Он даже во сне накрывается им, а не какой-нибудь шкурой. Но вместе с тем, Оллид — живой человек, и как и все, может устать, отвлечься, не заметить чего-то. Вдруг его застали врасплох? Вдруг под Лосиной горой ждала засада?
Господин говорил, будто Дикая гряда имеет собственную волю, и порой даже горы по ночам здесь меняются местами, так, что в них можно заблудиться навеки. Потому-то и потерялось здесь много княжеских дружин. Однако горы уже сотню зим не ходили во тьме: Оллид утверждал, что они спят до поры до времени. Это и позволило Гиацу выучить почти все местные тропы. Но ведь точно так же их мог выучить и кто-то другой!
Гиацу сжал поводья побелевшими руками. Воображение упорно рисовало ему Оллида, проткнутого насквозь копьём, мечом и стрелами, и тогда семанин даже переставал разбирать, куда едет. Раза два гнедой едва не угодил копытом в расщелину, и Гиацу тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. «Страх — худший советчик», — вспомнил он, через силу глубоко вздыхая.
Конь всё-таки споткнулся, и семанин едва удержался на его спине. Пришлось замедлить безумный бег, чтобы не лишиться нового друга да не убиться самому. Тревога волнами поднималась внутри, захлёстывая с головой, и Гиацу то и дело хватал ртом воздух, точно плыл через бурю. Но потом всё же спохватывался: вдох, выдох. С господином всё хорошо.
День перевалил за середину, когда показалась вдали Лосиная гора: со сплюснутой вершиной, до трети заросшая поседевшими елями, с которых ветер ещё не успел скинуть снег, — она пряталась за спины более высоких соседей, окружавших её. Солнце ярко освещало гору, но как ни старался Гиацу разглядеть что-то на её вершине или на склонах, ничего не было видно.
Долетев до подножия, гнедой стремительно понёс вверх по пологой тропке. Но вскоре семанин решил спешиться и оставить коня: подъём становился всё круче и опаснее. Гиацу огляделся в раздумье: не привязать ли скакуна к дереву, чтоб не ушёл? Нет, лучше не стоит: в горах бродит много хищников, пусть у коня будет возможность спастись бегством, если понадобится.
— Жди меня, — велел Гиацу, но вдруг уловил движение в заснеженном пролеске.
Семанин мгновенно потянулся к луку, вытащил стрелу и сжал её в руке, напряжённо вглядываясь в тёмные провалы между деревьями. Ветви елей, потяжелевшие от снега, склонились так низко, что мешали разглядеть, кто прячется за ними. Но явно не птица и даже не лисица: кто-то большой ходил по лесу у подножия, и громкий хруст разлетался от неторопливых шагов. Гиацу замер, выжидая, когда гость покажется. И тут, к его удивлению, из-за стволов вышла ещё одна лошадь — на сей раз серая. И тоже с седлом.
В ином случае семанин рассмеялся бы да промолвил с усмешкой гнедому: «Смотри-ка, вот тебе и компания. Не заскучаешь, пока меня не будет». Но глядя на серую лошадь, Гиацу испытал лишь нарастающий ужас: сколько же людей явилось в Дикие горы? Где ещё один всадник? Семанин хотел было поискать следы, да толку искать их? Ведь недавно навалило нового снега, и ничего уже не видно.
Гиацу перевесил лук за спину и побежал вверх по склону, не разбирая пути. Он спотыкался и поскальзывался, несколько раз даже упал, чудом не порвав штанину об острый выступ камня, но всё равно не останавливался. Никогда ещё так быстро и с такой охотой он не взбирался на нелюбимую Лосиную гору. Дыхание его вскоре сбилось, и пришлось пойти медленнее, но Гиацу упорно продолжал путь. Страх, может, и худший советчик, зато подгоняет он так, что ног под собой не чуешь!
Наконец, семанин добрался до самой вершины и, тяжело дыша, осмотрелся. Он надеялся, что не найдёт тут никаких следов крови и уж тем более — бездыханного колдуна. На пологом выступе в самом деле ничего и никого не было, но каменная дверь, ведущая внутрь горы, оказалась сдвинута. Оллид всегда запирал её. Открытой она оставалась лишь для Гиацу: когда тот ходил куда-нибудь один, а господин ожидал его на горе.
Семанин протиснулся в узкую щель. Стараясь ступать бесшумно, он спустился по выдолбленным ступеням и пошёл вперёд. Он крался, держась стены, и осторожно обходил наваленные тут и там стопки дров, не видя их, но зная, где они лежат. И всё же Гиацу казалось, что он производит ужасно много шума, и даже сердце его стучит невыносимо громко. Будь тут враг, он бы наверняка услышал! Подумав о возможном враге, Гиацу снял с пояса нож и сжал его во вспотевшей ладони.
За очередным поворотом показался свет: отблески огня бегали по полу пещеры и сновали по её стенам, тускло освещая проход. Здесь был грот, и из грота доносились голоса. Гиацу остановился, и как раз в этот момент говорившие смолкли, так и не дав ему понять, есть ли среди них господин. Вдруг послышались стремительные шаги. Гиацу прилип к стене, крепче сжимая оружие, но уже понял, что напрасно: он не мог не узнать эти шаги. Сам Оллид вышел ему навстречу!
— Господин! — выдохнул семанин, вне себя от радости: вот он, Оллид-тан, живой, здоровый... Никакое копьё не торчит из его груди!
Колдун устало улыбнулся:
— Гиацу! Я надеялся, что ты придёшь!
— Я встретил двух лошадей и страшно перепугался. Что стряслось? В Дикие горы правда явились люди?
— Да, — Оллид жестом пригласил слугу войти в грот.
Внутри на застеленном шкурами каменном ложе, служившем и лавкой, и кроватью, сидела молодая женщина. Растрёпанные волосы её были того же удивительного огненного цвета, что и у Мьярна, сына Даллиндура. Гостья куталась в богато расшитый синий плащ, порванный по подолу. А под плащом виднелся тёплый кафтан, достающий до самых колен, и заправленные в сапоги штаны — одежда, больше подходившая мужчине.
Женщина выглядела измученно, но глаза её лихорадочно блестели. А рядом лежала завёрнутая в меха маленькая девочка и то ли спала, то ли...
— Мирана, дочь Винлинга, — обратился к женщине Оллид, — это мой друг и верный слуга — Гиацу, сын Атхая. Если ты не против, я повторю для него вкратце твою историю.
Дорогие мои читатели! За прошедшие дни я не только писала книгу, но и, наконец-то, нарисовала главного героя «Огней чертогов Халльфры» — Оллида, сына Калли! Эту иллюстрацию вы можете найти теперь в самом начале второй главы первой части («Звон кубков из чертогов Халльфры»). Было трудно, но я очень довольна: Оллид вышел просто идеальным, как будто я сняла слепок со своего воображения.
Приятного чтения!
* * *
Голос Оллида, поведавший и о погибшем отряде, и о неизлечимой хвори, поразившей всю Лисью Падь, и о больной девочке, что лежала теперь на каменной кровати, давно стих. Но Гиацу чудилось, будто господин продолжает рассказывать. Как наяву, слышал семанин крики проклятых воронов, чёрной тучей накрывших Дикие горы, видел бесчисленные погребальные костры в Лисьей Пади и густой дым, поднимавшийся к чертогам Халльфры.
Мысли Гиацу устремились к злосчастному княжеству, которое всё не даёт покоя колдунам. Стало быть, теперь оно пало под натиском Белой смерти, и никто не знает лекарства от неё... Семанин ощутил нарастающее беспокойство. Сколько зим он мечтал жить ближе к другим людям! Но ехать под самый нос к лисьепадскому князю — это ехать на верную смерть. Оллид на такое ни за что не согласится. А вот вылечить девочку...
— Господин, — промолвил, наконец, Гиацу, — ты сможешь помочь девочке?
Оллид стоял спиной к семанину, глядя, как пляшут тени по неровным стенам грота. Сложно было понять, о чём он думает и что чувствует в этот миг. Но Гиацу достаточно узнал господина за последние десять зим и мог услышать ответ даже в его молчании. Если и есть для девочки какая-то надежда, то она подобна снежинке на тёплой ладони... Как жаль эту измученную женщину, столько пережившую ради встречи с колдуном! Но Мирана не знала Оллида так же хорошо и потому с тревогой воскликнула:
— Прошу, ответь! — она сжала руками плащ. — Я уже сказала, что кони с подарками для тебя все разбежались... Увы, это так. Но поверь, я найду, чем тебе отплатить! Ты не пожалеешь о своей помощи — ни моей дочери, ни всей Лисьей Пади. Только не молчи, Оллид, сын Калли! Умоляю, не молчи!
Голос её дрогнул. Колдун обернулся, и пламя костра осветило его утомлённое лицо, постаревшее разом на много зим. Оллид уже осмотрел ребёнка, пока Мирана лежала без сознания. Хотя в этом и не было необходимости. Достаточно и взгляда, чтобы понять: девочка не выживет.
Как ненавидел он это всё! Как тяжело произнести слова о том, что ничего нельзя изменить, и не в подарках дело! Он даже не знает, почему этот ребёнок ещё дышит... Нет, это он, пожалуй, знает: ухватилась мать за своё дитя так сильно, что даже Халльфра не может пока вырвать его из рук упрямой женщины. Однако владычица смерти умеет ждать. И дождётся она того момента, когда Мирана совсем обессилеет.
Колдун бросил взгляд на свёрток, лежащий на лавке. Эта бледная, исхудавшая девочка выглядела точь-в-точь как Улльгина, дочь Рована, в тот роковой день... И как и маленькая княжна, уже занесла одну ногу над порогом Халльфры. Возможно ли окликнуть её?
Языки костра бешено плясали между Оллидом и Мираной, движимые сквозняками, гуляющими в Лосиной горе. Здесь всегда жил ветер, приходивший неизвестно откуда — даже когда дверь наружу была плотно закрыта. Он сновал вверх и вниз по каменным проходам, выдувая дым от костра и принося тепло, рождавшееся в самом сердце горы. Но нынче оно не могло никого согреть. Оллид тяжело вздохнул:
— Мне жаль, — промолвил он. — Я вряд ли помогу твоей дочери. Она жива лишь потому, что ты держишься за неё, но Халльфра уже давно ожидает девочку в своих чертогах.
— Ты говоришь: «вряд ли», — тихо заметила Мирана. — Что-то всё же можно сделать?
Колдун молчал, и тогда она добавила:
— Если дело в награде, я...
— Нет, — перебил её Оллид.
Мирана нахмурилась. Гиацу с беспокойством переводил взгляд с неё на господина. Семанин сидел на второй каменной лавке, не зная, что ему делать: занять бы чем-нибудь руки, чтобы успокоить взволнованное сердце! И он принялся вертеть одну из своих стрел.
Оллид тем временем поднял стоявший на полу котёл и переставил его в огонь. Пламя набросилось на закопчённые чёрные стенки, и вода внутри быстро пошла пузырями. Пока Гиацу ещё не явился, а нежданная гостья не пришла в себя, колдун не терял времени даром и приготовил лекарственный отвар. Теперь его следовало подогреть.
— Это питьё для тебя, — пояснил Оллид. — Оно поможет восстановить силы. Попробуем напоить им и твою дочь, но...
Мирана подалась вперёд:
— А Лисьей Пади ты поможешь?
— Исключено, — отрезал Оллид.
Женщина в отчаянии поглядела на Гиацу, словно надеясь найти у него поддержки, но семанин отвёл глаза. Миране показалось, будто толща горы под ней разверзлась, обнажив беспроглядные глубины, в которые она вот-вот полетит. Проделать такой путь, потерять столько воинов — и столкнуться с отказом?..
— Оллид, молю тебя... — вновь попыталась Мирана. — В нашем княжестве гибнут сотни людей. Зима за зимой гуляет по лисьепадским землям Белая смерть, и нет от неё никакого спасения. Бесчислены погребальные костры, пылающие за крепостными стенами. Не смолкает плач людей, потерявших своих родных. Мы не знаем, что делать! Прошу, поедем со мной! И я отплачу тебе всем, что имею! Тебя станут почитать больше, чем богов, и в твою честь сложат великие песни...
— Я уже сказал, что не поеду, — повторил Оллид с раздражением.
Мирана испуганно осеклась: ох, как непросто! Ещё несколько неверных слов, и колдун совсем разозлится. А тогда, чего доброго, ещё выгонит Мирану с дочерью прямо на мороз! Это в Ощрице она богатая госпожа, дочь великого Винлинга, и каждая собака её знает. А здесь, в тёмной пещере, перед лицом колдуна Мирана — никто, и власти у неё не больше, чем у собаки. Оллид даже не изменился в лице, когда женщина назвала своё имя: верно, и не слышал никогда о Винлинге, грозе Горна и Ерилля... Но что же делать? Отчего колдун не соглашается? Мирана тихо добавила:
— Ни один знахарь не может справиться с хворью...
Оллид удивлённо поднял брови:
— И много у вас знахарей?
— Не много, но есть, — тотчас ухватилась за это Мирана. — Однако Белая смерть им не по силам. Все твердят: вот хорошо бы колдун пришёл, уж он-то справился бы с хворью!..
Но колдун лишь молча отвернулся.
— Ты говоришь, что дело не в награде... — дрожащим голосом продолжила Мирана. — Но скажи тогда, почему ты не желаешь ехать? Дела какие тебя держат? Или правда, что прогневали колдунов князья лисьепадские?
Оллид по-прежнему не отвечал, но Мирана уловила, как дёрнулся Гиацу при упоминании князей, как перестал крутить стрелу и сжал её в напряжённой руке. Встревоженный взгляд семанина скользнул по гостье, но быстро устремился мимо, во тьму за порогом грота. Мирана ощущала себя так, словно идёт по лесу, не зная, где охотники понаставили ловушек на зверьё. Ещё немного, и сама станет зверьём. Ладони её взмокли, и она сжала одну руку другой, чтобы успокоиться. Князья, значит?
— Оллид, — начала она осторожно, — я... слышала, что род Рована причинил колдунам много бед...
Колдун вдруг посмотрел на неё, и от его пристального внимания захотелось слиться со стеной пещеры. «Что ты можешь знать?» — словно бы говорили эти глаза. Действительно, что?
— Говорят, Рован очень обидел Инга Серебряного, — насилу вымолвила Мирана.
Нет, так не пойдёт: она — дочь Винлинга, в конце концов, и ей не пристало вжиматься в стену от страха! И женщина глубоко вздохнула, расправляя плечи:
— Но разве то не дела минувших дней? Или тебя самого обидел кто-то из потомков Рована? Уверена, князь Мьямир может принести извинения... Да и я готова извиниться вместо него, если тебя такое устроит!
Гиацу вновь завертел стрелу в руке. Колдун едва заметно усмехнулся, однако глаза его остались холодны, будто в них отражалось не пламя костра, а бескрайняя ледяная даль.
— За что же ты станешь извиняться? — спросил он.
— За что скажешь, за то и извинюсь! — решительно заявила Мирана.
Оллид покачал головой, и в пещере опять повисло молчание. Слышно было лишь, как трещат дрова в очаге да начинает потихоньку закипать отвар. Пузыри поднимались со дна и лопались на поверхности, тревожа незнакомые Миране листочки — Гарунда из таких отвары не варила. Гарунда... Не она ли утверждала, что колдуны всегда слышали чужую боль и не могли не явиться на помощь? Но перед Мираной стоял Оллид, сын Калли, колдун — и он, похоже, был совершенно глух к страданиям людей!
В ушах некстати зазвенело, и показалось, что доносится издалека жуткое карканье, какое слышалось на Гадурской равнине. Мирана вздрогнула и вцепилась руками в край собственного плаща, будто за спасительный плот, что способен вынести из мрака. Но мрак, верно, не оставит теперь до конца дней: стоит закрыть глаза, провалиться ненадолго в сон, и вновь чудятся острые клювы да падающие замертво воины. Неужто зря они погибли? Неужто зря вся эта дорога? Неужто зря отпрашивался Гимри у самой Смерти? Сердце Мираны больно сжалось. Если колдун не поможет, как ей теперь жить дальше с этим страшным грузом? С пониманием, что она напрасно сгубила столько людей и не смогла вылечить даже дочь?
Вода забурлила, и Оллид достал котёл из огня. Он молча наполнил деревянную чашу, больше напоминавшую миску для еды, и подал её Миране. Затем стал наполнять следующую — для девочки. Мирана сжала свою чашу побелевшими холодными пальцами и воскликнула:
Господин говорил, будто Дикая гряда имеет собственную волю, и порой даже горы по ночам здесь меняются местами, так, что в них можно заблудиться навеки. Потому-то и потерялось здесь много княжеских дружин. Однако горы уже сотню зим не ходили во тьме: Оллид утверждал, что они спят до поры до времени. Это и позволило Гиацу выучить почти все местные тропы. Но ведь точно так же их мог выучить и кто-то другой!
Гиацу сжал поводья побелевшими руками. Воображение упорно рисовало ему Оллида, проткнутого насквозь копьём, мечом и стрелами, и тогда семанин даже переставал разбирать, куда едет. Раза два гнедой едва не угодил копытом в расщелину, и Гиацу тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями. «Страх — худший советчик», — вспомнил он, через силу глубоко вздыхая.
Конь всё-таки споткнулся, и семанин едва удержался на его спине. Пришлось замедлить безумный бег, чтобы не лишиться нового друга да не убиться самому. Тревога волнами поднималась внутри, захлёстывая с головой, и Гиацу то и дело хватал ртом воздух, точно плыл через бурю. Но потом всё же спохватывался: вдох, выдох. С господином всё хорошо.
День перевалил за середину, когда показалась вдали Лосиная гора: со сплюснутой вершиной, до трети заросшая поседевшими елями, с которых ветер ещё не успел скинуть снег, — она пряталась за спины более высоких соседей, окружавших её. Солнце ярко освещало гору, но как ни старался Гиацу разглядеть что-то на её вершине или на склонах, ничего не было видно.
Долетев до подножия, гнедой стремительно понёс вверх по пологой тропке. Но вскоре семанин решил спешиться и оставить коня: подъём становился всё круче и опаснее. Гиацу огляделся в раздумье: не привязать ли скакуна к дереву, чтоб не ушёл? Нет, лучше не стоит: в горах бродит много хищников, пусть у коня будет возможность спастись бегством, если понадобится.
— Жди меня, — велел Гиацу, но вдруг уловил движение в заснеженном пролеске.
Семанин мгновенно потянулся к луку, вытащил стрелу и сжал её в руке, напряжённо вглядываясь в тёмные провалы между деревьями. Ветви елей, потяжелевшие от снега, склонились так низко, что мешали разглядеть, кто прячется за ними. Но явно не птица и даже не лисица: кто-то большой ходил по лесу у подножия, и громкий хруст разлетался от неторопливых шагов. Гиацу замер, выжидая, когда гость покажется. И тут, к его удивлению, из-за стволов вышла ещё одна лошадь — на сей раз серая. И тоже с седлом.
В ином случае семанин рассмеялся бы да промолвил с усмешкой гнедому: «Смотри-ка, вот тебе и компания. Не заскучаешь, пока меня не будет». Но глядя на серую лошадь, Гиацу испытал лишь нарастающий ужас: сколько же людей явилось в Дикие горы? Где ещё один всадник? Семанин хотел было поискать следы, да толку искать их? Ведь недавно навалило нового снега, и ничего уже не видно.
Гиацу перевесил лук за спину и побежал вверх по склону, не разбирая пути. Он спотыкался и поскальзывался, несколько раз даже упал, чудом не порвав штанину об острый выступ камня, но всё равно не останавливался. Никогда ещё так быстро и с такой охотой он не взбирался на нелюбимую Лосиную гору. Дыхание его вскоре сбилось, и пришлось пойти медленнее, но Гиацу упорно продолжал путь. Страх, может, и худший советчик, зато подгоняет он так, что ног под собой не чуешь!
Наконец, семанин добрался до самой вершины и, тяжело дыша, осмотрелся. Он надеялся, что не найдёт тут никаких следов крови и уж тем более — бездыханного колдуна. На пологом выступе в самом деле ничего и никого не было, но каменная дверь, ведущая внутрь горы, оказалась сдвинута. Оллид всегда запирал её. Открытой она оставалась лишь для Гиацу: когда тот ходил куда-нибудь один, а господин ожидал его на горе.
Семанин протиснулся в узкую щель. Стараясь ступать бесшумно, он спустился по выдолбленным ступеням и пошёл вперёд. Он крался, держась стены, и осторожно обходил наваленные тут и там стопки дров, не видя их, но зная, где они лежат. И всё же Гиацу казалось, что он производит ужасно много шума, и даже сердце его стучит невыносимо громко. Будь тут враг, он бы наверняка услышал! Подумав о возможном враге, Гиацу снял с пояса нож и сжал его во вспотевшей ладони.
За очередным поворотом показался свет: отблески огня бегали по полу пещеры и сновали по её стенам, тускло освещая проход. Здесь был грот, и из грота доносились голоса. Гиацу остановился, и как раз в этот момент говорившие смолкли, так и не дав ему понять, есть ли среди них господин. Вдруг послышались стремительные шаги. Гиацу прилип к стене, крепче сжимая оружие, но уже понял, что напрасно: он не мог не узнать эти шаги. Сам Оллид вышел ему навстречу!
— Господин! — выдохнул семанин, вне себя от радости: вот он, Оллид-тан, живой, здоровый... Никакое копьё не торчит из его груди!
Колдун устало улыбнулся:
— Гиацу! Я надеялся, что ты придёшь!
— Я встретил двух лошадей и страшно перепугался. Что стряслось? В Дикие горы правда явились люди?
— Да, — Оллид жестом пригласил слугу войти в грот.
Внутри на застеленном шкурами каменном ложе, служившем и лавкой, и кроватью, сидела молодая женщина. Растрёпанные волосы её были того же удивительного огненного цвета, что и у Мьярна, сына Даллиндура. Гостья куталась в богато расшитый синий плащ, порванный по подолу. А под плащом виднелся тёплый кафтан, достающий до самых колен, и заправленные в сапоги штаны — одежда, больше подходившая мужчине.
Женщина выглядела измученно, но глаза её лихорадочно блестели. А рядом лежала завёрнутая в меха маленькая девочка и то ли спала, то ли...
— Мирана, дочь Винлинга, — обратился к женщине Оллид, — это мой друг и верный слуга — Гиацу, сын Атхая. Если ты не против, я повторю для него вкратце твою историю.
Глава 2. Тени Лосиной горы
Дорогие мои читатели! За прошедшие дни я не только писала книгу, но и, наконец-то, нарисовала главного героя «Огней чертогов Халльфры» — Оллида, сына Калли! Эту иллюстрацию вы можете найти теперь в самом начале второй главы первой части («Звон кубков из чертогов Халльфры»). Было трудно, но я очень довольна: Оллид вышел просто идеальным, как будто я сняла слепок со своего воображения.
Приятного чтения!
* * *
Голос Оллида, поведавший и о погибшем отряде, и о неизлечимой хвори, поразившей всю Лисью Падь, и о больной девочке, что лежала теперь на каменной кровати, давно стих. Но Гиацу чудилось, будто господин продолжает рассказывать. Как наяву, слышал семанин крики проклятых воронов, чёрной тучей накрывших Дикие горы, видел бесчисленные погребальные костры в Лисьей Пади и густой дым, поднимавшийся к чертогам Халльфры.
Мысли Гиацу устремились к злосчастному княжеству, которое всё не даёт покоя колдунам. Стало быть, теперь оно пало под натиском Белой смерти, и никто не знает лекарства от неё... Семанин ощутил нарастающее беспокойство. Сколько зим он мечтал жить ближе к другим людям! Но ехать под самый нос к лисьепадскому князю — это ехать на верную смерть. Оллид на такое ни за что не согласится. А вот вылечить девочку...
— Господин, — промолвил, наконец, Гиацу, — ты сможешь помочь девочке?
Оллид стоял спиной к семанину, глядя, как пляшут тени по неровным стенам грота. Сложно было понять, о чём он думает и что чувствует в этот миг. Но Гиацу достаточно узнал господина за последние десять зим и мог услышать ответ даже в его молчании. Если и есть для девочки какая-то надежда, то она подобна снежинке на тёплой ладони... Как жаль эту измученную женщину, столько пережившую ради встречи с колдуном! Но Мирана не знала Оллида так же хорошо и потому с тревогой воскликнула:
— Прошу, ответь! — она сжала руками плащ. — Я уже сказала, что кони с подарками для тебя все разбежались... Увы, это так. Но поверь, я найду, чем тебе отплатить! Ты не пожалеешь о своей помощи — ни моей дочери, ни всей Лисьей Пади. Только не молчи, Оллид, сын Калли! Умоляю, не молчи!
Голос её дрогнул. Колдун обернулся, и пламя костра осветило его утомлённое лицо, постаревшее разом на много зим. Оллид уже осмотрел ребёнка, пока Мирана лежала без сознания. Хотя в этом и не было необходимости. Достаточно и взгляда, чтобы понять: девочка не выживет.
Как ненавидел он это всё! Как тяжело произнести слова о том, что ничего нельзя изменить, и не в подарках дело! Он даже не знает, почему этот ребёнок ещё дышит... Нет, это он, пожалуй, знает: ухватилась мать за своё дитя так сильно, что даже Халльфра не может пока вырвать его из рук упрямой женщины. Однако владычица смерти умеет ждать. И дождётся она того момента, когда Мирана совсем обессилеет.
Колдун бросил взгляд на свёрток, лежащий на лавке. Эта бледная, исхудавшая девочка выглядела точь-в-точь как Улльгина, дочь Рована, в тот роковой день... И как и маленькая княжна, уже занесла одну ногу над порогом Халльфры. Возможно ли окликнуть её?
Языки костра бешено плясали между Оллидом и Мираной, движимые сквозняками, гуляющими в Лосиной горе. Здесь всегда жил ветер, приходивший неизвестно откуда — даже когда дверь наружу была плотно закрыта. Он сновал вверх и вниз по каменным проходам, выдувая дым от костра и принося тепло, рождавшееся в самом сердце горы. Но нынче оно не могло никого согреть. Оллид тяжело вздохнул:
— Мне жаль, — промолвил он. — Я вряд ли помогу твоей дочери. Она жива лишь потому, что ты держишься за неё, но Халльфра уже давно ожидает девочку в своих чертогах.
— Ты говоришь: «вряд ли», — тихо заметила Мирана. — Что-то всё же можно сделать?
Колдун молчал, и тогда она добавила:
— Если дело в награде, я...
— Нет, — перебил её Оллид.
Мирана нахмурилась. Гиацу с беспокойством переводил взгляд с неё на господина. Семанин сидел на второй каменной лавке, не зная, что ему делать: занять бы чем-нибудь руки, чтобы успокоить взволнованное сердце! И он принялся вертеть одну из своих стрел.
Оллид тем временем поднял стоявший на полу котёл и переставил его в огонь. Пламя набросилось на закопчённые чёрные стенки, и вода внутри быстро пошла пузырями. Пока Гиацу ещё не явился, а нежданная гостья не пришла в себя, колдун не терял времени даром и приготовил лекарственный отвар. Теперь его следовало подогреть.
— Это питьё для тебя, — пояснил Оллид. — Оно поможет восстановить силы. Попробуем напоить им и твою дочь, но...
Мирана подалась вперёд:
— А Лисьей Пади ты поможешь?
— Исключено, — отрезал Оллид.
Женщина в отчаянии поглядела на Гиацу, словно надеясь найти у него поддержки, но семанин отвёл глаза. Миране показалось, будто толща горы под ней разверзлась, обнажив беспроглядные глубины, в которые она вот-вот полетит. Проделать такой путь, потерять столько воинов — и столкнуться с отказом?..
— Оллид, молю тебя... — вновь попыталась Мирана. — В нашем княжестве гибнут сотни людей. Зима за зимой гуляет по лисьепадским землям Белая смерть, и нет от неё никакого спасения. Бесчислены погребальные костры, пылающие за крепостными стенами. Не смолкает плач людей, потерявших своих родных. Мы не знаем, что делать! Прошу, поедем со мной! И я отплачу тебе всем, что имею! Тебя станут почитать больше, чем богов, и в твою честь сложат великие песни...
— Я уже сказал, что не поеду, — повторил Оллид с раздражением.
Мирана испуганно осеклась: ох, как непросто! Ещё несколько неверных слов, и колдун совсем разозлится. А тогда, чего доброго, ещё выгонит Мирану с дочерью прямо на мороз! Это в Ощрице она богатая госпожа, дочь великого Винлинга, и каждая собака её знает. А здесь, в тёмной пещере, перед лицом колдуна Мирана — никто, и власти у неё не больше, чем у собаки. Оллид даже не изменился в лице, когда женщина назвала своё имя: верно, и не слышал никогда о Винлинге, грозе Горна и Ерилля... Но что же делать? Отчего колдун не соглашается? Мирана тихо добавила:
— Ни один знахарь не может справиться с хворью...
Оллид удивлённо поднял брови:
— И много у вас знахарей?
— Не много, но есть, — тотчас ухватилась за это Мирана. — Однако Белая смерть им не по силам. Все твердят: вот хорошо бы колдун пришёл, уж он-то справился бы с хворью!..
Но колдун лишь молча отвернулся.
— Ты говоришь, что дело не в награде... — дрожащим голосом продолжила Мирана. — Но скажи тогда, почему ты не желаешь ехать? Дела какие тебя держат? Или правда, что прогневали колдунов князья лисьепадские?
Оллид по-прежнему не отвечал, но Мирана уловила, как дёрнулся Гиацу при упоминании князей, как перестал крутить стрелу и сжал её в напряжённой руке. Встревоженный взгляд семанина скользнул по гостье, но быстро устремился мимо, во тьму за порогом грота. Мирана ощущала себя так, словно идёт по лесу, не зная, где охотники понаставили ловушек на зверьё. Ещё немного, и сама станет зверьём. Ладони её взмокли, и она сжала одну руку другой, чтобы успокоиться. Князья, значит?
— Оллид, — начала она осторожно, — я... слышала, что род Рована причинил колдунам много бед...
Колдун вдруг посмотрел на неё, и от его пристального внимания захотелось слиться со стеной пещеры. «Что ты можешь знать?» — словно бы говорили эти глаза. Действительно, что?
— Говорят, Рован очень обидел Инга Серебряного, — насилу вымолвила Мирана.
Нет, так не пойдёт: она — дочь Винлинга, в конце концов, и ей не пристало вжиматься в стену от страха! И женщина глубоко вздохнула, расправляя плечи:
— Но разве то не дела минувших дней? Или тебя самого обидел кто-то из потомков Рована? Уверена, князь Мьямир может принести извинения... Да и я готова извиниться вместо него, если тебя такое устроит!
Гиацу вновь завертел стрелу в руке. Колдун едва заметно усмехнулся, однако глаза его остались холодны, будто в них отражалось не пламя костра, а бескрайняя ледяная даль.
— За что же ты станешь извиняться? — спросил он.
— За что скажешь, за то и извинюсь! — решительно заявила Мирана.
Оллид покачал головой, и в пещере опять повисло молчание. Слышно было лишь, как трещат дрова в очаге да начинает потихоньку закипать отвар. Пузыри поднимались со дна и лопались на поверхности, тревожа незнакомые Миране листочки — Гарунда из таких отвары не варила. Гарунда... Не она ли утверждала, что колдуны всегда слышали чужую боль и не могли не явиться на помощь? Но перед Мираной стоял Оллид, сын Калли, колдун — и он, похоже, был совершенно глух к страданиям людей!
В ушах некстати зазвенело, и показалось, что доносится издалека жуткое карканье, какое слышалось на Гадурской равнине. Мирана вздрогнула и вцепилась руками в край собственного плаща, будто за спасительный плот, что способен вынести из мрака. Но мрак, верно, не оставит теперь до конца дней: стоит закрыть глаза, провалиться ненадолго в сон, и вновь чудятся острые клювы да падающие замертво воины. Неужто зря они погибли? Неужто зря вся эта дорога? Неужто зря отпрашивался Гимри у самой Смерти? Сердце Мираны больно сжалось. Если колдун не поможет, как ей теперь жить дальше с этим страшным грузом? С пониманием, что она напрасно сгубила столько людей и не смогла вылечить даже дочь?
Вода забурлила, и Оллид достал котёл из огня. Он молча наполнил деревянную чашу, больше напоминавшую миску для еды, и подал её Миране. Затем стал наполнять следующую — для девочки. Мирана сжала свою чашу побелевшими холодными пальцами и воскликнула:
