И Руслан, которого с работы отпускали только на один день, уходит спать раньше, чтобы проваляться в кровати несколько часов без сна.
Черная вода больше не принимает его. Как только Руслан начинается засыпать, терять логику своих мыслей — его выталкивает. Собственное сердце кажется ему маленькой птичкой, что бьется в грудной клетке. Оно боится черной воды.
И Руслан, устав от этого трепыхания, достает из груди свое маленькое сердце и гладит его, успокаивая. Вода, вязкая, как желе, засасывает его. И вот это уже не вода, это земля, ком за комом. И Руслан чувствует, что его закапывают — без гроба, кидая черноземом в лицо, как оскорбления.
Он просыпается снова.
+++
В обеденный перерыв он забирается на второй этаж цеха, под самую крышу, куда никто не ходит с тех пор, как запретили курить в здании. Сигнал здесь слабый, но все же есть, и ему удается дозвониться до Лены.
— Привет. Все еще болеешь? — дежурно начинает Руслан. Он звонит не для того, чтобы выяснить это или поддержать. Ему просто нужно подтверждение того, что Лена не отреклась от него, возьмет трубку.
— Сегодня — да, но завтра пойду в институт, — уже более привычным голосом отвечает Лена, и Руслану становится лучше. Как будто его собственное душевное равновесие целиком зависит от того, как переживет свое преступление Лена.
— Похоже, тебе и правда уже лучше.
— Да, — соглашается трубка, и за этим «да» для Руслана вдруг открывается холод чернозема, и он знает, что дальше услышит что-то еще, чего знать не должен.
— Это был ужасный человек, — не обманув его ожиданий, почти ласково и спокойно произносит Лена. — Я сделала все правильно. Будь там не я, все было бы намного хуже.
«Куда уж хуже?» — возвращаясь в раздевалку, где обычно обедала бригада, мрачно думает Руслан. Ему не хочется потакать Лене в этом мнении, но в то же время — оно может быть спасительным, дать силы идти дальше и помнить об этом, как о подвиге. На войне расстреливают ни за что раненных и связанных, и убийцам нужна какая-то идеология, чтобы не страдать от совершенного. Вот и Лена, пусть и живущая в мирное время, нашла, как побороть в себе совесть.
Зря он подозревал в ней самоубийцу. Такие, как Лена, не сдаются. Руслан знал, что фактически она сама себя отдала в детский дом в семь лет, добившись, чтобы учителя заметили, что ее бьют дома. Сколько бы Руслан не дразнил ее домашним ребенком, Лена таковой была только внешне, и никогда бы добровольно не приняла позицию жертвы.
Но быть жертвой — значит ли это испачкаться? Замарать себя этой ролью. Лучше ли было замарать себя клеймом убийцы? Наверняка пока Руслан забывался алкоголем, Лена обдумывала именно это и только после его визита пришла к своему выводу.
Самое жуткое, что и Руслан тоже предпочел бы, чтобы Лена была убийцей, чем оскверненной жертвой. Невозможно пройти жизнь чистеньким и нигде не запачкаться, и раз Руслана не было рядом, чтобы ее спасти, он готов был и сам принять позицию, что все случилось как надо. А закопанный ими человек только небо коптил. Руслан, в принципе, думал так почти о всех окружавших его людях и, слушая разговоры в раздевалке, думал, что не стал бы жалеть никого из них. Лена — другая. Ее чистота стоила убийства и отягощенной совести.
+++
Когда привыкаешь к родному дому, знаешь его во всех деталях, любые изменения заметны с порога; так и Руслан, еще разуваясь у двери, по некоторым признакам понимает, что вернулся отец. Поэтому вместо того, чтобы идти в свою комнату, как обычно, отправляется на кухню.
— Мать жаловалась, снова запил, — вместо приветствия говорит отец, хотя и пожимает ему руку. Перед самим наполовину пустая бутылка водки и суп, больше похожий на мешанину всего, что под руку попало.
— Ну, запил и перестал. Подумаешь.
— Молодец, что перестал. Значит, не будешь? — кивает на бутылку отец. И Руслан, почти готовый согласиться, понимает, что спьяну может сказать лишнего. Потому что все, что волнует его сейчас — это Лена и разделенный на двоих грех.
— Нет, — отказывается он. — В выходные перебрал. Мутит еще.
Отец только пожимает плечами и, потеряв к сыну интерес, раз тот не составит ему компанию, возвращается к мешанине вместо супа и телевизору с новостями.
В комнате Руслан листает выпуск местных новостей, но о пропавшем человеке ничего не пишут, как и о неопознанных трупах в лесу. Кто-то ограбил квартиру, кто-то с голодухи вскрыл гараж и вытащил оттуда банки солений, и был пойман. Никто не ищет труп.
Руслан часто смотрел документальные криминальные передачи, они были честнее фильмов о полицейских. За два дня он успел увериться, что Лену не найдут. Вчера, после работы, уже столько дней спустя, Руслан вызвался помыть машину, сказав матери — не хочет, спалиться перед отцом, что без спроса брал его машину. И вымыл в том числе и багажник.
Как, наверное, пошатнулись моральные устои Лены, когда она поняла, что за ее преступлением не последует ареста. Потому, наверное, и наказывала себя испачканной в крови футболкой.
Ему кажется, что мир, прогнувшийся, испорченный, как резиновый встанет на место и снова будет казаться прежней рутиной, только с Леной у них будет общая тайна. Но мир на место становиться не хочет, и Руслана сделанное тяготит, кажется, даже больше, чем Лену. Тяготит так, как если бы они этого человека живьем зарыли. Будто убит он был из какого-то хулиганства. У Руслана своей идеологии на этот счет не выработалось, и в пятницу после работы он звонит с предложением научить ее пить.
— Зачем? — всерьез удивляется Лена. В отличие от мира, она, как резиновая, вернулась к прежней норме, ходит там в свой институт, пишет в конспектах теми же руками, что держали нож, и кошмаров, наверное, больше не видит.
— Ну как зачем, — Руслан прислоняется к стене раздевалки. Обычный разговор — предложить подруге выпить в вечер пятницы. — Потому что только с тобой теперь пить и смогу, а ты не пьешь.
— И не пей, — так же серьезно, тошнотворно учительским тоном произносит Лена. У Руслана от злости сводит зубы, он понимает — казалось, что Лена теперь должна ему. Не только за случившееся, но и за то, что после всего Руслан не отрекся и остался на ее стороне. В его представлении так проповедовать могла прежняя Лена, которая была безвинной. Но Руслан уже слишком исправился, чтобы шантажировать ее чем-то вроде фраз: «И как я должен теперь забывать, по-твоему?»
— С радостью, но моя насквозь прогнившая душонка жаждет компании на вечер пятницы.
— Хорошо, — снова без готовности, как бы нехотя соглашается Лена. — Только у меня есть дела после института. Давай совсем вечером.
— Без проблем.
Руслан все равно рад, будто хозяин, не желавший пускает его в дом, открыл дверь, не выдержав поскуливания.
— Ты где так наблатыкался баб снимать? — интересуется старший инженер, задержавшийся в дверях на этот разговор, и у Руслана пропадает настроение. Что и сказать — сам виноват, не должен был в раздевалке звонить, но нужно было знать, домой идти после работы или встретиться в городе.
— Я никого и не снимал, — почти раздраженно отвечает Руслан.
— А. Ну да. Раз не пить, то долго тебе еще придется джентльмена играть. Хотя ты языкастый стал, уговоришь.
Инженер выходит наконец, на прощание улыбнувшись, чтобы свести все к шутке. Руслан остается один, только теперь вспоминает, что до сих пор не переоделся.
Он не считал себя моралистом, но ему никогда и в голову не приходило, что с Леной можно спать. Были девушки, с которыми, при желании, на вечер можно договориться, созвониться, проблем с этим не возникало. Лена была не для этого. Слишком светлой, Руслан и сам боялся замарать ее собой, своим вниманием. К тому же, те девочки, с которыми спать хотелось, были приятные, красивые, носили короткие юбки, шелковое белье и умели краситься.
Но при этом к Лене тянуло, даже теперь, тем более теперь. Инстинктивно, неотвратимо. И Руслан совсем не знал, чем можно вместе с ней заниматься, не в лес же они поедут цветы на могилу положить и проверить, не раскопал ли кто их ямку.
+++
Лена не звонит, не предупреждает, просто разом вдруг появляется на пороге его дома, и для Руслана, который собирался идти к ней сам, это настолько неожиданно, что он даже не открывает дверь, когда в нее звонят. Но из прихожей зовет отец:
— К тебе!
И голос его, немного озадаченный, заинтересованный, подсказывает, что пришел неожиданный для отца, привыкшего к людям другого сорта, гость. Руслана злит, что Лена пришла сама, к тому же к нему домой. Ему кажется, что отец что-то не то подумает или начнет свои расспросы мать.
В их квартире убираются редко, и, увидев вышедшего из комнаты Руслана, Лена кивает, оставляет сумку на ботинках у порога и собирается пройти дальше, так и не разувшись. Руслану приходится остановить ее, вскинув руку, грубовато приказав:
— Разувайся. Тут не свинарник.
И Лена смущается. А может, удивляется, что забыла разуться. Руслана и это злит, ведь в ее квартире — идеальный порядок, с пола можно есть. Кажется, даже их кошка не линяет.
— Почему ты сюда пришла? — начинает Руслан, как только закрывает дверь в свою комнату. У него паранойя, ему кажется, что их тут же начнут подслушивать через тонкие стены панельного дома.
— Говорят, что у вас самый неблагополучный район в городе, — словно в задумчивости, отвечает Лена. — Но ничего… тихо, спокойно.
Выдохнув, Руслан садится на единственный в комнате стул — напротив компьютера, оставив гостье на выбор только заправленную кровать или замусоренный пол, покрытый стоптанным паласом.
— Тебе не хватило приключений, и ты решила пройтись по нашему району? Ну, знаешь, он, может, и не безопасный, но места ж знать надо. Вот через двор круглосуточный, там…
И тогда Руслан понимает, что Лена слушает его внимательно. До этого отрешенная и будто не здесь, она именно на этих словах меняется, выпрямляется осанка, и смотрит она уже не мимо, а в глаза.
— Неважно, — предчувствуя что-то нехорошее, заканчивает Руслан.
— Почему нет? Мне ведь интересно, — Лена ковыряющая его взглядом, не отпускает.
— Зачем тебе это? Какой интерес? — Руслан улыбается, не слишком искренне, отвечает тоже прямым взглядом. — Разве ты не должна держаться подальше от этого?
Но Лена не реагирует. Всерьез подождав ответа и не получив его, она сама меняет тему:
— Ты говорил как-то, что твоя прошлая компания была… Не слишком воспитанной.
Руслан смеется, разрывая зрительный контакт, но Лена, не дожидаясь, когда тот замолчит, продолжает:
— Что именно вы делали?
Именно ковыряет душу его, неподатливую, как мороженое десертной ложкой. И холодок по позвоночнику от этого такой же.
— Ничего… Дрались, грабили.
Спроси кто другой — Руслан послал бы к черту. Но не Лену. Становится странно неприятно говорить с ней сидя, пока та стоит у двери.
— И все? — Лена только чуть на бок голову опускает. — Как насчет девочек?
Слово «девочек» она произносит даже смешно, именно как воспитанная девочка, которая пытается передразнивать уличный жаргон, против воли Руслан снова улыбается, и от этого ответ получается более искренним даже:
— Не, у нас свои были. По подворотням никого не ловили. Ты это спросить хотела? Понимаешь…
— А если бы поймали? Случайно, — припечатывает Лена. Руки у нее в карманах кофты, до нее по-прежнему добрых полтора метра. И снова этот неприятный холодок, возможно, от того, что Руслан и сам не хочет знать ответа на ее вопрос, не хочет думать об этом. Потому что сейчас он другой, сейчас он бы не сделал большую часть из того, что совершил тогда. Но врать ей нельзя, потому что Лена почувствует.
— Понимаешь, — начинает Руслан, и поймавший его взгляд становится еще более цепким, поводок натягивается, — ты мне не поверишь, но даже у отбросов общества есть некий порог, за который они не переступят. Ну серьезно, Лен. Тебе вряд ли говорили, но вот в тюрьмах насильников не любят. Это — грань. Можно грабить, можно даже убивать, если нужно, но эту черту не переступать.
Руслан и сам не знает, врет он или нет, но сейчас, на прицеле этого взгляда, ему главное верить в то, что он говорит. И чтобы заставить Лену отвернуться, он заканчивает с улыбкой:
— За себя переживаешь? Мало ли с кем повелась.
И Лена правда отводит глаза, смотрит в пол и, не смущаясь этой грязи, садится у двери, на палас. Чтобы не думать о вопросе, Руслан размышляет о том, что чистая Лена, живущий в стерильной квартире, по идее, должна брезговать этой обстановкой.
— Я верю тебе, — произносит Лена, пока Руслан, поднявшись, подкатывает к ней компьютерное кресло.
— Лучше расскажи, зачем вечером пошла в опасный район и теперь жалуешься, что никого там не встретила. Уж извини, у нас не каждый день убивают и грабят, но я попрошу, чтобы к следующему твоему приходу подсуетились, только ты заранее звони.
Лена пересаживается в кресло, Руслан забирается на подоконник напротив. Он шутит, пытаясь скрыть волнение. В это время он лихорадочно перебирает свои проступки, думая, что из этого Лена не смогла бы ему простить. Ведь один ему уже списан.
И Руслан упирается в то, что в детстве не казалось ему плохим. В картонную коробку с новорожденными котятами, которых нельзя оставить. В то время все котят топили или закапывали, и это было нормально. И Руслану с его друзьями отчего-то не было жаль, просто интересно, некая игра — закопать мяукающую коробку и прислушиваться, когда стихнут звуки. Сейчас это воспоминание в новом, изменившемся и повзрослевшем Руслане вызвало снова неприятный холодок, и стало понятно, что Лена простит ему сорванный с девчачьей шеи крестик, должна была простить избитого до полусмерти парня, но не этих новорожденных котят.
«Мама знает», — понимает Руслан так, будто он на суде, и сейчас сидящая напротив Лена спросит: «А давай позовем твою маму, может быть, она вспомнит что-нибудь о твоем детстве примечательного?» Хотя, конечно, бред, мать давно сама это забыла.
— Я думаю, что не просто так именно я оказалась в том переулке. И не просто так именно у меня был нож, и я же победила, — признается Лена, будто не ему рассказывает, а книгу о себе пишет. Руслан хмурится, но не останавливает. — Я думаю, что я могу что-то изменить. Не просто сидеть дома и в криминальных сводках читать, что кого-то снова убили, а изменить… Я могла бы…
Стены обрастают ушами, обрастает и пол, потолок и даже окно за спиной Руслана, он прерывает, испугавшись этих ушей:
— Если будет хотя бы двое или кто-то… Кого нельзя застать врасплох — это плохо кончится. Ты не сильная, Лена. Тебе повезло, потому что от тебя не ожидали защиты. Ты выглядишь как жертва. Они же не знают того, что знаю я. Но так везет только раз, с этим играть нельзя. Поверь мне, твой же нож может оказаться у тебя в животе, если ты будешь нарываться.
— Ты не понимаешь, — констатирует Лена, и на лице ее разочарование от этого. Потому что Руслан, единственный, которому это все можно рассказать, — и не понимает. — Это не так. Он был сильнее и выше. На его стороне было все. Но у меня получилось, потому что я избрана. Я выгляжу как жертва, как слабая, но я могу…
Черная вода больше не принимает его. Как только Руслан начинается засыпать, терять логику своих мыслей — его выталкивает. Собственное сердце кажется ему маленькой птичкой, что бьется в грудной клетке. Оно боится черной воды.
И Руслан, устав от этого трепыхания, достает из груди свое маленькое сердце и гладит его, успокаивая. Вода, вязкая, как желе, засасывает его. И вот это уже не вода, это земля, ком за комом. И Руслан чувствует, что его закапывают — без гроба, кидая черноземом в лицо, как оскорбления.
Он просыпается снова.
+++
В обеденный перерыв он забирается на второй этаж цеха, под самую крышу, куда никто не ходит с тех пор, как запретили курить в здании. Сигнал здесь слабый, но все же есть, и ему удается дозвониться до Лены.
— Привет. Все еще болеешь? — дежурно начинает Руслан. Он звонит не для того, чтобы выяснить это или поддержать. Ему просто нужно подтверждение того, что Лена не отреклась от него, возьмет трубку.
— Сегодня — да, но завтра пойду в институт, — уже более привычным голосом отвечает Лена, и Руслану становится лучше. Как будто его собственное душевное равновесие целиком зависит от того, как переживет свое преступление Лена.
— Похоже, тебе и правда уже лучше.
— Да, — соглашается трубка, и за этим «да» для Руслана вдруг открывается холод чернозема, и он знает, что дальше услышит что-то еще, чего знать не должен.
— Это был ужасный человек, — не обманув его ожиданий, почти ласково и спокойно произносит Лена. — Я сделала все правильно. Будь там не я, все было бы намного хуже.
«Куда уж хуже?» — возвращаясь в раздевалку, где обычно обедала бригада, мрачно думает Руслан. Ему не хочется потакать Лене в этом мнении, но в то же время — оно может быть спасительным, дать силы идти дальше и помнить об этом, как о подвиге. На войне расстреливают ни за что раненных и связанных, и убийцам нужна какая-то идеология, чтобы не страдать от совершенного. Вот и Лена, пусть и живущая в мирное время, нашла, как побороть в себе совесть.
Зря он подозревал в ней самоубийцу. Такие, как Лена, не сдаются. Руслан знал, что фактически она сама себя отдала в детский дом в семь лет, добившись, чтобы учителя заметили, что ее бьют дома. Сколько бы Руслан не дразнил ее домашним ребенком, Лена таковой была только внешне, и никогда бы добровольно не приняла позицию жертвы.
Но быть жертвой — значит ли это испачкаться? Замарать себя этой ролью. Лучше ли было замарать себя клеймом убийцы? Наверняка пока Руслан забывался алкоголем, Лена обдумывала именно это и только после его визита пришла к своему выводу.
Самое жуткое, что и Руслан тоже предпочел бы, чтобы Лена была убийцей, чем оскверненной жертвой. Невозможно пройти жизнь чистеньким и нигде не запачкаться, и раз Руслана не было рядом, чтобы ее спасти, он готов был и сам принять позицию, что все случилось как надо. А закопанный ими человек только небо коптил. Руслан, в принципе, думал так почти о всех окружавших его людях и, слушая разговоры в раздевалке, думал, что не стал бы жалеть никого из них. Лена — другая. Ее чистота стоила убийства и отягощенной совести.
+++
Когда привыкаешь к родному дому, знаешь его во всех деталях, любые изменения заметны с порога; так и Руслан, еще разуваясь у двери, по некоторым признакам понимает, что вернулся отец. Поэтому вместо того, чтобы идти в свою комнату, как обычно, отправляется на кухню.
— Мать жаловалась, снова запил, — вместо приветствия говорит отец, хотя и пожимает ему руку. Перед самим наполовину пустая бутылка водки и суп, больше похожий на мешанину всего, что под руку попало.
— Ну, запил и перестал. Подумаешь.
— Молодец, что перестал. Значит, не будешь? — кивает на бутылку отец. И Руслан, почти готовый согласиться, понимает, что спьяну может сказать лишнего. Потому что все, что волнует его сейчас — это Лена и разделенный на двоих грех.
— Нет, — отказывается он. — В выходные перебрал. Мутит еще.
Отец только пожимает плечами и, потеряв к сыну интерес, раз тот не составит ему компанию, возвращается к мешанине вместо супа и телевизору с новостями.
В комнате Руслан листает выпуск местных новостей, но о пропавшем человеке ничего не пишут, как и о неопознанных трупах в лесу. Кто-то ограбил квартиру, кто-то с голодухи вскрыл гараж и вытащил оттуда банки солений, и был пойман. Никто не ищет труп.
Руслан часто смотрел документальные криминальные передачи, они были честнее фильмов о полицейских. За два дня он успел увериться, что Лену не найдут. Вчера, после работы, уже столько дней спустя, Руслан вызвался помыть машину, сказав матери — не хочет, спалиться перед отцом, что без спроса брал его машину. И вымыл в том числе и багажник.
Как, наверное, пошатнулись моральные устои Лены, когда она поняла, что за ее преступлением не последует ареста. Потому, наверное, и наказывала себя испачканной в крови футболкой.
Ему кажется, что мир, прогнувшийся, испорченный, как резиновый встанет на место и снова будет казаться прежней рутиной, только с Леной у них будет общая тайна. Но мир на место становиться не хочет, и Руслана сделанное тяготит, кажется, даже больше, чем Лену. Тяготит так, как если бы они этого человека живьем зарыли. Будто убит он был из какого-то хулиганства. У Руслана своей идеологии на этот счет не выработалось, и в пятницу после работы он звонит с предложением научить ее пить.
— Зачем? — всерьез удивляется Лена. В отличие от мира, она, как резиновая, вернулась к прежней норме, ходит там в свой институт, пишет в конспектах теми же руками, что держали нож, и кошмаров, наверное, больше не видит.
— Ну как зачем, — Руслан прислоняется к стене раздевалки. Обычный разговор — предложить подруге выпить в вечер пятницы. — Потому что только с тобой теперь пить и смогу, а ты не пьешь.
— И не пей, — так же серьезно, тошнотворно учительским тоном произносит Лена. У Руслана от злости сводит зубы, он понимает — казалось, что Лена теперь должна ему. Не только за случившееся, но и за то, что после всего Руслан не отрекся и остался на ее стороне. В его представлении так проповедовать могла прежняя Лена, которая была безвинной. Но Руслан уже слишком исправился, чтобы шантажировать ее чем-то вроде фраз: «И как я должен теперь забывать, по-твоему?»
— С радостью, но моя насквозь прогнившая душонка жаждет компании на вечер пятницы.
— Хорошо, — снова без готовности, как бы нехотя соглашается Лена. — Только у меня есть дела после института. Давай совсем вечером.
— Без проблем.
Руслан все равно рад, будто хозяин, не желавший пускает его в дом, открыл дверь, не выдержав поскуливания.
— Ты где так наблатыкался баб снимать? — интересуется старший инженер, задержавшийся в дверях на этот разговор, и у Руслана пропадает настроение. Что и сказать — сам виноват, не должен был в раздевалке звонить, но нужно было знать, домой идти после работы или встретиться в городе.
— Я никого и не снимал, — почти раздраженно отвечает Руслан.
— А. Ну да. Раз не пить, то долго тебе еще придется джентльмена играть. Хотя ты языкастый стал, уговоришь.
Инженер выходит наконец, на прощание улыбнувшись, чтобы свести все к шутке. Руслан остается один, только теперь вспоминает, что до сих пор не переоделся.
Он не считал себя моралистом, но ему никогда и в голову не приходило, что с Леной можно спать. Были девушки, с которыми, при желании, на вечер можно договориться, созвониться, проблем с этим не возникало. Лена была не для этого. Слишком светлой, Руслан и сам боялся замарать ее собой, своим вниманием. К тому же, те девочки, с которыми спать хотелось, были приятные, красивые, носили короткие юбки, шелковое белье и умели краситься.
Но при этом к Лене тянуло, даже теперь, тем более теперь. Инстинктивно, неотвратимо. И Руслан совсем не знал, чем можно вместе с ней заниматься, не в лес же они поедут цветы на могилу положить и проверить, не раскопал ли кто их ямку.
+++
Лена не звонит, не предупреждает, просто разом вдруг появляется на пороге его дома, и для Руслана, который собирался идти к ней сам, это настолько неожиданно, что он даже не открывает дверь, когда в нее звонят. Но из прихожей зовет отец:
— К тебе!
И голос его, немного озадаченный, заинтересованный, подсказывает, что пришел неожиданный для отца, привыкшего к людям другого сорта, гость. Руслана злит, что Лена пришла сама, к тому же к нему домой. Ему кажется, что отец что-то не то подумает или начнет свои расспросы мать.
В их квартире убираются редко, и, увидев вышедшего из комнаты Руслана, Лена кивает, оставляет сумку на ботинках у порога и собирается пройти дальше, так и не разувшись. Руслану приходится остановить ее, вскинув руку, грубовато приказав:
— Разувайся. Тут не свинарник.
И Лена смущается. А может, удивляется, что забыла разуться. Руслана и это злит, ведь в ее квартире — идеальный порядок, с пола можно есть. Кажется, даже их кошка не линяет.
— Почему ты сюда пришла? — начинает Руслан, как только закрывает дверь в свою комнату. У него паранойя, ему кажется, что их тут же начнут подслушивать через тонкие стены панельного дома.
— Говорят, что у вас самый неблагополучный район в городе, — словно в задумчивости, отвечает Лена. — Но ничего… тихо, спокойно.
Выдохнув, Руслан садится на единственный в комнате стул — напротив компьютера, оставив гостье на выбор только заправленную кровать или замусоренный пол, покрытый стоптанным паласом.
— Тебе не хватило приключений, и ты решила пройтись по нашему району? Ну, знаешь, он, может, и не безопасный, но места ж знать надо. Вот через двор круглосуточный, там…
И тогда Руслан понимает, что Лена слушает его внимательно. До этого отрешенная и будто не здесь, она именно на этих словах меняется, выпрямляется осанка, и смотрит она уже не мимо, а в глаза.
— Неважно, — предчувствуя что-то нехорошее, заканчивает Руслан.
— Почему нет? Мне ведь интересно, — Лена ковыряющая его взглядом, не отпускает.
— Зачем тебе это? Какой интерес? — Руслан улыбается, не слишком искренне, отвечает тоже прямым взглядом. — Разве ты не должна держаться подальше от этого?
Но Лена не реагирует. Всерьез подождав ответа и не получив его, она сама меняет тему:
— Ты говорил как-то, что твоя прошлая компания была… Не слишком воспитанной.
Руслан смеется, разрывая зрительный контакт, но Лена, не дожидаясь, когда тот замолчит, продолжает:
— Что именно вы делали?
Именно ковыряет душу его, неподатливую, как мороженое десертной ложкой. И холодок по позвоночнику от этого такой же.
— Ничего… Дрались, грабили.
Спроси кто другой — Руслан послал бы к черту. Но не Лену. Становится странно неприятно говорить с ней сидя, пока та стоит у двери.
— И все? — Лена только чуть на бок голову опускает. — Как насчет девочек?
Слово «девочек» она произносит даже смешно, именно как воспитанная девочка, которая пытается передразнивать уличный жаргон, против воли Руслан снова улыбается, и от этого ответ получается более искренним даже:
— Не, у нас свои были. По подворотням никого не ловили. Ты это спросить хотела? Понимаешь…
— А если бы поймали? Случайно, — припечатывает Лена. Руки у нее в карманах кофты, до нее по-прежнему добрых полтора метра. И снова этот неприятный холодок, возможно, от того, что Руслан и сам не хочет знать ответа на ее вопрос, не хочет думать об этом. Потому что сейчас он другой, сейчас он бы не сделал большую часть из того, что совершил тогда. Но врать ей нельзя, потому что Лена почувствует.
— Понимаешь, — начинает Руслан, и поймавший его взгляд становится еще более цепким, поводок натягивается, — ты мне не поверишь, но даже у отбросов общества есть некий порог, за который они не переступят. Ну серьезно, Лен. Тебе вряд ли говорили, но вот в тюрьмах насильников не любят. Это — грань. Можно грабить, можно даже убивать, если нужно, но эту черту не переступать.
Руслан и сам не знает, врет он или нет, но сейчас, на прицеле этого взгляда, ему главное верить в то, что он говорит. И чтобы заставить Лену отвернуться, он заканчивает с улыбкой:
— За себя переживаешь? Мало ли с кем повелась.
И Лена правда отводит глаза, смотрит в пол и, не смущаясь этой грязи, садится у двери, на палас. Чтобы не думать о вопросе, Руслан размышляет о том, что чистая Лена, живущий в стерильной квартире, по идее, должна брезговать этой обстановкой.
— Я верю тебе, — произносит Лена, пока Руслан, поднявшись, подкатывает к ней компьютерное кресло.
— Лучше расскажи, зачем вечером пошла в опасный район и теперь жалуешься, что никого там не встретила. Уж извини, у нас не каждый день убивают и грабят, но я попрошу, чтобы к следующему твоему приходу подсуетились, только ты заранее звони.
Лена пересаживается в кресло, Руслан забирается на подоконник напротив. Он шутит, пытаясь скрыть волнение. В это время он лихорадочно перебирает свои проступки, думая, что из этого Лена не смогла бы ему простить. Ведь один ему уже списан.
И Руслан упирается в то, что в детстве не казалось ему плохим. В картонную коробку с новорожденными котятами, которых нельзя оставить. В то время все котят топили или закапывали, и это было нормально. И Руслану с его друзьями отчего-то не было жаль, просто интересно, некая игра — закопать мяукающую коробку и прислушиваться, когда стихнут звуки. Сейчас это воспоминание в новом, изменившемся и повзрослевшем Руслане вызвало снова неприятный холодок, и стало понятно, что Лена простит ему сорванный с девчачьей шеи крестик, должна была простить избитого до полусмерти парня, но не этих новорожденных котят.
«Мама знает», — понимает Руслан так, будто он на суде, и сейчас сидящая напротив Лена спросит: «А давай позовем твою маму, может быть, она вспомнит что-нибудь о твоем детстве примечательного?» Хотя, конечно, бред, мать давно сама это забыла.
— Я думаю, что не просто так именно я оказалась в том переулке. И не просто так именно у меня был нож, и я же победила, — признается Лена, будто не ему рассказывает, а книгу о себе пишет. Руслан хмурится, но не останавливает. — Я думаю, что я могу что-то изменить. Не просто сидеть дома и в криминальных сводках читать, что кого-то снова убили, а изменить… Я могла бы…
Стены обрастают ушами, обрастает и пол, потолок и даже окно за спиной Руслана, он прерывает, испугавшись этих ушей:
— Если будет хотя бы двое или кто-то… Кого нельзя застать врасплох — это плохо кончится. Ты не сильная, Лена. Тебе повезло, потому что от тебя не ожидали защиты. Ты выглядишь как жертва. Они же не знают того, что знаю я. Но так везет только раз, с этим играть нельзя. Поверь мне, твой же нож может оказаться у тебя в животе, если ты будешь нарываться.
— Ты не понимаешь, — констатирует Лена, и на лице ее разочарование от этого. Потому что Руслан, единственный, которому это все можно рассказать, — и не понимает. — Это не так. Он был сильнее и выше. На его стороне было все. Но у меня получилось, потому что я избрана. Я выгляжу как жертва, как слабая, но я могу…
