронов, которые всё ещё кидались на него сверху. Чёрная птица приземлилась прямо на голову и принялась клевать макушку.
— Да как же вы бесите... — воевода ухватил ворона за крыло и зашвырнул подальше. До лучника оставалось всего ничего — каких-то несколько шагов. — Погоди у меня, — приговаривал Хугар, сильно припадая на раненую ногу.
Ещё одна стрела в упор вонзилась ему в левое плечо, но остановить уже не могла. Даже голова у воеводы почти перестала раскалываться. Вот он, враг, вот он: почти попался... Хугар рубанул мечом, но ударил лишь воздух. Лучник чёрной птицей мгновенно переметнулся к Тангуру и принялся обстреливать его сзади, без труда пробивая кольчугу. Спина Тангура мигом покрылась стрелами, подобно ежиным иглам. Он обернулся и в бессильной злобе замахал мечом перед собой, не понимая, кто его атакует. Птицы вдруг разлетелись в стороны, освобождая путь, и призрачный лучник послал стрелу ему прямо в глаз.
— Сволочь! — завопил воевода. — Сволочь!..
Он не мог назвать Тангура своим другом: Хугар вообще никого не называл другом. Но отчего-то к Тангуру он особенно прикипел — сколько они бились с ним бок о бок, сколько бесчинств вместе творили! И неожиданно сильная боль пронзила теперь сердце воеводы. Пал Тангур. Как и Хьянг, и все остальные... Да кто вообще остался? Гимри? Да, Гимри ещё бьётся из последних сил... И баба эта рыжая дрожит под щитом.
Мирана в самом деле дрожала. Она знала, что дорога до Диких гор — не из лёгких и может привести вовсе не к колдуну, а в чертоги Халльфры, из которых нет возврата в мир живых. Но отчего-то ей казалось, что уж она-то сможет, она-то — дочь Винлинга! — одолеет этот путь. Должна одолеть ради победы над Белой смертью! Тем более, здесь храбрый Гимри и его дружинники.
Но путь оказался сильнее них. Никто из живых ещё не проходил его. Никто. И Мирана с ужасом смотрела из-под щита, как бьются люди, которых она по своей милости привела на смерть. Воины скрывались под роем чёрных воронов, и птицы оставляли их, лишь когда те падали без дыхания. Даже Ллару — и ту заклевали! И Мирана до боли кусала кулак, чтобы не заорать от охватившего её отчаяния.
Сама Мирана имела лишь маленький походный ножик, который использовала для личных нужд, и всё подумывала, не дотянуться ли до какого-нибудь оружия. Уж лучше с ним, чем без него, когда птицы бросятся и на неё тоже. Неподалёку как раз валялся топор, который выронил Атвир. Мирана хотела осторожно передвинуться в ту сторону, но тут услышала, как Хугар велел ничего не трогать. А затем сказал Гимри, что они здесь помрут. Помрут... Мирану обдало холодом. С необычайной ясностью осознала она, что воевода прав. Даже, если её не тронут, потому что она не поднимала меча на призрачное войско, то с ней никого не останется. Совсем! «Гимри!» — безумно хотелось закричать ей, но Мирана боялась, что отвлечёт его, и он пропустит смертельный удар. «Живи! Пожалуйста! Молю: живи!» — взывала она, глядя, как вороны смыкают вокруг Гимри чёрное кольцо.
Хугара тоже окружили. Он с удивлением почувствовал: птицы толкают его к краю каменного плато, а там — лететь и лететь до Гадурской равнины. Живым уж точно не приземлиться. И воевода принялся размахивать изо всех сил мечом, чтобы воспрепятствовать этому.
— Хрен вы меня столкнёте! Я ещё пообломаю вам крылья! — распалялся он, но птицам не было конца.
Они наседали на него, и Хугар против воли делал шаг, ещё шаг, ещё... Он отступал, спиной приближаясь к мёртвому полю, раскинувшемуся далеко внизу. Как вдруг заметил, что оглушительное карканье смолкло — оно всё превратилось в голоса. Злые, вкрадчивые голоса, которые со всех сторон шептали ему:
— Ты нам подходишь...
— Ты нам подходишь...
— Подходишь!
— Ты такой же как мы!
— Ты пойдёшь с нами!
— С нами!
Вороны вились вокруг него, будто пчелиный рой:
— Ты пойдёшь с нами! С нами!
— Ты будешь летать!
Хугар расхохотался. Рука его разжалась, и меч выпал из неё, со звоном ударившись о поверхность каменного плато. Острые клювы больше не клевали воеводу, цепкие лапы не пытались вырвать волосы, мощные крылья не хлопали по лицу. Его даже теперь не толкали. Его просто вели.
— Пойдёшь с нами!
— Пойдёшь с нами!
— Будешь летать!
Хугар стоял уже почти на самом краю. Он всё ещё смеялся и никак не мог перестать: это ж надо... В жизни не подумал бы, что всё так кончится: не от вражеского меча в живот, не от снесённой с плеч головы и даже не от Белой смерти — нет! «Пойдёшь с нами», — шепчут ему со всех сторон налетевшие птицы. И Хугар хохочет во всё горло, и хохот этот всё сильнее походит на воронье карканье, и руки, выронившие верный меч, покрываются иссиня-чёрным оперением. «Ты такой же как мы», — слышит воевода прямо у себя в голове и знает наверняка: да, такой же. Такой же злой, непримиримый, склочный, вечно наживающий себе врагов...
Говорят, души умерших на Гадурской равнине не могут обрести покой и оттого всё кружат над ней, будто ищут свои прежние тела, которые поглотила земля. Но воевода теперь всем своим естеством ощущал, что это не так. Эти души по собственной воле не желают покоя. Они сами отвергли чертоги Халльфры! Им не нужен покой. Как не нужен и ему.
Хугар бросил прощальный взгляд туда, где сражался предводитель, окружённый воронами. Гимри уже с трудом поднимал свой меч. Щит его был пробит в нескольких местах, и три стрелы торчали из деревянного полотна, и ещё две — из плеча. Сложно биться с невидимым противником, но предводителю удалось устоять дольше других, и никто из воронов-воинов ещё не заставил его пасть.
Гадурский лучник перестал посылать в Гимри свои стрелы, и птицы вдруг все разлетелись прочь, уступая дорогу владыке Гадура, одному из братьев-близнецов. Половина короны украшала его облысевший череп: другая половина, верно, осталась у его брата. Он шёл, и меч из воронёной стали блестел в его могучей руке.
— Гимри! Сзади! — заорал Хугар, и предводитель обернулся, тяжело дыша.
Кровь вперемешку с потом стекала по его лбу и правой щеке. Но он не видел, не мог видеть того, что открывалось левому глазу Хугара. Поднял свой меч гадурский владыка и в упор вонзил его в последнего из лисьепадских воинов, и лишь тогда его смутная тень мелькнула перед глазами Гимри. Глубоко вошёл меч под рёбра, прорвав кольчугу. Насмерть поразил он предводителя маленького отряда, отправившегося в Дикие горы в поисках колдуна, — Гимри, сына Фарина.
Хугар хотел по привычке сплюнуть — от досады, да плевать уже оказалось нечем: вороний клюв вырос у него вместо рта. Осталась только Мирана. Лишь одна эта рыжая баба выжила и всё ещё сидела, прижавшись к горе и вцепившись в щит как в последнюю свою надежду, потому что слышала она: нельзя брать в руки оружие. И воевода повелительно каркнул птицам:
— Берегите глаза! — в последний раз взревел предводитель, но голос его потонул в оглушительном карканье.
Чёрное облако накрыло каменное плато. Вороны налетели всей стаей. Они остро вонзились в воинов, вцепились когтями в кольчуги и одежду, принялись рвать косы, торчавшие из под шлемов. Клювы их быстро и сильно тыкались всюду, куда доставали, раскрывались в громких криках прямо над ухом и тут же клевали оголённые пальцы, сжимавшие оружие. Гимри ни на мгновение не опускал меч и помогал себе левой рукой, отбрасывая птиц щитом. Он видел, что разрубил уже десяток воронов, последнему даже отсёк голову, нескольким отрезал крылья, но птицы клевали и клевали его. Боль — такая же оглушительная и невыносимая как их карканье — пронзила предводителя, и он отступил к горе, стараясь не упасть на Мирану. Посмотреть, как она, Гимри даже не мог. Казалось, обернись он, хоть на мгновение перестань отсекать лезущих к горлу птиц, и они повалят его и заклюют.
Хлопали чёрные крылья, закрывая и небо, и уходящее солнце. Но сквозь их непроницаемую стену Гимри всё же увидел, как рядом упал на землю Хьянг, прижав руки к лицу, и рассыпались его стрелы. Хьянгу удалось подбить из лука несколько воронов, едва они только подлетели. Затем он орудовал клинком, но короткое лезвие не позволило успешно отбиваться: птицы вцепились ему в лицо. И теперь, когда он упал, они клевали его в спину, протыкая плотную стёганку, и всё пытались добраться до шеи. Тангур подбежал к нему и принялся мечом разбрасывать воронов во все стороны, но их будто не становилось меньше.
Гимри даже не мог понять, где те птицы, которых он сам разрубил всего мгновение назад? Почему они не валяются у его ног? Атвир сосредоточенно работал топором, раскручиваясь с ним то в одну сторону, то в другую. Он бил птиц и лезвием, и обухом, и, как и Гимри, недоумевал, почему воронов не становится меньше.
Один только Хугар знал, почему, но не мог этому поверить. Ошалело смотрел княжеский воевода на каменное плато: правым, здоровым глазом он видел чёрных птиц, накинувшихся на отряд, но левый, косой глаз, подсказывал совсем иное. Этим глазом Хугар видел вооружённых воинов, давным-давно истлевших и позабытых. Призрачные лица искажала ненависть и желание истреблять каждого, кто пришёл с оружием на их древнюю землю. Клювы их в обличье воронов клевали и воеводу, но он почти не замечал этого, лишь чувствовал, как раскалывается голова от двух разных картинок перед глазами. Превозмогая головную боль, Хугар взревел во весь голос:
— Уберите оружие! — но было уже слишком поздно.
Призрачные воины, видимые лишь его левым глазом, обнажили свои мечи — отнюдь не призрачные — и принялись кромсать отряд. Люди падали словно подкошенные, не понимая, откуда наносятся удары и кем. Прямо под ноги Хугару прилетела отрубленная голова его дружинника, а железный шлем со звоном покатился дальше. Тело воина рухнуло перед Лларой, и служанка трясущейся рукой потянулась к его мечу, желая защитить себя от страшных птиц.
— Дура! — заорал Хугар, пробивая себе путь сквозь крылатый рой. — Не трогай! Не трога-а-ай!
Но Ллара не слышала его. Едва она подняла меч, как вороны, до того почти не замечавшие её, с ожесточением накинулись на служанку, и она сгинула под их чёрными тенями. «Проклятье! — подумал Хугар. — Надо найти эту рыжую бабу и сказать, чтоб хоть она не брала в руки оружие».
Хугар знал, что Мирану защищает Гимри, вот только воевода с трудом различал что-то дальше своего меча. Вдобавок двоившаяся картинка перед глазами заставляла голову раскалываться всё сильнее. Хугару уже казалось, что он не выдержит этой боли и погибнет именно от неё, а не от того, что кто-то из древних призрачных воинов сразит его в этой неравной битве.
— Гимри! — позвал воевода. — Гимри! Где ты?
— Здесь! — откликнулся голос слева, и Хугар пошёл туда, рубя и рубя перед собой бесконечных чёрных воронов, которые просто не могли умереть: ведь они давно умерли.
Он уже различал впереди предводителя, но тут из птичьего облака выскочил Атвир, размахивая топором. Он был сильно ранен: рубаха на руках пропиталась кровью, стёганка на груди разрезана, а на щеках и на лбу — глубокие следы от вороньих клювов. Кровь застилала Атвиру глаза, но он упрямо махал оружием и щитом. Хугар видел правым глазом, как птицы окружают верного друга Гимри, а левым глазом он видел призрачного воина, который отвёл руку с мечом — как отводят, чтобы снести голову с плеч. Воевода изо всех сил треснул этого воина, желая отбросить его подальше. Но тот всё равно нанёс удар — только меч его съехал, распоров Атвиру бок вместо шеи.
Атвир качнулся. Он с недоумением поглядел на окровавленное остриё, застрявшее под рёбрами, тронул его пальцами, будто не понимая, что это такое, но остриё тотчас растаяло.
— Атвир! — крикнул Гимри, кидаясь к нему.
— Предводитель, — удивлённо отозвался тот, оседая вниз. — Кто-то всё-таки добрался... до меня...
Он попытался обернуться, чтобы выяснить — кто, но упал. Гимри переводил ошалелый взгляд с Атвира на стоявшего прямо за ним Хугара и обратно.
— Проклятье, Гимри, это не то, что ты думаешь! — заорал воевода.
Но Гимри никак не мог разобрать слов. Он чувствовал себя так, будто его оглушили, будто звуки вдруг исчезли из мира: ни карканья, ни хлопанья крыльев, ни криков его людей — ничего больше не было. Только его друг, его самый близкий друг лежал перед ним, и кровью заливало его бок и бедро.
— Предводитель... — Атвир протянул руку и сжал исклёванные пальцы Гимри. — Это ничего, ничего... — он будто пытался подбодрить друга: мол, ну, ерунда какая, подумаешь, живот пропороли, стоит ли волноваться... — Ничего, — уверенно заявил Атвир. Он улыбнулся — как умел улыбаться лишь он: широко, тепло, весело. И умер.
Гимри смотрел в его остановившиеся глаза и не мог поверить. Самый страшный из ночных кошмаров стал былью! Вдруг мощная ладонь Хугара обрушилась на его лицо, едва не сломав Гимри челюсть:
— Да услышь ты меня, наконец! — орал воевода, тряся его за плечи, а Гимри никак не мог взять в толк, куда делся Атвир — ведь он только что лежал тут. Почему теперь вместо него косоглазое лицо Хугара?
— За что? — только и спросил Гимри, и воевода издал болезненный вопль:
— Да чтоб тебя, тупой болван! Ты не слышишь?! Я тебе говорю: эти вороны — в самом деле души умерших воинов Гадур-града. Я вижу их своим косым глазом! А-а-а, проклятье, пошла прочь, шавка крылатая!.. — и Хугар врезал кулаком ворону, воткнувшему когти ему промеж глаз.
Кровь потекла по расцарапанной переносице воеводы, но он лишь раздражённо размазал её рукой.
— Где эта рыжая баба? — вновь принялся он допрашивать Гимри. — Они не трогают, пока не обнажишь оружие! Скажи ей! Скажи ей это! Пусть не берёт в ру... — Хугар смолк на полуслове.
Он вдруг скривился и прикусил губу: в бедро ему угодила стрела. Она воткнулась очень глубоко, и воевода опёрся на выставленный вперёд меч, чтобы не упасть. Гимри поддержал его одной рукой, и Хугар усмехнулся:
— Мы с тобой помрём здесь, Гимри, — он закашлялся и сплюнул кровяной сгусток себе под ноги. — Я не убивал Атвира, ты понял меня?
Гимри отрывисто кивнул. Он не был уверен, что понимает слова воеводы, но что-то начинало до него доходить.
— Я помочь хотел, — продолжал Хугар, насилу отрывая меч от земли и вновь принимаясь размахивать им, — потому что вижу этих... — взмах, — всех... — ещё взмах. — Голова только раскалывается от них. Мельтешат и мельтешат... Без числа.
Призрачных воинов и в самом деле становилось всё больше. Хугар догадывался, почему. Рядом ещё сражался Тангур, но остальные... Остальных, похоже, уже не было в живых, и птицы оставили их.
— Да чтоб те... — воевода резко осел: ещё одна стрела угодила в ту же ногу. На сей раз почти в коленный сгиб, и острая боль пронзила всё тело.
Хугар оглянулся, пытаясь увидеть, кто стреляет, и увидел. Лучник стоял подле убитого Тарма и скалился полусгнившим ртом. Он как раз натягивал тетиву, и новая стрела полетела воеводе в грудь, но лишь мазнула по кольчуге.
— Ах ты, падаль, — прорычал Хугар и, хромая, двинулся к нему. — Сейчас ты у меня получишь...
Лучник принялся посылать в него стрелу за стрелой, но воевода, разозлившись, успевал уклоняться, а две стрелы даже разрубил в полёте мечом, как воронов, которые всё ещё кидались на него сверху. Чёрная птица приземлилась прямо на голову и принялась клевать макушку.
— Да как же вы бесите... — воевода ухватил ворона за крыло и зашвырнул подальше. До лучника оставалось всего ничего — каких-то несколько шагов. — Погоди у меня, — приговаривал Хугар, сильно припадая на раненую ногу.
Ещё одна стрела в упор вонзилась ему в левое плечо, но остановить уже не могла. Даже голова у воеводы почти перестала раскалываться. Вот он, враг, вот он: почти попался... Хугар рубанул мечом, но ударил лишь воздух. Лучник чёрной птицей мгновенно переметнулся к Тангуру и принялся обстреливать его сзади, без труда пробивая кольчугу. Спина Тангура мигом покрылась стрелами, подобно ежиным иглам. Он обернулся и в бессильной злобе замахал мечом перед собой, не понимая, кто его атакует. Птицы вдруг разлетелись в стороны, освобождая путь, и призрачный лучник послал стрелу ему прямо в глаз.
— Сволочь! — завопил воевода. — Сволочь!..
Он не мог назвать Тангура своим другом: Хугар вообще никого не называл другом. Но отчего-то к Тангуру он особенно прикипел — сколько они бились с ним бок о бок, сколько бесчинств вместе творили! И неожиданно сильная боль пронзила теперь сердце воеводы. Пал Тангур. Как и Хьянг, и все остальные... Да кто вообще остался? Гимри? Да, Гимри ещё бьётся из последних сил... И баба эта рыжая дрожит под щитом.
Мирана в самом деле дрожала. Она знала, что дорога до Диких гор — не из лёгких и может привести вовсе не к колдуну, а в чертоги Халльфры, из которых нет возврата в мир живых. Но отчего-то ей казалось, что уж она-то сможет, она-то — дочь Винлинга! — одолеет этот путь. Должна одолеть ради победы над Белой смертью! Тем более, здесь храбрый Гимри и его дружинники.
Но путь оказался сильнее них. Никто из живых ещё не проходил его. Никто. И Мирана с ужасом смотрела из-под щита, как бьются люди, которых она по своей милости привела на смерть. Воины скрывались под роем чёрных воронов, и птицы оставляли их, лишь когда те падали без дыхания. Даже Ллару — и ту заклевали! И Мирана до боли кусала кулак, чтобы не заорать от охватившего её отчаяния.
Сама Мирана имела лишь маленький походный ножик, который использовала для личных нужд, и всё подумывала, не дотянуться ли до какого-нибудь оружия. Уж лучше с ним, чем без него, когда птицы бросятся и на неё тоже. Неподалёку как раз валялся топор, который выронил Атвир. Мирана хотела осторожно передвинуться в ту сторону, но тут услышала, как Хугар велел ничего не трогать. А затем сказал Гимри, что они здесь помрут. Помрут... Мирану обдало холодом. С необычайной ясностью осознала она, что воевода прав. Даже, если её не тронут, потому что она не поднимала меча на призрачное войско, то с ней никого не останется. Совсем! «Гимри!» — безумно хотелось закричать ей, но Мирана боялась, что отвлечёт его, и он пропустит смертельный удар. «Живи! Пожалуйста! Молю: живи!» — взывала она, глядя, как вороны смыкают вокруг Гимри чёрное кольцо.
Хугара тоже окружили. Он с удивлением почувствовал: птицы толкают его к краю каменного плато, а там — лететь и лететь до Гадурской равнины. Живым уж точно не приземлиться. И воевода принялся размахивать изо всех сил мечом, чтобы воспрепятствовать этому.
— Хрен вы меня столкнёте! Я ещё пообломаю вам крылья! — распалялся он, но птицам не было конца.
Они наседали на него, и Хугар против воли делал шаг, ещё шаг, ещё... Он отступал, спиной приближаясь к мёртвому полю, раскинувшемуся далеко внизу. Как вдруг заметил, что оглушительное карканье смолкло — оно всё превратилось в голоса. Злые, вкрадчивые голоса, которые со всех сторон шептали ему:
— Ты нам подходишь...
— Ты нам подходишь...
— Подходишь!
— Ты такой же как мы!
— Ты пойдёшь с нами!
— С нами!
Вороны вились вокруг него, будто пчелиный рой:
— Ты пойдёшь с нами! С нами!
— Ты будешь летать!
Хугар расхохотался. Рука его разжалась, и меч выпал из неё, со звоном ударившись о поверхность каменного плато. Острые клювы больше не клевали воеводу, цепкие лапы не пытались вырвать волосы, мощные крылья не хлопали по лицу. Его даже теперь не толкали. Его просто вели.
— Пойдёшь с нами!
— Пойдёшь с нами!
— Будешь летать!
Хугар стоял уже почти на самом краю. Он всё ещё смеялся и никак не мог перестать: это ж надо... В жизни не подумал бы, что всё так кончится: не от вражеского меча в живот, не от снесённой с плеч головы и даже не от Белой смерти — нет! «Пойдёшь с нами», — шепчут ему со всех сторон налетевшие птицы. И Хугар хохочет во всё горло, и хохот этот всё сильнее походит на воронье карканье, и руки, выронившие верный меч, покрываются иссиня-чёрным оперением. «Ты такой же как мы», — слышит воевода прямо у себя в голове и знает наверняка: да, такой же. Такой же злой, непримиримый, склочный, вечно наживающий себе врагов...
Говорят, души умерших на Гадурской равнине не могут обрести покой и оттого всё кружат над ней, будто ищут свои прежние тела, которые поглотила земля. Но воевода теперь всем своим естеством ощущал, что это не так. Эти души по собственной воле не желают покоя. Они сами отвергли чертоги Халльфры! Им не нужен покой. Как не нужен и ему.
Хугар бросил прощальный взгляд туда, где сражался предводитель, окружённый воронами. Гимри уже с трудом поднимал свой меч. Щит его был пробит в нескольких местах, и три стрелы торчали из деревянного полотна, и ещё две — из плеча. Сложно биться с невидимым противником, но предводителю удалось устоять дольше других, и никто из воронов-воинов ещё не заставил его пасть.
Гадурский лучник перестал посылать в Гимри свои стрелы, и птицы вдруг все разлетелись прочь, уступая дорогу владыке Гадура, одному из братьев-близнецов. Половина короны украшала его облысевший череп: другая половина, верно, осталась у его брата. Он шёл, и меч из воронёной стали блестел в его могучей руке.
— Гимри! Сзади! — заорал Хугар, и предводитель обернулся, тяжело дыша.
Кровь вперемешку с потом стекала по его лбу и правой щеке. Но он не видел, не мог видеть того, что открывалось левому глазу Хугара. Поднял свой меч гадурский владыка и в упор вонзил его в последнего из лисьепадских воинов, и лишь тогда его смутная тень мелькнула перед глазами Гимри. Глубоко вошёл меч под рёбра, прорвав кольчугу. Насмерть поразил он предводителя маленького отряда, отправившегося в Дикие горы в поисках колдуна, — Гимри, сына Фарина.
Хугар хотел по привычке сплюнуть — от досады, да плевать уже оказалось нечем: вороний клюв вырос у него вместо рта. Осталась только Мирана. Лишь одна эта рыжая баба выжила и всё ещё сидела, прижавшись к горе и вцепившись в щит как в последнюю свою надежду, потому что слышала она: нельзя брать в руки оружие. И воевода повелительно каркнул птицам:
