Он каждый день видел это по телевизору и привык, перестал воспринимать как реальность. Убийство стало нормой, и когда убивают так много людей, то где-то среди этого моря крови теряется ценность человеческой жизни. Хуже, чем на войне.
Нет, не стоило во всем винить телевизор. Потому что и в средние века казни собирали на площадях толпы народа. Это что-то в человеческой природе, с детства привыкающей к смерти и убийству. Когда с возрастом уже нет разницы, закопать новорожденных котят, которые будут мучиться, оставь ты их жить, или закопать убитого человека.
Когда в очередной раз сердце стряхивает с себя паутину, Руслан понимает, что основная причина его бессонницы не в этом. Перед ним открывается другой спектр, который он видел в кабинете физики. Этот спектр — звуковой. Есть звуки, доступные человеку, и есть те, что не слышны ему. Но эта схема — не звук, хотя и создана наподобие. Эта схема — любовь. То, что зовут одним словом, тоже имеет разные оттенки и децибелы. Какая-то из них не доступна другим людям, какая-то, напротив, воспринимаема всеми. И среди этого спектра Руслан находит и себя. Любовь, о существовании которой он и не догадывался, пока не вспомнил эту схему. Любовь, которая выше земного, секс в которой лишь принижает ее. Лена не принадлежит никому, потому что Лена — его. Руслан сорвался ночью на машине, прихватив лопаты, помог ей и до сих пор не отрекся, держится за нее. Руслан привык всю любовь мерить одним: хочу я трахнуть этого человека или нет? Лену он не хотел, но в то же время не собирался ею ни с кем делиться. И убийство, и это безумие было даже на руку, это связывало их. Крепче, чем секс.
И чувство это для Руслана было подобно нереальному, спустившемуся к нему вечером в комнату инопланетянину. И он никому не смог бы доказать, что так можно, потому что только вчера и сам в это не верил, не знал, что ему доступна для восприятия и эта часть таблицы.
И поняв, Руслан пугается сам себя и того, что бы он сделал, если бы Лена вдруг решила, что может быть чужой, не его. Что может отдать права на себя другому человеку.
Руслан хуже, чем религиозный фанатик, потому что те несут Бога своего в массы и не принимают тех, кто не принял их Бога. Руслан же своего спрятал от всех и оставил только для себя. Никто и никогда не смог бы полюбить Лену такой любовью, потому что другие люди глухи, они не способны на чувства из этой части таблицы.
Руслан, поднимаясь по прибранному и чистому подъезду Лены, думает, что видеться каждый день уже входит в привычку, и раз вчера он обнаружил в себе такой опасный нарыв, не проще ли свести общение на минимум? Но он не может, это уже как наркотик. Руслан — дерево, а Лена — его почва. Он не умрет физически, если они не увидятся, но все же лучше не проверять.
Когда дверь открывает мама Лены, Руслан поздно понимает, что та не может еще быть дома. Рабочий день у Руслана, начинающийся с семи утра, заканчивается раньше пар в институте. И Руслан замирает, будто хулиган, пытавшийся подсунуть собачье дерьмо на порог и застигнутый на месте преступления. Только этим самым собачьим дерьмом был он сам.
— Я вас знаю, — видя его растерянность, произносит женщина. Хотя она дома, на ней не дешевый халат или запятнанная рубашка и не ночная сорочка. Просто более удобное платье, более простое. В квартире какое-то полузнакомое, особое тепло готовящейся вкусной еды. Мама Руслана полноватая и неопрятная, у матери Лены, видимо, есть макияж для работы и улицы и есть чуть подкрашенные дома губы и глаза.
— Но она не предупреждала, что вы придете, — продолжает женщина.
— Я могу зайти позже. Она сказала, что скоро вернется, когда я звонил…
— С ней бывает. Она теряется во времени. Ее скоро — это часа через полтора-два. Проходите пока.
Разница между их родителями, обстановкой, между ними самими невероятна, как будто они два растения, одно из которых появилось в глухом лесу, а другое отправится за пределы своей оранжереи только когда его сорвут в подарок. Но вот оранжерея разрушена штормом, и два таких разных существа не просто познакомились, а стали общаться и так изменили друг друга.
Проходя в прихожую, Руслан думает о том, как повлиял на Лену он. И холодеет от ответа: он дал ей нож, чтобы та могла защититься, когда Руслана нет рядом. Он толкнул Лену к преступлению.
Руслан и себя не считал достойным того, чтобы осквернить ее чувством или физической тягой. Есть девушки, с которыми можно спать, и у Руслана даже были записаны номера некоторых. А есть Лена, и если нужен секс — то лучше с теми, кто записан, потому что, перестав быть чистой, Лена потеряет почти всю свою богоподобность.
— Садитесь. Я сделаю чай. Ужин еще не готов, надеюсь, что вы присоединитесь к нам, так что ничего к чаю предлагать не буду, чтобы не перебить аппетит.
С Леной было просто. Она не морщилась от мата, она знала, кто Руслан и откуда явился, и что покуролесить за свою жизнь успел, но все прощала ему за стремление исправиться. Лена, в сущности, никогда и не требовала от Руслана, чтобы тот менялся, но именно когда он изменился, они смогли стать друзьями. Тому Руслану, что сплевывал на пол шелуху от семечек и упивался своей силой, Лена не стала бы звонить с просьбой приехать и помочь с трупом.
Ее мама другая. Рядом с ней Руслану стыдно не только за то, кем он был, но за то, чем он является сейчас.
— Садитесь, я же вас не просто так позвала. Вы ведь близкий друг Лены. Я хотела кое-что спросить насчет нее.
Сначала Руслану кажется, что чай недостаточно заварен, но при пристальном внимании оказывается, что он зеленый. Чай он предпочитает изучать, чтобы не смотреть в глаза женщине.
— Простите, вы не привыкли к зеленому, — спохватывается она. — Гости Лены обычно девочки, они, знаете, все помешаны на зеленом чае. Вроде он улучшает что-то, но я в подробности не вдавалась.
Осознав, что женщине тоже неловко, и его молчание усугубляет это, Руслан начинает разговор сам:
— Что вы хотели узнать?
— Меня зовут Галина Николаевна, вам так будет проще, чем называть меня «мама Лены», ведь так? — она улыбается, и Руслан чувствует себя так, будто царская особа дала ему разрешение сесть в ее присутствии.
— Да. Спасибо. Я Руслан. Это лучше, чем называть меня просто другом Лены, да?
Галина Николаевна смеется, сдержанно и так же вежливо, и Руслан снова чувствует, как стало легче дышать. По сути все, что их двоих объединяет, — это Лена.
— Так и думала, что вы ее друг. Она часто о вас говорит. Особенно в последнее время.
У Руслана снова нехорошее предчувствие. Будто сейчас скажут: «Не думаю, что вы подходите моей дочери, к тому же ужасно на нее влияете, так что не могли бы вы больше не появляться в нашем доме?». Но все еще хуже.
— Вам не кажется, что Лена ведет себя слишком странно в последнее время? — спрашивает она, и Руслан будто вместе с чаем глотает собственный язык. — Вы ведь часто с ней общаетесь?.. Она стала какой-то… Это сложно описать, и мне самой кажется, а нормальна ли я, если такому придаю значение. Она вроде бы и более щепетильна в некоторых вещах, а в то же время… Как будто ее две, понимаете? И одна жуткая аккуратистка, а другая — неряшлива. Ей снятся кошмары, но она не хочет о них говорить. И в то же время, когда мы завтракаем вместе, она говорит, что чувствует себя как не здешняя. Она недавно притворялась, что заболела, и я подыграла, но я вижу, что ей просто не хотелось идти в институт. Она будто на льдине, которая все дальше уплывает от других людей, и я боюсь, что и я сама стою на берегу с другими, от которых она отдаляется.
Вместе с ее словами в ушах Руслана нарастает шум, будто где-то негромко звонит телефон, и в то же время он понимает, что это — не реально. Это — отзвук его беснующегося сердца, потому что с минуты на минуту она спросит, не случилось ли чего с ее дочерью, и Руслану придется выворачиваться и врать, а он еще не придумал, что скажет, что вообще может сказать. Не обсудил это с Леной.
— Она говорила, что вы знаете — она из детского дома. Дело в том, что я видела бумаги… Ее отец был не совсем нормален. Когда ее родителей лишили прав, был поставлен диагноз. Он был уверен, что Лена — не его дочь, не хотел растить чужого ребенка, но вместо того, чтобы сразу отдать ее в детский дом, продолжал издеваться. И я рада, что сейчас Лена живет у меня, она замечательная девочка, но… Я плохо разбираюсь в психиатрии. Но, кажется, есть шанс, что и у Лены тот же диагноз.
Руслан чувствует себя так, будто его в бетономешалке прокрутили. Страх разоблачения мешается в нем с осознанием, что вместо этого ему сказали что-то новое, чего он, по сути, знать не хотел, потому что проще было думать, что Лена — просто не такая, как все. А теперь получалось, что у этого «не такая, как все» еще и диагноз прописан. Руслан не хочет играть по этим правилам. Ему будто палку под сердце вставили и с каждым вдохом она впивается глубже. Выпрямившись и зачем-то начав со фразы:
— Прекрасный чай, — хотя и не отпил ни разу из чашки, он продолжает, пытаясь казаться человеком не только просвещенным, но еще и докторскую по психиатрии защитившим:
— Слушайте, у Лены было сложное детство. После такого невозможно остаться нормальной. Мы оба это с вами понимаем. К тому же этого нельзя отрицать — она дочь своего отца, и от родителей, насколько я знаю, ее только в семь отняли. Но… серьезно, как думаете, будет она бить свою дочь, когда у нее будет ребенок? Она — не ее отец, это же ясно. То, что у нее какие-то там закидоны… — Руслан спотыкается, перефразирует:
— …отклонения, еще ничего не значит. Она выбралась оттуда, и выросла, конечно, не без вашей помощи, прекрасным человеком. Серьезно, я ее единственную такую хорошую знаю, она же у вас в приюте для животных волонтерит?.. Помогает. И я знаю, я же ее друг, что это не потому, что она хочет казаться другим лучше, чем ее отец. Это потому, что она любит животных. Честное слово, иногда мне кажется, что даже больше, чем людей.
И спотыкается окончательно, застыв. И перед глазами снова, отчетливо и ярко — картонная черная коробка из-под обуви. Будто то, что прожило меньше дня, еще не живое. Будто закопать тех, кто в будущем будет только страдать от бездомной бесприютной жизни, не дав им и шанса — гуманизм. Лена никогда не простит ему этого, именно потому, что Лена из пипетки в этом приюте выкармливает выброшенных котят. Именно потому, что Лена их все-таки пристраивает в хорошие или не очень руки.
И именно потому, что сама Лена — такой же котенок, которого не считали живой или достойной жизни, которая смогла назло всем, назло агрессивному отцу и безразличной к ее боли матери вырасти.
И Руслан не оборачиваясь чувствует, что открывается дверь на кухню, хотя до этого в жаре своего монолога не слышал замка входной.
— Вы обо мне, — утверждает Лена. — Ты как-то рано.
— Я до тебя больше часа добирался. И часа два назад звонил, а ты говорила, что уже скоро будешь дома, — так же не оборачиваясь произносит Руслан. Даже в глаза смотреть боится, будто Лена существо настолько совершенное, что прочитает в его лице всколыхнувшееся воспоминание.
— Поэтому вы решили немного поговорить обо мне, — кивает Лена и выходит из кухни, чтобы переодеться в домашнее. Комната Лены — дальняя от кухни. И, дождавшись негромкого хлопка двери, Галина Николаевна шепотом удивленно спрашивает:
— Ты что… Боишься? Ее?..
— Мне просто неудобно, что мы и правда говорили о Лене без нее, — улыбается Руслан, после этого глотнув горячий чай, как водку — почти залпом.
+++
Это даже не вечер пятницы. Середина недели и середина ночи, когда в половине шестого нужно вставать на работу. Звонок телефона настолько оглушителен, что Руслану кажется, будто он разбудит весь дом. Но еще более оглушительна тишина в трубке, когда на дисплее высвечивается: «Лена», и идет вхолостую время разговора. На секунду Руслану даже кажется, что он мертв, а Лена звонит сказать ему что-то, что не успела, и не может докричаться.
— Ты не могла сделать этого снова… Не могла, — просит у тишины Руслан. — Давай, я подскажу. Просто во сне случайно нажала вызов, потому что телефон лежал у подушки… Все в порядке ведь? Или тебе страшно, и ты решила позвонить. Я не буду ругаться, правда.
— Хорошо, — рождается в тишине, и Руслан снова чувствует себя живым. — Хорошо, допустим, ты прав… Но я не справлюсь одна с трупами.
Мир рушится. Все шесть верхних этажей — на голову Руслана, небо туда же. И пола, земли нет, падать больше некуда.
Руслан тихо вытаскивает ключи от гаража и машины из тумбочки у входной двери и так же тихо уходит.
+++
На этот раз двое. Если бы они оставляли трупы полиции, та нашла бы похожее с прошлым убитым. У парня лет тридцати та же рана в горле, у второго кроме этого еще в животе.
— Ты добивала? — внутренне холодея, констатирует Руслан. — Ты, чтоб тебя черти драли, его добивала?..
— Он мучился, — как само собой разумеющееся объясняет Лена. Как мама в детстве: «Котята будут мучиться».
— Что насчет животных в твоем питомнике?.. Их ты не добиваешь… — начинает Руслан, но Лена говорит только:
— Это другое.
И тут же пытается сама оттащить к багажнику один из трупов. Словно со второго раза для нее это уже стало привычным. Руслан же не может больше притворяться, что это просто игра или кино. Его трясет так, как не трясло даже в первых мальчишеских драках. И в то же время для него Лена — ведущая, которая знает, как нужно поступать, чтобы все закончилось хорошо. Но одно плохо — раз это случилось во второй раз, то будет и третий. В конце концов, сам Руслан может стать следующим, потому что знает слишком много.
Нервы снова сдают уже тогда, когда Лена говорит, что могила достаточно глубокая. Руслан, опустив лопату, жалко, глухо спрашивает:
— За что?
— Они первыми напали, я защищалась.
— Двух недель не прошло, Лен…
— Выбирайся из ямы, — уже сверху зовет Лена. — Мне нужно вернуться домой до утра. Да и тебе на работу. Не задерживай.
Руслан швыряет лопату на дно ямы и, выбравшись, уже уверенней от захлестнувшей его злобы кричит:
— Ты думаешь, что это просто?! Ночью трупы закапывать, а днем на работу с чистой совестью? Ты железная, что ли, твою мать?! У тебя вот с нервами все нормально?! Почему ты спокойна?!
Лена стоит у открытого багажника, оборачивается и смотрит так, как если бы и правда не понимала, о чем тут можно толковать, ведь не в первый же раз.
— Я не была спокойна. Я испугалась, когда они пытались напасть на меня. Но сейчас они мертвы и никому больше не сделают больно. Я спокойна.
— Хрена ты делала ночью на улице, Лена, когда они пытались на тебя напасть?!
— Разве не ясно? — снова удивляется Лена. — Исполняла свое предназначение.
Слишком темно, чтобы увидеть ее глаза, к тому же из света у них только включенные фары. И все же Руслан уверен, что эти глаза, пусть и придуманные им, будут видеться ему в кошмарах. Не ночь, не три теперь трупа, а именно взгляд Лены, уверенной, что убивать людей — ее предназначение.
+++
Руслан не хочет спать на работе, хотя обычно зевает во время смены, особенно к концу.
Нет, не стоило во всем винить телевизор. Потому что и в средние века казни собирали на площадях толпы народа. Это что-то в человеческой природе, с детства привыкающей к смерти и убийству. Когда с возрастом уже нет разницы, закопать новорожденных котят, которые будут мучиться, оставь ты их жить, или закопать убитого человека.
Когда в очередной раз сердце стряхивает с себя паутину, Руслан понимает, что основная причина его бессонницы не в этом. Перед ним открывается другой спектр, который он видел в кабинете физики. Этот спектр — звуковой. Есть звуки, доступные человеку, и есть те, что не слышны ему. Но эта схема — не звук, хотя и создана наподобие. Эта схема — любовь. То, что зовут одним словом, тоже имеет разные оттенки и децибелы. Какая-то из них не доступна другим людям, какая-то, напротив, воспринимаема всеми. И среди этого спектра Руслан находит и себя. Любовь, о существовании которой он и не догадывался, пока не вспомнил эту схему. Любовь, которая выше земного, секс в которой лишь принижает ее. Лена не принадлежит никому, потому что Лена — его. Руслан сорвался ночью на машине, прихватив лопаты, помог ей и до сих пор не отрекся, держится за нее. Руслан привык всю любовь мерить одним: хочу я трахнуть этого человека или нет? Лену он не хотел, но в то же время не собирался ею ни с кем делиться. И убийство, и это безумие было даже на руку, это связывало их. Крепче, чем секс.
И чувство это для Руслана было подобно нереальному, спустившемуся к нему вечером в комнату инопланетянину. И он никому не смог бы доказать, что так можно, потому что только вчера и сам в это не верил, не знал, что ему доступна для восприятия и эта часть таблицы.
И поняв, Руслан пугается сам себя и того, что бы он сделал, если бы Лена вдруг решила, что может быть чужой, не его. Что может отдать права на себя другому человеку.
Руслан хуже, чем религиозный фанатик, потому что те несут Бога своего в массы и не принимают тех, кто не принял их Бога. Руслан же своего спрятал от всех и оставил только для себя. Никто и никогда не смог бы полюбить Лену такой любовью, потому что другие люди глухи, они не способны на чувства из этой части таблицы.
Руслан, поднимаясь по прибранному и чистому подъезду Лены, думает, что видеться каждый день уже входит в привычку, и раз вчера он обнаружил в себе такой опасный нарыв, не проще ли свести общение на минимум? Но он не может, это уже как наркотик. Руслан — дерево, а Лена — его почва. Он не умрет физически, если они не увидятся, но все же лучше не проверять.
Когда дверь открывает мама Лены, Руслан поздно понимает, что та не может еще быть дома. Рабочий день у Руслана, начинающийся с семи утра, заканчивается раньше пар в институте. И Руслан замирает, будто хулиган, пытавшийся подсунуть собачье дерьмо на порог и застигнутый на месте преступления. Только этим самым собачьим дерьмом был он сам.
— Я вас знаю, — видя его растерянность, произносит женщина. Хотя она дома, на ней не дешевый халат или запятнанная рубашка и не ночная сорочка. Просто более удобное платье, более простое. В квартире какое-то полузнакомое, особое тепло готовящейся вкусной еды. Мама Руслана полноватая и неопрятная, у матери Лены, видимо, есть макияж для работы и улицы и есть чуть подкрашенные дома губы и глаза.
— Но она не предупреждала, что вы придете, — продолжает женщина.
— Я могу зайти позже. Она сказала, что скоро вернется, когда я звонил…
— С ней бывает. Она теряется во времени. Ее скоро — это часа через полтора-два. Проходите пока.
Разница между их родителями, обстановкой, между ними самими невероятна, как будто они два растения, одно из которых появилось в глухом лесу, а другое отправится за пределы своей оранжереи только когда его сорвут в подарок. Но вот оранжерея разрушена штормом, и два таких разных существа не просто познакомились, а стали общаться и так изменили друг друга.
Проходя в прихожую, Руслан думает о том, как повлиял на Лену он. И холодеет от ответа: он дал ей нож, чтобы та могла защититься, когда Руслана нет рядом. Он толкнул Лену к преступлению.
Руслан и себя не считал достойным того, чтобы осквернить ее чувством или физической тягой. Есть девушки, с которыми можно спать, и у Руслана даже были записаны номера некоторых. А есть Лена, и если нужен секс — то лучше с теми, кто записан, потому что, перестав быть чистой, Лена потеряет почти всю свою богоподобность.
— Садитесь. Я сделаю чай. Ужин еще не готов, надеюсь, что вы присоединитесь к нам, так что ничего к чаю предлагать не буду, чтобы не перебить аппетит.
С Леной было просто. Она не морщилась от мата, она знала, кто Руслан и откуда явился, и что покуролесить за свою жизнь успел, но все прощала ему за стремление исправиться. Лена, в сущности, никогда и не требовала от Руслана, чтобы тот менялся, но именно когда он изменился, они смогли стать друзьями. Тому Руслану, что сплевывал на пол шелуху от семечек и упивался своей силой, Лена не стала бы звонить с просьбой приехать и помочь с трупом.
Ее мама другая. Рядом с ней Руслану стыдно не только за то, кем он был, но за то, чем он является сейчас.
— Садитесь, я же вас не просто так позвала. Вы ведь близкий друг Лены. Я хотела кое-что спросить насчет нее.
Сначала Руслану кажется, что чай недостаточно заварен, но при пристальном внимании оказывается, что он зеленый. Чай он предпочитает изучать, чтобы не смотреть в глаза женщине.
— Простите, вы не привыкли к зеленому, — спохватывается она. — Гости Лены обычно девочки, они, знаете, все помешаны на зеленом чае. Вроде он улучшает что-то, но я в подробности не вдавалась.
Осознав, что женщине тоже неловко, и его молчание усугубляет это, Руслан начинает разговор сам:
— Что вы хотели узнать?
— Меня зовут Галина Николаевна, вам так будет проще, чем называть меня «мама Лены», ведь так? — она улыбается, и Руслан чувствует себя так, будто царская особа дала ему разрешение сесть в ее присутствии.
— Да. Спасибо. Я Руслан. Это лучше, чем называть меня просто другом Лены, да?
Галина Николаевна смеется, сдержанно и так же вежливо, и Руслан снова чувствует, как стало легче дышать. По сути все, что их двоих объединяет, — это Лена.
— Так и думала, что вы ее друг. Она часто о вас говорит. Особенно в последнее время.
У Руслана снова нехорошее предчувствие. Будто сейчас скажут: «Не думаю, что вы подходите моей дочери, к тому же ужасно на нее влияете, так что не могли бы вы больше не появляться в нашем доме?». Но все еще хуже.
— Вам не кажется, что Лена ведет себя слишком странно в последнее время? — спрашивает она, и Руслан будто вместе с чаем глотает собственный язык. — Вы ведь часто с ней общаетесь?.. Она стала какой-то… Это сложно описать, и мне самой кажется, а нормальна ли я, если такому придаю значение. Она вроде бы и более щепетильна в некоторых вещах, а в то же время… Как будто ее две, понимаете? И одна жуткая аккуратистка, а другая — неряшлива. Ей снятся кошмары, но она не хочет о них говорить. И в то же время, когда мы завтракаем вместе, она говорит, что чувствует себя как не здешняя. Она недавно притворялась, что заболела, и я подыграла, но я вижу, что ей просто не хотелось идти в институт. Она будто на льдине, которая все дальше уплывает от других людей, и я боюсь, что и я сама стою на берегу с другими, от которых она отдаляется.
Вместе с ее словами в ушах Руслана нарастает шум, будто где-то негромко звонит телефон, и в то же время он понимает, что это — не реально. Это — отзвук его беснующегося сердца, потому что с минуты на минуту она спросит, не случилось ли чего с ее дочерью, и Руслану придется выворачиваться и врать, а он еще не придумал, что скажет, что вообще может сказать. Не обсудил это с Леной.
— Она говорила, что вы знаете — она из детского дома. Дело в том, что я видела бумаги… Ее отец был не совсем нормален. Когда ее родителей лишили прав, был поставлен диагноз. Он был уверен, что Лена — не его дочь, не хотел растить чужого ребенка, но вместо того, чтобы сразу отдать ее в детский дом, продолжал издеваться. И я рада, что сейчас Лена живет у меня, она замечательная девочка, но… Я плохо разбираюсь в психиатрии. Но, кажется, есть шанс, что и у Лены тот же диагноз.
Руслан чувствует себя так, будто его в бетономешалке прокрутили. Страх разоблачения мешается в нем с осознанием, что вместо этого ему сказали что-то новое, чего он, по сути, знать не хотел, потому что проще было думать, что Лена — просто не такая, как все. А теперь получалось, что у этого «не такая, как все» еще и диагноз прописан. Руслан не хочет играть по этим правилам. Ему будто палку под сердце вставили и с каждым вдохом она впивается глубже. Выпрямившись и зачем-то начав со фразы:
— Прекрасный чай, — хотя и не отпил ни разу из чашки, он продолжает, пытаясь казаться человеком не только просвещенным, но еще и докторскую по психиатрии защитившим:
— Слушайте, у Лены было сложное детство. После такого невозможно остаться нормальной. Мы оба это с вами понимаем. К тому же этого нельзя отрицать — она дочь своего отца, и от родителей, насколько я знаю, ее только в семь отняли. Но… серьезно, как думаете, будет она бить свою дочь, когда у нее будет ребенок? Она — не ее отец, это же ясно. То, что у нее какие-то там закидоны… — Руслан спотыкается, перефразирует:
— …отклонения, еще ничего не значит. Она выбралась оттуда, и выросла, конечно, не без вашей помощи, прекрасным человеком. Серьезно, я ее единственную такую хорошую знаю, она же у вас в приюте для животных волонтерит?.. Помогает. И я знаю, я же ее друг, что это не потому, что она хочет казаться другим лучше, чем ее отец. Это потому, что она любит животных. Честное слово, иногда мне кажется, что даже больше, чем людей.
И спотыкается окончательно, застыв. И перед глазами снова, отчетливо и ярко — картонная черная коробка из-под обуви. Будто то, что прожило меньше дня, еще не живое. Будто закопать тех, кто в будущем будет только страдать от бездомной бесприютной жизни, не дав им и шанса — гуманизм. Лена никогда не простит ему этого, именно потому, что Лена из пипетки в этом приюте выкармливает выброшенных котят. Именно потому, что Лена их все-таки пристраивает в хорошие или не очень руки.
И именно потому, что сама Лена — такой же котенок, которого не считали живой или достойной жизни, которая смогла назло всем, назло агрессивному отцу и безразличной к ее боли матери вырасти.
И Руслан не оборачиваясь чувствует, что открывается дверь на кухню, хотя до этого в жаре своего монолога не слышал замка входной.
— Вы обо мне, — утверждает Лена. — Ты как-то рано.
— Я до тебя больше часа добирался. И часа два назад звонил, а ты говорила, что уже скоро будешь дома, — так же не оборачиваясь произносит Руслан. Даже в глаза смотреть боится, будто Лена существо настолько совершенное, что прочитает в его лице всколыхнувшееся воспоминание.
— Поэтому вы решили немного поговорить обо мне, — кивает Лена и выходит из кухни, чтобы переодеться в домашнее. Комната Лены — дальняя от кухни. И, дождавшись негромкого хлопка двери, Галина Николаевна шепотом удивленно спрашивает:
— Ты что… Боишься? Ее?..
— Мне просто неудобно, что мы и правда говорили о Лене без нее, — улыбается Руслан, после этого глотнув горячий чай, как водку — почти залпом.
+++
Это даже не вечер пятницы. Середина недели и середина ночи, когда в половине шестого нужно вставать на работу. Звонок телефона настолько оглушителен, что Руслану кажется, будто он разбудит весь дом. Но еще более оглушительна тишина в трубке, когда на дисплее высвечивается: «Лена», и идет вхолостую время разговора. На секунду Руслану даже кажется, что он мертв, а Лена звонит сказать ему что-то, что не успела, и не может докричаться.
— Ты не могла сделать этого снова… Не могла, — просит у тишины Руслан. — Давай, я подскажу. Просто во сне случайно нажала вызов, потому что телефон лежал у подушки… Все в порядке ведь? Или тебе страшно, и ты решила позвонить. Я не буду ругаться, правда.
— Хорошо, — рождается в тишине, и Руслан снова чувствует себя живым. — Хорошо, допустим, ты прав… Но я не справлюсь одна с трупами.
Мир рушится. Все шесть верхних этажей — на голову Руслана, небо туда же. И пола, земли нет, падать больше некуда.
Руслан тихо вытаскивает ключи от гаража и машины из тумбочки у входной двери и так же тихо уходит.
+++
На этот раз двое. Если бы они оставляли трупы полиции, та нашла бы похожее с прошлым убитым. У парня лет тридцати та же рана в горле, у второго кроме этого еще в животе.
— Ты добивала? — внутренне холодея, констатирует Руслан. — Ты, чтоб тебя черти драли, его добивала?..
— Он мучился, — как само собой разумеющееся объясняет Лена. Как мама в детстве: «Котята будут мучиться».
— Что насчет животных в твоем питомнике?.. Их ты не добиваешь… — начинает Руслан, но Лена говорит только:
— Это другое.
И тут же пытается сама оттащить к багажнику один из трупов. Словно со второго раза для нее это уже стало привычным. Руслан же не может больше притворяться, что это просто игра или кино. Его трясет так, как не трясло даже в первых мальчишеских драках. И в то же время для него Лена — ведущая, которая знает, как нужно поступать, чтобы все закончилось хорошо. Но одно плохо — раз это случилось во второй раз, то будет и третий. В конце концов, сам Руслан может стать следующим, потому что знает слишком много.
Нервы снова сдают уже тогда, когда Лена говорит, что могила достаточно глубокая. Руслан, опустив лопату, жалко, глухо спрашивает:
— За что?
— Они первыми напали, я защищалась.
— Двух недель не прошло, Лен…
— Выбирайся из ямы, — уже сверху зовет Лена. — Мне нужно вернуться домой до утра. Да и тебе на работу. Не задерживай.
Руслан швыряет лопату на дно ямы и, выбравшись, уже уверенней от захлестнувшей его злобы кричит:
— Ты думаешь, что это просто?! Ночью трупы закапывать, а днем на работу с чистой совестью? Ты железная, что ли, твою мать?! У тебя вот с нервами все нормально?! Почему ты спокойна?!
Лена стоит у открытого багажника, оборачивается и смотрит так, как если бы и правда не понимала, о чем тут можно толковать, ведь не в первый же раз.
— Я не была спокойна. Я испугалась, когда они пытались напасть на меня. Но сейчас они мертвы и никому больше не сделают больно. Я спокойна.
— Хрена ты делала ночью на улице, Лена, когда они пытались на тебя напасть?!
— Разве не ясно? — снова удивляется Лена. — Исполняла свое предназначение.
Слишком темно, чтобы увидеть ее глаза, к тому же из света у них только включенные фары. И все же Руслан уверен, что эти глаза, пусть и придуманные им, будут видеться ему в кошмарах. Не ночь, не три теперь трупа, а именно взгляд Лены, уверенной, что убивать людей — ее предназначение.
+++
Руслан не хочет спать на работе, хотя обычно зевает во время смены, особенно к концу.
