Семанин сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Оллид не уставал повторять, что страх — худший советчик на свете.
«Если в минуту опасности ты позволишь себе испугаться, считай, что ты уже мёртв, — наставлял господин. — Ум должен оставаться ясным, а сердце — чутким: лишь так ты сможешь принимать правильные решения».
Гиацу прекрасно видел, что сам Оллид не всегда жил согласно своим наставлениям. Колдун позволял многим страхам одержать над ним победу. Взять хотя бы то, что он в каждом подозревал возможного убийцу и долго опасался даже верного слуги! Хотя кто Гиацу такой, чтобы судить об этом? Он никогда не был в шкуре Оллида, не жил столько зим, не терпел столько потерь и предательств... И ничего не знает о том, каково это — быть колдуном, которого кто-то хочет убить. Но одно семанин знал точно: слова господина пропитаны мудростью, и к ним стоит прислушаться. Даже если сам Оллид не всегда следует им.
Снег повалил сильнее и быстро покрыл серебристой шапкой чёрную макушку Гиацу. Снежинки, стремительно кружась, падали в мутную воду и исчезали на её глади. Но семанин ощутил, как внутри него вновь разливается робкое тепло, отступившее было под натиском страха. Да, Гиацу устал и находился совсем один посреди большого холодного озера, а снежная завеса грозила вот-вот перерасти в бешеную метель и окончательно спрятать не только берега, но и тропу до дома. Но семанин прекрасно плавал. Если достигнув земли, он поймёт, что это не то место, которое ему нужно, то просто поплывёт дальше вдоль берега. Рано или поздно найдётся брошенная на камне одежда. Её наверняка уже занесло, но рядом есть лодка — она и послужит указателем.
Гиацу поглядел вверх. Снег, летевший ему в лицо, был такого же цвета, что и облака, которые заволокли небо. Казалось, будто небесный купол крошится, и его холодные осколки сыпятся вниз, а ветер подхватывает их и разносит по всей земле. Как же красиво! Всё время, проведённое в горах, Гиацу без устали восхищался алльдской зимой — словно истинным творением северных колдунов. Так бы смотрел и смотрел... Не было бы ещё так холодно в этой воде!
Семанин прикрыл глаза. Он не обладал колдовской силой Оллида и не мог повелевать ветром, чтобы заставить его разогнать белую завесу. Но он желал проникнуть за стену снега и понять, в какую сторону плыть. Вдруг получится? Тогда потом он сможет похвастаться этим перед господином! С самого начала Оллид обучал слугу внимательно слушать всё вокруг: лес, горы, ветер, но больше всех — себя.
«Твоё сердце всегда точно знает, какой тропой надо идти. Просто дай ему указать тебе путь».
Гиацу, став взрослее, обычно хитро улыбался на такие слова из уст господина и всё спрашивал:
«Неужто, Оллид-тан, твоё сердце подсказывает тебе сидеть на месте?»
«Я не сижу на месте, — возражал колдун. — Мы с тобой и в Тёмном лесу часто бываем».
«И всё же...»
«Гиацу, довольно! Я не покину Дикие горы. Моё сердце подсказывает, что здесь безопасно».
«Господин, а можно ли спутать то, что подсказывает сердце, с тем, что кричат страхи в твоей голо?..»
«Можно, — обрывал его колдун. И добавлял раздражённо: — Но это не мой случай».
«Как скажешь, Оллид-тан».
Гиацу глубоко вздохнул и постарался выкинуть из головы все мысли — и о прошлом, и о настоящем и даже о будущем, в котором, он, возможно, никогда не выплывет из озера. Неважно, что говорил или будет говорить господин. Неважно, что думает об этом сам Гиацу. Сейчас есть лишь студёная вода, чья поверхность покрыта рябью, как тело — мурашками. И где-то на берегу лежат оставленные вещи. Где-то там покоится на камнях лодка, обратив заострённый киль к исчезнувшему небу. Где-то там начинается тонкая тропа, бегущая до дома, а дома ждёт вчерашняя рыбная похлёбка. Где-то там...
Ветер яростно носился над озером, бил Гиацу по щекам и хватал пряди волос, вырвавшиеся из собранного пучка. Холод всё явственнее окружал семанина, полз по ногам и рукам, подобно водорослям, будто пытаясь обвить его и утащить на дно. Растревоженное озеро вдруг хлестнуло его по груди, забрызгав каплями лицо. Но тут Гиацу, наконец, распахнул глаза: он понял, куда ему плыть. И не теряя больше ни мгновения, тотчас направился в ту сторону.
Снег вокруг метался столь бешено, что, казалось, сам воздух стал снегом. Гиацу закрыл глаза вновь: можно плыть и так, всё равно ничего не видно. Но злые снежинки пытались забраться ему в уши, нос и рот, не жалея сил. И всё же им не удавалось остановить Гиацу. Он плыл и плыл, надеясь, что не ошибся, что скоро уже, совсем скоро коснётся руками каменистого берега. Холод следовал за ним, будто хищник, ждущий, когда же добыча ослабнет и сдастся. Но Гиацу не собирался сдаваться: он ещё слишком молод! В конце концов, может, он уговорит господина спуститься с гор? Может, отыщет Тсаху когда-нибудь? Сдаваться... Что за крамольные мысли?! Да дома рыбная похлёбка — и та не вся съедена!
И тут пальцы его ударились о что-то твёрдое. Берег! Наконец-то! Гиацу обеими руками ухватился за каменистый выступ и подтянулся, пытаясь разглядеть, что это за место. Метель ослабла и будто пошла на убыль. Стих и ветер, перестав зло кружить над озером. За белоснежной пеленой начали проступать очертания других камней и деревьев, трясущих поседевшими головами. Но лодки нигде не было.
Семанин поплыл дальше, держась берега. Дрожь то и дело пробегала по его телу, и теперь уже с трудом получалось унимать её. Всё-таки Гиацу слишком долго находился в холодной воде! Тренировки тренировками, а сушить на себе мокрую рубаху, когда тебе в спину дышит колдун, готовый, чуть что, помочь, — это одно. А долго и в одиночку плавать по студёному озеру в метель — совсем другое. Где же эта проклятая лодка?..
И тут он, наконец, увидел её. Лодку успело занести снегом, но очертания остались узнаваемы. Гиацу тотчас выбрался на берег и стал изо всех сил растирать тело, чтобы согреться. Всё-таки он смог! Смог! Ему хотелось радостно смеяться, но стучащие друг об друга зубы мешали. Наконец, он почувствовал себя лучше и отыскал намокшую одежду, но в рукава и штанины попал не сразу. «Ну и наплавался я! — подумал Гиацу, всё ещё содрогаясь. — На много дней вперёд, пожалуй, хватит! Хорошо бы теперь и у огня погреться».
Ветер принялся сдувать прочь облака. Снежная завеса редела, и сквозь неё всё сильнее проступали побелевшие берега и седые вершины гор. Метель превратилась в полупрозрачный туман, беспокойно колыхавшийся над озером. Брызнуло, наконец, солнце, и свет его, ударившись об воду, разлетелся вокруг. Гиацу зажмурился и хотел было повернуться, чтобы пойти к дому, как вдруг увидел движение на восточном берегу и застыл. Яркое сияние мешало смотреть, но всё же сомнений не оставалось: к Оку Ёрвана вышел конь. И макушку его венчали рога!
Гиацу не поверил своим глазам. Да не осталось же рогатых коней на свете — так утверждал Оллид-тан! Неужто сам Ёрван, о котором спорили ещё Инг и Фёнвар, явился к берегам своего... выпавшего глаза?! Странное животное тряхнуло головой и, подойдя ближе к воде, принялось жадно пить. Снег прекратился, и ветер сдул прочь клочки белёсого тумана, колыхавшегося над озером. Застывший от изумления Гиацу смог, наконец, лучше разглядеть гостя. Тот был гнедой масти с чёрной гривой и белым пятнышком на лбу. Не красовались на его макушке никакие рога: просто дерево простёрло к коню свои ветви, и в остатках снежного вихря они показались рогами. Но сердце, едва успокоившись, вновь забилось быстрее: на коне было седло!
Гиацу поборол желание тотчас броситься к восточному берегу: можно поскользнуться на снегу и спугнуть животное. И семанин осторожно двинулся вдоль озера. Седло! Настоящее седло! Оно означало только одно: кто-то приехал сюда на этом коне. Похоже, не беспочвенна оказалась тревога господина. Но где же тогда всадник? Почему сам не подвёл скакуна к воде да не напился вперёд него?
Конь поднял голову и повёл ушами. Гиацу шёл медленно, но не таился и скоро был замечен. Гнедой повернулся и испуганно отступил, едва не угодив копытом в озеро.
— Тихо... тихо... Не бойся... — стал приговаривать семанин.
Он замедлил шаг, опасаясь, что животное убежит. И снова заговорил:
— Где же твой хозяин? Почему бросил тебя?
Конь, понятно, молчал. Только глядел с опаской на приближавшегося человека.
— Такой красивый скакун, и совсем один... — Гиацу с укоризной покачал головой. — В Диких горах опасно. Съест тебя медведь! Одни косточки останутся. Да гривы пучок, — семанин подошёл почти вплотную к коню, не переставая увещевать его: — Мой господин говорит, за острыми пиками бродят даже шамь атау, белые медведи. Огромнее бурых в два раза! Я сам видал издалека только, но Оллид-тану верю. Говорит: огромнее в два раза, значит, так и есть... Негоже тебе одному тут разгуливать.
Гиацу протянул вперёд руку, сделал шаг, ещё, медленно, очень медленно. Пальцы его сомкнулись на свисавших поводьях, а другой рукой он коснулся лошадиного носа. Гнедой вздрогнул, но отступать не стал.
— Идём со мной, — предложил семанин, нежно проводя рукой по мягкой коже коня и чувствуя на ладони его горячее дыхание. — Идём, поищем твоего хозяина, — Гиацу легонько потянул поводья, и конь сделал шаг в его сторону. — А коли не найдём хозяина, так я им стану.
Гнедой не сопротивлялся и послушно направился за человеком. Гиацу обошёл озеро, ведя коня под уздцы и внимательно разглядывая побелевшие каменистые берега: не лежит ли где упавший всадник, не стонет ли от боли? Но тишь стояла над озером, лишь негромко переговаривались птицы, перескакивая с дерево на дерево. Даже ветер снова улёгся, будто и не было его, и ярко сияло солнце, отражаясь в глади взбаламученной воды. Песок потихоньку оседал обратно на дно, но озеро потеряло свою прозрачность и превратилось в огромное зеркало, в которое смотрелись угрюмые и молчаливые горы.
— Эге-гей! — позвал Гиацу, стараясь кричать не слишком громко, чтобы не напугать коня. — Есть тут кто? Отзовись!
Сколько раз за десять зим он выкрикивал эти слова: орал их во всё горло и обречённо шептал, уже не надеясь когда-нибудь получить ответ. Теперь же сердце Гиацу билось так часто, что больно делалось в груди: неужто кто-то всё-таки отзовётся?! Хоть бы он оказался хороший человек, не желающий вреда господину... Хоть бы не князь! Гиацу сжал поводья и позвал вновь:
— Отзовись, человек! Я помогу, если ты ранен!
Но горы хранили молчание. Если и был тут кто раненый, то, верно, лежал без сознания. Да и как теперь отыщешь его под снегом? Одна надежда: что ветер не закроет больше тучами небо. Тогда растопит солнце серебристо-белое полотно, и обнажится укрытая им земля. Гиацу всё шёл и озирался, и конь послушно брёл за ним. Как вдруг семанин резко остановился: страшная мысль вновь закрутилась в его голове, и в миг похолодело внутри. Что, если пропавший всадник уже встретил Оллид-тана? Где он теперь? В порядке ли господин?
Гиацу знал, что Лосиная гора и дом возле Ока Ёрвана окружены сильными чарами, прячущими их от простых людей. Оллид сотни зим укреплял наложенное колдовство, делая его всё сильнее и нерушимее: ни один живой человек не способен был отыскать эти укрытия. Но добрался ли господин до своей горы? Сидит ли он в её недрах, откуда только Халльфре, алльдской богине смерти, под силу его забрать?
Семанин оглянулся на коня и с сожалением воскликнул:
— Как жаль, что ты не разговариваешь! Уж я бы у тебя выпытал, что стряслось!
Гнедой тряхнул головой, будто отрицал это, и Гиацу сердито возразил:
— Нет, выпытал бы! — и тут понял, что спорит с конём, и рассмеялся. — Ну-ка, отвечай мне, — строго спросил он, перестав смеяться, — видел моего господина? У него длинная чёрная коса и зелёный плащ.
Конь в упор смотрел на Гиацу и молчал. Головой не мотал, но и не кивал в знак согласия.
— Не видел, наверное, — заключил Гиацу. — Что ж, оно и к лучшему.
Семанин проверил, не разболталось ли седло, и вновь обратился к коню, похлопав того по шее:
— Давай-ка ты меня покатаешь, друг?
Конь не стал противиться. Но Гиацу медлил: он давно уже не ездил на лошадях. Туринар теперь возил его совсем редко, да и тот был вовсе не конь. А других скакунов в Диких горах не водилось. Семанин в нерешительности положил руку на седло и вздохнул: может лучше пешком? Всё-таки привычнее. Но тут гнедой повернул к нему голову и ткнулся мордой в плечо, будто желал подбодрить.
— Да ты хорош! — усмехнулся Гиацу и запрыгнул в седло. — Ну, сначала давай к дому: вдруг Оллид-тан уже вернулся?
Он направил гнедого по неприметной узкой тропе, которая начиналась у северной части озера и стелилась вдоль вытекающей из него реки. Чем ниже спускался Гиацу, тем выше становились горы кругом, но солнце не торопилось прятаться за них. Яркий свет отражался от белого полотна, укрывшего каменистую землю, и заливал мир сиянием. Снег хрустел под лошадиными копытами, и вереница глубоких следов бежала по пятам и петляла, обходя острые камни и неприметные ямки. Шумела речка, бурно стекая вниз: воды её теперь были такие же мутные, как и Око Ёрвана.
Вскоре показался дом. Гиацу бросил взгляд на отверстие в крыше, из которого, верно, вырывался бы дым от растопленного очага, находись господин внутри. Но пусто было над крышей.
— Оллид-тан! — позвал семанин.
Он соскочил с коня и вбежал в дом, но там всё лежало так же, как оставил Гиацу. На столе стоял котёл с похлёбкой и непомытая миска. Возле потухшего очага валялась медвежья шкура, распахнув объятия, будто призывала вновь лечь и укрыться ею. Семанин скользнул по ней угрюмым взглядом да вышел вон. Рыбную похлёбку — и ту есть не стал: не до неё нынче.
Оказавшись снаружи, Гиацу вновь закричал что было мочи:
— Оллид-та-а-ан!
Но и в этот раз никто не откликнулся. Лишь ветер затряс крону молодой ольхи, растущей у дома, и несколько шишечек упало прямо к ногам Гиацу. Он вернулся в дом и, поразмыслив немного, снял со стены лук и стрелы: стоит, пожалуй, прихватить с собой. Ну а нож у него всегда был подвязан к поясу, на всякий случай. Семанин вскочил на коня и развернул его к крутому спуску в долину меж двух гор:
— Ну, милый, поехали, — велел он. — Только будь осторожен.
Ещё никогда дорога не тянулась так долго, хотя верхом Гиацу преодолевал её в разы быстрее, чем обычно. Казалось, конь несёт его не над землёй, а над белым морем, где волны вырастают из покрытых снегом камней. Холодный ветер хлестал семанина по лицу, трепал летевший за спиной плащ, точно флаг корабля, но Гиацу не замечал этого. Все его мысли крутились вокруг одного: в порядке ли Оллид-тан? Радость от того, что в Дикие горы явился живой человек и с ним можно, наконец, пообщаться, уступила место страху остаться без господина. Десять зим Гиацу прожил спокойно: раз Оллид всё же привёл его к себе в горы, значит, уже не бросит. Но семанин раньше никогда всерьёз не думал, что колдуна может не стать по иной причине. Ведь есть же те, кто знает его тайну и желает отнять колдовскую силу!
Ужас овладел Гиацу: что же он будет делать без Оллид-тана? Возможно ли вообще жить без господина? Казалось, он вечен. Нет, нет, тряхнул головой Гиацу, конечно, с ним ничего не случится. Он же, в конце концов, могущественный колдун, способный заставить людей позабыть о себе! Вдобавок, ему помогает в этом подаренный Ингом Серебряным плащ, который Оллид почти никогда не снимает.
«Если в минуту опасности ты позволишь себе испугаться, считай, что ты уже мёртв, — наставлял господин. — Ум должен оставаться ясным, а сердце — чутким: лишь так ты сможешь принимать правильные решения».
Гиацу прекрасно видел, что сам Оллид не всегда жил согласно своим наставлениям. Колдун позволял многим страхам одержать над ним победу. Взять хотя бы то, что он в каждом подозревал возможного убийцу и долго опасался даже верного слуги! Хотя кто Гиацу такой, чтобы судить об этом? Он никогда не был в шкуре Оллида, не жил столько зим, не терпел столько потерь и предательств... И ничего не знает о том, каково это — быть колдуном, которого кто-то хочет убить. Но одно семанин знал точно: слова господина пропитаны мудростью, и к ним стоит прислушаться. Даже если сам Оллид не всегда следует им.
Снег повалил сильнее и быстро покрыл серебристой шапкой чёрную макушку Гиацу. Снежинки, стремительно кружась, падали в мутную воду и исчезали на её глади. Но семанин ощутил, как внутри него вновь разливается робкое тепло, отступившее было под натиском страха. Да, Гиацу устал и находился совсем один посреди большого холодного озера, а снежная завеса грозила вот-вот перерасти в бешеную метель и окончательно спрятать не только берега, но и тропу до дома. Но семанин прекрасно плавал. Если достигнув земли, он поймёт, что это не то место, которое ему нужно, то просто поплывёт дальше вдоль берега. Рано или поздно найдётся брошенная на камне одежда. Её наверняка уже занесло, но рядом есть лодка — она и послужит указателем.
Гиацу поглядел вверх. Снег, летевший ему в лицо, был такого же цвета, что и облака, которые заволокли небо. Казалось, будто небесный купол крошится, и его холодные осколки сыпятся вниз, а ветер подхватывает их и разносит по всей земле. Как же красиво! Всё время, проведённое в горах, Гиацу без устали восхищался алльдской зимой — словно истинным творением северных колдунов. Так бы смотрел и смотрел... Не было бы ещё так холодно в этой воде!
Семанин прикрыл глаза. Он не обладал колдовской силой Оллида и не мог повелевать ветром, чтобы заставить его разогнать белую завесу. Но он желал проникнуть за стену снега и понять, в какую сторону плыть. Вдруг получится? Тогда потом он сможет похвастаться этим перед господином! С самого начала Оллид обучал слугу внимательно слушать всё вокруг: лес, горы, ветер, но больше всех — себя.
«Твоё сердце всегда точно знает, какой тропой надо идти. Просто дай ему указать тебе путь».
Гиацу, став взрослее, обычно хитро улыбался на такие слова из уст господина и всё спрашивал:
«Неужто, Оллид-тан, твоё сердце подсказывает тебе сидеть на месте?»
«Я не сижу на месте, — возражал колдун. — Мы с тобой и в Тёмном лесу часто бываем».
«И всё же...»
«Гиацу, довольно! Я не покину Дикие горы. Моё сердце подсказывает, что здесь безопасно».
«Господин, а можно ли спутать то, что подсказывает сердце, с тем, что кричат страхи в твоей голо?..»
«Можно, — обрывал его колдун. И добавлял раздражённо: — Но это не мой случай».
«Как скажешь, Оллид-тан».
Гиацу глубоко вздохнул и постарался выкинуть из головы все мысли — и о прошлом, и о настоящем и даже о будущем, в котором, он, возможно, никогда не выплывет из озера. Неважно, что говорил или будет говорить господин. Неважно, что думает об этом сам Гиацу. Сейчас есть лишь студёная вода, чья поверхность покрыта рябью, как тело — мурашками. И где-то на берегу лежат оставленные вещи. Где-то там покоится на камнях лодка, обратив заострённый киль к исчезнувшему небу. Где-то там начинается тонкая тропа, бегущая до дома, а дома ждёт вчерашняя рыбная похлёбка. Где-то там...
Ветер яростно носился над озером, бил Гиацу по щекам и хватал пряди волос, вырвавшиеся из собранного пучка. Холод всё явственнее окружал семанина, полз по ногам и рукам, подобно водорослям, будто пытаясь обвить его и утащить на дно. Растревоженное озеро вдруг хлестнуло его по груди, забрызгав каплями лицо. Но тут Гиацу, наконец, распахнул глаза: он понял, куда ему плыть. И не теряя больше ни мгновения, тотчас направился в ту сторону.
Снег вокруг метался столь бешено, что, казалось, сам воздух стал снегом. Гиацу закрыл глаза вновь: можно плыть и так, всё равно ничего не видно. Но злые снежинки пытались забраться ему в уши, нос и рот, не жалея сил. И всё же им не удавалось остановить Гиацу. Он плыл и плыл, надеясь, что не ошибся, что скоро уже, совсем скоро коснётся руками каменистого берега. Холод следовал за ним, будто хищник, ждущий, когда же добыча ослабнет и сдастся. Но Гиацу не собирался сдаваться: он ещё слишком молод! В конце концов, может, он уговорит господина спуститься с гор? Может, отыщет Тсаху когда-нибудь? Сдаваться... Что за крамольные мысли?! Да дома рыбная похлёбка — и та не вся съедена!
И тут пальцы его ударились о что-то твёрдое. Берег! Наконец-то! Гиацу обеими руками ухватился за каменистый выступ и подтянулся, пытаясь разглядеть, что это за место. Метель ослабла и будто пошла на убыль. Стих и ветер, перестав зло кружить над озером. За белоснежной пеленой начали проступать очертания других камней и деревьев, трясущих поседевшими головами. Но лодки нигде не было.
Семанин поплыл дальше, держась берега. Дрожь то и дело пробегала по его телу, и теперь уже с трудом получалось унимать её. Всё-таки Гиацу слишком долго находился в холодной воде! Тренировки тренировками, а сушить на себе мокрую рубаху, когда тебе в спину дышит колдун, готовый, чуть что, помочь, — это одно. А долго и в одиночку плавать по студёному озеру в метель — совсем другое. Где же эта проклятая лодка?..
И тут он, наконец, увидел её. Лодку успело занести снегом, но очертания остались узнаваемы. Гиацу тотчас выбрался на берег и стал изо всех сил растирать тело, чтобы согреться. Всё-таки он смог! Смог! Ему хотелось радостно смеяться, но стучащие друг об друга зубы мешали. Наконец, он почувствовал себя лучше и отыскал намокшую одежду, но в рукава и штанины попал не сразу. «Ну и наплавался я! — подумал Гиацу, всё ещё содрогаясь. — На много дней вперёд, пожалуй, хватит! Хорошо бы теперь и у огня погреться».
Ветер принялся сдувать прочь облака. Снежная завеса редела, и сквозь неё всё сильнее проступали побелевшие берега и седые вершины гор. Метель превратилась в полупрозрачный туман, беспокойно колыхавшийся над озером. Брызнуло, наконец, солнце, и свет его, ударившись об воду, разлетелся вокруг. Гиацу зажмурился и хотел было повернуться, чтобы пойти к дому, как вдруг увидел движение на восточном берегу и застыл. Яркое сияние мешало смотреть, но всё же сомнений не оставалось: к Оку Ёрвана вышел конь. И макушку его венчали рога!
Гиацу не поверил своим глазам. Да не осталось же рогатых коней на свете — так утверждал Оллид-тан! Неужто сам Ёрван, о котором спорили ещё Инг и Фёнвар, явился к берегам своего... выпавшего глаза?! Странное животное тряхнуло головой и, подойдя ближе к воде, принялось жадно пить. Снег прекратился, и ветер сдул прочь клочки белёсого тумана, колыхавшегося над озером. Застывший от изумления Гиацу смог, наконец, лучше разглядеть гостя. Тот был гнедой масти с чёрной гривой и белым пятнышком на лбу. Не красовались на его макушке никакие рога: просто дерево простёрло к коню свои ветви, и в остатках снежного вихря они показались рогами. Но сердце, едва успокоившись, вновь забилось быстрее: на коне было седло!
Гиацу поборол желание тотчас броситься к восточному берегу: можно поскользнуться на снегу и спугнуть животное. И семанин осторожно двинулся вдоль озера. Седло! Настоящее седло! Оно означало только одно: кто-то приехал сюда на этом коне. Похоже, не беспочвенна оказалась тревога господина. Но где же тогда всадник? Почему сам не подвёл скакуна к воде да не напился вперёд него?
Конь поднял голову и повёл ушами. Гиацу шёл медленно, но не таился и скоро был замечен. Гнедой повернулся и испуганно отступил, едва не угодив копытом в озеро.
— Тихо... тихо... Не бойся... — стал приговаривать семанин.
Он замедлил шаг, опасаясь, что животное убежит. И снова заговорил:
— Где же твой хозяин? Почему бросил тебя?
Конь, понятно, молчал. Только глядел с опаской на приближавшегося человека.
— Такой красивый скакун, и совсем один... — Гиацу с укоризной покачал головой. — В Диких горах опасно. Съест тебя медведь! Одни косточки останутся. Да гривы пучок, — семанин подошёл почти вплотную к коню, не переставая увещевать его: — Мой господин говорит, за острыми пиками бродят даже шамь атау, белые медведи. Огромнее бурых в два раза! Я сам видал издалека только, но Оллид-тану верю. Говорит: огромнее в два раза, значит, так и есть... Негоже тебе одному тут разгуливать.
Гиацу протянул вперёд руку, сделал шаг, ещё, медленно, очень медленно. Пальцы его сомкнулись на свисавших поводьях, а другой рукой он коснулся лошадиного носа. Гнедой вздрогнул, но отступать не стал.
— Идём со мной, — предложил семанин, нежно проводя рукой по мягкой коже коня и чувствуя на ладони его горячее дыхание. — Идём, поищем твоего хозяина, — Гиацу легонько потянул поводья, и конь сделал шаг в его сторону. — А коли не найдём хозяина, так я им стану.
Гнедой не сопротивлялся и послушно направился за человеком. Гиацу обошёл озеро, ведя коня под уздцы и внимательно разглядывая побелевшие каменистые берега: не лежит ли где упавший всадник, не стонет ли от боли? Но тишь стояла над озером, лишь негромко переговаривались птицы, перескакивая с дерево на дерево. Даже ветер снова улёгся, будто и не было его, и ярко сияло солнце, отражаясь в глади взбаламученной воды. Песок потихоньку оседал обратно на дно, но озеро потеряло свою прозрачность и превратилось в огромное зеркало, в которое смотрелись угрюмые и молчаливые горы.
— Эге-гей! — позвал Гиацу, стараясь кричать не слишком громко, чтобы не напугать коня. — Есть тут кто? Отзовись!
Сколько раз за десять зим он выкрикивал эти слова: орал их во всё горло и обречённо шептал, уже не надеясь когда-нибудь получить ответ. Теперь же сердце Гиацу билось так часто, что больно делалось в груди: неужто кто-то всё-таки отзовётся?! Хоть бы он оказался хороший человек, не желающий вреда господину... Хоть бы не князь! Гиацу сжал поводья и позвал вновь:
— Отзовись, человек! Я помогу, если ты ранен!
Но горы хранили молчание. Если и был тут кто раненый, то, верно, лежал без сознания. Да и как теперь отыщешь его под снегом? Одна надежда: что ветер не закроет больше тучами небо. Тогда растопит солнце серебристо-белое полотно, и обнажится укрытая им земля. Гиацу всё шёл и озирался, и конь послушно брёл за ним. Как вдруг семанин резко остановился: страшная мысль вновь закрутилась в его голове, и в миг похолодело внутри. Что, если пропавший всадник уже встретил Оллид-тана? Где он теперь? В порядке ли господин?
Гиацу знал, что Лосиная гора и дом возле Ока Ёрвана окружены сильными чарами, прячущими их от простых людей. Оллид сотни зим укреплял наложенное колдовство, делая его всё сильнее и нерушимее: ни один живой человек не способен был отыскать эти укрытия. Но добрался ли господин до своей горы? Сидит ли он в её недрах, откуда только Халльфре, алльдской богине смерти, под силу его забрать?
Семанин оглянулся на коня и с сожалением воскликнул:
— Как жаль, что ты не разговариваешь! Уж я бы у тебя выпытал, что стряслось!
Гнедой тряхнул головой, будто отрицал это, и Гиацу сердито возразил:
— Нет, выпытал бы! — и тут понял, что спорит с конём, и рассмеялся. — Ну-ка, отвечай мне, — строго спросил он, перестав смеяться, — видел моего господина? У него длинная чёрная коса и зелёный плащ.
Конь в упор смотрел на Гиацу и молчал. Головой не мотал, но и не кивал в знак согласия.
— Не видел, наверное, — заключил Гиацу. — Что ж, оно и к лучшему.
Семанин проверил, не разболталось ли седло, и вновь обратился к коню, похлопав того по шее:
— Давай-ка ты меня покатаешь, друг?
Конь не стал противиться. Но Гиацу медлил: он давно уже не ездил на лошадях. Туринар теперь возил его совсем редко, да и тот был вовсе не конь. А других скакунов в Диких горах не водилось. Семанин в нерешительности положил руку на седло и вздохнул: может лучше пешком? Всё-таки привычнее. Но тут гнедой повернул к нему голову и ткнулся мордой в плечо, будто желал подбодрить.
— Да ты хорош! — усмехнулся Гиацу и запрыгнул в седло. — Ну, сначала давай к дому: вдруг Оллид-тан уже вернулся?
Он направил гнедого по неприметной узкой тропе, которая начиналась у северной части озера и стелилась вдоль вытекающей из него реки. Чем ниже спускался Гиацу, тем выше становились горы кругом, но солнце не торопилось прятаться за них. Яркий свет отражался от белого полотна, укрывшего каменистую землю, и заливал мир сиянием. Снег хрустел под лошадиными копытами, и вереница глубоких следов бежала по пятам и петляла, обходя острые камни и неприметные ямки. Шумела речка, бурно стекая вниз: воды её теперь были такие же мутные, как и Око Ёрвана.
Вскоре показался дом. Гиацу бросил взгляд на отверстие в крыше, из которого, верно, вырывался бы дым от растопленного очага, находись господин внутри. Но пусто было над крышей.
— Оллид-тан! — позвал семанин.
Он соскочил с коня и вбежал в дом, но там всё лежало так же, как оставил Гиацу. На столе стоял котёл с похлёбкой и непомытая миска. Возле потухшего очага валялась медвежья шкура, распахнув объятия, будто призывала вновь лечь и укрыться ею. Семанин скользнул по ней угрюмым взглядом да вышел вон. Рыбную похлёбку — и ту есть не стал: не до неё нынче.
Оказавшись снаружи, Гиацу вновь закричал что было мочи:
— Оллид-та-а-ан!
Но и в этот раз никто не откликнулся. Лишь ветер затряс крону молодой ольхи, растущей у дома, и несколько шишечек упало прямо к ногам Гиацу. Он вернулся в дом и, поразмыслив немного, снял со стены лук и стрелы: стоит, пожалуй, прихватить с собой. Ну а нож у него всегда был подвязан к поясу, на всякий случай. Семанин вскочил на коня и развернул его к крутому спуску в долину меж двух гор:
— Ну, милый, поехали, — велел он. — Только будь осторожен.
Ещё никогда дорога не тянулась так долго, хотя верхом Гиацу преодолевал её в разы быстрее, чем обычно. Казалось, конь несёт его не над землёй, а над белым морем, где волны вырастают из покрытых снегом камней. Холодный ветер хлестал семанина по лицу, трепал летевший за спиной плащ, точно флаг корабля, но Гиацу не замечал этого. Все его мысли крутились вокруг одного: в порядке ли Оллид-тан? Радость от того, что в Дикие горы явился живой человек и с ним можно, наконец, пообщаться, уступила место страху остаться без господина. Десять зим Гиацу прожил спокойно: раз Оллид всё же привёл его к себе в горы, значит, уже не бросит. Но семанин раньше никогда всерьёз не думал, что колдуна может не стать по иной причине. Ведь есть же те, кто знает его тайну и желает отнять колдовскую силу!
Ужас овладел Гиацу: что же он будет делать без Оллид-тана? Возможно ли вообще жить без господина? Казалось, он вечен. Нет, нет, тряхнул головой Гиацу, конечно, с ним ничего не случится. Он же, в конце концов, могущественный колдун, способный заставить людей позабыть о себе! Вдобавок, ему помогает в этом подаренный Ингом Серебряным плащ, который Оллид почти никогда не снимает.
