Эйну всегда хотелось выбить ему зубы, когда ублюдок становился настолько вальяжным. — Только напакостить понемногу. Эти напакостят здесь, другие там. Вот только нам это ничего не дает. Есть только один способ узнать, как они вышли на убежище.
— Допросить их.
Ублюдку это нравилось. Он любил делать больно. Особенно герианцам. Но теперь, когда те улетели, похоже, Леннер решил и на людей переключиться.
— Знаешь, давай-ка я возьму ребят, и прогуляюсь к ним. Потолкую немного. Как выясню все, позову тебя.
Эйн без проблем представлял, как именно Леннер будет «выяснять», и его от этого мутило. А ведь была же сыворотка правды. На герианцев она не действовала, а на людей — вполне. Можно было обойтись без пыток.
— Сам не допрашивай, — сказал ему Эйн. — Позови меня, я займусь этим сам.
— Ты же не любишь марать руки, Гэйб. И вдруг такое рвение.
— Не люблю, но умею. И я просто тебе не доверяю. Так что позвони. Ойлер пока займется поиском других илирианцев на планете.
А Рьярра и остальные постараются вычислить возможные Точки Перехода. Откуда-то же илирианцы планировали напасть.
Эйн и сам примерно понимал, где удобнее было ставить врата — точно не в глуши. Потому что системы орбитального наблюдения сразу бы засекли вторжение, и пришлось бы захватчикам отбиваться от ракетных залпов. Вряд ли в защищенных районах города — там герианцы бы просто заметили новую подозрительную постройку. А вот разрушенные кварталы подходили просто идеально. То, что осталось от зданий, образовывало причудливый лабиринт.
Было время, Меррик приглядывался к тем местам — жить там, устроить несколько убежищ, но потом отказался от этой затеи. Слишком пристально герианцы следили за теми, кто покидал руины. Да и с мелкими бандами и наркоманами возиться не хотелось.
— Тогда пойду займусь делом, бесстрашный мой лидер, — Леннер отвесил издевательский поклон Маре, но не ушел. Замер, глядя на нее в упор. — Знаешь, а я ведь так и не услышал подробную историю, откуда ты такая взялась.
— Я на нашей, — она выделила это «нашей» голосом, ледяными нотками, острыми, как ножи, — стороне. Это все, что тебе нужно знать.
— Правда? Ну, как скажешь. Кстати, а у тебя есть дочка?
Эйн почувствовал, как по спине прошелся противный холодок страха. Если Леннер заговорил про дочку, дело было совсем плохо.
Мара смотрела в ответ не мигая:
— Нет. У меня нет дочери. И не будет. Я… — она чуть не сказала «мертвая ветвь», и исправилась только в последний момент, — стерильна.
Леннер отступил на шаг и кивнул, усмехнувшись:
— Я даже не знаю, пожалеть тебя или позавидывать. Бывай, Гэйб, я позвоню. А ты отдохни пока со своей красоткой. Твой стимулятор, похоже, вот-вот выветрится.
Эйн закрыл за ним дверь, с наслаждением щелкнул вторым замком, и подумал, что вся его жизнь стала бесконечной чередой стимуляторов, которые слишком быстро выветривались.
Как только они остались одни, Мара отключила маскировку и осела на пол — попыталась уцепиться за столешницу, беспомощно царапнула когтями, оставляя длинные борозды на дешевом пластике, и все равно не удержалась.
— Прости… — голос у нее звучал глухо и слабо. — Прости, Габриэль. Я сейчас встану.
Теперь, когда ушел Леннер, Эйн и сам почувствовал насколько же вымотался. Обезболивающие и стимуляторы, по словам Ойлера, были встроены в механическую руку, и только это помогало как-то шевелиться. Это и Леннер — рядом с ним Эйн просто не позволял себе дать слабину.
— Ты сейчас ляжешь, — сказал он Маре. — Не дергайся. Надо хоть до матраса доползти.
Она прикрыла глаза, Эйн почувствовал укол ее злости — не на него, на себя и собственную беспомощность:
— Я должна быть сильнее.
— Сильнее, чем есть ты точно не будешь. И я тоже, — он подошел, уперся механической рукой в столешницу, а живую протянул ей. — Давай. Здесь рядом.
Она приняла помощь, выдохнула:
— Спасибо.
И эти несколько шагов они проковыляли вместе. Матрас оказался жестким и пах чем-то химическим. Едва уловимо, но все же. Но Эйн наконец-то смог лечь, и думал — больше никогда ни за что не встанет. Просто не сможет.
— Нам нужно смыть кровь, — сказала Мара, и осталась на месте.
Да, нужно было. После операции Ойлера Эйн был будто только со скотобойни, а, казалось бы, не так уж много крови потерял. По крайней мере, голова не кружилась. А может, просто стимулятор еще действовал.
Тело Мары казалось горячим и до боли знакомым. Будто домой вернулся.
Раньше Эйн сам на себя бы разозлился на такие мысли, а теперь даже на злость сил не осталось.
Да, с ней было хорошо.
— Думаешь, с нами что-то не так? — спросил Эйн невпопад, перебирая пряди ее волос, бездумно распутывая растрепавшиеся пряди. — Мы вечно оказываемся побитыми и в крови.
— Только ты, Габриэль. Я побеждаю. Этому меня научили.
Почему-то ее ответ показался до смешного милым. Может, потому что в тот момент Мара совсем не выглядела опасной. Она выглядела полумертвой.
— Отдыхай, победительница. Лови момент затишья. Когда еще удастся поспать.
Он и сам бы отключился, и все равно бесконечно прокручивал в голове события дня. Этого и предыдущего.
Стоило остановиться, и не укладывалось в голове — что теперь на Земле почти не осталось герианцев. А те, что были согласились работать на него. Даже Стальная Сука Рьярра.
— Я не хочу спать, — тихо, равнодушно признала Мара. — Я боюсь, что мне присниться, что ничего этого нет. Мы все еще с Льенной, на Герии. Габриэль, я могу идти вперед, только из-за тебя. Только если не буду останавливаться и оглядываться.
Горе просачивалось в ее чувства, как вода в чернила, обволакивало Эйна горечью.
— Вдруг я усну, — сказала Мара, — проснусь. И у меня больше не будет сил идти вперед.
Он много раз это чувствовал — месяцами после плена задыхался от ненависти к себе, и боялся, что в какой-то момент просто остановится. Сломается. И не останется внутри ничего, что делало его Габриэлем Эйном. Будет только живой труп.
Его спас Меррик и Сопротивление. И вера в то, что люди заслужили право жить по-людски. Когда все остальное пропадало, эта вера еще тлела внутри, как упрямые алые угли.
— Если ты вдруг ослабеешь, мне придется тебя тащить. Не бросать же.
Он сказал это и понял, что сказал чистую правду. После всего, что было, он бы ее уже не бросил. Просто не смог бы.
— Ты и так взвалил на себя слишком много, Габриэль. Но у тебя тоже есть предел возможностей.
Ничего он не забыл. Просто раз за разом говорил себе — еще немного, солдат. Ты должен — делай, отдохнешь, когда сдохнешь.
В этом они с Марой были одинаковыми.
— Жаль только жизни плевать на всякие пределы возможностей, да? — сказал он и легко потянул ее за волосы. Мара зажмурилась, а потом попросила:
— Расскажи мне о Земле. Расскажи о том, что любишь.
Странно, они столько всего успели разделить — секс, метку, мысли. Цели и врагов. Успели даже пожить вместе, но именно в тот момент Эйн почувствовал, как же прочно, как неразрывно с ней связан. Почувствовал не благодарность, не похоть, не уважение — близость. Такую, какую еще не делил ни с одной женщиной.
Мара зарылась пальцами в его волосы, легко царапнула когтями. Ее глаза напротив были как морская вода. Будто светились.
— Есть крохотный городок к востоку от Нео-Токио, RG-17 или 18, не помню уже, — сказал он. — Раньше был какой-то геологической станцией, а потом разросся до научного поселения, да так и остался. Знаешь, будто из прошлой эпохи. Мы там были с ребятами из отряда. Дэну… это был наш сержант там достался дом от матери. Настоящий, как в фильмах дом. Не городской бокс. Там много всего было необычного. Зелень росла абы как. В городе тоже есть парки, но они все под куполами, на каждом висит по десятку садовых ботов, а там растения просто жили. Флаеров было мало. Но шокировало меня не это. Там все жили… медленно, неспешно так. Я тогда еще думал: какая скука, сдохнуть же можно.
Он вспоминал и делился с Марой, когда накатывали воспоминания, отчетливые и яркие моменты, которые он тогда не ценил: одуряющий запах листвы, буйство зелени в потрепанных транспортных ящиках, пышущие жаром пешеходные дорожки — не высотные, как в мегаполисах, а на земле. Можно было сделать несколько шагов и потоптаться по самому настоящему грунту.
А еще там были птицы.
— А сейчас вспоминаю и думаю, я бы туда вернулся. После войны, после бесконечного выживания — я каждый день считаю минуты, столько всего надо успеть, и времени мало-мало, бляста, каждый раз мало. Да, было бы здорово оказаться там снова. Убедиться, что так бывает — скучная, размеренная жизнь. Что я не придумал ее себе от отчаяния.
Мара молчала, лежала тихо-тихо, и впитывала и его слова, и его память. Дышала той зеленью и запахом листвы.
— Поехали со мной, — предложил ей Эйн. И в тот момент точно понимал, что именно предлагает и почему. — После войны с илирианцами, после всей мясорубки. Ты и я. Давай хоть со стороны посмотрим, как это — никогда никуда не спешить.
Она не верила, что они выживут. И что останется целым то счастливое, скучное место.
Но она пообещала:
— Хорошо, Габриэль. Я поеду с тобой. Я тоже хочу это увидеть: дорожки, с которых можно сойти на грунт, растения, которые растут сами по себе. И как это — никогда не спешить.
Они с Марой проговорили несколько часов. Обменивались воспоминаниями, крохотными, ненужными событиями из прошлой, оставшейся далеко позади, жизни. Эйн каждый раз говорил себе, что надо спать, что потом времени не будет, зарекался - договорю вот это и все. Потом договаривал, спрашивал что-то и слушал в ответ.
О дождях на Герии, и о том, как Мара еще в интернате угнала скайлер незадолго до Испытания. Вырвалась полетать, потому что думала - она не переживет финальный экзамен, и перед смертью хотела почувствовать в последний раз, как хлещет по лицу ветер, вышибая из головы мысли и страхи, и как это здорово - на короткое мгновение принадлежать только себе и не думать ни о чем.
Она знала, что ее накажут. И это не имело никакого значения.
Тогда за нее вступилась Льенна, а после отчитала, как ребенка. И Маре было стыдно, за то, что подвела, и еще сильнее - за то, что перед Испытанием думала о смерти. А не о том, как победить.
"Тянись к цели, Мара. Что бы ни произошло, даже если ситуация кажется безнадежной, ты должна тянуться к цели. Изо всех сил. И тогда, если ты умрешь - ты не умрешь победительницей. Но и проигравшей не умрешь тоже".
Когда Эйн наконец уснул, эти слова крутились у него в голове. Снилось, что илирианцы объявили войну, и осталось несколько часов до нападения, а он пытался дозвониться до членов Сопротивления, и ни у кого не работа коннект. Эйн просыпался, смотрел на часы, прижимал к себе Мару, и быстро отрубался снова.
Он был почти уверен, что в конце концов разбудит его или звонок Леннера, или звонок будильника, но окончательно он проснулся от похоти и чувства, что отжимается. Ощущение просочилось в его сон - размеренное напряжение мышц, вдохи и выдохи, и образ, от которого теплело внизу живота - крепкие мужские запястья в захвате узкой женской ладони.
Его, Эйна, запястья.
Он открыл глаза, прочистил горло, чтобы как-то отвлечься от образа - слишком яркого, живого, и сказал:
- Ты бы меня не удержала. Я сильнее, - голос хрипел и не только после сна.
Мара отжималась, спокойно и плавно, будто под ее серой кожей были механизмы, а не живые мышцы:
- Удержала, если бы ты сам захотел.
У нее не сбивалось дыхание, и тонкое, вытянутое в струну тело не дрожало.
- Понятно, - Эйн прочистил горло снова, сел. Возбуждение Мары накрывало как горячая пелена. Хотелось поддаться, протянуть руки запястьями вперед. И останавливала только мысль о том, что теперь Эйну полагалось думать о другом. Принимать решения и отвечать и за Сопротивление, и за защиту всей Земли, и за Мару в том числе.
Когда он об этом вспоминал, ему казалось, что сверху опускается монолитная плита. И сколько бы Эйн не бился, он ничего не сможет с ней сделать.
Мара нахмурилась, поднялась одним плавным, грациозным движением, и что-то темное, тревожное проскользнуло в ее мыслях. Он отгородился, чтобы не чувствовать.
- Габриэль...
- Пойду в душ. А то потом точно времени не будет. Достань пока пожрать что-нибудь, а потом обсудим, что делать дальше.
В ванной он замер, не зная, можно ли мочить ларрал сразу после операции. Ойлер ничего не делал с местом, где протез крепился к телу, только залил тонким слоем медицинской пены.
В конце концов, Эйн ополоснулся под душем, стараясь, чтобы вода не попала на металл, и стер засохшую кровь губкой. Очень хотелось снова почувствовать себя чистым.
Прикосновение его собственной механической руки к коже казалось странным, но закрыв глаза, он не чувствовал никакой разницы между ларралом и живой конечностью.
Мысли крутились по кругу, один бессмысленный виток за другим, будто бы фоном - что надо сделать в первую очередь, как вычислить илирианцев на Земле, бесконечные догадки, откуда начнется нападение и когда. Вода смывала их, но они приходили снова, и каждый раз вместе с ними накатывало безнадежное ощущение, как во сне - что он не успевает и ничего не может.
Он понимал, что ничего ему эти мысли не дадут, но перестать не мог.
После горячего душа Эйн врубил холодный. Долго матерился, зато вышел из ванной готовый воевать и убивать.
Мара ждала у стола с двумя контейнерами службы доставки. Еда была человеческая, ни одного герианского блюда, и на вопросительный взгляд Эйна Мара пояснила:
- Я изображаю человека. Будет странно, если начну заказывать герианскую еду.
- Это мало кого удивит, - он пожал плечами, взял контейнер со стола и устроился с ним на матрасе. - Вкусы разные бывают.
Она взяла свою порцию, оперлась о столешницу бедром, открыла контейнер и невозмутимо сказала:
- Я могу связать тебя после еды.
Эйн поперхнулся, закашлялся.
Мара продолжила, будто ничего не заметила:
- Могу выпороть тебя - ладонью. Или твоим ремнем. Или если ты не хочешь, могу целовать тебя. Могу тебе отсосать. А потом мы займемся сексом.
Она говорила, а Эйн это видел будто наяву. И все, что она не сказала, дорисовывало воображение.
Он наконец прокашлялся, спросил, не поднимая глаз и злясь на самого себя:
- Внезапное предложение. Но я уверен, нас прервут на самом...
- Ты слишком много думаешь, - перебила его Мара. - Одни и те же мысли, раз за разом. И каждый раз от них все хуже. Тебе надо остановиться.
Ее рассудительность, ее спокойствие злили:
- И что, ты решила вытрахать из меня все сомнения? Какая щедрость.
- Я могу дать тебе передышку, - ровно, бесстрастно заметила она, и выдавало ее только то, как нервно, как напряженно она царапнула край контейнера когтями. - Возможность выдохнуть и посмотреть на проблему свежим взглядом.
Эйн молчал.
- Я мало что могу тебе дать, Габриэль, - признала Мара. - Но это - могу.
Было что-то еще, что она недоговаривала и прятала где-то глубоко в своем сознании.
- А что получишь ты? - он усмехнулся, отставил контейнер с едой. - Или это бескорыстная акция? Утешь своего мужика, исполни долг настоящей герианки.
Он и сам не мог объяснить, от чего бесится. Может, потому что она его хотела, но предложила секс будто одолжение лично Эйну. Может, потому что верила, будто может им управлять - заставить перестать думать.
— Допросить их.
Ублюдку это нравилось. Он любил делать больно. Особенно герианцам. Но теперь, когда те улетели, похоже, Леннер решил и на людей переключиться.
— Знаешь, давай-ка я возьму ребят, и прогуляюсь к ним. Потолкую немного. Как выясню все, позову тебя.
Эйн без проблем представлял, как именно Леннер будет «выяснять», и его от этого мутило. А ведь была же сыворотка правды. На герианцев она не действовала, а на людей — вполне. Можно было обойтись без пыток.
— Сам не допрашивай, — сказал ему Эйн. — Позови меня, я займусь этим сам.
— Ты же не любишь марать руки, Гэйб. И вдруг такое рвение.
— Не люблю, но умею. И я просто тебе не доверяю. Так что позвони. Ойлер пока займется поиском других илирианцев на планете.
А Рьярра и остальные постараются вычислить возможные Точки Перехода. Откуда-то же илирианцы планировали напасть.
Эйн и сам примерно понимал, где удобнее было ставить врата — точно не в глуши. Потому что системы орбитального наблюдения сразу бы засекли вторжение, и пришлось бы захватчикам отбиваться от ракетных залпов. Вряд ли в защищенных районах города — там герианцы бы просто заметили новую подозрительную постройку. А вот разрушенные кварталы подходили просто идеально. То, что осталось от зданий, образовывало причудливый лабиринт.
Было время, Меррик приглядывался к тем местам — жить там, устроить несколько убежищ, но потом отказался от этой затеи. Слишком пристально герианцы следили за теми, кто покидал руины. Да и с мелкими бандами и наркоманами возиться не хотелось.
— Тогда пойду займусь делом, бесстрашный мой лидер, — Леннер отвесил издевательский поклон Маре, но не ушел. Замер, глядя на нее в упор. — Знаешь, а я ведь так и не услышал подробную историю, откуда ты такая взялась.
— Я на нашей, — она выделила это «нашей» голосом, ледяными нотками, острыми, как ножи, — стороне. Это все, что тебе нужно знать.
— Правда? Ну, как скажешь. Кстати, а у тебя есть дочка?
Эйн почувствовал, как по спине прошелся противный холодок страха. Если Леннер заговорил про дочку, дело было совсем плохо.
Мара смотрела в ответ не мигая:
— Нет. У меня нет дочери. И не будет. Я… — она чуть не сказала «мертвая ветвь», и исправилась только в последний момент, — стерильна.
Леннер отступил на шаг и кивнул, усмехнувшись:
— Я даже не знаю, пожалеть тебя или позавидывать. Бывай, Гэйб, я позвоню. А ты отдохни пока со своей красоткой. Твой стимулятор, похоже, вот-вот выветрится.
Эйн закрыл за ним дверь, с наслаждением щелкнул вторым замком, и подумал, что вся его жизнь стала бесконечной чередой стимуляторов, которые слишком быстро выветривались.
***
Как только они остались одни, Мара отключила маскировку и осела на пол — попыталась уцепиться за столешницу, беспомощно царапнула когтями, оставляя длинные борозды на дешевом пластике, и все равно не удержалась.
— Прости… — голос у нее звучал глухо и слабо. — Прости, Габриэль. Я сейчас встану.
Теперь, когда ушел Леннер, Эйн и сам почувствовал насколько же вымотался. Обезболивающие и стимуляторы, по словам Ойлера, были встроены в механическую руку, и только это помогало как-то шевелиться. Это и Леннер — рядом с ним Эйн просто не позволял себе дать слабину.
— Ты сейчас ляжешь, — сказал он Маре. — Не дергайся. Надо хоть до матраса доползти.
Она прикрыла глаза, Эйн почувствовал укол ее злости — не на него, на себя и собственную беспомощность:
— Я должна быть сильнее.
— Сильнее, чем есть ты точно не будешь. И я тоже, — он подошел, уперся механической рукой в столешницу, а живую протянул ей. — Давай. Здесь рядом.
Она приняла помощь, выдохнула:
— Спасибо.
И эти несколько шагов они проковыляли вместе. Матрас оказался жестким и пах чем-то химическим. Едва уловимо, но все же. Но Эйн наконец-то смог лечь, и думал — больше никогда ни за что не встанет. Просто не сможет.
— Нам нужно смыть кровь, — сказала Мара, и осталась на месте.
Да, нужно было. После операции Ойлера Эйн был будто только со скотобойни, а, казалось бы, не так уж много крови потерял. По крайней мере, голова не кружилась. А может, просто стимулятор еще действовал.
Тело Мары казалось горячим и до боли знакомым. Будто домой вернулся.
Раньше Эйн сам на себя бы разозлился на такие мысли, а теперь даже на злость сил не осталось.
Да, с ней было хорошо.
— Думаешь, с нами что-то не так? — спросил Эйн невпопад, перебирая пряди ее волос, бездумно распутывая растрепавшиеся пряди. — Мы вечно оказываемся побитыми и в крови.
— Только ты, Габриэль. Я побеждаю. Этому меня научили.
Почему-то ее ответ показался до смешного милым. Может, потому что в тот момент Мара совсем не выглядела опасной. Она выглядела полумертвой.
— Отдыхай, победительница. Лови момент затишья. Когда еще удастся поспать.
Он и сам бы отключился, и все равно бесконечно прокручивал в голове события дня. Этого и предыдущего.
Стоило остановиться, и не укладывалось в голове — что теперь на Земле почти не осталось герианцев. А те, что были согласились работать на него. Даже Стальная Сука Рьярра.
— Я не хочу спать, — тихо, равнодушно признала Мара. — Я боюсь, что мне присниться, что ничего этого нет. Мы все еще с Льенной, на Герии. Габриэль, я могу идти вперед, только из-за тебя. Только если не буду останавливаться и оглядываться.
Горе просачивалось в ее чувства, как вода в чернила, обволакивало Эйна горечью.
— Вдруг я усну, — сказала Мара, — проснусь. И у меня больше не будет сил идти вперед.
Он много раз это чувствовал — месяцами после плена задыхался от ненависти к себе, и боялся, что в какой-то момент просто остановится. Сломается. И не останется внутри ничего, что делало его Габриэлем Эйном. Будет только живой труп.
Его спас Меррик и Сопротивление. И вера в то, что люди заслужили право жить по-людски. Когда все остальное пропадало, эта вера еще тлела внутри, как упрямые алые угли.
— Если ты вдруг ослабеешь, мне придется тебя тащить. Не бросать же.
Он сказал это и понял, что сказал чистую правду. После всего, что было, он бы ее уже не бросил. Просто не смог бы.
— Ты и так взвалил на себя слишком много, Габриэль. Но у тебя тоже есть предел возможностей.
Ничего он не забыл. Просто раз за разом говорил себе — еще немного, солдат. Ты должен — делай, отдохнешь, когда сдохнешь.
В этом они с Марой были одинаковыми.
— Жаль только жизни плевать на всякие пределы возможностей, да? — сказал он и легко потянул ее за волосы. Мара зажмурилась, а потом попросила:
— Расскажи мне о Земле. Расскажи о том, что любишь.
Странно, они столько всего успели разделить — секс, метку, мысли. Цели и врагов. Успели даже пожить вместе, но именно в тот момент Эйн почувствовал, как же прочно, как неразрывно с ней связан. Почувствовал не благодарность, не похоть, не уважение — близость. Такую, какую еще не делил ни с одной женщиной.
Мара зарылась пальцами в его волосы, легко царапнула когтями. Ее глаза напротив были как морская вода. Будто светились.
— Есть крохотный городок к востоку от Нео-Токио, RG-17 или 18, не помню уже, — сказал он. — Раньше был какой-то геологической станцией, а потом разросся до научного поселения, да так и остался. Знаешь, будто из прошлой эпохи. Мы там были с ребятами из отряда. Дэну… это был наш сержант там достался дом от матери. Настоящий, как в фильмах дом. Не городской бокс. Там много всего было необычного. Зелень росла абы как. В городе тоже есть парки, но они все под куполами, на каждом висит по десятку садовых ботов, а там растения просто жили. Флаеров было мало. Но шокировало меня не это. Там все жили… медленно, неспешно так. Я тогда еще думал: какая скука, сдохнуть же можно.
Он вспоминал и делился с Марой, когда накатывали воспоминания, отчетливые и яркие моменты, которые он тогда не ценил: одуряющий запах листвы, буйство зелени в потрепанных транспортных ящиках, пышущие жаром пешеходные дорожки — не высотные, как в мегаполисах, а на земле. Можно было сделать несколько шагов и потоптаться по самому настоящему грунту.
А еще там были птицы.
— А сейчас вспоминаю и думаю, я бы туда вернулся. После войны, после бесконечного выживания — я каждый день считаю минуты, столько всего надо успеть, и времени мало-мало, бляста, каждый раз мало. Да, было бы здорово оказаться там снова. Убедиться, что так бывает — скучная, размеренная жизнь. Что я не придумал ее себе от отчаяния.
Мара молчала, лежала тихо-тихо, и впитывала и его слова, и его память. Дышала той зеленью и запахом листвы.
— Поехали со мной, — предложил ей Эйн. И в тот момент точно понимал, что именно предлагает и почему. — После войны с илирианцами, после всей мясорубки. Ты и я. Давай хоть со стороны посмотрим, как это — никогда никуда не спешить.
Она не верила, что они выживут. И что останется целым то счастливое, скучное место.
Но она пообещала:
— Хорошо, Габриэль. Я поеду с тобой. Я тоже хочу это увидеть: дорожки, с которых можно сойти на грунт, растения, которые растут сами по себе. И как это — никогда не спешить.
Глава 23
***
Они с Марой проговорили несколько часов. Обменивались воспоминаниями, крохотными, ненужными событиями из прошлой, оставшейся далеко позади, жизни. Эйн каждый раз говорил себе, что надо спать, что потом времени не будет, зарекался - договорю вот это и все. Потом договаривал, спрашивал что-то и слушал в ответ.
О дождях на Герии, и о том, как Мара еще в интернате угнала скайлер незадолго до Испытания. Вырвалась полетать, потому что думала - она не переживет финальный экзамен, и перед смертью хотела почувствовать в последний раз, как хлещет по лицу ветер, вышибая из головы мысли и страхи, и как это здорово - на короткое мгновение принадлежать только себе и не думать ни о чем.
Она знала, что ее накажут. И это не имело никакого значения.
Тогда за нее вступилась Льенна, а после отчитала, как ребенка. И Маре было стыдно, за то, что подвела, и еще сильнее - за то, что перед Испытанием думала о смерти. А не о том, как победить.
"Тянись к цели, Мара. Что бы ни произошло, даже если ситуация кажется безнадежной, ты должна тянуться к цели. Изо всех сил. И тогда, если ты умрешь - ты не умрешь победительницей. Но и проигравшей не умрешь тоже".
Когда Эйн наконец уснул, эти слова крутились у него в голове. Снилось, что илирианцы объявили войну, и осталось несколько часов до нападения, а он пытался дозвониться до членов Сопротивления, и ни у кого не работа коннект. Эйн просыпался, смотрел на часы, прижимал к себе Мару, и быстро отрубался снова.
Он был почти уверен, что в конце концов разбудит его или звонок Леннера, или звонок будильника, но окончательно он проснулся от похоти и чувства, что отжимается. Ощущение просочилось в его сон - размеренное напряжение мышц, вдохи и выдохи, и образ, от которого теплело внизу живота - крепкие мужские запястья в захвате узкой женской ладони.
Его, Эйна, запястья.
Он открыл глаза, прочистил горло, чтобы как-то отвлечься от образа - слишком яркого, живого, и сказал:
- Ты бы меня не удержала. Я сильнее, - голос хрипел и не только после сна.
Мара отжималась, спокойно и плавно, будто под ее серой кожей были механизмы, а не живые мышцы:
- Удержала, если бы ты сам захотел.
У нее не сбивалось дыхание, и тонкое, вытянутое в струну тело не дрожало.
- Понятно, - Эйн прочистил горло снова, сел. Возбуждение Мары накрывало как горячая пелена. Хотелось поддаться, протянуть руки запястьями вперед. И останавливала только мысль о том, что теперь Эйну полагалось думать о другом. Принимать решения и отвечать и за Сопротивление, и за защиту всей Земли, и за Мару в том числе.
Когда он об этом вспоминал, ему казалось, что сверху опускается монолитная плита. И сколько бы Эйн не бился, он ничего не сможет с ней сделать.
Мара нахмурилась, поднялась одним плавным, грациозным движением, и что-то темное, тревожное проскользнуло в ее мыслях. Он отгородился, чтобы не чувствовать.
- Габриэль...
- Пойду в душ. А то потом точно времени не будет. Достань пока пожрать что-нибудь, а потом обсудим, что делать дальше.
В ванной он замер, не зная, можно ли мочить ларрал сразу после операции. Ойлер ничего не делал с местом, где протез крепился к телу, только залил тонким слоем медицинской пены.
В конце концов, Эйн ополоснулся под душем, стараясь, чтобы вода не попала на металл, и стер засохшую кровь губкой. Очень хотелось снова почувствовать себя чистым.
Прикосновение его собственной механической руки к коже казалось странным, но закрыв глаза, он не чувствовал никакой разницы между ларралом и живой конечностью.
Мысли крутились по кругу, один бессмысленный виток за другим, будто бы фоном - что надо сделать в первую очередь, как вычислить илирианцев на Земле, бесконечные догадки, откуда начнется нападение и когда. Вода смывала их, но они приходили снова, и каждый раз вместе с ними накатывало безнадежное ощущение, как во сне - что он не успевает и ничего не может.
Он понимал, что ничего ему эти мысли не дадут, но перестать не мог.
После горячего душа Эйн врубил холодный. Долго матерился, зато вышел из ванной готовый воевать и убивать.
Мара ждала у стола с двумя контейнерами службы доставки. Еда была человеческая, ни одного герианского блюда, и на вопросительный взгляд Эйна Мара пояснила:
- Я изображаю человека. Будет странно, если начну заказывать герианскую еду.
- Это мало кого удивит, - он пожал плечами, взял контейнер со стола и устроился с ним на матрасе. - Вкусы разные бывают.
Она взяла свою порцию, оперлась о столешницу бедром, открыла контейнер и невозмутимо сказала:
- Я могу связать тебя после еды.
Эйн поперхнулся, закашлялся.
Мара продолжила, будто ничего не заметила:
- Могу выпороть тебя - ладонью. Или твоим ремнем. Или если ты не хочешь, могу целовать тебя. Могу тебе отсосать. А потом мы займемся сексом.
Она говорила, а Эйн это видел будто наяву. И все, что она не сказала, дорисовывало воображение.
Он наконец прокашлялся, спросил, не поднимая глаз и злясь на самого себя:
- Внезапное предложение. Но я уверен, нас прервут на самом...
- Ты слишком много думаешь, - перебила его Мара. - Одни и те же мысли, раз за разом. И каждый раз от них все хуже. Тебе надо остановиться.
Ее рассудительность, ее спокойствие злили:
- И что, ты решила вытрахать из меня все сомнения? Какая щедрость.
- Я могу дать тебе передышку, - ровно, бесстрастно заметила она, и выдавало ее только то, как нервно, как напряженно она царапнула край контейнера когтями. - Возможность выдохнуть и посмотреть на проблему свежим взглядом.
Эйн молчал.
- Я мало что могу тебе дать, Габриэль, - признала Мара. - Но это - могу.
Было что-то еще, что она недоговаривала и прятала где-то глубоко в своем сознании.
- А что получишь ты? - он усмехнулся, отставил контейнер с едой. - Или это бескорыстная акция? Утешь своего мужика, исполни долг настоящей герианки.
Он и сам не мог объяснить, от чего бесится. Может, потому что она его хотела, но предложила секс будто одолжение лично Эйну. Может, потому что верила, будто может им управлять - заставить перестать думать.
