Под натиском с улицы затрещала дверь, распахнулась, и влетевший пёс бросился под ноги противника Луца, пока парень рядом с Глейном орал, заматывал в шерстяную ткань обрубок.
— Два трупа в лесу, — Глейн распутал шарф, расстегнул горловину, чтобы видно было крест, хотя кто на него сейчас будет смотреть? — Замученные до смерти. Их ребёнок дома ждёт.
В жалком, поверженном и непоправимо раненном человеке изменилось что-то — он перестал скулить, обернулся к Глейну лицом с невозможным в этой ситуации, довольным оскалом, ответил:
— В следующий раз начнём с ребёнка.
Глейн отвлёкся на крик — Кэйсар вцепился не в горло, он со звериным задором раздирал второго брата, пытаясь оторвать кусок из бока, рвал тулуп на кровавые клочья, добирался до мяса.
Очень ловко для раненного противник Глейна ускользнул в окно. Скинув с себя лишнюю одежду — шарф и пальто — Охотник выпрыгнул следом.
Если сначала догнать его по снегу было сложно, и бежали они примерно одинаково, только у близнеца было чуть больше времени оторваться, то потом преследуемый выдохся, продираясь через сугробы. Он дышал сипло, двигался то рывками, набравшись сил, то увязая в снегу по грудь. Вскоре у него сдали нервы, и он начал орать от ужаса и звать на помощь. Глейн почти не слышал его, он представлял другие крики: в лесу, у тех сосен, где найдены были трупы. Крики, которых никто не мог услышать. Глейн ещё не расправлялся с чудовищами с таким хладнокровием, с каким преследовал этого человека.
Охотник нагнал его у редких деревьев, как раз там, где была возможность размахнуться. Рубанул наискосок в открытую спину, прорезал тулуп, но задел несильно, не смертельно. Парень обернулся, упал в снег, успел закрыться обрубком руки, и Глейн замахнулся снова. И вздрогнул, как только-только очнувшийся, когда раздался выстрел.
— Отойди от сира!
Обычный слуга в лохматом старом тулупе со свалявшейся шерстью. На Глейне надета ряса, даже если в темноте не видно было креста — одежда выдавала в нём Охотника, возможно поэтому слуга медлил. Он не знал, что творил его хозяин, а защитить его — прямая обязанность. С этим человеком Глейн не собирался сражаться, он выронил нож в снег, объяснил, тяжело дыша:
— Он с братом убил двоих в лесу. Я из Охотников, я уверен…
— Руки поднял! — скомандовал слуга, и Глейн удивился — после этих слов в том наоборот проснулась решимость. — Сир, вы живы?
— Да, — прохрипел тот и начал смеяться, глядя снизу вверх на замершего Охотника. Глейн послушно поднял руки.
— С этим что делать?
— С собой заберём. Крикни людей, с ним ещё один.
Глейн не понимал.
Парень превратился в человека при смерти.
Только недавно убегавший по сугробам, он лежал на носилках, когда его вносили в дом, и болезненно стонал, как умирающий. Что делать со слугами — непонятно. Другой Охотник, пожалуй, и убил бы их всех, а Глейн видел нерешительность в этих людях. Они тоже не знали, как будет правильно. Для них Глейн — враг, пытавшийся убить хозяина и, верно, прирезавший его братца. Но Глейн — Охотник, а таким запрещено нападать на людей без причины. Поэтому Глейна только прикладом по лицу ударили разок, руки связали, а больше не трогали, посадили в клетку, где пол был покрыт соломой. Вообще место оказалось очень похожим на загон для скота. Глейн не знал, а нужно ли ему бежать, или лучше остаться, показать найденные трупы, рассказать, как близнецы напали и на него, не зная, кто перед ними.
И в то же время невозможно было сидеть спокойно. Людей отправили в ту сторожку, они могли наткнуться на Луца с Кэйсаром, и тех как убийц казнили бы на месте, не дав объясниться. Глейна ещё берёг статус — за убийство Охотника по закону ничего не грозило, но на деле — масса неприятностей от собратьев, если те узнают. Одно дело чудища в лесу, хотя и те от мести редко уходили, и другое — люди. Даже разбойники чаще предпочитали или договориться с Охотником, или бежать, чем драться с ним.
Перед рассветом в поместье привезли растерзанный труп второго брата. Его принесли к клетке Глейна, уложили разорванным животом к Охотнику. Последним шёл престарелый мужчина в дорогом камзоле. Ему пришлось пригнуться, чтобы пройти, но он остался в дверях, Охотника изучал с холодной яростью.
— Это ведь не ты его.
— Я не один, — кивнул Глейн. — Их нельзя убивать.
— Я сам решу. Вы убили одного моего сына и покалечили второго. Тебя слуги трогать боятся, Бог их за тебя, видите ли, проклянёт.
Про это Глейн слышал впервые.
— У сына нет таких предрассудков. Ты его в семнадцать оставил без руки. Как только он проспится, он сам к тебе спустится. Но до этого… — он отошёл от дверного проёма, длинные полы камзола задели пыльные корзины, стоящие тут, погладили вспоротый живот мёртвого сына. Глейн сидел, глядя снизу вверх. Неприятно саднила разбитая прикладом щека, руки были связаны не за спиной, а спереди, потому не особо мешали. Дворянину пришлось пригнуться снова, и заговорил он глухо, вроде и не шептал, а всё же не хотел, чтобы снаружи слышали, хотя за его спиной находились ещё двое слуг, и им-то точно было слышно.
— Почему ты напал на них?
— Они напали первыми, — вздохнул Глейн, показал на татуировку. — Креста не было видно, они приняли меня за простого путника.
— Сначала история была другая.
— Она и есть, мы выслеживали их после того, как нашли в лесу трупы.
— Вот это звучит более правдоподобно, — кивнул дворянин. Как пятно масла расползалось по воде — Глейн начал понимать, тут же изменилось его отношение к происходящему, но и чуть меньше надежды на спасение осталось.
— Вы знали?
— Они мои сыновья и единственные наследники. Но… я могу понять, зачем ты это сделал. Это не значит, что я тебя отпущу.
Коренастая женщина с провалом вместо глаза, оборачиваясь на выставленных у клетки слуг, принесла Глейну воды и кусок хлеба — небольшой, словно украденный. Слуги, что охраняли Глейна, озирались осторожно, но делали вид, что не видят нарушительницы.
— Он спит ещё, а как проснётся — ох и достанется тебе… Мы вашим передали, что Охотник тут. Но пока они придут…
— Вы мне помогаете? — уточнил Глейн. Постепенно для него вырисовывалась полная картина — два жадных до чужих страданий мальчишки, и у них целый двор слуг. Никто не накажет их за замученную дворню, их не должны были казнить и за убитых крестьян. Если бы дошло до суда, главным вопросом к Глейну было бы: «Знал ли на кого нож поднимаешь?» Глейн бы ответил отрицательно, и его отпустили, но и близнецов бы никто не стал арестовывать или наказывать. В этой ситуации виноват был Глейн, потому что пытался заступиться за бесправных. И защищали его только сан и неведение, обычного крестьянина давно убили бы.
— Брось, как мы можем тут помочь? — расстроено прошептала женщина. — Воды принесли и хлебушка чуть? А людей твоих не убьют. Скажут, что хотели хозяина порадовать, чтобы сам их убил, а там уж молись, чтобы ваши подоспели и чтоб хозяин правда не «обрадовался».
Глейна оставили в покое в этот раз надолго, и он задремал. Где-то снаружи наверняка снова падал снег, и мир был тих и бел, а тут полумрак и переминались с ноги на ногу слуги у клетки. Где-то там, в заснеженном мире ещё бегали Кэйсар и Луц, которые уже должны понять, во что вляпались.
Их привели ближе к вечеру, со связанными за спиной руками, и оба выглядели радостно, спокойно.
— Прохлаждаешься? — спросил довольный Кэйсар, но, когда им открыли не клетку Глейна, а напротив, он нахмурился, попытался сопротивляться. — Эй, мы вместе.
— У Охотника шансов выжить больше, — пояснил один из слуг, толкнул оборотня к открытому вдоху. Кэйсар рванулся броситься и замер, стоило Глейну подать голос:
— Кэйсар. Лезь в клетку, они на нашей стороне.
Слуга попытался спрятать глаза, открыл рот что-то возразить, но в целом выглядел огорошенным, беспомощным и испуганным, хотя это был детина выше Луца ростом.
Рыцарь выглядел самым помятым, но при этом всё равно довольным. Кажется, Глейн за них боялся больше, чем они за себя.
— Мы не можем быть на вашей стороне, — негромко произнёс слуга, остановившись напротив клетки Глейна. — Нам прикажут — мы же первые вас к лошадям привяжем и на четыре стороны их пустим. Потому что даже если вас успеют спасти, мы-то останемся.
— Ваш лорд выглядит человеком благородным, — прощупывал осторожно Глейн. — Иначе, думаю, я бы остался трупом в лесу. Никто бы и не прикопался.
— Лорд колеблется — выгнать вас или убить. Раньше у него было трое детей. Младшему десять было, когда он почему-то в лес ушёл и не вернулся больше… Да только старшие особенно исчезновению брата не огорчились.
Одних их не оставляли, и вместо двоих слуг караулили теперь трое. Это не мешало общаться.
— Глейн, ну как так-то? Ну на несколько минут оставить нельзя! — Кэйсар расхаживал по клетке из угла в угол, на Охотника смотрел изредка. — С кем ты там не справился? С одноруким сосунком холёным? Или со слугами?
— Я не собирался драться с невиновными.
— А что? — Кэйсар бросился на прутья, улыбнулся во все зубы. — Тебе потом свои что-то сделают? За слуг? Они на тебя напали. Хорошо, они не знали, но они тебе грозили голову отхватить, ты защищался. Вы двое кретинов, и если вас тут убьют, то вы вполне это заслужили.
Замолк, глядя на прутья так, словно прикидывал, сможет ли перегрызть. Тогда подал голос Луц, задумчиво и счастливо произнёс:
— Они благодарили нас.
— Кто вас благодарил?! — сорвался один из слуг, бросившись на прутья, но отскочил, когда Кэйсар только открыл пасть.
— Да никто, — ответил за него оборотень. — Нас позже отблагодарят. Расплавленным свинцом в глотку.
— Хорошая идея.
Мальчишке не пришлось пригибаться, он и так невысокого роста. И совсем не выглядел расстроенным смертью брата или потерей руки. И всё же Глейн по взгляду понял, что этого человека вёл азарт, об остальном он будет задумываться позже, а сейчас он по-прежнему в пылу охоты, даже если жертва поймана и сидит в клетке. Тем более когда поймана. Под тяжестью этого взгляда Глейн снова ощутил себя заблудившимся мальчишкой, стало не по себе.
Клетка Охотника прямо напротив двери, а Кэйсара и Луца — у противоположной стены в углу. Рыцарь насупился при виде барчука, снова начал метаться по клетке оборотень. Слуги сместились ближе к угловой клетке.
— Я теряюсь в фантазиях, что с тобой делать, — барчук сел на предпоследней ступеньке. Подперев щёку целой рукой, ощупал Глейна взглядом. Охотник сидел напротив в сбившейся рясе, с синяком на щеке, связанными руками, смотрел исподлобья. — Потому что ты сдохнешь, пока я доделаю всё, что собираюсь. Говорят, Охотники очень крепкие. Ты крепким не выглядишь. Ты выглядишь… очень сладко, — расползлась по лицу улыбка, дёрнулись плечи под тяжёлым бархатным халатом. Барчук был то ли пьян, то ли под такими сильными травами, что мутили разум, чтобы заглушить боль. — От таких интереснее всего по кусочку отщипывать. Приколоть булавками и вышивать по живому.
— Попробуй, — сорвался Кэйсар. — Я потом из тебя печень достану и при тебе поджарю. И тебе скормлю!
— Твой друг просто кладезь идей, — улыбнулся собеседник, не оборачиваясь в его сторону, продолжал изучать Глейна. — Но ты совсем не такой, как там… в халупе. Конечно, с Охотником тоже играть интересно, я даже думаю, что я бы кожу снял вместе с твоим крестом, но всё же… Это как показать что-то сладкое, но съесть самому. Давай так, пока ты будешь играть снова того напуганного мальчика, я не трону твоих друзей.
— Глейн! — залаял Кэйсар. — Глейн, только посмей!
— Я не собираюсь тебе потакать, даже чтобы спасти кого-то, — спокойно отозвался Охотник. — Прежде всего потому, что я тебе не верю. А уже потом потому, что тебе лучше всё равно начать с меня. Иначе, когда я отсюда выберусь, больно сделаю уже я тебе.
— Очень будет интересно на это посмотреть, — задорно отозвался барчук, поднялся, отряхнул халат и случайно задел ткань обрубком руки. Его тут же скрутило от боли, но он быстро успокоился. Засмеялся глухо, словно закашлял. — Я подготовлю свою комнату. Нас ждёт очень интересный вечер.
Кэйсар послушно дождался, когда барчук уйдёт. Слуг за людей оборотень больше не считал, вцепился в прутья до скрипа, прорычал:
— Глейн! Какого хрена ты сидишь?! Я могу прутья выломать! Я могу тут всех перегрызть! Они против тебя, какие они безвинные?
— Кэйсар, — негромко окликнул Луц, как ребёнок потянул его за полу плаща, оборотень отмахнулся.
— Да если он только сунется сюда снова!.. Если он снова тебя глазами расчленять будет!..
— Замолчи, — негромко скомандовал Глейн. — И жди. Я не позволю сделать больно себе или вам. Но наберись терпения.
Отец вошёл в комнату, когда последний оставшийся сын сам растапливал камин. На столике рядом лежала горка всевозможных железных изделий разных форм: блестящие иголки, покрывшиеся налётом светлые гири, щипцы.
— Я понимаю твою злобу от смерти брата, могу понять твою боль, но погоди, — начал отец, разглядывая инструменты так, словно разговаривал с ними, — связываться с церковью и Охотником чревато. Выбрось его из замка, отыграйся на его слугах.
— Пап, ты что, не видел его? Слуги — лохматый брехливый пёс и безответный медведь. Слышал голоса? У обоих глухой, у Охотника звонкий, мелодичный. И лицо страдальца. Светлая тонкая кожа. Я привык начинать с десерта.
Без руки трудно разжечь огонь, да и полученная искра всё время тухла. Отец поднял тонкий меч, который до этого стоял прислонённый к столику, рассмотрел его в свете свечей.
— Следом придут Охотники. И я не уверен, что смогу защитить даже себя, не то что тебя… Тебе не кажется, что вы с братом слишком далеко зашли?
— Он мне руку отрубил и брата зарезал, а ты хочешь, чтобы я его отпустил?
— А не за что было? — скучающе спросил отец. Пламя разгорелось наконец.
Он видел трупы в лесу — обожжённый, привязанный к дереву, и изуродованный женский. И, найдя их, в очертаниях чужих, взрослых людей увидел вдруг младшего сына, пропавшего там же. Это сдвинуло его симпатии не в сторону наследников. Младший даже не был им угрозой, но у него была светлая кожа, открытый взгляд и ещё детский звонкий голос…
Действие трав начало проходить, вместе с этим испортилось и настроение, потому что просыпалась боль в отсутствующей руке. Барчук баюкал её, глядя, как разгоралось пламя. Но его пронзила новая боль, которой раньше не было — через спину, до груди, словно острым прутом пронзили. Он поднял целую руку ощупать больное место, и она наткнулась на скользкое от крови лезвие.
Двое Охотников появились у поместья к вечеру — решительные, молчаливые, замотанные в шарфы с головой так, что видно было только глаза. Ловко перепрыгнули каменный забор, приземлившись на мягкий снег в саду, и остались согнутыми. Ещё светло, но небо серело, уже почти сумерки.
— Ну наконец-то!
Они сидели на очищенном от снега крыльце: Глейн, завёрнутый в светлый шарф, как дворянский сын, Кэйсар в расстёгнутом полушубке и сонный Луц, у которого, похоже, какие-то особые всегда тёплые латы. В доме — ни огонька, он как вымер.
— Там есть кто живой? — спросил один из Охотников, не открывая лица. Глейн выглядел уставшим, но здоровым.
— У людей траур, — Глейн спустился с крыльца, пошёл к воротам из сада. — Обоих наследников в лесу загрызли волки.
— Два трупа в лесу, — Глейн распутал шарф, расстегнул горловину, чтобы видно было крест, хотя кто на него сейчас будет смотреть? — Замученные до смерти. Их ребёнок дома ждёт.
В жалком, поверженном и непоправимо раненном человеке изменилось что-то — он перестал скулить, обернулся к Глейну лицом с невозможным в этой ситуации, довольным оскалом, ответил:
— В следующий раз начнём с ребёнка.
Глейн отвлёкся на крик — Кэйсар вцепился не в горло, он со звериным задором раздирал второго брата, пытаясь оторвать кусок из бока, рвал тулуп на кровавые клочья, добирался до мяса.
Очень ловко для раненного противник Глейна ускользнул в окно. Скинув с себя лишнюю одежду — шарф и пальто — Охотник выпрыгнул следом.
Если сначала догнать его по снегу было сложно, и бежали они примерно одинаково, только у близнеца было чуть больше времени оторваться, то потом преследуемый выдохся, продираясь через сугробы. Он дышал сипло, двигался то рывками, набравшись сил, то увязая в снегу по грудь. Вскоре у него сдали нервы, и он начал орать от ужаса и звать на помощь. Глейн почти не слышал его, он представлял другие крики: в лесу, у тех сосен, где найдены были трупы. Крики, которых никто не мог услышать. Глейн ещё не расправлялся с чудовищами с таким хладнокровием, с каким преследовал этого человека.
Охотник нагнал его у редких деревьев, как раз там, где была возможность размахнуться. Рубанул наискосок в открытую спину, прорезал тулуп, но задел несильно, не смертельно. Парень обернулся, упал в снег, успел закрыться обрубком руки, и Глейн замахнулся снова. И вздрогнул, как только-только очнувшийся, когда раздался выстрел.
— Отойди от сира!
Обычный слуга в лохматом старом тулупе со свалявшейся шерстью. На Глейне надета ряса, даже если в темноте не видно было креста — одежда выдавала в нём Охотника, возможно поэтому слуга медлил. Он не знал, что творил его хозяин, а защитить его — прямая обязанность. С этим человеком Глейн не собирался сражаться, он выронил нож в снег, объяснил, тяжело дыша:
— Он с братом убил двоих в лесу. Я из Охотников, я уверен…
— Руки поднял! — скомандовал слуга, и Глейн удивился — после этих слов в том наоборот проснулась решимость. — Сир, вы живы?
— Да, — прохрипел тот и начал смеяться, глядя снизу вверх на замершего Охотника. Глейн послушно поднял руки.
— С этим что делать?
— С собой заберём. Крикни людей, с ним ещё один.
Глава 8
Глейн не понимал.
Парень превратился в человека при смерти.
Только недавно убегавший по сугробам, он лежал на носилках, когда его вносили в дом, и болезненно стонал, как умирающий. Что делать со слугами — непонятно. Другой Охотник, пожалуй, и убил бы их всех, а Глейн видел нерешительность в этих людях. Они тоже не знали, как будет правильно. Для них Глейн — враг, пытавшийся убить хозяина и, верно, прирезавший его братца. Но Глейн — Охотник, а таким запрещено нападать на людей без причины. Поэтому Глейна только прикладом по лицу ударили разок, руки связали, а больше не трогали, посадили в клетку, где пол был покрыт соломой. Вообще место оказалось очень похожим на загон для скота. Глейн не знал, а нужно ли ему бежать, или лучше остаться, показать найденные трупы, рассказать, как близнецы напали и на него, не зная, кто перед ними.
И в то же время невозможно было сидеть спокойно. Людей отправили в ту сторожку, они могли наткнуться на Луца с Кэйсаром, и тех как убийц казнили бы на месте, не дав объясниться. Глейна ещё берёг статус — за убийство Охотника по закону ничего не грозило, но на деле — масса неприятностей от собратьев, если те узнают. Одно дело чудища в лесу, хотя и те от мести редко уходили, и другое — люди. Даже разбойники чаще предпочитали или договориться с Охотником, или бежать, чем драться с ним.
Перед рассветом в поместье привезли растерзанный труп второго брата. Его принесли к клетке Глейна, уложили разорванным животом к Охотнику. Последним шёл престарелый мужчина в дорогом камзоле. Ему пришлось пригнуться, чтобы пройти, но он остался в дверях, Охотника изучал с холодной яростью.
— Это ведь не ты его.
— Я не один, — кивнул Глейн. — Их нельзя убивать.
— Я сам решу. Вы убили одного моего сына и покалечили второго. Тебя слуги трогать боятся, Бог их за тебя, видите ли, проклянёт.
Про это Глейн слышал впервые.
— У сына нет таких предрассудков. Ты его в семнадцать оставил без руки. Как только он проспится, он сам к тебе спустится. Но до этого… — он отошёл от дверного проёма, длинные полы камзола задели пыльные корзины, стоящие тут, погладили вспоротый живот мёртвого сына. Глейн сидел, глядя снизу вверх. Неприятно саднила разбитая прикладом щека, руки были связаны не за спиной, а спереди, потому не особо мешали. Дворянину пришлось пригнуться снова, и заговорил он глухо, вроде и не шептал, а всё же не хотел, чтобы снаружи слышали, хотя за его спиной находились ещё двое слуг, и им-то точно было слышно.
— Почему ты напал на них?
— Они напали первыми, — вздохнул Глейн, показал на татуировку. — Креста не было видно, они приняли меня за простого путника.
— Сначала история была другая.
— Она и есть, мы выслеживали их после того, как нашли в лесу трупы.
— Вот это звучит более правдоподобно, — кивнул дворянин. Как пятно масла расползалось по воде — Глейн начал понимать, тут же изменилось его отношение к происходящему, но и чуть меньше надежды на спасение осталось.
— Вы знали?
— Они мои сыновья и единственные наследники. Но… я могу понять, зачем ты это сделал. Это не значит, что я тебя отпущу.
***
Коренастая женщина с провалом вместо глаза, оборачиваясь на выставленных у клетки слуг, принесла Глейну воды и кусок хлеба — небольшой, словно украденный. Слуги, что охраняли Глейна, озирались осторожно, но делали вид, что не видят нарушительницы.
— Он спит ещё, а как проснётся — ох и достанется тебе… Мы вашим передали, что Охотник тут. Но пока они придут…
— Вы мне помогаете? — уточнил Глейн. Постепенно для него вырисовывалась полная картина — два жадных до чужих страданий мальчишки, и у них целый двор слуг. Никто не накажет их за замученную дворню, их не должны были казнить и за убитых крестьян. Если бы дошло до суда, главным вопросом к Глейну было бы: «Знал ли на кого нож поднимаешь?» Глейн бы ответил отрицательно, и его отпустили, но и близнецов бы никто не стал арестовывать или наказывать. В этой ситуации виноват был Глейн, потому что пытался заступиться за бесправных. И защищали его только сан и неведение, обычного крестьянина давно убили бы.
— Брось, как мы можем тут помочь? — расстроено прошептала женщина. — Воды принесли и хлебушка чуть? А людей твоих не убьют. Скажут, что хотели хозяина порадовать, чтобы сам их убил, а там уж молись, чтобы ваши подоспели и чтоб хозяин правда не «обрадовался».
Глейна оставили в покое в этот раз надолго, и он задремал. Где-то снаружи наверняка снова падал снег, и мир был тих и бел, а тут полумрак и переминались с ноги на ногу слуги у клетки. Где-то там, в заснеженном мире ещё бегали Кэйсар и Луц, которые уже должны понять, во что вляпались.
Их привели ближе к вечеру, со связанными за спиной руками, и оба выглядели радостно, спокойно.
— Прохлаждаешься? — спросил довольный Кэйсар, но, когда им открыли не клетку Глейна, а напротив, он нахмурился, попытался сопротивляться. — Эй, мы вместе.
— У Охотника шансов выжить больше, — пояснил один из слуг, толкнул оборотня к открытому вдоху. Кэйсар рванулся броситься и замер, стоило Глейну подать голос:
— Кэйсар. Лезь в клетку, они на нашей стороне.
Слуга попытался спрятать глаза, открыл рот что-то возразить, но в целом выглядел огорошенным, беспомощным и испуганным, хотя это был детина выше Луца ростом.
Рыцарь выглядел самым помятым, но при этом всё равно довольным. Кажется, Глейн за них боялся больше, чем они за себя.
— Мы не можем быть на вашей стороне, — негромко произнёс слуга, остановившись напротив клетки Глейна. — Нам прикажут — мы же первые вас к лошадям привяжем и на четыре стороны их пустим. Потому что даже если вас успеют спасти, мы-то останемся.
— Ваш лорд выглядит человеком благородным, — прощупывал осторожно Глейн. — Иначе, думаю, я бы остался трупом в лесу. Никто бы и не прикопался.
— Лорд колеблется — выгнать вас или убить. Раньше у него было трое детей. Младшему десять было, когда он почему-то в лес ушёл и не вернулся больше… Да только старшие особенно исчезновению брата не огорчились.
Одних их не оставляли, и вместо двоих слуг караулили теперь трое. Это не мешало общаться.
— Глейн, ну как так-то? Ну на несколько минут оставить нельзя! — Кэйсар расхаживал по клетке из угла в угол, на Охотника смотрел изредка. — С кем ты там не справился? С одноруким сосунком холёным? Или со слугами?
— Я не собирался драться с невиновными.
— А что? — Кэйсар бросился на прутья, улыбнулся во все зубы. — Тебе потом свои что-то сделают? За слуг? Они на тебя напали. Хорошо, они не знали, но они тебе грозили голову отхватить, ты защищался. Вы двое кретинов, и если вас тут убьют, то вы вполне это заслужили.
Замолк, глядя на прутья так, словно прикидывал, сможет ли перегрызть. Тогда подал голос Луц, задумчиво и счастливо произнёс:
— Они благодарили нас.
— Кто вас благодарил?! — сорвался один из слуг, бросившись на прутья, но отскочил, когда Кэйсар только открыл пасть.
— Да никто, — ответил за него оборотень. — Нас позже отблагодарят. Расплавленным свинцом в глотку.
— Хорошая идея.
Мальчишке не пришлось пригибаться, он и так невысокого роста. И совсем не выглядел расстроенным смертью брата или потерей руки. И всё же Глейн по взгляду понял, что этого человека вёл азарт, об остальном он будет задумываться позже, а сейчас он по-прежнему в пылу охоты, даже если жертва поймана и сидит в клетке. Тем более когда поймана. Под тяжестью этого взгляда Глейн снова ощутил себя заблудившимся мальчишкой, стало не по себе.
Клетка Охотника прямо напротив двери, а Кэйсара и Луца — у противоположной стены в углу. Рыцарь насупился при виде барчука, снова начал метаться по клетке оборотень. Слуги сместились ближе к угловой клетке.
— Я теряюсь в фантазиях, что с тобой делать, — барчук сел на предпоследней ступеньке. Подперев щёку целой рукой, ощупал Глейна взглядом. Охотник сидел напротив в сбившейся рясе, с синяком на щеке, связанными руками, смотрел исподлобья. — Потому что ты сдохнешь, пока я доделаю всё, что собираюсь. Говорят, Охотники очень крепкие. Ты крепким не выглядишь. Ты выглядишь… очень сладко, — расползлась по лицу улыбка, дёрнулись плечи под тяжёлым бархатным халатом. Барчук был то ли пьян, то ли под такими сильными травами, что мутили разум, чтобы заглушить боль. — От таких интереснее всего по кусочку отщипывать. Приколоть булавками и вышивать по живому.
— Попробуй, — сорвался Кэйсар. — Я потом из тебя печень достану и при тебе поджарю. И тебе скормлю!
— Твой друг просто кладезь идей, — улыбнулся собеседник, не оборачиваясь в его сторону, продолжал изучать Глейна. — Но ты совсем не такой, как там… в халупе. Конечно, с Охотником тоже играть интересно, я даже думаю, что я бы кожу снял вместе с твоим крестом, но всё же… Это как показать что-то сладкое, но съесть самому. Давай так, пока ты будешь играть снова того напуганного мальчика, я не трону твоих друзей.
— Глейн! — залаял Кэйсар. — Глейн, только посмей!
— Я не собираюсь тебе потакать, даже чтобы спасти кого-то, — спокойно отозвался Охотник. — Прежде всего потому, что я тебе не верю. А уже потом потому, что тебе лучше всё равно начать с меня. Иначе, когда я отсюда выберусь, больно сделаю уже я тебе.
— Очень будет интересно на это посмотреть, — задорно отозвался барчук, поднялся, отряхнул халат и случайно задел ткань обрубком руки. Его тут же скрутило от боли, но он быстро успокоился. Засмеялся глухо, словно закашлял. — Я подготовлю свою комнату. Нас ждёт очень интересный вечер.
Кэйсар послушно дождался, когда барчук уйдёт. Слуг за людей оборотень больше не считал, вцепился в прутья до скрипа, прорычал:
— Глейн! Какого хрена ты сидишь?! Я могу прутья выломать! Я могу тут всех перегрызть! Они против тебя, какие они безвинные?
— Кэйсар, — негромко окликнул Луц, как ребёнок потянул его за полу плаща, оборотень отмахнулся.
— Да если он только сунется сюда снова!.. Если он снова тебя глазами расчленять будет!..
— Замолчи, — негромко скомандовал Глейн. — И жди. Я не позволю сделать больно себе или вам. Но наберись терпения.
***
Отец вошёл в комнату, когда последний оставшийся сын сам растапливал камин. На столике рядом лежала горка всевозможных железных изделий разных форм: блестящие иголки, покрывшиеся налётом светлые гири, щипцы.
— Я понимаю твою злобу от смерти брата, могу понять твою боль, но погоди, — начал отец, разглядывая инструменты так, словно разговаривал с ними, — связываться с церковью и Охотником чревато. Выбрось его из замка, отыграйся на его слугах.
— Пап, ты что, не видел его? Слуги — лохматый брехливый пёс и безответный медведь. Слышал голоса? У обоих глухой, у Охотника звонкий, мелодичный. И лицо страдальца. Светлая тонкая кожа. Я привык начинать с десерта.
Без руки трудно разжечь огонь, да и полученная искра всё время тухла. Отец поднял тонкий меч, который до этого стоял прислонённый к столику, рассмотрел его в свете свечей.
— Следом придут Охотники. И я не уверен, что смогу защитить даже себя, не то что тебя… Тебе не кажется, что вы с братом слишком далеко зашли?
— Он мне руку отрубил и брата зарезал, а ты хочешь, чтобы я его отпустил?
— А не за что было? — скучающе спросил отец. Пламя разгорелось наконец.
Он видел трупы в лесу — обожжённый, привязанный к дереву, и изуродованный женский. И, найдя их, в очертаниях чужих, взрослых людей увидел вдруг младшего сына, пропавшего там же. Это сдвинуло его симпатии не в сторону наследников. Младший даже не был им угрозой, но у него была светлая кожа, открытый взгляд и ещё детский звонкий голос…
Действие трав начало проходить, вместе с этим испортилось и настроение, потому что просыпалась боль в отсутствующей руке. Барчук баюкал её, глядя, как разгоралось пламя. Но его пронзила новая боль, которой раньше не было — через спину, до груди, словно острым прутом пронзили. Он поднял целую руку ощупать больное место, и она наткнулась на скользкое от крови лезвие.
***
Двое Охотников появились у поместья к вечеру — решительные, молчаливые, замотанные в шарфы с головой так, что видно было только глаза. Ловко перепрыгнули каменный забор, приземлившись на мягкий снег в саду, и остались согнутыми. Ещё светло, но небо серело, уже почти сумерки.
— Ну наконец-то!
Они сидели на очищенном от снега крыльце: Глейн, завёрнутый в светлый шарф, как дворянский сын, Кэйсар в расстёгнутом полушубке и сонный Луц, у которого, похоже, какие-то особые всегда тёплые латы. В доме — ни огонька, он как вымер.
— Там есть кто живой? — спросил один из Охотников, не открывая лица. Глейн выглядел уставшим, но здоровым.
— У людей траур, — Глейн спустился с крыльца, пошёл к воротам из сада. — Обоих наследников в лесу загрызли волки.
