Было холодно, неуютно и отвратительно воняло кровью и застарелым страхом.
Эйн замер на пороге, и Мара задержалась в дверях, попросила:
— Не ходи, Габриэль. Если это так важно, я отдам тебе запись.
— Ты загораживаешь мне проход, — отозвался он, и ей пришлось посторониться.
Смех Рьярры был как удар под дых:
— Мне не удалось сломать тебя, мальчик, и ты решил доломать себя сам?
— Не дождешься, — огрызнулся Эйн: пообещал это ей и себе. А потом отошел к дальней стене. Ойлер уже был в камере, лежал прикованный к большой железной столешнице. Рот у него был зашит тонкими стальными струнами крест-накрест.
Эйн скрестил руки на груди, стиснул пальцы и сказал нарочито небрежно:
— Вряд ли он что-то расскажет с зашитым ртом.
Рьярра беззаботно рассмеялась:
— Не волнуйся. Он вырвет нити, когда будет кричать.
Накатила тошнота, Эйн поморщился и остался на месте. Он не мог уйти. Что бы Рьярра ни делала.
— Илирианцы устойчивее людей к ментальным атакам, — она погладила Ойлера по волосам, зарылась железными когтями, легко взъерошила — ласково и игриво. Ей часто нравилось начинать так — Эйн помнил. Это и собственную идиотскую надежду, что она отвлечется, что ее позовут, что она уйдет. Но время, которое Рьярра уделяла Эйну она ни на кого больше не тратила.
— Такие, как он, умеют сопротивляться, — ее голос звучал мягко, вкрадчиво. Во время пыток она никогда не злилась, не повышала голос. — Нужно сделать им больно. Очень-очень больно, и только тогда они ломаются.
— Мы заставим его сломаться, — спокойно, равнодушно заметила Мара. Взяла ящик с инструментами с полки у стены, перенесла ближе к столу.
— Давай сыграем. Кто первая заставит его закричать, выиграет, — предложила Рьярра. — Поспорим на пару обедов. Земляне отлично готовят.
А Ойлер готовил и жрал людей. Эйн цеплялся за эту мысль, потому что она позволяла ему не блевать. Ублюдок заслужил пыточный стол.
— Я не выиграю, — Мара достала несколько зазубренных лезвий. Она скрывала свои чувства и свои мысли, а Эйн смотрел за ее уверенными спокойными движениями и гадал: тебе это понравится? Видеть его беспомощным. Делать ему больно.
Делать больно мне.
— Да, — сказала Рьярра. — Ты не выиграешь, Телура. Но ты хорошая девочка, и ты будешь очень стараться.
Мара прижала одно из лезвий к животу Ойлера и медленно надавила. Не торопясь, расчетливо и уверенно.
Он замычал, завыл, а потом зажмурился и рассмеялся сквозь нити, сшивавшие его рот.
— Я сделаю все, что должна, — отозвалась Мара.
— Ты всегда мне нравилась. Давай срежем с него немного мяса. Хочу посмотреть, сколько железа внутри. Люблю рассматривать илирианские импланты.
Эйн отошел в дальний угол, устроился у стены так, чтобы все видеть. И пообещал себе: не вспоминать, как когда-то кричал сам.
Теперь все было иначе. Теперь он не мог позволить себе цепляться за прошлое.
Рьярра и Мара истязали Ойлера долго, расчетливо разбирали на куски.
Ойлер выл, как настоящий человек.
И даже кровь у ублюдка пахла, как человеческая. Все сильнее и сильнее — влажный, тяжелый запах забивался в легкие. Эйн бы душу продал за сигарету, хотя давно отказался от табака, даже очищенного, синтетического.
Рьярра ничего не спрашивала, да Ойлер и не смог бы ей ответить: много раз кричал сквозь нити, разорвал губы — самые уголки. И смеялся вперемешку со стонами.
Да, Эйн тоже когда-то поначалу храбрился, язвил и пытался шутить, пока еще хватило сил. А потом пытался только умереть, но этого ему тоже не дали.
Отвращение и беспомощность накатывали волной. Было в них что-то еще, что-то отравленное, чужое.
— Осторожнее, Телура, — Рьярра перехватила Мару за руку, осторожно потянула на себя, и Ойлер задергался в кандалах. — Иначе он может умереть.
Эйн с отвращением подумал, что со стороны это выглядело как кадр из фильма. Из отвратной одноразовой жвачки, где все красиво снято, прилизано и подано: и кровь, и мясо. Вот только запах кино не передавало. А пытки воняли до небес.
Эйн это и раньше знал, сам не боялся марать руки. И по себе помнил. Но он никогда не делал этого как Рьярра. Не пытался превратить в искусство.
— Я буду осторожнее, — глухо отозвалась Мара, аккуратно вытерла руки о салфетку, выбросила в урну рядом.
— Все потому, что ты не любишь свою работу, — говоря это Рьярра смотрела Ойлеру прямо в глаза. — Наслаждайся, самое интересное еще впереди. Пока рано задавать вопросы. Пусть сначала умоляет, чтобы мы его спросили.
Тошнота накатила снова, даже сильнее, чем раньше. И Эйн только тогда понял: эти чувства были не его. Не только его.
Мара держалась, как могла, из последних сил. Считала, что должна. Но она ненавидела пытки. Убивать могла легко, делать больно и контролировать — тоже. Но по-настоящему разбирать кого-то на куски, наслаждаться этим как Рьярра — нет. Мару от этого воротило.
Она закрывала свои чувства, не хотела, чтобы Эйн понял. Боялась показывать перед ним слабость и знала, что он без колебаний использует любую слабость против нее.
Она ошибалась, конечно. Не любую. Это Эйн использовать бы против нее не стал.
Эйн подошел ближе, заставил себя посмотреть на Ойлера, на то, что с ублюдком сделали, потом на Мару и сказал:
— Иди отсюда.
Рьярра хищно оскалилась, подалась к нему:
— Ты указываешь стальной деве, мальчик? Не нужно. Здесь ведь есть и другие камеры, и другие железные столы.
— А смысл ее здесь держать? — главное было говорить ровно и спокойно. Не выдавать страха. Страх Рьярра чувствовала слишком хорошо. — Она ничего не умеет. Она не такая, как ты.
— Похвала от тебя? — Рьярра покачала головой. — Нет, не похвала.
Мара покачала головой:
— Я могу продолжать. Габриэль, я…
— В порядке? Нет. Нет, ты не в порядке. Отпусти ее, — предложил он Рьярре. — Пока она не отвлеклась и не убила Ойлера. Он нужен нам живым.
Рьярра задумчиво царапнула железными когтями о метал столешницы, оставила пронзительно красные дорожки, которые блестели в свете лампы:
— Я бы с радостью, но если я отпущу Телуру, кто же будет мне ассистировать? Ты, мальчик.
— Со мной ты справлялась и без помощников.
— Но то был ты. Обычный человек. Илирианцы все же покрепче.
Сука. Больная герианская сука. Которая разломала жизнь Эйна и превратила каждый вдох и выдох в ад.
— Илирианцы готовы к боли, — вмешалась Мара. — Их ларралы ставятся наживую, без анестезии. Иначе есть риск потерять тактильную чувствительность при настройке. Нельзя сравнивать их с людьми.
— Отличный вывод, Телура, — беззаботно похвалила ее Рьярра. — Но это ничего не меняет. Ты не ответил, мальчик. Будешь мне ассистировать?
— Нет, — разочаровал ее Эйн. — Нет, не буду. Справляйся сама. Уверен, у тебя получится. Ты же любишь свою работу.
Рьярра рассмеялась и покачала головой:
— Подловил меня. Иди, Телура. Мальчик прав, еще немного и ты начнешь мешаться.
Эйн уловил растерянность, которую чувствовала Мара, разочарование — полузабытое чувство времен Интерната, когда у нее ничего не получалось.
— Иди, — сказал он ей, и она послушалась. Сильнее растерянности, сильнее разочарования Эйн чувствовал самое главное. То, ради чего и решил вмешаться: ее благодарность и облегчение.
Эйн собирался снова отойти к стене, но Рьярра удержала его на месте, положила руку на предплечье, перемазав рукав кровью:
— Не нужно. Я хотела поиграть подольше, но Телуры больше нет, да и время поджимает. Пора заняться работой всерьез.
Эйн сбросил ее руку, отступил на шаг.
— Мы поймали его ради информации, а не твоих уродских игр. Надо было сразу работать всерьез.
— Но мои уродские игры так эффективны, — она провела кончиками пальцев по нитям на губах Ойлера, наклонилась низко, шепнула, будто очень важный секрет. — Верно?
Да, это она тоже постоянно делала. Шептала, ласково и интимно, и ее голос шелестел сквозь мысли Эйна.
Пока он был в плену, мысли у него были всегда одни и те же:
«Пожалуйста, хватит. Пожалуйста, дай мне умереть».
Рьярра выпрямилась, посмотрела Эйну прямо в глаза, а потом вырвала нити из губ Ойлера, неторопливо и расчетливо, не обращая внимания, как ублюдок дергался и мычал от боли.
Эйну так хотелось ее убить.
— А вот теперь, мы поговорим.
Ойлер расхохотался сквозь боль. Из глаз у него текли слезы, — обычная реакция на боль — и говорил ублюдок сбивчиво, невнятно из-за изуродованных губ, но Эйн все равно его понял:
— Зачем, м-милая? Давай, я просто покричу для тебя.
Рьярра запустила когти под его мышцы под грудиной, потянула на себя, отрывая кусок с отвратительным влажным звуком. Ойлер закричал, протяжно, визгливо.
Эйн подумал: хорошо, что с утра ничего не ел, нечем было блевать.
Под мышцами ублюдка поблескивал метал.
— М-молодец, д-девочка, — ошметки его губ смазывали звуки, превращали «ч» в протяжное шипящее «шш». — Масстер… как и я… мы бы сработалиссь.
А потом внутри него что-то будто переключилось, и заговорил он обыденно, совершенно нормально. Звук шел как из динамика:
— Давай сделаем все красиво и романтично. Я буду извиваться от боли, плакать и даже просить. Но я ничего тебе не скажу. День. Два. Мне будет плохо. А потом у тебя закончится время. И ты предложишь мне сделку. Я ее приму, ведь я отлично разбираюсь в сделках. А остальные твои игры… мы с тобой оба мастера. Мы умеем оценить хорошую игру.
Ойлеру все еще было больно, но он не боялся и верил, что Рьярре придется уступить.
— Игры закончились, — она покачала головой, хищно улыбнулась и погладила металлические, залитые кровью импланты у него в груди. — Я хорошо вас знаю, Детей Икара. Вы так старательно помогаете своим. Я немного поцарапаю здесь, — она коснулась кончиком когтя крохотного, едва заметного чипа-импланта, — и твои ларралы подадут сигнал тревоги. Опасность для жизни. Илирианцы придут спасать тебя, и спасут. Вот только… я разобрала тебя на части. Как думаешь, что случится первым: они соберут тебя обратно? Или они узнают, что ты их предал?
Ойлер перестал улыбаться. И Эйн увидел, что теперь разговор и правда шел всерьез:
— Ты врешь мне в глаза, милая. Ты не станешь так рисковать.
Эйн тоже так думал. Рьярра не могла выдать илирианцам правду. Она убила Меррика лишь бы Дети Икара верили, что их не раскрыли.
— Разве? — Рьярра не переставала улыбаться, лениво и сыто. — Но они и так подозревают. Вот-вот и сами узнают правду. И все планы рухнут. Их, наши, твои. Начнется война… но ты ее не увидишь. Я не мастер пыток, и ты не мастер. Настоящие мастера «спасут» тебя из этой камеры, заберут и разберут на крохотные фрагменты. Так что это не я предложу тебе сделку. Это ты предложишь мне сделку. Подумай хорошенько, что ты можешь мне предложить.
Ойлер молчал, и его кровь отсчитывала время тяжелыми алыми каплями. Падала на пол, в лужу, и разбивалась на крохотные брызги.
— Информацию, — наконец сказал Ойлер. — Я могу предложить тебе информацию.
Рьярра рассмеялась:
— И все? Мне этого мало.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Я хочу, чтобы ты принял мою метку. Одностороннюю метку.
Эйн так и не узнал, что ответил бы Ойлер. Ублюдок мог согласится, мог отказаться. Это не имело никакого значения.
Рьярре с ее планами и ее гениальной идеей стоило сразу свалить к блястовой матери.
— Засунь свою одностороннюю метку себе поглубже, — сказал Эйн. — Ты не будешь делать его меченым и не будешь лезть к нему в мозги.
Он отлично помнил, как это: ненавидеть и все равно принадлежать Рьярре. Хотеть выскрести, выблевать ее присутствие — и быть с ней связанным. Будто проклятая Стальная Сука выжгла свое имя на его коже с изнанки.
Ей это было удобно, она это использовала.
— Ты хочешь пойти против меня, мальчик?
— Я хочу тебя убить, — огрызнулся Эйн. — Только попробуй его пометить, и живой из этой камеры не выйдешь.
— Или ты, — лениво отозвалась она. Странно, что не ударила. — Но в чем проблема? Тебе настолько его жаль? Ты вспоминаешь, как было плохо тебе, и не можешь справиться с болью? Нет, вряд ли. Я научила тебя быть сильным, сильнее жалости к себе и к другим.
Высокомерная мразь. Бездушная, высокомерная мразь.
Может, она и считала Эйна сильным, но она явно не верила, что у него есть мозги.
А вот Ойлер сразу понял, почему Эйн вмешался, и ублюдка это развеселило:
— Ты слишком много на себя берешь, девочка. Слишком тянешь одеяло. Земляне этого не любят, особенно мужчины.
— Если ты поставишь ему метку, — сказал Эйн, — ты залезешь ему в голову. Узнаешь все про илирианцев и их планы. И я не верю, что ты все расскажешь нам с Марой. Информация о илирианцах будет только у тебя. Я этого не допущу.
— Не веришь мне, — Рьярра покачала головой, будто ее это удивляло. — Зря, у нас одна цель. Не дать илирианцам уничтожить твою расу.
— Моя цель — избавить Землю от вас всех. От герианцев, от уродов вроде него, — Эйн кивнул на Ойлера. — И дать людям жить по-человечески.
Рьярра подошла к нему ближе, вовсе перестала смотреть на Ойлера, шепнула ласково:
— От всех? Даже от Телуры?
Она била по больному, конечно, она била по больному. Эйн этому не удивлялся.
И да, он привязался к Маре, мог признать это хотя бы мысленно. Но это ничего не меняло.
Землю Эйн любил больше — больше себя и больше всего остального:
— Да, и от Мары тоже.
— Как интересно, — Рьярра приложила палец к губам, и кровь Ойлера на ее коже казалась краской. — Но это ничего не меняет. Ойлера придется пометить. Только так он не сможет соврать.
Эйн это понимал: Ойлеру хватило бы изворотливости скормить герианцам дезинформацию. И он слишком многое знал. Например, как следить за Марой и Эйном.
— Но его не обязательно метить тебе, — сказал он.
Рьярра мелодично рассмеялась, сощурилась, будто от удовольствия.
— А кто, если не я, мальчик? Ойлер илирианец, у него защита от эмпатии дев. Не полная, но все же. Нужно быть очень сильной, чтобы поставить ему метку. По-настоящему сильных дев на Земле сейчас три. Я, Телура и Льенна. Телура уже связана с тобой. А значит, никого кроме меня.
— Есть Льенна.
— Да. Конечно, — Рьярра фыркнула. — Правильная, хорошая Льенна Элера. Принцесса до кончиков когтей. Она не поставит метку Ойлеру, потому что это преступление, это позор. Пятно, от которого не отмыться.
— А ты готова благородно пожертвовать собой, верно? — Эйн физически чувствовал, как горит все внутри от ненависти. Как злоба разъедает его кислотой. — Да, я отлично помню. С какой охотой ты готова в это вляпаться.
Он не думал, что сможет ее разозлить. Ожидал насмешки или удара. И что она в подробностях расскажет, как ей нравилось его ломать.
Но Рьярра подошла к Эйну вплотную, будто вообще забыла про Ойлера. Она была ниже, запрокидывала голову, чтобы смотреть в глаза, и злилась. Казалось, он может почувствовать эту злость:
— Я сделала то, что должна. Я не оправдывалась честью, не боялась испачкаться. И не стану просить за это прощения. Я добилась желаемого. Как говорите вы, земляне, победителей не судят.
— А на Герии? — спросил Эйн, наклоняясь к ее лицу. — На Герии тоже не судят?
И Рьярра отвела взгляд, криво усмехнулась — отступила на шаг.
Эйн почувствовал, что победил — в малом. Всего одно крохотное сражение в долгой затяжной войне. Но его он выиграл.
— Какая разница, кого судят на Герии, мальчик? Мы с тобой на Земле.
Рядом с Рьяррой легко было забыться, не видеть ничего кроме злости на нее и ненависть к ней.
Эйн замер на пороге, и Мара задержалась в дверях, попросила:
— Не ходи, Габриэль. Если это так важно, я отдам тебе запись.
— Ты загораживаешь мне проход, — отозвался он, и ей пришлось посторониться.
Смех Рьярры был как удар под дых:
— Мне не удалось сломать тебя, мальчик, и ты решил доломать себя сам?
— Не дождешься, — огрызнулся Эйн: пообещал это ей и себе. А потом отошел к дальней стене. Ойлер уже был в камере, лежал прикованный к большой железной столешнице. Рот у него был зашит тонкими стальными струнами крест-накрест.
Эйн скрестил руки на груди, стиснул пальцы и сказал нарочито небрежно:
— Вряд ли он что-то расскажет с зашитым ртом.
Рьярра беззаботно рассмеялась:
— Не волнуйся. Он вырвет нити, когда будет кричать.
Накатила тошнота, Эйн поморщился и остался на месте. Он не мог уйти. Что бы Рьярра ни делала.
— Илирианцы устойчивее людей к ментальным атакам, — она погладила Ойлера по волосам, зарылась железными когтями, легко взъерошила — ласково и игриво. Ей часто нравилось начинать так — Эйн помнил. Это и собственную идиотскую надежду, что она отвлечется, что ее позовут, что она уйдет. Но время, которое Рьярра уделяла Эйну она ни на кого больше не тратила.
— Такие, как он, умеют сопротивляться, — ее голос звучал мягко, вкрадчиво. Во время пыток она никогда не злилась, не повышала голос. — Нужно сделать им больно. Очень-очень больно, и только тогда они ломаются.
— Мы заставим его сломаться, — спокойно, равнодушно заметила Мара. Взяла ящик с инструментами с полки у стены, перенесла ближе к столу.
— Давай сыграем. Кто первая заставит его закричать, выиграет, — предложила Рьярра. — Поспорим на пару обедов. Земляне отлично готовят.
А Ойлер готовил и жрал людей. Эйн цеплялся за эту мысль, потому что она позволяла ему не блевать. Ублюдок заслужил пыточный стол.
— Я не выиграю, — Мара достала несколько зазубренных лезвий. Она скрывала свои чувства и свои мысли, а Эйн смотрел за ее уверенными спокойными движениями и гадал: тебе это понравится? Видеть его беспомощным. Делать ему больно.
Делать больно мне.
— Да, — сказала Рьярра. — Ты не выиграешь, Телура. Но ты хорошая девочка, и ты будешь очень стараться.
Мара прижала одно из лезвий к животу Ойлера и медленно надавила. Не торопясь, расчетливо и уверенно.
Он замычал, завыл, а потом зажмурился и рассмеялся сквозь нити, сшивавшие его рот.
— Я сделаю все, что должна, — отозвалась Мара.
— Ты всегда мне нравилась. Давай срежем с него немного мяса. Хочу посмотреть, сколько железа внутри. Люблю рассматривать илирианские импланты.
Эйн отошел в дальний угол, устроился у стены так, чтобы все видеть. И пообещал себе: не вспоминать, как когда-то кричал сам.
Теперь все было иначе. Теперь он не мог позволить себе цепляться за прошлое.
***
Рьярра и Мара истязали Ойлера долго, расчетливо разбирали на куски.
Ойлер выл, как настоящий человек.
И даже кровь у ублюдка пахла, как человеческая. Все сильнее и сильнее — влажный, тяжелый запах забивался в легкие. Эйн бы душу продал за сигарету, хотя давно отказался от табака, даже очищенного, синтетического.
Рьярра ничего не спрашивала, да Ойлер и не смог бы ей ответить: много раз кричал сквозь нити, разорвал губы — самые уголки. И смеялся вперемешку со стонами.
Да, Эйн тоже когда-то поначалу храбрился, язвил и пытался шутить, пока еще хватило сил. А потом пытался только умереть, но этого ему тоже не дали.
Отвращение и беспомощность накатывали волной. Было в них что-то еще, что-то отравленное, чужое.
— Осторожнее, Телура, — Рьярра перехватила Мару за руку, осторожно потянула на себя, и Ойлер задергался в кандалах. — Иначе он может умереть.
Эйн с отвращением подумал, что со стороны это выглядело как кадр из фильма. Из отвратной одноразовой жвачки, где все красиво снято, прилизано и подано: и кровь, и мясо. Вот только запах кино не передавало. А пытки воняли до небес.
Эйн это и раньше знал, сам не боялся марать руки. И по себе помнил. Но он никогда не делал этого как Рьярра. Не пытался превратить в искусство.
— Я буду осторожнее, — глухо отозвалась Мара, аккуратно вытерла руки о салфетку, выбросила в урну рядом.
— Все потому, что ты не любишь свою работу, — говоря это Рьярра смотрела Ойлеру прямо в глаза. — Наслаждайся, самое интересное еще впереди. Пока рано задавать вопросы. Пусть сначала умоляет, чтобы мы его спросили.
Тошнота накатила снова, даже сильнее, чем раньше. И Эйн только тогда понял: эти чувства были не его. Не только его.
Мара держалась, как могла, из последних сил. Считала, что должна. Но она ненавидела пытки. Убивать могла легко, делать больно и контролировать — тоже. Но по-настоящему разбирать кого-то на куски, наслаждаться этим как Рьярра — нет. Мару от этого воротило.
Она закрывала свои чувства, не хотела, чтобы Эйн понял. Боялась показывать перед ним слабость и знала, что он без колебаний использует любую слабость против нее.
Она ошибалась, конечно. Не любую. Это Эйн использовать бы против нее не стал.
Эйн подошел ближе, заставил себя посмотреть на Ойлера, на то, что с ублюдком сделали, потом на Мару и сказал:
— Иди отсюда.
Рьярра хищно оскалилась, подалась к нему:
— Ты указываешь стальной деве, мальчик? Не нужно. Здесь ведь есть и другие камеры, и другие железные столы.
— А смысл ее здесь держать? — главное было говорить ровно и спокойно. Не выдавать страха. Страх Рьярра чувствовала слишком хорошо. — Она ничего не умеет. Она не такая, как ты.
— Похвала от тебя? — Рьярра покачала головой. — Нет, не похвала.
Мара покачала головой:
— Я могу продолжать. Габриэль, я…
— В порядке? Нет. Нет, ты не в порядке. Отпусти ее, — предложил он Рьярре. — Пока она не отвлеклась и не убила Ойлера. Он нужен нам живым.
Рьярра задумчиво царапнула железными когтями о метал столешницы, оставила пронзительно красные дорожки, которые блестели в свете лампы:
— Я бы с радостью, но если я отпущу Телуру, кто же будет мне ассистировать? Ты, мальчик.
— Со мной ты справлялась и без помощников.
— Но то был ты. Обычный человек. Илирианцы все же покрепче.
Сука. Больная герианская сука. Которая разломала жизнь Эйна и превратила каждый вдох и выдох в ад.
— Илирианцы готовы к боли, — вмешалась Мара. — Их ларралы ставятся наживую, без анестезии. Иначе есть риск потерять тактильную чувствительность при настройке. Нельзя сравнивать их с людьми.
— Отличный вывод, Телура, — беззаботно похвалила ее Рьярра. — Но это ничего не меняет. Ты не ответил, мальчик. Будешь мне ассистировать?
— Нет, — разочаровал ее Эйн. — Нет, не буду. Справляйся сама. Уверен, у тебя получится. Ты же любишь свою работу.
Рьярра рассмеялась и покачала головой:
— Подловил меня. Иди, Телура. Мальчик прав, еще немного и ты начнешь мешаться.
Эйн уловил растерянность, которую чувствовала Мара, разочарование — полузабытое чувство времен Интерната, когда у нее ничего не получалось.
— Иди, — сказал он ей, и она послушалась. Сильнее растерянности, сильнее разочарования Эйн чувствовал самое главное. То, ради чего и решил вмешаться: ее благодарность и облегчение.
***
Эйн собирался снова отойти к стене, но Рьярра удержала его на месте, положила руку на предплечье, перемазав рукав кровью:
— Не нужно. Я хотела поиграть подольше, но Телуры больше нет, да и время поджимает. Пора заняться работой всерьез.
Эйн сбросил ее руку, отступил на шаг.
— Мы поймали его ради информации, а не твоих уродских игр. Надо было сразу работать всерьез.
— Но мои уродские игры так эффективны, — она провела кончиками пальцев по нитям на губах Ойлера, наклонилась низко, шепнула, будто очень важный секрет. — Верно?
Да, это она тоже постоянно делала. Шептала, ласково и интимно, и ее голос шелестел сквозь мысли Эйна.
Пока он был в плену, мысли у него были всегда одни и те же:
«Пожалуйста, хватит. Пожалуйста, дай мне умереть».
Рьярра выпрямилась, посмотрела Эйну прямо в глаза, а потом вырвала нити из губ Ойлера, неторопливо и расчетливо, не обращая внимания, как ублюдок дергался и мычал от боли.
Эйну так хотелось ее убить.
— А вот теперь, мы поговорим.
Ойлер расхохотался сквозь боль. Из глаз у него текли слезы, — обычная реакция на боль — и говорил ублюдок сбивчиво, невнятно из-за изуродованных губ, но Эйн все равно его понял:
— Зачем, м-милая? Давай, я просто покричу для тебя.
Рьярра запустила когти под его мышцы под грудиной, потянула на себя, отрывая кусок с отвратительным влажным звуком. Ойлер закричал, протяжно, визгливо.
Эйн подумал: хорошо, что с утра ничего не ел, нечем было блевать.
Под мышцами ублюдка поблескивал метал.
— М-молодец, д-девочка, — ошметки его губ смазывали звуки, превращали «ч» в протяжное шипящее «шш». — Масстер… как и я… мы бы сработалиссь.
А потом внутри него что-то будто переключилось, и заговорил он обыденно, совершенно нормально. Звук шел как из динамика:
— Давай сделаем все красиво и романтично. Я буду извиваться от боли, плакать и даже просить. Но я ничего тебе не скажу. День. Два. Мне будет плохо. А потом у тебя закончится время. И ты предложишь мне сделку. Я ее приму, ведь я отлично разбираюсь в сделках. А остальные твои игры… мы с тобой оба мастера. Мы умеем оценить хорошую игру.
Ойлеру все еще было больно, но он не боялся и верил, что Рьярре придется уступить.
— Игры закончились, — она покачала головой, хищно улыбнулась и погладила металлические, залитые кровью импланты у него в груди. — Я хорошо вас знаю, Детей Икара. Вы так старательно помогаете своим. Я немного поцарапаю здесь, — она коснулась кончиком когтя крохотного, едва заметного чипа-импланта, — и твои ларралы подадут сигнал тревоги. Опасность для жизни. Илирианцы придут спасать тебя, и спасут. Вот только… я разобрала тебя на части. Как думаешь, что случится первым: они соберут тебя обратно? Или они узнают, что ты их предал?
Ойлер перестал улыбаться. И Эйн увидел, что теперь разговор и правда шел всерьез:
— Ты врешь мне в глаза, милая. Ты не станешь так рисковать.
Эйн тоже так думал. Рьярра не могла выдать илирианцам правду. Она убила Меррика лишь бы Дети Икара верили, что их не раскрыли.
— Разве? — Рьярра не переставала улыбаться, лениво и сыто. — Но они и так подозревают. Вот-вот и сами узнают правду. И все планы рухнут. Их, наши, твои. Начнется война… но ты ее не увидишь. Я не мастер пыток, и ты не мастер. Настоящие мастера «спасут» тебя из этой камеры, заберут и разберут на крохотные фрагменты. Так что это не я предложу тебе сделку. Это ты предложишь мне сделку. Подумай хорошенько, что ты можешь мне предложить.
Ойлер молчал, и его кровь отсчитывала время тяжелыми алыми каплями. Падала на пол, в лужу, и разбивалась на крохотные брызги.
— Информацию, — наконец сказал Ойлер. — Я могу предложить тебе информацию.
Рьярра рассмеялась:
— И все? Мне этого мало.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Я хочу, чтобы ты принял мою метку. Одностороннюю метку.
Глава 11
***
Эйн так и не узнал, что ответил бы Ойлер. Ублюдок мог согласится, мог отказаться. Это не имело никакого значения.
Рьярре с ее планами и ее гениальной идеей стоило сразу свалить к блястовой матери.
— Засунь свою одностороннюю метку себе поглубже, — сказал Эйн. — Ты не будешь делать его меченым и не будешь лезть к нему в мозги.
Он отлично помнил, как это: ненавидеть и все равно принадлежать Рьярре. Хотеть выскрести, выблевать ее присутствие — и быть с ней связанным. Будто проклятая Стальная Сука выжгла свое имя на его коже с изнанки.
Ей это было удобно, она это использовала.
— Ты хочешь пойти против меня, мальчик?
— Я хочу тебя убить, — огрызнулся Эйн. — Только попробуй его пометить, и живой из этой камеры не выйдешь.
— Или ты, — лениво отозвалась она. Странно, что не ударила. — Но в чем проблема? Тебе настолько его жаль? Ты вспоминаешь, как было плохо тебе, и не можешь справиться с болью? Нет, вряд ли. Я научила тебя быть сильным, сильнее жалости к себе и к другим.
Высокомерная мразь. Бездушная, высокомерная мразь.
Может, она и считала Эйна сильным, но она явно не верила, что у него есть мозги.
А вот Ойлер сразу понял, почему Эйн вмешался, и ублюдка это развеселило:
— Ты слишком много на себя берешь, девочка. Слишком тянешь одеяло. Земляне этого не любят, особенно мужчины.
— Если ты поставишь ему метку, — сказал Эйн, — ты залезешь ему в голову. Узнаешь все про илирианцев и их планы. И я не верю, что ты все расскажешь нам с Марой. Информация о илирианцах будет только у тебя. Я этого не допущу.
— Не веришь мне, — Рьярра покачала головой, будто ее это удивляло. — Зря, у нас одна цель. Не дать илирианцам уничтожить твою расу.
— Моя цель — избавить Землю от вас всех. От герианцев, от уродов вроде него, — Эйн кивнул на Ойлера. — И дать людям жить по-человечески.
Рьярра подошла к нему ближе, вовсе перестала смотреть на Ойлера, шепнула ласково:
— От всех? Даже от Телуры?
Она била по больному, конечно, она била по больному. Эйн этому не удивлялся.
И да, он привязался к Маре, мог признать это хотя бы мысленно. Но это ничего не меняло.
Землю Эйн любил больше — больше себя и больше всего остального:
— Да, и от Мары тоже.
— Как интересно, — Рьярра приложила палец к губам, и кровь Ойлера на ее коже казалась краской. — Но это ничего не меняет. Ойлера придется пометить. Только так он не сможет соврать.
Эйн это понимал: Ойлеру хватило бы изворотливости скормить герианцам дезинформацию. И он слишком многое знал. Например, как следить за Марой и Эйном.
— Но его не обязательно метить тебе, — сказал он.
Рьярра мелодично рассмеялась, сощурилась, будто от удовольствия.
— А кто, если не я, мальчик? Ойлер илирианец, у него защита от эмпатии дев. Не полная, но все же. Нужно быть очень сильной, чтобы поставить ему метку. По-настоящему сильных дев на Земле сейчас три. Я, Телура и Льенна. Телура уже связана с тобой. А значит, никого кроме меня.
— Есть Льенна.
— Да. Конечно, — Рьярра фыркнула. — Правильная, хорошая Льенна Элера. Принцесса до кончиков когтей. Она не поставит метку Ойлеру, потому что это преступление, это позор. Пятно, от которого не отмыться.
— А ты готова благородно пожертвовать собой, верно? — Эйн физически чувствовал, как горит все внутри от ненависти. Как злоба разъедает его кислотой. — Да, я отлично помню. С какой охотой ты готова в это вляпаться.
Он не думал, что сможет ее разозлить. Ожидал насмешки или удара. И что она в подробностях расскажет, как ей нравилось его ломать.
Но Рьярра подошла к Эйну вплотную, будто вообще забыла про Ойлера. Она была ниже, запрокидывала голову, чтобы смотреть в глаза, и злилась. Казалось, он может почувствовать эту злость:
— Я сделала то, что должна. Я не оправдывалась честью, не боялась испачкаться. И не стану просить за это прощения. Я добилась желаемого. Как говорите вы, земляне, победителей не судят.
— А на Герии? — спросил Эйн, наклоняясь к ее лицу. — На Герии тоже не судят?
И Рьярра отвела взгляд, криво усмехнулась — отступила на шаг.
Эйн почувствовал, что победил — в малом. Всего одно крохотное сражение в долгой затяжной войне. Но его он выиграл.
— Какая разница, кого судят на Герии, мальчик? Мы с тобой на Земле.
***
Рядом с Рьяррой легко было забыться, не видеть ничего кроме злости на нее и ненависть к ней.
