Полный текст: https://litnet.com/ru/book/2-ierofant-gnostik-b28730
Иерофант (греч.) – «знающий будущее».
Гностик – человек, достигший божественного откровения,
обладающий сакральным спасительным знанием.
«Et cognoscetis veritatem, et veritas liberabit vos1»
Вода прибывает. Льётся из узких трубок, обильно усеявших стены, сочится сквозь кирпичную кладку, заливает голенища сапог.
По колено.
– В жизни существуют вещи, о которых мы можем жалеть, – раздаётся над головой.
И без того хриплый, голос ещё больше искажается, доносясь сквозь сетчатый раструб у самого потолка. Раструб блестит натёртой медью, блики скачут по решётке запертого потолочного люка.
– Но есть вещи, пожалеть о которых мы не успеваем.
Трубки выплёвывают воду, она кипит и пенится, ей тесно в этом каменном мешке. Тугие струи хлещут в бока, брызжут, бушуют.
По пояс.
На этот раз мне повезёт.
– Тебе может казаться, что время летит быстро или тянется не спеша, – продолжает монотонный голос, – и ты не замечаешь очевидного – что стрелки часов всегда движутся с неизменной скоростью.
Огромный, во всю стену, часовой циферблат покрыт каплями. Две трети уже под водой, но железная стрелка с узором из кованых листьев упорно щёлкает секунды.
Решётка люка не поддаётся. Брызги воды сливаются в сверкающее колесо.
По плечи.
– Но ты не прав, если думаешь, будто не способен изменить ход времени...
Вода смыкается над головой, толкает, прижимая к потолку. Пальцы стискиваются на узорчатых листьях. Проворачивают.
Поржавевшие стрелки с хрустом сдвигаются назад.
Мне достанется последний ключ к тайне Братства.
Тело мягко тянет вниз вместе с водой, исчезающей в открывшихся стоках.
1 «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Евангелие от Иоанна, 8:32).
На улице царил собачий холод. Кованые стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на неё фонарщик, ругаясь сквозь зубы, возился с примёрзшим стеклом. Масляная лампа в его руке едва мерцала.
Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка зябко переступала копытами, а извозчик походил на толстую гору тёплого тряпья, увенчанную помятым цилиндром.
Внутри кэба оказалось лишь немногим теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый свёрток, трясся так, что кэб заметно покачивался на рессорах – и явно обрадовался при виде открывшего дверцу господина.
– С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и сохранности, – выпалил он, протягивая свёрток.
– Спасибо, Тоби, – в ладонь посыльного легла мелкая монетка, – беги домой.
Упрашивать долго не пришлось – приложив руку к кепи, посыльный ужом выскользнул из кэба, едва не потеряв равновесие на обледенелой мостовой.
– Едем? – сварливо донеслось с козел.
– Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс, пожалуйста. И не спешите.
– Поспешишь тут, – пробурчал извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся дверцы.
Сквозь плотные шторки на окнах почти не пробивался рыжий газовый свет, и свёрток пришлось вскрывать на ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под пальцами. На пол кэба полетели поочерёдно задубевший фрак, мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим проклятьем.
Если Часовые надеялись уморить новообретённого брата холодом, то просчитались – хотя помёрзнуть всё же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну разумеется. Новичкам не пристало греться у огня – даже если новичок только что волей-неволей принял ледяной душ...
Наконец место вымокшей и насквозь промёрзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава пальто падали мелкие водяные горошины. Мягкие замшевые перчатки приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова выталкивала сопротивляющегося человека. И руки вновь смыкались на таких знакомых узорных лепестках из кованого железа...
Противные мурашки бегали по коже, напоминая о том, как такими же мурашками покрывалось тело – в моменты, когда взгляд хриплоголосого ощутимо, будто касание холодных скользких щупалец, окидывал вздрагивавшую мокрую фигуру.
Холод. Волнение. Уязвимость.
Он должен был привыкнуть, но не смог. Каждый раз проклятый каменный мешок оживлял воспоминания о первом прохождении странного и жестокого обряда – дне, когда желание узнать оказалось сильнее стремления выжить. Эффектный и, безусловно, эффективный ритуал, тень древних шаманских инициаций подвергал испытанию вовсе не жизнь, а доверие – но мог ли об этом знать человек, запертый в узком колодце, который вот-вот заполнит вода? Мог ли думать о чём-то, был ли способен воспринимать подсказки Братьев?
Братья. Они все казались одинаковыми. Все семеро Часовых братьев, семь фигур, утопавшие в широких мягких креслах, выглядели схоже, словно их собственные тени. Лица затерялись в глубоких провалах надвинутых куколей – мягкий свет газовых рожков не мог пробиться сквозь плотную тьму, сгустившуюся под капюшонами. Он бы не различил их, даже если бы Статут позволял смотреть на что-то, кроме паркета под ногами.
Вместе. Они всегда держатся вместе, группой – одинаковые, как сычи, всегда одни и те же в своих балахонах цвета испитого кофе.
На самом деле, не меняются только балахоны. А Братья – всего лишь люди.
И человек, равнодушно зачитывавший положенные слова тонущему новичку, человек, чей хриплый голос ещё больше искажали резонаторы телектрофона1 – тоже всего лишь преходящий Брат. В прошлый раз он сам был среди неофитов.
Кэб тряхнуло на выбоине, сквозь съехавшую шторку на миг просочился узенький жёлтый луч. Говорят, набережная Темзы теперь освещена «русскими свечами» – за тридцать с лишним лет многое изменилось...
Изменилось и Часовое Братство, шагнув в ногу со временем, которому служит. Поверх старого кирпича на стенах общей залы легли тонкие полотна китайского шёлка, прикреплённые крохотными медными гвоздиками, а в «водяной камере» появился усовершенствованный телектрофон Меуччи. Часовые не бедствовали. И, конечно, привечали новых братьев – ведь каждый из новичков уплачивал солидный взнос в казну.
На те средства, которых стоила связь с Часовым Братством, десяток семей Ипсвича2 могли бы жить целый год.
Кэб, плавно свернув, стал.
– Приехали, господин, – кэбмен закашлялся.
– Благодарю вас, – нетерпеливо протянутая рука извозчика обогатилась шиллингом, – я оставил кое-какие вещи в кэбе – будьте любезны, возьмите их себе. Мне они ни к чему.
Извозчик хмыкнул, но возражать не стал – лишь прикрикнул на лошадь. Оглашая пустые улицы звонким цоканьем, кэб укатил прочь.
В морозном воздухе стук каблуков по брусчатке, отражаясь от стен, звучал затейливой мелодией. Озябшая правая ладонь уютно покоилась в глубоком кармане пальто, левая же сжимала гладкий набалдашник трости. Позвякивание железного наконечника вносило едва уловимый диссонанс в размеренный ритм шага.
За углом Квинсборо тянулись одинаковые дома, будто сошедшие со страниц ежемесячника «Архитектура и строительство». «Принимая во внимание неизбежный рост населения, представляется важным возможное сокращение площади, занимаемой строением – однако же не в ущерб внешней и внутренней привлекательности...» Внешняя привлекательность шедевров градоустроительной мысли – всех этих сжатых до карлических размеров колонн, башенок и мансард, похожих на мышиные домики – представлялась сомнительной. А фасады, исполненные в неизбежной неоготике, скрывали жилища, не имеющие ничего общего с благоустроенностью и уютом. Спальни и детские без отделки на стенах – жертвы огромной, выставляемой напоказ, гостиной. Загромождённая фанерной (а если позволяли средства – то и настоящей дубовой) мебелью, с неизменным пианино, с мраморной или хотя бы шиферной каминной доской, гостиная довлела над всем домом, будто подминая его под себя. Гостиная была лицом семейства, лицом, за которым и сами домашние, и их многочисленные гости так старательно не замечали зажатости и скудости всего остального. Углом, за который не полагалось заглядывать.
Парадный вход отеля «Квинс Парк» сиял электрическими огнями. Предупредительный швейцар распахнул дверь. В стекле бледным призраком отразился гость – высокий темноволосый мужчина в модном пальто с лисьим воротником.
– Добрый вечер, сэр.
– Добрый вечер, – быстрый взгляд на бейдж швейцара, – Алекс.
– Сэр прибыл без багажа?
– У меня с собой всё, что мне нужно.
В холле отеля было жарко натоплено, горели газовые рожки вперемежку с модными «лампами Эдисвана3». Солидный портье, обладатель редкой шевелюры и пышных навощённых усов, что-то объяснял из-за конторки стоящей перед ним женщине.
– ...не положено, – портье рубанул рукой воздух, – прошу прощения, мисс.
Женщина прикусила губу. На полированной доске конторки перед ней лежал перевязанный бечёвкой пакет в коричневой обёрточной бумаге.
Портье повернулся к вошедшему.
– Добрый вечер, сэр. Рады приветствовать вас в отеле «Квинс Парк».
– Добрый вечер, – с начавшей оттаивать шляпы на пол капнуло.
Женщина у конторки продолжала кусать губы, вцепившись обеими руками в пакет.
– Мисс, – обратился к ней портье, – я полагаю, вам лучше подождать до утра и обратиться в почтовое отделение.
– Но я... Я никак не могу ждать, – не убирая ладони с пакета, другой рукой гостья неловко раскрыла потрёпанную сумочку, – я заплачу, это очень важно...
– Сожалею, мисс.
Женщина замерла. Кончик её острого носа, торчащего из-под короткой и слегка неуместной вуали, покраснел.
– Я могу чем-то помочь?
Женщина вскинула голову, комкая в руках дешёвый, машинного плетения кружевной платок. Её серые глаза блестели.
– Мисс?
– Простите, сэр, – вмешался портье, – мисс хочет оставить у нас на хранение пакет, но правила отеля запрещают принимать вещи у сторонних лиц. Только у постояльцев.
– Прекрасно, – палец в замшевой перчатке постучал по полированной доске конторки, – я телеграфировал вам вчера с просьбой забронировать комнату триста шесть. Проверьте, пожалуйста.
– Сию минуту, сэр, – портье отошёл к дальнему краю конторки, выдвинул один из ящиков резного бюро и, не снимая белых нитяных перчаток, стал быстро перебирать плотные листы в картотеке.
– В пакете ведь нет ничего запрещённого или опасного, мисс?
Негромкий вопрос заставил вздрогнуть острые, прикрытые тонкой накидкой плечи.
– Там всего лишь бумаги... письма, – пробормотала женщина, оправляя вуаль и безуспешно пытаясь сдвинуть её ещё ниже.
– Всё верно, сэр, – портье вернулся, держа в руке массивный ключ с прикреплённым медным кругляшом. На кругляше был выбит номер. – Комната готова и ждёт вас.
– Вот и чудесно. Будьте любезны, примите у дамы пакет. На моё имя и под мою ответственность. Вы ведь не будете возражать, мисс?
– Нет, я... Я только хотела оставить пакет на ночь. Утром я отправлю его почтой, сейчас уже поздно... – женщина сглотнула и нервно поправила шляпку. – Надеюсь, для вас это не слишком обременительно.
– Никоим образом, мисс. Позвольте, я провожу вас.
Приплясывавший от холода швейцар подтянулся, увидев выходящих.
– Алекс, найдите извозчика для мисс, – ещё один шиллинг исчез в широкой лапе швейцара. На лапе недоставало мизинца.
– Конечно, сэр.
– Вы меня очень выручили, – заговорила женщина, как только швейцар отошёл, – можно сказать, спасли мне жизнь.
– Я рад помочь юной леди, – налетевший порыв ветра колюче обжёг щёку, – не стоит благодарности.
– Мне никак нельзя было вернуться домой с этими бумагами. Завтра я отправлю их на хранение другу.
– Надёжен ли ваш друг, мисс?
– О да, сэр, он умеет хранить тайны, – женщина грустно улыбнулась, – лучше всех на свете.
Казалось, она не замечает ледяного ветра. Между её тонкими бледными бровями пролегла глубокая складка, серые немигающие глаза смотрели мимо собеседника.
– Чужие тайны мне тоже ни к чему, мисс.
– Понимаете, мой муж, он такой ревнивый, – продолжала она, будто не слыша, – в пакете лежат письма от моего прежнего воздыхателя. Представляете, что супруг сделал бы со мной, прочти он эти пылкие признания?
Она всё больше оживлялась, на белых скулах проступил румянец. Не обращая внимания на тактичное молчание собеседника, женщина увлечённо говорила:
– Он бы порвал со мной, без сомнений, – узкие губы растянулись в улыбке, – но вначале мне бы крепко досталось. И моему прежнему поклоннику – тоже. Муж бывает весьма несдержан в словах и поступках.
Она продолжала со всё большей горячностью, отчаянно сминая в руках видавшую виды сумочку.
– Но это не его вина, у него нет на то причин, – костлявые пальцы вдруг вцепились в запястье, – поверьте мне!
– Я верю вам, мисс.
Цоканье копыт прервало беседу. Покрытый инеем кэб подкатил к парадному входу, извозчик, ворча, тяжело повернулся и стал счищать белёсый налёт со стекла подвесного фонаря.
Дверца слегка примёрзла и открылась с трудом. Женщина, наконец-то отпустив руку собеседника, забралась внутрь.
– Доброй ночи, мисс.
– Спасибо вам, – подол её тёмно-синего платья колыхнулся, когда она порывисто наклонилась, дохнув в лицо жарким и пряным. – Меня зовут Флоренс, Флоренс Раттбор.
Дверца захлопнулась.
Швейцар, успевший вернуться на пост, понимающе кивнул и отвёл глаза.
– Мисс Раттбор заберёт пакет утром, – после пронизывающего уличного мороза даже свет «ламп Эдисвана» казался чересчур холодным, – пожалуйста, проследите. Я также хотел бы оплатить комнату вперёд.
– Как сэру будет угодно, – пошевеливая усами, портье аккуратно заполнил бумагу, проверил, чтобы постоялец расписался в нужном месте, и вложил полученные деньги в ящичек красного дерева, который тщательно запер на ключ.
– Горничная проводит вас, – портье дважды звякнул колокольчиком, – добро пожаловать в наш отель, господин Джи.
В неярком янтарном свете гостиничный номер казался воплощением уюта. Две аграндовы горелки, еле слышно гудя, окрашивали во все оттенки жёлтого широкую кровать, лакированную тумбу и плотно задёрнутые портьеры с мохнатыми кистями.
Жестковатое кресло, на спинке которого повис небрежно брошенный жилет, стояло вплотную к паровому радиатору. В радиаторе тихонько булькало и шипело, от нагретого чугуна веяло приятным теплом.
Несмотря на поздний час, сон не шёл. Сидя в кресле, Джи рассеянно листал каталог «Магазина товаров для армии и флота», предлагаемый отелем, видимо, в качестве развлекательного чтива. Вечернее происшествие отчего-то не давало покоя. Мисс Раттбор, очевидно, лгала. Что бы ни лежало в её пакете – это отнюдь не любовные послания. Впрочем, всё это не должно было иметь ни малейшего значения.
Джи бросил каталог на тумбу, тяжело поднялся и вынул из кармана висящего на крючке пальто деревянный хьюмидор. Терпкий аромат плотно уложенных гаван ударил в нос. Отправляя посылку из Ипсвича в Лондон, Джи беспокоился не столько за одежду, сколько за сигары. Но посыльный кокни оказался честным малым – и хьюмидор, и серебряный дорожный набор остались нетронутыми. Видимо, юноша пошёл в отца – тот тоже был честным. Честно разносил посылки господам, ни разу не польстившись на содержимое – и умер в бедности, оставив после себя строго воспитанного сына. Сына, которому Джи мог доверять. Так же, как тридцать лет назад доверял его отцу.
Пролог
Иерофант (греч.) – «знающий будущее».
Гностик – человек, достигший божественного откровения,
обладающий сакральным спасительным знанием.
«Et cognoscetis veritatem, et veritas liberabit vos1»
Вода прибывает. Льётся из узких трубок, обильно усеявших стены, сочится сквозь кирпичную кладку, заливает голенища сапог.
По колено.
– В жизни существуют вещи, о которых мы можем жалеть, – раздаётся над головой.
И без того хриплый, голос ещё больше искажается, доносясь сквозь сетчатый раструб у самого потолка. Раструб блестит натёртой медью, блики скачут по решётке запертого потолочного люка.
– Но есть вещи, пожалеть о которых мы не успеваем.
Трубки выплёвывают воду, она кипит и пенится, ей тесно в этом каменном мешке. Тугие струи хлещут в бока, брызжут, бушуют.
По пояс.
На этот раз мне повезёт.
– Тебе может казаться, что время летит быстро или тянется не спеша, – продолжает монотонный голос, – и ты не замечаешь очевидного – что стрелки часов всегда движутся с неизменной скоростью.
Огромный, во всю стену, часовой циферблат покрыт каплями. Две трети уже под водой, но железная стрелка с узором из кованых листьев упорно щёлкает секунды.
Решётка люка не поддаётся. Брызги воды сливаются в сверкающее колесо.
По плечи.
– Но ты не прав, если думаешь, будто не способен изменить ход времени...
Вода смыкается над головой, толкает, прижимая к потолку. Пальцы стискиваются на узорчатых листьях. Проворачивают.
Поржавевшие стрелки с хрустом сдвигаются назад.
Мне достанется последний ключ к тайне Братства.
Тело мягко тянет вниз вместе с водой, исчезающей в открывшихся стоках.
1 «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Евангелие от Иоанна, 8:32).
Глава 1
На улице царил собачий холод. Кованые стебли фонарных столбов серебрились от инея. К ближайшему столбу прислонилась хлипкая лестница, взобравшийся на неё фонарщик, ругаясь сквозь зубы, возился с примёрзшим стеклом. Масляная лампа в его руке едва мерцала.
Кэб уже ждал. Мохноногая лошадка зябко переступала копытами, а извозчик походил на толстую гору тёплого тряпья, увенчанную помятым цилиндром.
Внутри кэба оказалось лишь немногим теплее. Костлявый посыльный, обнимавший увесистый свёрток, трясся так, что кэб заметно покачивался на рессорах – и явно обрадовался при виде открывшего дверцу господина.
– С-сэр, ваша пос-сылка в ц-целости и сохранности, – выпалил он, протягивая свёрток.
– Спасибо, Тоби, – в ладонь посыльного легла мелкая монетка, – беги домой.
Упрашивать долго не пришлось – приложив руку к кепи, посыльный ужом выскользнул из кэба, едва не потеряв равновесие на обледенелой мостовой.
– Едем? – сварливо донеслось с козел.
– Угол Лейнстер и Порчестер Гарденс, пожалуйста. И не спешите.
– Поспешишь тут, – пробурчал извозчик, но его недовольство заглушил стук захлопнувшейся дверцы.
Сквозь плотные шторки на окнах почти не пробивался рыжий газовый свет, и свёрток пришлось вскрывать на ощупь. Холодная, но совершенно сухая шерстяная ткань прошуршала под пальцами. На пол кэба полетели поочерёдно задубевший фрак, мокро-ледяная рубашка и такие же брюки, сопровождаемые тихим проклятьем.
Если Часовые надеялись уморить новообретённого брата холодом, то просчитались – хотя помёрзнуть всё же пришлось. При воспоминании о жарко горящем камине в общей зале Братства с языка едва не сорвалась непристойность. Ну разумеется. Новичкам не пристало греться у огня – даже если новичок только что волей-неволей принял ледяной душ...
Наконец место вымокшей и насквозь промёрзшей одежды заняла сухая. С оттаивающих волос на рукава пальто падали мелкие водяные горошины. Мягкие замшевые перчатки приятно грели пальцы. Но мерзкая дрожь никак не желала уходить – по телу то и дело пробегала волна, будто упрямая вода снова и снова выталкивала сопротивляющегося человека. И руки вновь смыкались на таких знакомых узорных лепестках из кованого железа...
Противные мурашки бегали по коже, напоминая о том, как такими же мурашками покрывалось тело – в моменты, когда взгляд хриплоголосого ощутимо, будто касание холодных скользких щупалец, окидывал вздрагивавшую мокрую фигуру.
Холод. Волнение. Уязвимость.
Он должен был привыкнуть, но не смог. Каждый раз проклятый каменный мешок оживлял воспоминания о первом прохождении странного и жестокого обряда – дне, когда желание узнать оказалось сильнее стремления выжить. Эффектный и, безусловно, эффективный ритуал, тень древних шаманских инициаций подвергал испытанию вовсе не жизнь, а доверие – но мог ли об этом знать человек, запертый в узком колодце, который вот-вот заполнит вода? Мог ли думать о чём-то, был ли способен воспринимать подсказки Братьев?
Братья. Они все казались одинаковыми. Все семеро Часовых братьев, семь фигур, утопавшие в широких мягких креслах, выглядели схоже, словно их собственные тени. Лица затерялись в глубоких провалах надвинутых куколей – мягкий свет газовых рожков не мог пробиться сквозь плотную тьму, сгустившуюся под капюшонами. Он бы не различил их, даже если бы Статут позволял смотреть на что-то, кроме паркета под ногами.
Вместе. Они всегда держатся вместе, группой – одинаковые, как сычи, всегда одни и те же в своих балахонах цвета испитого кофе.
На самом деле, не меняются только балахоны. А Братья – всего лишь люди.
И человек, равнодушно зачитывавший положенные слова тонущему новичку, человек, чей хриплый голос ещё больше искажали резонаторы телектрофона1 – тоже всего лишь преходящий Брат. В прошлый раз он сам был среди неофитов.
Кэб тряхнуло на выбоине, сквозь съехавшую шторку на миг просочился узенький жёлтый луч. Говорят, набережная Темзы теперь освещена «русскими свечами» – за тридцать с лишним лет многое изменилось...
Изменилось и Часовое Братство, шагнув в ногу со временем, которому служит. Поверх старого кирпича на стенах общей залы легли тонкие полотна китайского шёлка, прикреплённые крохотными медными гвоздиками, а в «водяной камере» появился усовершенствованный телектрофон Меуччи. Часовые не бедствовали. И, конечно, привечали новых братьев – ведь каждый из новичков уплачивал солидный взнос в казну.
На те средства, которых стоила связь с Часовым Братством, десяток семей Ипсвича2 могли бы жить целый год.
Кэб, плавно свернув, стал.
– Приехали, господин, – кэбмен закашлялся.
– Благодарю вас, – нетерпеливо протянутая рука извозчика обогатилась шиллингом, – я оставил кое-какие вещи в кэбе – будьте любезны, возьмите их себе. Мне они ни к чему.
Извозчик хмыкнул, но возражать не стал – лишь прикрикнул на лошадь. Оглашая пустые улицы звонким цоканьем, кэб укатил прочь.
В морозном воздухе стук каблуков по брусчатке, отражаясь от стен, звучал затейливой мелодией. Озябшая правая ладонь уютно покоилась в глубоком кармане пальто, левая же сжимала гладкий набалдашник трости. Позвякивание железного наконечника вносило едва уловимый диссонанс в размеренный ритм шага.
За углом Квинсборо тянулись одинаковые дома, будто сошедшие со страниц ежемесячника «Архитектура и строительство». «Принимая во внимание неизбежный рост населения, представляется важным возможное сокращение площади, занимаемой строением – однако же не в ущерб внешней и внутренней привлекательности...» Внешняя привлекательность шедевров градоустроительной мысли – всех этих сжатых до карлических размеров колонн, башенок и мансард, похожих на мышиные домики – представлялась сомнительной. А фасады, исполненные в неизбежной неоготике, скрывали жилища, не имеющие ничего общего с благоустроенностью и уютом. Спальни и детские без отделки на стенах – жертвы огромной, выставляемой напоказ, гостиной. Загромождённая фанерной (а если позволяли средства – то и настоящей дубовой) мебелью, с неизменным пианино, с мраморной или хотя бы шиферной каминной доской, гостиная довлела над всем домом, будто подминая его под себя. Гостиная была лицом семейства, лицом, за которым и сами домашние, и их многочисленные гости так старательно не замечали зажатости и скудости всего остального. Углом, за который не полагалось заглядывать.
Парадный вход отеля «Квинс Парк» сиял электрическими огнями. Предупредительный швейцар распахнул дверь. В стекле бледным призраком отразился гость – высокий темноволосый мужчина в модном пальто с лисьим воротником.
– Добрый вечер, сэр.
– Добрый вечер, – быстрый взгляд на бейдж швейцара, – Алекс.
– Сэр прибыл без багажа?
– У меня с собой всё, что мне нужно.
В холле отеля было жарко натоплено, горели газовые рожки вперемежку с модными «лампами Эдисвана3». Солидный портье, обладатель редкой шевелюры и пышных навощённых усов, что-то объяснял из-за конторки стоящей перед ним женщине.
– ...не положено, – портье рубанул рукой воздух, – прошу прощения, мисс.
Женщина прикусила губу. На полированной доске конторки перед ней лежал перевязанный бечёвкой пакет в коричневой обёрточной бумаге.
Портье повернулся к вошедшему.
– Добрый вечер, сэр. Рады приветствовать вас в отеле «Квинс Парк».
– Добрый вечер, – с начавшей оттаивать шляпы на пол капнуло.
Женщина у конторки продолжала кусать губы, вцепившись обеими руками в пакет.
– Мисс, – обратился к ней портье, – я полагаю, вам лучше подождать до утра и обратиться в почтовое отделение.
– Но я... Я никак не могу ждать, – не убирая ладони с пакета, другой рукой гостья неловко раскрыла потрёпанную сумочку, – я заплачу, это очень важно...
– Сожалею, мисс.
Женщина замерла. Кончик её острого носа, торчащего из-под короткой и слегка неуместной вуали, покраснел.
– Я могу чем-то помочь?
Женщина вскинула голову, комкая в руках дешёвый, машинного плетения кружевной платок. Её серые глаза блестели.
– Мисс?
– Простите, сэр, – вмешался портье, – мисс хочет оставить у нас на хранение пакет, но правила отеля запрещают принимать вещи у сторонних лиц. Только у постояльцев.
– Прекрасно, – палец в замшевой перчатке постучал по полированной доске конторки, – я телеграфировал вам вчера с просьбой забронировать комнату триста шесть. Проверьте, пожалуйста.
– Сию минуту, сэр, – портье отошёл к дальнему краю конторки, выдвинул один из ящиков резного бюро и, не снимая белых нитяных перчаток, стал быстро перебирать плотные листы в картотеке.
– В пакете ведь нет ничего запрещённого или опасного, мисс?
Негромкий вопрос заставил вздрогнуть острые, прикрытые тонкой накидкой плечи.
– Там всего лишь бумаги... письма, – пробормотала женщина, оправляя вуаль и безуспешно пытаясь сдвинуть её ещё ниже.
– Всё верно, сэр, – портье вернулся, держа в руке массивный ключ с прикреплённым медным кругляшом. На кругляше был выбит номер. – Комната готова и ждёт вас.
– Вот и чудесно. Будьте любезны, примите у дамы пакет. На моё имя и под мою ответственность. Вы ведь не будете возражать, мисс?
– Нет, я... Я только хотела оставить пакет на ночь. Утром я отправлю его почтой, сейчас уже поздно... – женщина сглотнула и нервно поправила шляпку. – Надеюсь, для вас это не слишком обременительно.
– Никоим образом, мисс. Позвольте, я провожу вас.
Приплясывавший от холода швейцар подтянулся, увидев выходящих.
– Алекс, найдите извозчика для мисс, – ещё один шиллинг исчез в широкой лапе швейцара. На лапе недоставало мизинца.
– Конечно, сэр.
– Вы меня очень выручили, – заговорила женщина, как только швейцар отошёл, – можно сказать, спасли мне жизнь.
– Я рад помочь юной леди, – налетевший порыв ветра колюче обжёг щёку, – не стоит благодарности.
– Мне никак нельзя было вернуться домой с этими бумагами. Завтра я отправлю их на хранение другу.
– Надёжен ли ваш друг, мисс?
– О да, сэр, он умеет хранить тайны, – женщина грустно улыбнулась, – лучше всех на свете.
Казалось, она не замечает ледяного ветра. Между её тонкими бледными бровями пролегла глубокая складка, серые немигающие глаза смотрели мимо собеседника.
– Чужие тайны мне тоже ни к чему, мисс.
– Понимаете, мой муж, он такой ревнивый, – продолжала она, будто не слыша, – в пакете лежат письма от моего прежнего воздыхателя. Представляете, что супруг сделал бы со мной, прочти он эти пылкие признания?
Она всё больше оживлялась, на белых скулах проступил румянец. Не обращая внимания на тактичное молчание собеседника, женщина увлечённо говорила:
– Он бы порвал со мной, без сомнений, – узкие губы растянулись в улыбке, – но вначале мне бы крепко досталось. И моему прежнему поклоннику – тоже. Муж бывает весьма несдержан в словах и поступках.
Она продолжала со всё большей горячностью, отчаянно сминая в руках видавшую виды сумочку.
– Но это не его вина, у него нет на то причин, – костлявые пальцы вдруг вцепились в запястье, – поверьте мне!
– Я верю вам, мисс.
Цоканье копыт прервало беседу. Покрытый инеем кэб подкатил к парадному входу, извозчик, ворча, тяжело повернулся и стал счищать белёсый налёт со стекла подвесного фонаря.
Дверца слегка примёрзла и открылась с трудом. Женщина, наконец-то отпустив руку собеседника, забралась внутрь.
– Доброй ночи, мисс.
– Спасибо вам, – подол её тёмно-синего платья колыхнулся, когда она порывисто наклонилась, дохнув в лицо жарким и пряным. – Меня зовут Флоренс, Флоренс Раттбор.
Дверца захлопнулась.
Швейцар, успевший вернуться на пост, понимающе кивнул и отвёл глаза.
– Мисс Раттбор заберёт пакет утром, – после пронизывающего уличного мороза даже свет «ламп Эдисвана» казался чересчур холодным, – пожалуйста, проследите. Я также хотел бы оплатить комнату вперёд.
– Как сэру будет угодно, – пошевеливая усами, портье аккуратно заполнил бумагу, проверил, чтобы постоялец расписался в нужном месте, и вложил полученные деньги в ящичек красного дерева, который тщательно запер на ключ.
– Горничная проводит вас, – портье дважды звякнул колокольчиком, – добро пожаловать в наш отель, господин Джи.
***
В неярком янтарном свете гостиничный номер казался воплощением уюта. Две аграндовы горелки, еле слышно гудя, окрашивали во все оттенки жёлтого широкую кровать, лакированную тумбу и плотно задёрнутые портьеры с мохнатыми кистями.
Жестковатое кресло, на спинке которого повис небрежно брошенный жилет, стояло вплотную к паровому радиатору. В радиаторе тихонько булькало и шипело, от нагретого чугуна веяло приятным теплом.
Несмотря на поздний час, сон не шёл. Сидя в кресле, Джи рассеянно листал каталог «Магазина товаров для армии и флота», предлагаемый отелем, видимо, в качестве развлекательного чтива. Вечернее происшествие отчего-то не давало покоя. Мисс Раттбор, очевидно, лгала. Что бы ни лежало в её пакете – это отнюдь не любовные послания. Впрочем, всё это не должно было иметь ни малейшего значения.
Джи бросил каталог на тумбу, тяжело поднялся и вынул из кармана висящего на крючке пальто деревянный хьюмидор. Терпкий аромат плотно уложенных гаван ударил в нос. Отправляя посылку из Ипсвича в Лондон, Джи беспокоился не столько за одежду, сколько за сигары. Но посыльный кокни оказался честным малым – и хьюмидор, и серебряный дорожный набор остались нетронутыми. Видимо, юноша пошёл в отца – тот тоже был честным. Честно разносил посылки господам, ни разу не польстившись на содержимое – и умер в бедности, оставив после себя строго воспитанного сына. Сына, которому Джи мог доверять. Так же, как тридцать лет назад доверял его отцу.
