— Оллид, если всё же дело в награде, я продам все платья и сундуки, все мечи моего отца и покойного мужа, чтобы расплатиться с тобою за помощь людям! Да и князь, я уверена, будет щедр! Только дай мне добраться до Ощрицы...
Вторая чаша вдруг полетела на пол и покатилась вдоль очага, разбрызгивая горячий отвар. Гиацу кинулся за ней, вскочив столь резко, что стрела в его руке треснула пополам. Она отлетела прямо в очаг, и оперение её ярко вспыхнуло.
— Ощрицы?.. — переспросил колдун изменившимся голосом.
— Мой дом в Ощрице, — кивнула Мирана. — Это крепость недалеко от Лисьего Града.
— Я знаю, — глухо отозвался Оллид.
Гиацу вернул ему укатившуюся миску. «Какой плохой знак для больной девочки! — подумал семанин с тревогой. — Уронить полную чашу!». Оллид рассеянно взялся за миску и неожиданно горько усмехнулся:
— Как ни беги от прошлого, а оно всё догоняет, а, Гиацу?
Оллид привык считать себя колдуном, а вовсе не княжичем, который даже не желал власти. И уж тем более никогда не думал о себе как о последнем тусарском князе. А ведь он им был. Да только кому нужен князь, у которого не осталось ни земли, ни народа? Который не смог отговорить брата от бессмысленного сражения и остановить идущие на смерть войска? Да и на поле боя подоспел, когда уже некого было лечить...
Ощрица... Крепость, основанная Огьяром в честь победы над тусарцами. Её воздвигли прямо на костях разгромленного войска, и нынче она превратилась в большой город. Интересно, зарос ли уже пустырь, на котором нашёл Оллид обезглавленного Яргана, насаженного на кол? Семьсот зим минуло! Должно быть, покрылось всё густым лесом. Лежат под его корнями истлевшие тусарские воины, и холодные ветра поют им колыбельные, качая высокие кроны... И теперь вот явилась с этой земли женщина и молит поехать с ней. Прямо под нос к потомку Рована.
Оллид вновь наполнил упавшую чашу и передал Миране, чтобы напоила дочь. Сам же подложил дров в костёр и опустился на каменную лавку рядом с Гиацу.
— А что говорит твой князь? — спросил Оллид у гостьи. — Почему род Рована в разладе с колдунами?
Мирана покосилась на него в нерешительности.
— Мьямир не даёт прямого ответа... — начала она уклончиво. — Но в Лисьей Пади ходят разные слухи. Народ считает, что князья прокляты колдуном и ищут, как бы снять это проклятие.
Оллид недоверчиво прищурился:
— И только?
— Ну, к чему таить? Не только, — храбро призналась Мирана. — Говорят ещё, будто Инг Серебряный обокрал Рована и скрылся с его золотом и драгоценными камнями в Диких горах... — усмешка, точно пламя, заплясала в глазах колдуна, и женщина поспешно добавила: — Но я уверена, что всё не так!
Оллид поднял брови:
— Отчего же ты в этом уверена?
— Оттого, что сердце мне так подсказывает, — Мирана вскинула голову и прямо посмотрела на колдуна. — Отчего же ты мучаешь меня этими вопросами вместо того, чтобы поведать правду?
— Хотел узнать, что говорят князья, — отозвался Оллид. — Триста зим я не встречал никого из потомков Рована. И не желал бы встречать впредь, — зелёные глаза недобро сверкнули: — Ведь князь твой жаждет моей смерти.
— Боги! Да почему? — выдохнула Мирана.
— А ты разве не веришь, что Инг Серебряный украл у Рована его богатства? — спросил Оллид, пристально разглядывая гостью. — А я, быть может, помогал ему... Не об этом ли ваши лисьепадские песни?
От Мираны не укрылось, что Гиацу вновь скосил глаза на своего господина — будто в недоумении. Но семанин тотчас натянул на лицо равнодушное выражение и тоже уставился на гостью: что она ответит? А что она могла ответить?.. Женщине показалось, что она занесла ногу над волчьей ямой — вот-вот провалится.
— Ты хорошо осведомлён о наших песнях, — осторожно заметила Мирана. — Но не все верят, будто Инг украл богатства Рована. Гарунда, заменившая мне мать, всегда повторяла, что никого не было в тот день в княжеских покоях, кроме колдуна, Рована и его семьи. Мы знаем лишь правду князя. Однако любой спорщик всегда выгораживает себя, а другого объявляет неправым. Так можно ли на слово верить Ровану, не выслушав Инга Серебряного? — сердце Мираны бешено колотилось, но она всё же добавила: — Или не выслушав Оллида, сына Калли, раз Инга нынче нет с нами?
Во взгляде колдуна промелькнуло нечто похожее на удивление, да быстро скрылось. Но Миране и этого хватило, чтобы понять: под сапогом вместо волчьей ямы оказалась твёрдая земля, и она не провалится. Не провалится... Женщина выдохнула и пригубила отвар: пах он необычно, да и на вкус оказался очень мягким. Из каких, интересно, он трав?
Тепло потекло по горлу. Питьё, хоть и было горячим, но вовсе не обжигало, а приятно грело — казалось, даже не только тело, но и душу. Мирана с удивлением провела пальцами по шершавой поверхности чаши и, усмехнувшись, поглядела на колдуна:
— Уж не знаю, какой из себя Инг Серебряный, но ты подаёшь мне питьё в деревянной посуде и сам, похоже, пьёшь из неё же. Неужто стал бы ты так делать, укради ты у Рована его кубки, отлитые из чистого серебра? — Мирана похлопала рукой по шкуре, на которой сидела: — Да и живёшь ты в пустой пещере и спишь прямо на каменном ложе. Разное поётся в лисьепадских песнях... Но у меня есть глаза, и они подсказывают мне, что ты не крал княжеские богатства.
Взгляд Оллида чуть потеплел, но недоверие по-прежнему застилало его. Колдун поднялся и подошёл к выходу из грота, заложив руки за спину. Ветер, гулявший по пещерам горы, принялся играть с его плащом, и засверкали в свете пламени вышитые серебром руны.
— Спасибо на добром слове, Мирана, дочь Винлинга, — промолвил Оллид, глядя во тьму перед собой. — Ты права: я не крал ничего у Рована. И Инг Серебряный тоже не крал. Но я не могу назвать тебе причин, по которым лисьепадские князья жаждут моей смерти. Скажу лишь, что потомки Рована желают убить всех колдунов — будь то я, или Инг, или кто угодно ещё... — он обернулся: — Не мало ли у вас осталось знахарей в Лисьей Пади?
Мирана озадаченно развела руками:
— Мне сложно судить. Ведь я не бывала в других княжествах.
— Что ж, может, сейчас и не мало, — задумчиво произнёс Оллид. — Я десять зим не слышал никаких новостей. Но в былые времена потомки Рована расправлялись с любыми знахарями на своей земле, надеясь, что среди них окажется и колдун. Оттого-то и бушуют в Лисьей Пади болезни, которые некому лечить. И Белая смерть, очевидно, одна из них.
Сердце Мираны тревожно сжалось, но она возразила:
— Мне известны знахари, которые давно живут в княжестве и здравствуют.
— Либо они плохие знахари, либо князь ещё не успел добраться до них.
Мирана нахмурилась, но спорить не стала: в конце концов, что она знала о причинах, по которым род Рована желает изжить колдунов со свету? Да и не так важны эти причины. Плохо другое: если речь в самом деле идёт о смертельной угрозе, ни награда, ни чужие страдания не заставят Оллида ехать в Лисью Падь спасать людей. И всё же Мирана не желала опускать руки — хотя бы во имя павшего отряда. У неё просто нет права вернуться домой ни с чем! Однако нужно хорошенько всё обдумать... И самое главное — помочь Инаре.
Мирана осушила чашу с отваром и принялась поить дочь. Инара не хотела ни пить, ни даже просыпаться, но мать оказалась настойчива. Она осторожно вливала целебное питьё и, в конце концов, заставила девочку проглотить почти половину. Оллид наблюдал за ней, всё ещё стоя в проходе:
— Как легко ты мне доверилась, — покачал он головой. — Вдруг я решил тебя отравить? Ведь не просто же так я отгородился чарами от всего мира... И не просто так у вас в княжестве ходят самые разные слухи о колдунах! И всё же ты выпила чашу залпом и сама напоила дочь.
Гиацу бросил удивлённый взгляд на господина: похоже, он изучает гостью — что она на это ответит, что думает на самом деле, чего добивается? Ведь ни один колдун не желает забирать чужую жизнь! А тут — сразу две. Но Мирана этого не знала. Она переложила спящую дочь на шкуру и выпрямилась:
— Если ты, Оллид, сын Калли, способен отравить обессиленную женщину с ребёнком, то умирая, я не стану жалеть, что ты не пошёл со мной в Лисью Падь.
Зелёные глаза встретились с решительными стальными, и колдун спросил:
— А свою жизнь тебе не жаль?
— К чему о ней жалеть? Мне жаль лишь тех, кто ждёт меня и не дождётся.
«Какая отчаянная женщина», — поразился Оллид.
Мирана же усмехнулась:
— Но странный у тебя яд, от которого я чувствую себя лучше.
Нет, этот человек не сделает ей ничего плохого. Она поняла это сразу, едва открыла глаза в полутёмном гроте, куда колдун занёс её вместе с ребёнком. Оллид — а тогда она ещё не знала его имени, — стоял у стола и месил что-то в небольшой деревянной ступе. Движения его казались необычайно точны и в тоже время легки и быстры — совсем как у Гарунды, когда Миране удавалось застать знахарку за приготовлением снадобий. Да только Оллид будто примешивал к своему снадобью незримые нити, наполненные теплом и живительной силой. Они всего на миг вспыхивали под его пальцами и тотчас послушно опускались в ступу. Мирана затаила дыхание, завороженно следя за колдуном. Но стоило ей моргнуть, как нити в его руках исчезли.
Лицо Оллида тонуло в полумраке: костёр, разведённый прямо в пещере, освещал лишь его спину. Мирана скользнула взглядом по зелёному плащу с серебристой вышивкой по кайме: какая дорогая, красивая ткань! Да только сам колдун был одет удивительно просто: тёмные штаны да рубаха из некрашеной шерсти. И убранство грота вовсе не походило на легенды об огромных сводчатых залах, полных серебра и золота. Где же те богатства, что украл Инг у князя Рована? Были ли они в самом деле?
Мирана чувствовала себя столь измотанной, что не смогла долго держать глаза открытыми и вновь провалилась в тёмное забытье. А когда проснулась, колдун уже сварил своё зелье и прямо в сапогах сидел на каменной лавке напротив, скрестив ноги. Его нахмуренные брови сошлись на переносице, а глаза, в которых отражалось беспокойное пламя костра, смотрели в самую душу Миране. Оллид будто и разбудил её этим пристальным взглядом.
Он и теперь смотрел на неё так же — столь серьёзно и внимательно, что становилось не по себе. Казалось, колдун прислушивается к каждому сказанному и даже не сказанному слову и что-то решает внутри себя. Сердце Мираны тревожно билось: возможно ли, что Оллид всё же не принял окончательных решений? Поможет ли он ей с дочерью? Поедет ли в Лисью Падь? Что за думы терзают его?
Губы колдуна тронула лёгкая улыбка:
— Раз ты чувствуешь себя лучше от моего яда, выпей ещё, — предложил он.
Мирана сжала в руке опустевшую чашу и хотела подняться, но Оллид быстро пересёк грот:
— Сиди. Я сам наполню.
Он зачерпнул из котла уже подстывший отвар и передал Миране. Она стала медленно пить, не сводя глаз с колдуна. Присмирело дикое пламя, плясавшее над поленьями в очаге, и стало отчего-то так тихо, что Гиацу, сидевший поодаль, даже слышал, как Мирана глотает. Она запрокинула голову, чтобы выпить всё до последней капли, и на мгновение скрылась за чашей, а затем решительно протянула пустую посуду Оллиду. Он вновь наполнил её.
— Три чаши с ядом из рук колдуна. Какой чести я удостоилась! — улыбка заиграла и на губах Мираны. Она залпом осушила третью чашу и серьёзно добавила: — Спасибо, Оллид. Я чувствую, что силы в самом деле возвращаются ко мне.
— Хорошо, — кивнул колдун, отходя: — У меня здесь мало еды. Я отправлюсь на охоту, но оставлю с тобой своего слугу, — и он положил руку на плечо семанину.
— Господин, подожди! — вскричал тот. — Давай лучше я кого-нибудь поймаю, а ты останешься!
Оллид усмехнулся, глядя в испуганные чёрные глаза:
— Не думаю, что наша гостья кусается, Гиацу. Да и ты давно хотел пообщаться с кем-то кроме меня.
— Но вдруг что-то случится! — семанин указал на спящую девочку. — Я ведь не смогу помочь!
— Гиацу, я уже сказал, что и я не смогу. Так что мы в одинаковом положении.
— Ты сказал «вряд ли», — напомнила Мирана с тревогой.
Колдун обернулся к ней, и холодный огонь отразился в его глазах:
— А почему князь не поехал с тобой?
— Он уверял меня, что это безнадёжный поход.
Оллид приподнял брови:
— И ведь он не солгал, правда? Если бы не тот человек, чья любовь к тебе оказалась сильнее смерти, ты бы уже отправилась в чертоги Халльфры, Мирана, дочь Винлинга. И вряд ли говорила бы сейчас со мной.
Мгновение они не мигая смотрели друг на друга, и пламя костра, пылавшего между ними, яростно сновало из стороны в сторону, будто желало разгуляться не на шутку. Затем Оллид развернулся и вышел из грота, и ветер тотчас вылетел вслед за ним, оставив в покое огонь. Гиацу ещё некоторое время слышал шаги господина, стремительно удалявшегося прочь, но вскоре всё стихло, и остался лишь лёгкий треск горящих поленьев и давящая тишина Лосиной горы.
Семанин с тревогой поглядел на Мирану. Глаза её, бывшие такими серьёзными, теперь тоже смотрели с беспокойством:
— Он ведь вернётся? — спросила она.
На лице Гиацу отразилась неуверенность.
— Меня Оллид-тан никогда не бросал...
Мирана утомлённо откинулась назад, оперевшись спиной о неровную каменную стену. Пещера погрузилась в молчание. Тихонько посвистывали отсыревшие дрова, и еле заметный тёмный дымок поднимался над очагом, но тут же вылетал вон с незримыми сквозняками. Инара спала, и отчего-то тоже посвистывала на выдохе. Мирана озабоченно хмурилась, поглядывая на неё: стоит, наверное, дать дочери ещё целебного отвара... Но позже. Взгляд Мираны поблуждал по гроту, скользнул по оставленному у входа луку и колчану со стрелами и вновь уткнулся в семанина:
— А ты какому-нибудь колдовству обучен?
— Нет, госпожа. Ты разве не знаешь? Колдовство передаётся лишь детям колдуна.
— Я слышала об этом, но...
Миране было известно, что многие мужчины берут себе диковинных рабынь-семанок. Даже до Лисьей Пади их довезли, и Дарангар хотел купить такую — чтоб удивлять гостей. И не только... Но Мирана решительно воспротивилась: в ту пору она была готова своими руками передушить всех красивых девок в округе. И, глядя теперь на юного семанина, души не чаявшего в своём господине, она осторожно заметила:
— У вас есть что-то общее.
— И всё же я не сын Оллид-тану, — решительно возразил Гиацу.
«Однако говоришь ты на нашем языке так хорошо, будто родился на алльдской земле», — отметила про себя Мирана. Семанин же поспешно сменил тему, жадно впившись глазами в гостью:
— Лучше расскажи, госпожа, что делается сейчас в мире? Есть ли войны? Знаешь ли ты что-то о судьбе семанских земель?
— В Лисьей Пади семане встречаются редко — и те в основном привезённые с побережья несколько зим назад. Раз не завозят новых, должно быть, кончились сражения, — предположила Мирана. — Но как сейчас обстоят дела, я не знаю. У нас ведь чума, Гиацу: люди из окрестных княжеств боятся. Да и давно неспокойно на лисьепадской дороге, что ведёт в Горнскую Высь и дальше — к Риванскому морю. Вроде как видели там лайя, и будто натравливают они вардов на алльдские души. А весной, говорят, какой-то человек близ Гиблых болот в одиночку расправился с несколькими купеческими обозами. Считают, что беглый семанин. А кто-то утверждает, что хёгг — до того огромный. И шепчут, что глаз у него один, и клыки изо рта растут. Выдумывают, как и всегда... Но стихли наши торговые площади, и негде узнать вестей.
Вторая чаша вдруг полетела на пол и покатилась вдоль очага, разбрызгивая горячий отвар. Гиацу кинулся за ней, вскочив столь резко, что стрела в его руке треснула пополам. Она отлетела прямо в очаг, и оперение её ярко вспыхнуло.
— Ощрицы?.. — переспросил колдун изменившимся голосом.
— Мой дом в Ощрице, — кивнула Мирана. — Это крепость недалеко от Лисьего Града.
— Я знаю, — глухо отозвался Оллид.
Гиацу вернул ему укатившуюся миску. «Какой плохой знак для больной девочки! — подумал семанин с тревогой. — Уронить полную чашу!». Оллид рассеянно взялся за миску и неожиданно горько усмехнулся:
— Как ни беги от прошлого, а оно всё догоняет, а, Гиацу?
Оллид привык считать себя колдуном, а вовсе не княжичем, который даже не желал власти. И уж тем более никогда не думал о себе как о последнем тусарском князе. А ведь он им был. Да только кому нужен князь, у которого не осталось ни земли, ни народа? Который не смог отговорить брата от бессмысленного сражения и остановить идущие на смерть войска? Да и на поле боя подоспел, когда уже некого было лечить...
Ощрица... Крепость, основанная Огьяром в честь победы над тусарцами. Её воздвигли прямо на костях разгромленного войска, и нынче она превратилась в большой город. Интересно, зарос ли уже пустырь, на котором нашёл Оллид обезглавленного Яргана, насаженного на кол? Семьсот зим минуло! Должно быть, покрылось всё густым лесом. Лежат под его корнями истлевшие тусарские воины, и холодные ветра поют им колыбельные, качая высокие кроны... И теперь вот явилась с этой земли женщина и молит поехать с ней. Прямо под нос к потомку Рована.
Оллид вновь наполнил упавшую чашу и передал Миране, чтобы напоила дочь. Сам же подложил дров в костёр и опустился на каменную лавку рядом с Гиацу.
— А что говорит твой князь? — спросил Оллид у гостьи. — Почему род Рована в разладе с колдунами?
Мирана покосилась на него в нерешительности.
— Мьямир не даёт прямого ответа... — начала она уклончиво. — Но в Лисьей Пади ходят разные слухи. Народ считает, что князья прокляты колдуном и ищут, как бы снять это проклятие.
Оллид недоверчиво прищурился:
— И только?
— Ну, к чему таить? Не только, — храбро призналась Мирана. — Говорят ещё, будто Инг Серебряный обокрал Рована и скрылся с его золотом и драгоценными камнями в Диких горах... — усмешка, точно пламя, заплясала в глазах колдуна, и женщина поспешно добавила: — Но я уверена, что всё не так!
Оллид поднял брови:
— Отчего же ты в этом уверена?
— Оттого, что сердце мне так подсказывает, — Мирана вскинула голову и прямо посмотрела на колдуна. — Отчего же ты мучаешь меня этими вопросами вместо того, чтобы поведать правду?
— Хотел узнать, что говорят князья, — отозвался Оллид. — Триста зим я не встречал никого из потомков Рована. И не желал бы встречать впредь, — зелёные глаза недобро сверкнули: — Ведь князь твой жаждет моей смерти.
— Боги! Да почему? — выдохнула Мирана.
— А ты разве не веришь, что Инг Серебряный украл у Рована его богатства? — спросил Оллид, пристально разглядывая гостью. — А я, быть может, помогал ему... Не об этом ли ваши лисьепадские песни?
От Мираны не укрылось, что Гиацу вновь скосил глаза на своего господина — будто в недоумении. Но семанин тотчас натянул на лицо равнодушное выражение и тоже уставился на гостью: что она ответит? А что она могла ответить?.. Женщине показалось, что она занесла ногу над волчьей ямой — вот-вот провалится.
— Ты хорошо осведомлён о наших песнях, — осторожно заметила Мирана. — Но не все верят, будто Инг украл богатства Рована. Гарунда, заменившая мне мать, всегда повторяла, что никого не было в тот день в княжеских покоях, кроме колдуна, Рована и его семьи. Мы знаем лишь правду князя. Однако любой спорщик всегда выгораживает себя, а другого объявляет неправым. Так можно ли на слово верить Ровану, не выслушав Инга Серебряного? — сердце Мираны бешено колотилось, но она всё же добавила: — Или не выслушав Оллида, сына Калли, раз Инга нынче нет с нами?
Во взгляде колдуна промелькнуло нечто похожее на удивление, да быстро скрылось. Но Миране и этого хватило, чтобы понять: под сапогом вместо волчьей ямы оказалась твёрдая земля, и она не провалится. Не провалится... Женщина выдохнула и пригубила отвар: пах он необычно, да и на вкус оказался очень мягким. Из каких, интересно, он трав?
Тепло потекло по горлу. Питьё, хоть и было горячим, но вовсе не обжигало, а приятно грело — казалось, даже не только тело, но и душу. Мирана с удивлением провела пальцами по шершавой поверхности чаши и, усмехнувшись, поглядела на колдуна:
— Уж не знаю, какой из себя Инг Серебряный, но ты подаёшь мне питьё в деревянной посуде и сам, похоже, пьёшь из неё же. Неужто стал бы ты так делать, укради ты у Рована его кубки, отлитые из чистого серебра? — Мирана похлопала рукой по шкуре, на которой сидела: — Да и живёшь ты в пустой пещере и спишь прямо на каменном ложе. Разное поётся в лисьепадских песнях... Но у меня есть глаза, и они подсказывают мне, что ты не крал княжеские богатства.
Взгляд Оллида чуть потеплел, но недоверие по-прежнему застилало его. Колдун поднялся и подошёл к выходу из грота, заложив руки за спину. Ветер, гулявший по пещерам горы, принялся играть с его плащом, и засверкали в свете пламени вышитые серебром руны.
— Спасибо на добром слове, Мирана, дочь Винлинга, — промолвил Оллид, глядя во тьму перед собой. — Ты права: я не крал ничего у Рована. И Инг Серебряный тоже не крал. Но я не могу назвать тебе причин, по которым лисьепадские князья жаждут моей смерти. Скажу лишь, что потомки Рована желают убить всех колдунов — будь то я, или Инг, или кто угодно ещё... — он обернулся: — Не мало ли у вас осталось знахарей в Лисьей Пади?
Мирана озадаченно развела руками:
— Мне сложно судить. Ведь я не бывала в других княжествах.
— Что ж, может, сейчас и не мало, — задумчиво произнёс Оллид. — Я десять зим не слышал никаких новостей. Но в былые времена потомки Рована расправлялись с любыми знахарями на своей земле, надеясь, что среди них окажется и колдун. Оттого-то и бушуют в Лисьей Пади болезни, которые некому лечить. И Белая смерть, очевидно, одна из них.
Сердце Мираны тревожно сжалось, но она возразила:
— Мне известны знахари, которые давно живут в княжестве и здравствуют.
— Либо они плохие знахари, либо князь ещё не успел добраться до них.
Мирана нахмурилась, но спорить не стала: в конце концов, что она знала о причинах, по которым род Рована желает изжить колдунов со свету? Да и не так важны эти причины. Плохо другое: если речь в самом деле идёт о смертельной угрозе, ни награда, ни чужие страдания не заставят Оллида ехать в Лисью Падь спасать людей. И всё же Мирана не желала опускать руки — хотя бы во имя павшего отряда. У неё просто нет права вернуться домой ни с чем! Однако нужно хорошенько всё обдумать... И самое главное — помочь Инаре.
Мирана осушила чашу с отваром и принялась поить дочь. Инара не хотела ни пить, ни даже просыпаться, но мать оказалась настойчива. Она осторожно вливала целебное питьё и, в конце концов, заставила девочку проглотить почти половину. Оллид наблюдал за ней, всё ещё стоя в проходе:
— Как легко ты мне доверилась, — покачал он головой. — Вдруг я решил тебя отравить? Ведь не просто же так я отгородился чарами от всего мира... И не просто так у вас в княжестве ходят самые разные слухи о колдунах! И всё же ты выпила чашу залпом и сама напоила дочь.
Гиацу бросил удивлённый взгляд на господина: похоже, он изучает гостью — что она на это ответит, что думает на самом деле, чего добивается? Ведь ни один колдун не желает забирать чужую жизнь! А тут — сразу две. Но Мирана этого не знала. Она переложила спящую дочь на шкуру и выпрямилась:
— Если ты, Оллид, сын Калли, способен отравить обессиленную женщину с ребёнком, то умирая, я не стану жалеть, что ты не пошёл со мной в Лисью Падь.
Зелёные глаза встретились с решительными стальными, и колдун спросил:
— А свою жизнь тебе не жаль?
— К чему о ней жалеть? Мне жаль лишь тех, кто ждёт меня и не дождётся.
«Какая отчаянная женщина», — поразился Оллид.
Мирана же усмехнулась:
— Но странный у тебя яд, от которого я чувствую себя лучше.
Нет, этот человек не сделает ей ничего плохого. Она поняла это сразу, едва открыла глаза в полутёмном гроте, куда колдун занёс её вместе с ребёнком. Оллид — а тогда она ещё не знала его имени, — стоял у стола и месил что-то в небольшой деревянной ступе. Движения его казались необычайно точны и в тоже время легки и быстры — совсем как у Гарунды, когда Миране удавалось застать знахарку за приготовлением снадобий. Да только Оллид будто примешивал к своему снадобью незримые нити, наполненные теплом и живительной силой. Они всего на миг вспыхивали под его пальцами и тотчас послушно опускались в ступу. Мирана затаила дыхание, завороженно следя за колдуном. Но стоило ей моргнуть, как нити в его руках исчезли.
Лицо Оллида тонуло в полумраке: костёр, разведённый прямо в пещере, освещал лишь его спину. Мирана скользнула взглядом по зелёному плащу с серебристой вышивкой по кайме: какая дорогая, красивая ткань! Да только сам колдун был одет удивительно просто: тёмные штаны да рубаха из некрашеной шерсти. И убранство грота вовсе не походило на легенды об огромных сводчатых залах, полных серебра и золота. Где же те богатства, что украл Инг у князя Рована? Были ли они в самом деле?
Мирана чувствовала себя столь измотанной, что не смогла долго держать глаза открытыми и вновь провалилась в тёмное забытье. А когда проснулась, колдун уже сварил своё зелье и прямо в сапогах сидел на каменной лавке напротив, скрестив ноги. Его нахмуренные брови сошлись на переносице, а глаза, в которых отражалось беспокойное пламя костра, смотрели в самую душу Миране. Оллид будто и разбудил её этим пристальным взглядом.
Он и теперь смотрел на неё так же — столь серьёзно и внимательно, что становилось не по себе. Казалось, колдун прислушивается к каждому сказанному и даже не сказанному слову и что-то решает внутри себя. Сердце Мираны тревожно билось: возможно ли, что Оллид всё же не принял окончательных решений? Поможет ли он ей с дочерью? Поедет ли в Лисью Падь? Что за думы терзают его?
Губы колдуна тронула лёгкая улыбка:
— Раз ты чувствуешь себя лучше от моего яда, выпей ещё, — предложил он.
Мирана сжала в руке опустевшую чашу и хотела подняться, но Оллид быстро пересёк грот:
— Сиди. Я сам наполню.
Он зачерпнул из котла уже подстывший отвар и передал Миране. Она стала медленно пить, не сводя глаз с колдуна. Присмирело дикое пламя, плясавшее над поленьями в очаге, и стало отчего-то так тихо, что Гиацу, сидевший поодаль, даже слышал, как Мирана глотает. Она запрокинула голову, чтобы выпить всё до последней капли, и на мгновение скрылась за чашей, а затем решительно протянула пустую посуду Оллиду. Он вновь наполнил её.
— Три чаши с ядом из рук колдуна. Какой чести я удостоилась! — улыбка заиграла и на губах Мираны. Она залпом осушила третью чашу и серьёзно добавила: — Спасибо, Оллид. Я чувствую, что силы в самом деле возвращаются ко мне.
— Хорошо, — кивнул колдун, отходя: — У меня здесь мало еды. Я отправлюсь на охоту, но оставлю с тобой своего слугу, — и он положил руку на плечо семанину.
— Господин, подожди! — вскричал тот. — Давай лучше я кого-нибудь поймаю, а ты останешься!
Оллид усмехнулся, глядя в испуганные чёрные глаза:
— Не думаю, что наша гостья кусается, Гиацу. Да и ты давно хотел пообщаться с кем-то кроме меня.
— Но вдруг что-то случится! — семанин указал на спящую девочку. — Я ведь не смогу помочь!
— Гиацу, я уже сказал, что и я не смогу. Так что мы в одинаковом положении.
— Ты сказал «вряд ли», — напомнила Мирана с тревогой.
Колдун обернулся к ней, и холодный огонь отразился в его глазах:
— А почему князь не поехал с тобой?
— Он уверял меня, что это безнадёжный поход.
Оллид приподнял брови:
— И ведь он не солгал, правда? Если бы не тот человек, чья любовь к тебе оказалась сильнее смерти, ты бы уже отправилась в чертоги Халльфры, Мирана, дочь Винлинга. И вряд ли говорила бы сейчас со мной.
Мгновение они не мигая смотрели друг на друга, и пламя костра, пылавшего между ними, яростно сновало из стороны в сторону, будто желало разгуляться не на шутку. Затем Оллид развернулся и вышел из грота, и ветер тотчас вылетел вслед за ним, оставив в покое огонь. Гиацу ещё некоторое время слышал шаги господина, стремительно удалявшегося прочь, но вскоре всё стихло, и остался лишь лёгкий треск горящих поленьев и давящая тишина Лосиной горы.
Семанин с тревогой поглядел на Мирану. Глаза её, бывшие такими серьёзными, теперь тоже смотрели с беспокойством:
— Он ведь вернётся? — спросила она.
На лице Гиацу отразилась неуверенность.
— Меня Оллид-тан никогда не бросал...
Мирана утомлённо откинулась назад, оперевшись спиной о неровную каменную стену. Пещера погрузилась в молчание. Тихонько посвистывали отсыревшие дрова, и еле заметный тёмный дымок поднимался над очагом, но тут же вылетал вон с незримыми сквозняками. Инара спала, и отчего-то тоже посвистывала на выдохе. Мирана озабоченно хмурилась, поглядывая на неё: стоит, наверное, дать дочери ещё целебного отвара... Но позже. Взгляд Мираны поблуждал по гроту, скользнул по оставленному у входа луку и колчану со стрелами и вновь уткнулся в семанина:
— А ты какому-нибудь колдовству обучен?
— Нет, госпожа. Ты разве не знаешь? Колдовство передаётся лишь детям колдуна.
— Я слышала об этом, но...
Миране было известно, что многие мужчины берут себе диковинных рабынь-семанок. Даже до Лисьей Пади их довезли, и Дарангар хотел купить такую — чтоб удивлять гостей. И не только... Но Мирана решительно воспротивилась: в ту пору она была готова своими руками передушить всех красивых девок в округе. И, глядя теперь на юного семанина, души не чаявшего в своём господине, она осторожно заметила:
— У вас есть что-то общее.
— И всё же я не сын Оллид-тану, — решительно возразил Гиацу.
«Однако говоришь ты на нашем языке так хорошо, будто родился на алльдской земле», — отметила про себя Мирана. Семанин же поспешно сменил тему, жадно впившись глазами в гостью:
— Лучше расскажи, госпожа, что делается сейчас в мире? Есть ли войны? Знаешь ли ты что-то о судьбе семанских земель?
— В Лисьей Пади семане встречаются редко — и те в основном привезённые с побережья несколько зим назад. Раз не завозят новых, должно быть, кончились сражения, — предположила Мирана. — Но как сейчас обстоят дела, я не знаю. У нас ведь чума, Гиацу: люди из окрестных княжеств боятся. Да и давно неспокойно на лисьепадской дороге, что ведёт в Горнскую Высь и дальше — к Риванскому морю. Вроде как видели там лайя, и будто натравливают они вардов на алльдские души. А весной, говорят, какой-то человек близ Гиблых болот в одиночку расправился с несколькими купеческими обозами. Считают, что беглый семанин. А кто-то утверждает, что хёгг — до того огромный. И шепчут, что глаз у него один, и клыки изо рта растут. Выдумывают, как и всегда... Но стихли наши торговые площади, и негде узнать вестей.
