Но мои вопросы друг проигнорировал, деловито прошел в гостиную, не дожидаясь меня. Услышав, как Виген присвистнул и обронил фразочку на армянском, означающую ни то комплимент, ни то прямую констатацию его грязных помыслов, я довольно заулыбался.
– Что будешь? – спросил я, отвлекая его от невежливого разглядывания моей домработницы.
– Холодное что-нибудь. Сок шиповника есть?
– Яблочный.
– Сойдет. Давай. Слушай, а неплохо ты тут устроился. Вижу, уже развлекаешься. Представишь нас?
– Это Таня. Сестра Марии. Дальше сами разберетесь, – бросил я и пошел на кухню.
– Той боевой девицы? – изумленно поднял брови Виген.
– Да, – ответил я уже из коридора.
– Очень приятно! – донеслось до меня. – Какая красивая! Виген.
– Татьяна.
– Мне долго ждать? – спросил я друга, вернувшись с пакетом сока. – Тань, тебе налить?
– Нет, спасибо, – ответила она, оторвав оценивающий взгляд от моего партнера.
– Извини, что не предупредил о приезде. Меня Давыдов прям на улице поймал, можно сказать. Дал этот кейс и попросил лично тебе вручить содержимое, – заговорил Виген, сделав глоток.
– Почему ты и что в нем?
– Полагаю, дело в доверии и том, что я твой друг, – Виген вынул из кейса продолговатую черную шкатулку, осторожно поставил на столик, затем достал большой конверт, кинул туда же и присел напротив меня, залпом выпив весь сок. – Прежде чем продолжим, ты должен поговорить с генералом.
Он достал телефон, набрал номер, сухо доложил, что прибыл и передал мне трубку.
– Здравствуйте, Глеб Викторович.
– Здравствуй, Арман, – поприветствовал генерал. – Буду краток. Мне жаль, что дневник оказался не у меня. Но на то у тебя были свои причины, я в курсе, не трудись объяснять. То, что лежит перед тобой – это мой подарок. В память об отце. Искренне надеюсь на успех. – Он рублено, без пауз выдал эту речь и, не дожидаясь ответа, отключил связь.
Я вернул телефон другу. Таня присела рядом с плохо скрываемой тревогой на лице.
– Что в них, Виг? – снова спросил я.
– Я не открывал, но мне сообщили, что там. Здесь будет неприятно, – указал он на конверт и перевел взгляд на шкатулку. – А это тебя обрадует… Возможно. В любом случае, от обеих посылок будет больно, и в душе, и физически. Но есть большая доля вероятности, что вместе они тебе помогут. Не знаю, насколько Татьяна посвящена в твои дела... – друг красноречиво замолчал и посмотрел на нас по очереди.
– Она останется здесь.
– Хорошо, -- расслабился Виген. -- Открывай.
Первой я открыл черную матовую коробку. В ней лежал разовый пневматический инъектор с заряженной капсулой внутри. Я взял ее в руки и вопросительно взглянул на друга.
– Это препарат для регенерации нейронных связей, – объяснил Виген. – Только не спрашивай, откуда Давыдов его достал. Он мне ничего не объяснил, только предупредил, что действие будет болезненным. Я без понятия, чья это разработка. Может, та, что ты искал… Хрен его знает.
С каким-то странным спокойствием смотрел я на препарат, ради которого едва не погиб. Ничего не чувствовал… ни радости, ни благодарности, ни успокоения. Так бывает после сдачи экзаменов, когда выходишь из аудитории полностью опустошенным и равнодушным к учебному предмету. Или когда получаешь желаемое после долгих ожиданий. К тому же, я уже не был уверен, хочу ли его пробовать. Зачем мне это? Зачем надеяться – поможет или нет? Ведь нет никаких гарантий. Полная апатия… Я суматошно перебирал в уме варианты развития событий, но ничего не нашел, ничто из возможного будущего не волновало. И двое, сидевшие рядом, это поняли.
Сколько я бился лбом об стену, пер напролом, не жалея ни себя, ни близких, и никакого результата. А тут сразу два подарка на столе – вот тебе, протяни руку, возьми, и не надо выбирать что-то одно. Оба твои. Но выбор был в ином… Воспользоваться ими или нет.
Шприц я положил рядом с коробкой, подобрал конверт и вскрыл. Внутри была дюжина фотографий. Пока я их просматривал, в комнате воцарилась гробовая тишина. Я тупо, не испытывая ровным счетом ничего, листал изображения веселой пары, запечатленной в разных ситуациях: на улице, в машине, в кафе. На некоторых кадрах мужчина и женщина были с детьми, на других одни, обнимались, держались за руки…
Я почти растворился в их маленьком мире, забыв на секунду, кто я, где я. И тут я почувствовал резкий болезненный укол в затылок. Стремительно развернувшись, я увидел Таню, державшую в руках иньектор с пустой капсулой и испуганно смотревшую на меня. Я даже не заметил, когда она успела достать навороченный шприц из коробки, что было несвойственно мне. Виген сидел напряженный, но собранный и готовый вмешаться в любую минуту, если что пойдет не так.
– Ты бы не сделал это сам, – дрожащим голосом произнесла девушка.
– Конечно бы, не смог, – ответил я инертно, швырнул фотографии на стол и пощупал место укола в ямке затылка. – Вас бы попросил. И откуда ты знала, как надо делать инъекцию? – со скрытой яростью взглянул я на друга.
Татьяна тоже посмотрела на Вигена, ища поддержки, и дрожащей рукой положила иньектор на стол.
– Таня права, Арм, – успокаивающе сказал тот. – Ты бы тянул и тянул, а у препарата короткий срок годности. Она сидела ближе, и я указал, куда колоть… Ты так был увлечен, что все прошло гладко.
Иногда ты не способен решиться на что-то, и близкие люди делают выбор за тебя… Во благо. А может, это я позволил им решать за меня? Может, моя непростительная невнимательность была мнимой, и я просто отдался воле случая? А они воспользовались этим шансом…
Дальнейшие размышления вызвали приступ головной боли, у меня поплыло в глазах. Смутно помню, сколько прошло времени после укола и как я оказался в ванной комнате, склонившись над толчком. Меня вырвало на пустой желудок, я отрыгивал словно освобождаясь от всего накопившегося за последние годы, и терял контакт с реальностью. Тогда я не мог с точностью сказать, что так на меня повлияло – увиденное на снимках или препарат. Я снова впал в глубокое безразличие, развалившись на полу в обнимку с унитазом, но не забывал при этом крыть добротным матом всех участников этой авантюры. Я чувствовал, как горел отрезок позвоночника посередине спины, и как становилось трудно дышать из-за физической боли в груди.
И вспоминал, нарочно доводя себя, последний разговор с Аллой и содержимое конверта…
– Дрянь! – выругался я не то на действие медикамента, не то на женщину, которую любил. – Дрянь! – повторял я снова и снова, не осознавая, к кому обращался.
Меня уже затягивало в пучину блаженного забытья, когда ванную вломились Виген с Татьяной. Вдвоем они перетащили меня в гостиную и бережно уложили на диван. Слова и лица продолжали мелькать вспышками перед глазами, обретя четкость:
– Ты его любишь?
– Не знаю, что ответить...
– Честно.
– Вот честно и не знаю.
– Я не создам проблем. Не волнуйся.
– Того, что было между нами с тобой... Такого нет.
Я не успел попросить воды, как Виген поднес стакан и помог выпить. Таня сидела рядом, вся сжавшись, и держала меня за руку. Она не отходила весь день, пока я пребывал в бреду и нес всякую ахинею. Не знаю, в какой момент исчез Виген – я словно через ватный кокон слышал, как он прощался и давал напутствия Тане, но не мог пошевелиться, сказать ему хоть что-то. Лихорадило жутко. Возможно, так и должен действовать препарат, а может это сопротивлялся мой организм. Естественно, узнать точно мне было негде.
В голове звучали десятки вопросов, ответы на которые я не знал, не успел выяснить, но, по сути, мне стало на них насрать. Я не контролировал поток мыслей и пустил все на самотек. Когда меня подташнивало, я принимал сидячее положение и продолжал ругаться на родном языке, под аккомпанемент собственному нереально громкому сердцебиению. Я хотел остановить это ад, прекратить, отмотать время назад и поймать Танину руку за секунду до инъекции. Но я был благодарен ей… За ее отчаянный и смелый поступок и ту ответственность, которую она взяла на себя.
Я всем нутром, несмотря на помутненный от боли разум, ощущал заботу Татьяны. Меня грела мысль, что, если даже лечебные свойства препарата не помогут по назначению, то косвенно он уже помог. Помог увидеть Таню в ином свете и довериться ей… такой нежной и преданной. Мне захотелось повторить однажды произнесенные в прошлом слова, но уже другой девушке, которая не отпускала мою ладонь и протирала капли пота с лица.
– Будь моей… – вырвалось у меня.
Я бы хотел закончить на этом, потому как ничего сверхестественного не произошло потом, ибо вопреки канонам литературы жизнь диктует свое. Впрочем, я ни о чем не жалею. Перелистывая в памяти эти обрывки, я наслаждаюсь каждым моментом… Нет, слукавил… Не каждым моментом. Было немало и грусти.
На мою просьбу у Тани на глаза навернулись слезы. Я тогда не совсем понял их значение, были ли они от радости или же отрицанием. По истечении мучительных суток я почувствовал себя намного лучше, а если быть точнее, я встал и пошел. Без трости и какой-либо помощи. Я ощутил давно забытые чувства, ощутил восторг и одновременно сожаление от того, что этого не произошло раньше. Татьяна ликовала даже больше меня, и этим она вселяла в меня жизнь. Мы аккуратно пробовали жизнь заново, отодвинув все в прошлое.
Истосковавшийся по бегу, я носился по комнатам, изображая работу, которую надо якобы срочно выполнить, а Таня смотрела и смеялась с девичьей искренностью. И это несмотря на то, что вечерами мы выходили на обязательную прогулку под недоуменным взором Томаса.
– Не мучь его. Объясни ему все, – каждый раз просила Татьяна, когда мы выходили из здания.
– Надо отдать должное его выдержке, – улыбнулся я. – Не спрашивает, что случилось. Потом расскажу. Мне нравится его удивленное лицо, когда мы проходим мимо.
– Ты уже ходишь, – как-то задумчиво заявила девушка в ответ, и в ее интонации я почувствовал тревожность. Но не придал важности. А стоило бы…
Таня часто смеялась, с энтузиазмом хваталась за любые мои сумасбродные идеи, и в целом выглядела довольно беспечной и довольной, но я порой ловил моменты ее глубокой печали, когда она думала, что находится одна. Будто она для себя уже что-то решила. Хотя при мне Таня никогда не показывала перепады настроения.
Наша идиллия продлилась недолго… Через девять дней после моего чудесного исцеления Таня собрала вещи и ушла.
– После нее ты не сможешь полюбить другую, – сказала она, неожиданно встав на пороге моей комнаты со своим смешным чемоданом. – Напиши обо всем… Может, так полегчает, – предложила она и навсегда покинула мой дом.
Я не остановил ее… Не возражал, не отговаривал, не преграждал путь и даже не спросил, куда она собралась. Я сидел и проклинал все происходящее, когда за ней захлопнулась дверь.
Быть может, оно и к лучшему… Потому что Таня не узнала, что на следующий день, утром, я еле смог встать с места. Отказали ноги. И снова моим единственным спутником стала палочка.
КОНЕЦ
– Что будешь? – спросил я, отвлекая его от невежливого разглядывания моей домработницы.
– Холодное что-нибудь. Сок шиповника есть?
– Яблочный.
– Сойдет. Давай. Слушай, а неплохо ты тут устроился. Вижу, уже развлекаешься. Представишь нас?
– Это Таня. Сестра Марии. Дальше сами разберетесь, – бросил я и пошел на кухню.
– Той боевой девицы? – изумленно поднял брови Виген.
– Да, – ответил я уже из коридора.
– Очень приятно! – донеслось до меня. – Какая красивая! Виген.
– Татьяна.
– Мне долго ждать? – спросил я друга, вернувшись с пакетом сока. – Тань, тебе налить?
– Нет, спасибо, – ответила она, оторвав оценивающий взгляд от моего партнера.
– Извини, что не предупредил о приезде. Меня Давыдов прям на улице поймал, можно сказать. Дал этот кейс и попросил лично тебе вручить содержимое, – заговорил Виген, сделав глоток.
– Почему ты и что в нем?
– Полагаю, дело в доверии и том, что я твой друг, – Виген вынул из кейса продолговатую черную шкатулку, осторожно поставил на столик, затем достал большой конверт, кинул туда же и присел напротив меня, залпом выпив весь сок. – Прежде чем продолжим, ты должен поговорить с генералом.
Он достал телефон, набрал номер, сухо доложил, что прибыл и передал мне трубку.
– Здравствуйте, Глеб Викторович.
– Здравствуй, Арман, – поприветствовал генерал. – Буду краток. Мне жаль, что дневник оказался не у меня. Но на то у тебя были свои причины, я в курсе, не трудись объяснять. То, что лежит перед тобой – это мой подарок. В память об отце. Искренне надеюсь на успех. – Он рублено, без пауз выдал эту речь и, не дожидаясь ответа, отключил связь.
Я вернул телефон другу. Таня присела рядом с плохо скрываемой тревогой на лице.
– Что в них, Виг? – снова спросил я.
– Я не открывал, но мне сообщили, что там. Здесь будет неприятно, – указал он на конверт и перевел взгляд на шкатулку. – А это тебя обрадует… Возможно. В любом случае, от обеих посылок будет больно, и в душе, и физически. Но есть большая доля вероятности, что вместе они тебе помогут. Не знаю, насколько Татьяна посвящена в твои дела... – друг красноречиво замолчал и посмотрел на нас по очереди.
– Она останется здесь.
– Хорошо, -- расслабился Виген. -- Открывай.
Первой я открыл черную матовую коробку. В ней лежал разовый пневматический инъектор с заряженной капсулой внутри. Я взял ее в руки и вопросительно взглянул на друга.
– Это препарат для регенерации нейронных связей, – объяснил Виген. – Только не спрашивай, откуда Давыдов его достал. Он мне ничего не объяснил, только предупредил, что действие будет болезненным. Я без понятия, чья это разработка. Может, та, что ты искал… Хрен его знает.
С каким-то странным спокойствием смотрел я на препарат, ради которого едва не погиб. Ничего не чувствовал… ни радости, ни благодарности, ни успокоения. Так бывает после сдачи экзаменов, когда выходишь из аудитории полностью опустошенным и равнодушным к учебному предмету. Или когда получаешь желаемое после долгих ожиданий. К тому же, я уже не был уверен, хочу ли его пробовать. Зачем мне это? Зачем надеяться – поможет или нет? Ведь нет никаких гарантий. Полная апатия… Я суматошно перебирал в уме варианты развития событий, но ничего не нашел, ничто из возможного будущего не волновало. И двое, сидевшие рядом, это поняли.
Сколько я бился лбом об стену, пер напролом, не жалея ни себя, ни близких, и никакого результата. А тут сразу два подарка на столе – вот тебе, протяни руку, возьми, и не надо выбирать что-то одно. Оба твои. Но выбор был в ином… Воспользоваться ими или нет.
Шприц я положил рядом с коробкой, подобрал конверт и вскрыл. Внутри была дюжина фотографий. Пока я их просматривал, в комнате воцарилась гробовая тишина. Я тупо, не испытывая ровным счетом ничего, листал изображения веселой пары, запечатленной в разных ситуациях: на улице, в машине, в кафе. На некоторых кадрах мужчина и женщина были с детьми, на других одни, обнимались, держались за руки…
Я почти растворился в их маленьком мире, забыв на секунду, кто я, где я. И тут я почувствовал резкий болезненный укол в затылок. Стремительно развернувшись, я увидел Таню, державшую в руках иньектор с пустой капсулой и испуганно смотревшую на меня. Я даже не заметил, когда она успела достать навороченный шприц из коробки, что было несвойственно мне. Виген сидел напряженный, но собранный и готовый вмешаться в любую минуту, если что пойдет не так.
– Ты бы не сделал это сам, – дрожащим голосом произнесла девушка.
– Конечно бы, не смог, – ответил я инертно, швырнул фотографии на стол и пощупал место укола в ямке затылка. – Вас бы попросил. И откуда ты знала, как надо делать инъекцию? – со скрытой яростью взглянул я на друга.
Татьяна тоже посмотрела на Вигена, ища поддержки, и дрожащей рукой положила иньектор на стол.
– Таня права, Арм, – успокаивающе сказал тот. – Ты бы тянул и тянул, а у препарата короткий срок годности. Она сидела ближе, и я указал, куда колоть… Ты так был увлечен, что все прошло гладко.
Иногда ты не способен решиться на что-то, и близкие люди делают выбор за тебя… Во благо. А может, это я позволил им решать за меня? Может, моя непростительная невнимательность была мнимой, и я просто отдался воле случая? А они воспользовались этим шансом…
Дальнейшие размышления вызвали приступ головной боли, у меня поплыло в глазах. Смутно помню, сколько прошло времени после укола и как я оказался в ванной комнате, склонившись над толчком. Меня вырвало на пустой желудок, я отрыгивал словно освобождаясь от всего накопившегося за последние годы, и терял контакт с реальностью. Тогда я не мог с точностью сказать, что так на меня повлияло – увиденное на снимках или препарат. Я снова впал в глубокое безразличие, развалившись на полу в обнимку с унитазом, но не забывал при этом крыть добротным матом всех участников этой авантюры. Я чувствовал, как горел отрезок позвоночника посередине спины, и как становилось трудно дышать из-за физической боли в груди.
И вспоминал, нарочно доводя себя, последний разговор с Аллой и содержимое конверта…
– Дрянь! – выругался я не то на действие медикамента, не то на женщину, которую любил. – Дрянь! – повторял я снова и снова, не осознавая, к кому обращался.
Меня уже затягивало в пучину блаженного забытья, когда ванную вломились Виген с Татьяной. Вдвоем они перетащили меня в гостиную и бережно уложили на диван. Слова и лица продолжали мелькать вспышками перед глазами, обретя четкость:
– Ты его любишь?
– Не знаю, что ответить...
– Честно.
– Вот честно и не знаю.
– Я не создам проблем. Не волнуйся.
– Того, что было между нами с тобой... Такого нет.
Я не успел попросить воды, как Виген поднес стакан и помог выпить. Таня сидела рядом, вся сжавшись, и держала меня за руку. Она не отходила весь день, пока я пребывал в бреду и нес всякую ахинею. Не знаю, в какой момент исчез Виген – я словно через ватный кокон слышал, как он прощался и давал напутствия Тане, но не мог пошевелиться, сказать ему хоть что-то. Лихорадило жутко. Возможно, так и должен действовать препарат, а может это сопротивлялся мой организм. Естественно, узнать точно мне было негде.
В голове звучали десятки вопросов, ответы на которые я не знал, не успел выяснить, но, по сути, мне стало на них насрать. Я не контролировал поток мыслей и пустил все на самотек. Когда меня подташнивало, я принимал сидячее положение и продолжал ругаться на родном языке, под аккомпанемент собственному нереально громкому сердцебиению. Я хотел остановить это ад, прекратить, отмотать время назад и поймать Танину руку за секунду до инъекции. Но я был благодарен ей… За ее отчаянный и смелый поступок и ту ответственность, которую она взяла на себя.
Я всем нутром, несмотря на помутненный от боли разум, ощущал заботу Татьяны. Меня грела мысль, что, если даже лечебные свойства препарата не помогут по назначению, то косвенно он уже помог. Помог увидеть Таню в ином свете и довериться ей… такой нежной и преданной. Мне захотелось повторить однажды произнесенные в прошлом слова, но уже другой девушке, которая не отпускала мою ладонь и протирала капли пота с лица.
– Будь моей… – вырвалось у меня.
***
Я бы хотел закончить на этом, потому как ничего сверхестественного не произошло потом, ибо вопреки канонам литературы жизнь диктует свое. Впрочем, я ни о чем не жалею. Перелистывая в памяти эти обрывки, я наслаждаюсь каждым моментом… Нет, слукавил… Не каждым моментом. Было немало и грусти.
На мою просьбу у Тани на глаза навернулись слезы. Я тогда не совсем понял их значение, были ли они от радости или же отрицанием. По истечении мучительных суток я почувствовал себя намного лучше, а если быть точнее, я встал и пошел. Без трости и какой-либо помощи. Я ощутил давно забытые чувства, ощутил восторг и одновременно сожаление от того, что этого не произошло раньше. Татьяна ликовала даже больше меня, и этим она вселяла в меня жизнь. Мы аккуратно пробовали жизнь заново, отодвинув все в прошлое.
Истосковавшийся по бегу, я носился по комнатам, изображая работу, которую надо якобы срочно выполнить, а Таня смотрела и смеялась с девичьей искренностью. И это несмотря на то, что вечерами мы выходили на обязательную прогулку под недоуменным взором Томаса.
– Не мучь его. Объясни ему все, – каждый раз просила Татьяна, когда мы выходили из здания.
– Надо отдать должное его выдержке, – улыбнулся я. – Не спрашивает, что случилось. Потом расскажу. Мне нравится его удивленное лицо, когда мы проходим мимо.
– Ты уже ходишь, – как-то задумчиво заявила девушка в ответ, и в ее интонации я почувствовал тревожность. Но не придал важности. А стоило бы…
Таня часто смеялась, с энтузиазмом хваталась за любые мои сумасбродные идеи, и в целом выглядела довольно беспечной и довольной, но я порой ловил моменты ее глубокой печали, когда она думала, что находится одна. Будто она для себя уже что-то решила. Хотя при мне Таня никогда не показывала перепады настроения.
Наша идиллия продлилась недолго… Через девять дней после моего чудесного исцеления Таня собрала вещи и ушла.
– После нее ты не сможешь полюбить другую, – сказала она, неожиданно встав на пороге моей комнаты со своим смешным чемоданом. – Напиши обо всем… Может, так полегчает, – предложила она и навсегда покинула мой дом.
Я не остановил ее… Не возражал, не отговаривал, не преграждал путь и даже не спросил, куда она собралась. Я сидел и проклинал все происходящее, когда за ней захлопнулась дверь.
Быть может, оно и к лучшему… Потому что Таня не узнала, что на следующий день, утром, я еле смог встать с места. Отказали ноги. И снова моим единственным спутником стала палочка.
КОНЕЦ
