"Давай слетаем, посмотрим, что к чему. Мы ничего не теряем", - отозвался он, и почувствовал тонкую тень раздражения в ответ. Но Мара смолчала, сказала только:
- Хорошо. Ты не предатель. Но мы полетим на нашем с Габриэлем флаере, и я поведу. Дай мне адрес.
Леннер рассмеялся в голос:
- А в постели ты так же командуешь, красотка? Но я не против, это даже горячо, - он выцепил виртуальный экран из наручного браслета личного компьютера, порылся в файлах, и протянул ей. - Лови.
Он потянулась за проекцией, и в тот же момент Леннер ударил.
Мгновенно, стремительно - одним взрывным, неуловимым движением выхватил нож и всадил ей в живот.
Эйн рванул игольник, одновременно скользнул пальцем по предохранителю - но выстрелить Леннер успел первым.
Заряд впился Эйну в плечо - обожгло холодом, и Эйн рухнул как подкошенный. Оружие было в парализующем режиме.
Леннер усмехнулся, пнул Мару в живот носком ботинка, вгоняя нож глубже. И она закричала.
- Ты такая хорошая, красотка, - спокойно, как-то лениво сообщил ей Леннер. - Сильная, умная, не паникуешь. Вот только нутро у тебя черное. Гнилое твое, черное нутро.
Он подошел к Эйну, спокойно не торопясь навел игольник. Глаза у Леннера были безмятежные и прозрачные, жуткие, абсолютно пустые глаза:
- Жаль, что до этого дошло. Я надеялся, вы сами в флаер заберетесь. А теперь придется тащить. Но это ничего, да, бесстрашный лидер? Труд всем на пользу. А приятный труд тем более.
А потом он улыбнулся шире и спустил курок.
Эйна разбудила боль. И запах герианской крови - ощущения пришли из темноты, сладкой, безопасной темноты, в которую хотелось завернуться как в одеяло. И следом за ними появился звук.
Где-то рядом медленно капала в лужу вода. Звук был влажным и размеренным, как тиканье часов. Почему-то он вызывал тревогу, ввинчивался в уши, как настойчивый и далекий голос: очнись, очнись, очнись.
Но следом пришло воспоминание - полузабытое, такое же далекое, как и голос.
Притворяйся, не дай понять, что очнулся.
Он осторожно вдохнул воздух, выдохнул - металлический запах крови пропитывал все вокруг, соленый и было в нем что-то химическое, что выдавало герианцев.
Плохо - мысль мелькнула и пропала, и Эйн не мог понять, в чем дело. Запах герианской крови всегда означал что-то хорошее. Лучше, чем человеческой.
Потом был шорох одежды, металлический звук лязгнувшей цепи, и голос.
- Вот какая ты на самом деле, красотка. Совсем не такая красивая. Такая же тварь, как и остальные.
Эйн осторожно повернул голову, посмотрел сквозь ресницы.
Цепь Леннер держал в руках. А Мара была у стены - абсолютно голая, запястья и щиколотки были зафиксированы силовыми кандалами, и кроме них - небольшие метательные ножи пробивали ладони, пришпиливали их к стене.
Голова безвольно свешивалась вниз, волосы падали на грудь, и рукоять ножа все еще торчала из живота.
Эйн не чувствовал Мару - она была без сознания, и только ее боль просачивалась будто издалека.
Эйн попробовал пошевелиться, но руки и ноги были стянуты. Руки - за спиной. Его Леннер тоже раздел.
- Очнулся-таки, Гэйб, - ублюдок даже не оборачивался. И все равно как-то понял. - Долго ты, бесстрашный лидер. Я ждал от тебя большего.
Эйн шевельнул губами, ответил, хоть и получилось невнятно - онемели губы и язык, как часто бывало после парализующего заряда:
- Взаимно. Отпусти меня. Я не враг.
- Конечно, ты не враг. Просто предатель. Да, да, я знаю, что ты мне сейчас скажешь. Это ради Земли, грядет новая война. Какое-нибудь еще патриотическое дерьмо.
Леннер подошел к нему, подцепил под руки и устроил у стены - легко, будто Эйн ничего не весил. Потом Леннер присел на корточки напротив, доверительно заглянул в глаза и добавил:
- Как будто мне есть до этого дело.
Эйн промолчал и мысленно позвал Мару. Показалось, что мелькнуло и пропало ее сознание - короткой прохладной вспышкой. И снова не осталось ничего кроме боли.
- Ты нас не убил. Значит, тебе не наплевать.
- Разве? Может, я просто хочу поговорить про детей, - Леннер улыбнулся, спокойной безмятежной улыбкой абсолютно поехавшего. - Вот только у тебя их нет. И у твоей сучки тоже.
Он чуть отстранился, пожал плечами:
- Столько лет бок о бок, а ты так и не понял, бесстрашный лидер. Мне наплевать на Землю. Мне на все наплевать. Я хуже Крысы. Тот только хочет сдохнуть, а я уже сдох. Меня завалило обломками здания, потому что не подоспела команда эвакуации.
Эйн знал, что так умерла дочь Леннера.
- Я сдох давно, - тот фыркнул, будто говорил о чем-то забавном, но очевидном. Об устаревшей шутке. - Может, перед смертью, я метался между обломками зданий. А может, забился в угол, и верил, что меня спасут. А может звал раз за разом: папа, пожалуйста. Ты же обещал, папа!
Леннер рассмеялся:
- Но папа был занят, папа воевал во имя человечества. Так что я сдох один. И все после - это просто конвульсии трупа. Сопротивление, освобождение Земли - я убиваю серых сук не потому, что хочу кого-то спасти. Не потому, что это весело. Хотя это весело. Просто надо же чем-то заниматься.
Эйн об этом знал, многие в Сопротивлении знали. И ценили Леннера за это - за то, что тот убивал герианцев и был в этом хорош. Лучше всех.
- А что теперь, Леннер? Нет на Земле больше герианцев, - Эйн кое-как подтянул к себе ноги, выпрямился у стены, откинул голову и осмотрелся вокруг.
Помещение напоминало мастерскую для починки флаеров, вот только оборудование стояло совсем не для машин.
- Если подождешь, тебе будет, кого поубивать, - пообещал он. - Герианцы или илирианцы, какая тебе разница? Если уж ты мертвый.
Леннер рассмеялся снова, и голос стал ниже - доверительным и хриплым:
- Говоришь, как в рекламе. Но знаешь, серых убивать приятнее всего. Я все думаю: а ведь те, кого не спасли, кого завалило обломками... они же боялись. Паниковали. Это тебе не военные... хотя и наши тоже паникуют, тебе ли не знать. Но гражданские тем более, особенно дети. Особенно девчонки. Наверняка боялись, что придут злые ужасные герианцы, будут убивать. Как чудовища из сказок, знаешь, я дочке читал. Но если ты поймаешь злого серого герианца - эта тварь ничего не боится. Не умеет, и сказок про чудовищ у них нет. Кроме меня.
Эйн промолчал, потому что не знал, что ему ответить. Мог бы сказать, что герианцы тоже умеют бояться. Знал это изнутри: мог рассказать какой он - страх Мары - его вкус, и цвет, и запах.
Не так, как люди, но герианцы тоже умели бояться. Даже такие, как Рьярра. Даже такие, как Зайн.
- Но нас ты не убил. А в чудовищ они не верят. Так что это ты себя считаешь монстром, Леннер. А для них ты просто еще один враг.
- Ошибаешься, Гэйб. В монстров они не верят только пока я их не убиваю. Но в последний момент, когда они умирают - поверь, работает лучше любой религиозной проповеди - они начинают верить в чудовищ. В меня, - потом он покачал головой и беззаботно добавил. - Вот только ты сделал что-то. Уж не знаю, что, но это сделали вы – ты и твоя подружка. И серые суки ушли. Но не все и не навсегда, и я узнаю, как добраться до остальных. Поэтому вы еще живы. Ты и твоя красотка. Может, она будет строить из себя героиню. И тогда я расспрошу тебя.
Чем бы ни связал его Леннер, держало крепко — Эйн попытался вырваться, и не смог, даже железная рука не помогла. И Мара не приходила в сознание, хотя Эйн звал.
Леннер не торопился ее будить, притащил себе кресло и вальяжно, расслабленно устроился напротив. Взял банку энергетика — из тех, что герианцы запретили, когда пришли к власти — и прикладывался к ней время от времени. Где только достал эту дрянь.
Эйн смотрел на нож у Мары животе, и думал, что, если не вмешается, она умрет. Глупо и без всякого героизма, как бывает только в жизни.
— Ты ее убьешь. Леннер, включи мозги, ей нужна помощь. Она не доживет до твоего допроса. И не будет тебя бояться, она просто умрет, — Эйн сказал это как мог спокойно. Понимал, что нельзя показывать страха. Тем более, что за себя ему страшно не было.
— Обижаешь, малыш. Я настоящий профи. Точно знаю, какие серые суки живучие.
Он повернул голову к Эйну, добавил, будто про погоду говорил:
— Понимаешь, с этими их бабами вечные проблемы. Они включают свой идиотский мысленный трюк, — Леннер коснулся пальцем виска. — И все. Ты уже не боец. Терпеть не могу эту их… как она называется? Эмпатия? Дурацкое слово. И сама способность дурацкая — игольник или кнут можно отобрать, руки можно связать, а вот мозги… мозги можно только переключить на другое.
На мгновение Эйну показалось, что тело Мары пошевелилось, но она не приходила в себя, разум оставался за темной пеленой боли.
— Я знаю, на что ты надеешься, малыш, — безмятежно сообщил Леннер, сделал еще один крохотный глоток энергетика. — Что сейчас она придет в себя и поджарит мне мозги. Но знаешь, против всего можно найти средство, если долго искать. И я его нашел. Боль. Боль им мешает.
Эйн знал, что это не правда, Мара могла использовать ментальные удары, даже когда сама была ранена — хуже, слабее, но могла.
Леннер усмехнулся, будто прочитал его мысли:
— Вот только боль, малыш, подойдет не всякая. Нужно нечто особенное — достаточно сильное, продолжительное. Нужно, чтобы выветрился адреналин и прошел шок.
Эйна мутило от мысли о том, как Леннер все это выяснил, но он все равно спросил:
— И скольких ты убил?
— Можно подумать, я считал. Сам понимаешь, в перестрелке особо не до математики. Но лично, один на один… тридцать два. Тридцать четыре, если считать вас. Хотя тебя я зря добавил. Ты же человек, хоть и гнилой.
Эйн пытался представить, понять — когда. Когда у Леннера была возможность похищать и пытать герианцев, экспериментировать с ними.
— Меррик знал? — спросил он. Хотя даже если бы знал, вряд ли был бы против.
— Догадывался, — Леннер пожал плечами, допил энергетик в три больших глотка и небрежно бросил пустой банкой в Мару. Жестянка отскочила на пол, покатилась с глухим звуком. — Меррик не спрашивал, откуда у меня информация. А я много ему приносил. Больше остальных.
Он протянул руки, сложил пальцы в рамку и посмотрел сквозь них на Мару, будто выбирал удачный кадр в объектив.
— Серые суки, малыш, отлично надрессированы. Все из себя сильные и выносливые, презирающие боль. Стойкие идеальные солдатики. Но и они ломаются, совсем как мы.
Эйн вспомнил давний разговор с Марой, как она сказала, что Рьярра могла бы сломать и ее. Как спокойно признавала, что у нее есть предел.
— Думаю, это наш талант, малыш. Люди могут сломать что угодно.
В тот момент она застонала, дернулась в оковах, и из ладоней потекла черная кровь. Вниз по рукам, тонкой струйкой по ребрам и ниже.
Мара, — мысленно позвал ее Эйн, и на него дохнуло ее болью — будто жаром из доменной печи.
Габриэль.
Ее ответ прозвучал слабо, беспомощно. В него вплетались вопросы и непонимание — Мара еще не вспомнила, что произошло. Еще не осознала, что с ней. Ей просто было больно.
— Быстро она, — весело заметил Леннер, легко вскочил, подошел к ней. Эйн почему-то всегда забывал, как быстро, как умело Леннер мог двигаться, если ему было надо. — Проснись и пой, красотка.
Он невесомо погладил рукоять ножа, торчащую из живота Мары, а потом обхватил, потянул на себя и с силой всадил внутрь снова.
Мара закричала, дернулась в оковах, и ее боль — белая, раскаленная и невыносимая агония — задели Эйна, отозвались фантомной резью внутри.
— Отличный голос, — добродушно фыркнул Леннер. — Таким голосом хорошо петь колыбельную дочке. Вот только у тебя ее нет. И у меня больше нет. Мы с тобой так похожи.
Эйн дернулся, пытаясь освободиться, хоть и понимал, что все бесполезно. Просто не мог спокойно смотреть и ничего не делать.
Леннер отвлекся от нее на мгновение, подошел и пнул носком армейского ботинка в живот, Эйн задохнулся:
— Тише, малыш. Не порть свидание. Ты от этой суки уже все получил. Теперь моя очередь.
Мара тяжело дышала, выдыхала с хрипами, и звуки казались беспомощными, напоминали рыдания.
Держись, — мысленно сказал ей Эйн. — Держись, тебе нужно только отдать мне боль. И тогда ты сможешь избавиться от Леннера. Мара, ты сможешь. Отдай мне боль.
Она застонала сквозь зубы, с трудом подняла голову, посмотрела на Эйна мутными, остекленевшими глазами, потом на Леннера, и беспомощно зажмурилась.
Не сейчас, Габриэль. Когда он подойдет… к тебе… Иначе… не спастись.
Леннер слишком хорошо ее зафиксировал. Даже если бы она его вырубила… освободиться бы не смогла.
Ее сознание было как свеча на ветру — то разгоралось все ярче, то тускнело.
Отдай хотя бы часть, — предложил Эйн. И поймал себя на идиотской мысли, что смотреть на это, видеть, как Леннер над ней издевается, смотреть без возможности вмешаться — было хуже, чем просто боль.
Нет, — ее ответ прошелестел шепотом в голове. — Береги силы. Мой Габриэль.
— Чего ты… хочешь? — выдохнула Мара. Леннер взял ее лицо в ладони, повернул из стороны в сторону, рассматривая маску.
— Да все того же, детка. Хочу убивать таких как ты. Хочу проснуться года четыре назад, от того, что дочка притащила мне рисунок показать. Хочу, чтобы ничего этого не было, и меня, живого мертвяка, тоже не было. Но я не гордый, если все получить нельзя, мне и убийств хватит. Ты расскажи мне, где остальные. Расскажи, не стесняйся. И я убью тебя быстро.
Он подался вперед, прижался щекой к ее щеке и шепнул:
— Перережу глотку. Ты умрешь за минуты. Соглашайся, это отличная сделка.
Мара рассмеялась, хрипло и тихо — и в тот момент она напомнила Эйну Рьярру:
— Ты думаешь, я боюсь… боли.
— Конечно, нет, детка. Ты же сильная. Ты не боишься, пока не умеешь. Но я тебя научу.
— Мне никогда, — мягко, доверительно шепнула Леннеру Мара, — не будет больнее, чем тебе.
Он отстранился, фыркнул, будто хорошую шутку услышал, а потом провернул нож у Мары в ране.
Крик — высокий женский крик — отразился от стен, и казалось, воздух еще звенел после того, как Мара обмякла.
Она не выживет, подумал Эйн. Без герианской мед-капсулы ее не спасет никакой врач, но он даже не знал, осталась ли медкапсула на Земле. Могла ли помочь Рьярра? И успела бы.
— Может, ты права, детка, — Леннер принялся поглаживать рукоять ножа. — И тебе не будет больнее, чем мне. Но давай проверим.
Это шанс, Габриэль, — шепнула ему Мара. — Твой шанс. Не упусти его.
— Хочешь сделать ей больно, Леннер, придется марать руки об меня, — сказал ему Эйн. — Она не боится боли. Но за меня ей страшно. Она меня любит.
«Ну, же, — подумал он. — Подойди ко мне, просто проверь. Хотя бы несколько метров, и когда ты свалишься, я смогу дотянуться до тебя и найти ключи».
Леннер повернулся к нему, посмотрел как на любопытного жука, а потом рассмеялся в голос, заржал громко и обидно, до слез.
В тот момент к боли и решимости действовать Мары примешалось новое чувство. Ей было за Эйна стыдно.
— Малыш-малыш, — ублюдок отсмеялся, утер выступившие на глазах слезы. — Иногда я гадаю, и с какой же блясты ты подался в солдаты? Стал бы комедиантом, зашибал бы бешеные деньги.
Потом он посмотрел на Мару снова, усмехнулся:
— Серьезно, красотка? Ты трахалась с этим?
Мара кашлянула, и отвела взгляд:
— Да, он очень мне дорог.
Даже Эйн ей бы не поверил, а он чувствовал, что она сказала правду.
Леннер рассмеялся снова:
- Хорошо. Ты не предатель. Но мы полетим на нашем с Габриэлем флаере, и я поведу. Дай мне адрес.
Леннер рассмеялся в голос:
- А в постели ты так же командуешь, красотка? Но я не против, это даже горячо, - он выцепил виртуальный экран из наручного браслета личного компьютера, порылся в файлах, и протянул ей. - Лови.
Он потянулась за проекцией, и в тот же момент Леннер ударил.
Мгновенно, стремительно - одним взрывным, неуловимым движением выхватил нож и всадил ей в живот.
Эйн рванул игольник, одновременно скользнул пальцем по предохранителю - но выстрелить Леннер успел первым.
Заряд впился Эйну в плечо - обожгло холодом, и Эйн рухнул как подкошенный. Оружие было в парализующем режиме.
Леннер усмехнулся, пнул Мару в живот носком ботинка, вгоняя нож глубже. И она закричала.
- Ты такая хорошая, красотка, - спокойно, как-то лениво сообщил ей Леннер. - Сильная, умная, не паникуешь. Вот только нутро у тебя черное. Гнилое твое, черное нутро.
Он подошел к Эйну, спокойно не торопясь навел игольник. Глаза у Леннера были безмятежные и прозрачные, жуткие, абсолютно пустые глаза:
- Жаль, что до этого дошло. Я надеялся, вы сами в флаер заберетесь. А теперь придется тащить. Но это ничего, да, бесстрашный лидер? Труд всем на пользу. А приятный труд тем более.
А потом он улыбнулся шире и спустил курок.
***
Эйна разбудила боль. И запах герианской крови - ощущения пришли из темноты, сладкой, безопасной темноты, в которую хотелось завернуться как в одеяло. И следом за ними появился звук.
Где-то рядом медленно капала в лужу вода. Звук был влажным и размеренным, как тиканье часов. Почему-то он вызывал тревогу, ввинчивался в уши, как настойчивый и далекий голос: очнись, очнись, очнись.
Но следом пришло воспоминание - полузабытое, такое же далекое, как и голос.
Притворяйся, не дай понять, что очнулся.
Он осторожно вдохнул воздух, выдохнул - металлический запах крови пропитывал все вокруг, соленый и было в нем что-то химическое, что выдавало герианцев.
Плохо - мысль мелькнула и пропала, и Эйн не мог понять, в чем дело. Запах герианской крови всегда означал что-то хорошее. Лучше, чем человеческой.
Потом был шорох одежды, металлический звук лязгнувшей цепи, и голос.
- Вот какая ты на самом деле, красотка. Совсем не такая красивая. Такая же тварь, как и остальные.
Эйн осторожно повернул голову, посмотрел сквозь ресницы.
Цепь Леннер держал в руках. А Мара была у стены - абсолютно голая, запястья и щиколотки были зафиксированы силовыми кандалами, и кроме них - небольшие метательные ножи пробивали ладони, пришпиливали их к стене.
Голова безвольно свешивалась вниз, волосы падали на грудь, и рукоять ножа все еще торчала из живота.
Эйн не чувствовал Мару - она была без сознания, и только ее боль просачивалась будто издалека.
Эйн попробовал пошевелиться, но руки и ноги были стянуты. Руки - за спиной. Его Леннер тоже раздел.
- Очнулся-таки, Гэйб, - ублюдок даже не оборачивался. И все равно как-то понял. - Долго ты, бесстрашный лидер. Я ждал от тебя большего.
Эйн шевельнул губами, ответил, хоть и получилось невнятно - онемели губы и язык, как часто бывало после парализующего заряда:
- Взаимно. Отпусти меня. Я не враг.
- Конечно, ты не враг. Просто предатель. Да, да, я знаю, что ты мне сейчас скажешь. Это ради Земли, грядет новая война. Какое-нибудь еще патриотическое дерьмо.
Леннер подошел к нему, подцепил под руки и устроил у стены - легко, будто Эйн ничего не весил. Потом Леннер присел на корточки напротив, доверительно заглянул в глаза и добавил:
- Как будто мне есть до этого дело.
Эйн промолчал и мысленно позвал Мару. Показалось, что мелькнуло и пропало ее сознание - короткой прохладной вспышкой. И снова не осталось ничего кроме боли.
- Ты нас не убил. Значит, тебе не наплевать.
- Разве? Может, я просто хочу поговорить про детей, - Леннер улыбнулся, спокойной безмятежной улыбкой абсолютно поехавшего. - Вот только у тебя их нет. И у твоей сучки тоже.
Он чуть отстранился, пожал плечами:
- Столько лет бок о бок, а ты так и не понял, бесстрашный лидер. Мне наплевать на Землю. Мне на все наплевать. Я хуже Крысы. Тот только хочет сдохнуть, а я уже сдох. Меня завалило обломками здания, потому что не подоспела команда эвакуации.
Эйн знал, что так умерла дочь Леннера.
- Я сдох давно, - тот фыркнул, будто говорил о чем-то забавном, но очевидном. Об устаревшей шутке. - Может, перед смертью, я метался между обломками зданий. А может, забился в угол, и верил, что меня спасут. А может звал раз за разом: папа, пожалуйста. Ты же обещал, папа!
Леннер рассмеялся:
- Но папа был занят, папа воевал во имя человечества. Так что я сдох один. И все после - это просто конвульсии трупа. Сопротивление, освобождение Земли - я убиваю серых сук не потому, что хочу кого-то спасти. Не потому, что это весело. Хотя это весело. Просто надо же чем-то заниматься.
Эйн об этом знал, многие в Сопротивлении знали. И ценили Леннера за это - за то, что тот убивал герианцев и был в этом хорош. Лучше всех.
- А что теперь, Леннер? Нет на Земле больше герианцев, - Эйн кое-как подтянул к себе ноги, выпрямился у стены, откинул голову и осмотрелся вокруг.
Помещение напоминало мастерскую для починки флаеров, вот только оборудование стояло совсем не для машин.
- Если подождешь, тебе будет, кого поубивать, - пообещал он. - Герианцы или илирианцы, какая тебе разница? Если уж ты мертвый.
Леннер рассмеялся снова, и голос стал ниже - доверительным и хриплым:
- Говоришь, как в рекламе. Но знаешь, серых убивать приятнее всего. Я все думаю: а ведь те, кого не спасли, кого завалило обломками... они же боялись. Паниковали. Это тебе не военные... хотя и наши тоже паникуют, тебе ли не знать. Но гражданские тем более, особенно дети. Особенно девчонки. Наверняка боялись, что придут злые ужасные герианцы, будут убивать. Как чудовища из сказок, знаешь, я дочке читал. Но если ты поймаешь злого серого герианца - эта тварь ничего не боится. Не умеет, и сказок про чудовищ у них нет. Кроме меня.
Эйн промолчал, потому что не знал, что ему ответить. Мог бы сказать, что герианцы тоже умеют бояться. Знал это изнутри: мог рассказать какой он - страх Мары - его вкус, и цвет, и запах.
Не так, как люди, но герианцы тоже умели бояться. Даже такие, как Рьярра. Даже такие, как Зайн.
- Но нас ты не убил. А в чудовищ они не верят. Так что это ты себя считаешь монстром, Леннер. А для них ты просто еще один враг.
- Ошибаешься, Гэйб. В монстров они не верят только пока я их не убиваю. Но в последний момент, когда они умирают - поверь, работает лучше любой религиозной проповеди - они начинают верить в чудовищ. В меня, - потом он покачал головой и беззаботно добавил. - Вот только ты сделал что-то. Уж не знаю, что, но это сделали вы – ты и твоя подружка. И серые суки ушли. Но не все и не навсегда, и я узнаю, как добраться до остальных. Поэтому вы еще живы. Ты и твоя красотка. Может, она будет строить из себя героиню. И тогда я расспрошу тебя.
Глава 30
***
Чем бы ни связал его Леннер, держало крепко — Эйн попытался вырваться, и не смог, даже железная рука не помогла. И Мара не приходила в сознание, хотя Эйн звал.
Леннер не торопился ее будить, притащил себе кресло и вальяжно, расслабленно устроился напротив. Взял банку энергетика — из тех, что герианцы запретили, когда пришли к власти — и прикладывался к ней время от времени. Где только достал эту дрянь.
Эйн смотрел на нож у Мары животе, и думал, что, если не вмешается, она умрет. Глупо и без всякого героизма, как бывает только в жизни.
— Ты ее убьешь. Леннер, включи мозги, ей нужна помощь. Она не доживет до твоего допроса. И не будет тебя бояться, она просто умрет, — Эйн сказал это как мог спокойно. Понимал, что нельзя показывать страха. Тем более, что за себя ему страшно не было.
— Обижаешь, малыш. Я настоящий профи. Точно знаю, какие серые суки живучие.
Он повернул голову к Эйну, добавил, будто про погоду говорил:
— Понимаешь, с этими их бабами вечные проблемы. Они включают свой идиотский мысленный трюк, — Леннер коснулся пальцем виска. — И все. Ты уже не боец. Терпеть не могу эту их… как она называется? Эмпатия? Дурацкое слово. И сама способность дурацкая — игольник или кнут можно отобрать, руки можно связать, а вот мозги… мозги можно только переключить на другое.
На мгновение Эйну показалось, что тело Мары пошевелилось, но она не приходила в себя, разум оставался за темной пеленой боли.
— Я знаю, на что ты надеешься, малыш, — безмятежно сообщил Леннер, сделал еще один крохотный глоток энергетика. — Что сейчас она придет в себя и поджарит мне мозги. Но знаешь, против всего можно найти средство, если долго искать. И я его нашел. Боль. Боль им мешает.
Эйн знал, что это не правда, Мара могла использовать ментальные удары, даже когда сама была ранена — хуже, слабее, но могла.
Леннер усмехнулся, будто прочитал его мысли:
— Вот только боль, малыш, подойдет не всякая. Нужно нечто особенное — достаточно сильное, продолжительное. Нужно, чтобы выветрился адреналин и прошел шок.
Эйна мутило от мысли о том, как Леннер все это выяснил, но он все равно спросил:
— И скольких ты убил?
— Можно подумать, я считал. Сам понимаешь, в перестрелке особо не до математики. Но лично, один на один… тридцать два. Тридцать четыре, если считать вас. Хотя тебя я зря добавил. Ты же человек, хоть и гнилой.
Эйн пытался представить, понять — когда. Когда у Леннера была возможность похищать и пытать герианцев, экспериментировать с ними.
— Меррик знал? — спросил он. Хотя даже если бы знал, вряд ли был бы против.
— Догадывался, — Леннер пожал плечами, допил энергетик в три больших глотка и небрежно бросил пустой банкой в Мару. Жестянка отскочила на пол, покатилась с глухим звуком. — Меррик не спрашивал, откуда у меня информация. А я много ему приносил. Больше остальных.
Он протянул руки, сложил пальцы в рамку и посмотрел сквозь них на Мару, будто выбирал удачный кадр в объектив.
— Серые суки, малыш, отлично надрессированы. Все из себя сильные и выносливые, презирающие боль. Стойкие идеальные солдатики. Но и они ломаются, совсем как мы.
Эйн вспомнил давний разговор с Марой, как она сказала, что Рьярра могла бы сломать и ее. Как спокойно признавала, что у нее есть предел.
— Думаю, это наш талант, малыш. Люди могут сломать что угодно.
В тот момент она застонала, дернулась в оковах, и из ладоней потекла черная кровь. Вниз по рукам, тонкой струйкой по ребрам и ниже.
Мара, — мысленно позвал ее Эйн, и на него дохнуло ее болью — будто жаром из доменной печи.
Габриэль.
Ее ответ прозвучал слабо, беспомощно. В него вплетались вопросы и непонимание — Мара еще не вспомнила, что произошло. Еще не осознала, что с ней. Ей просто было больно.
— Быстро она, — весело заметил Леннер, легко вскочил, подошел к ней. Эйн почему-то всегда забывал, как быстро, как умело Леннер мог двигаться, если ему было надо. — Проснись и пой, красотка.
Он невесомо погладил рукоять ножа, торчащую из живота Мары, а потом обхватил, потянул на себя и с силой всадил внутрь снова.
Мара закричала, дернулась в оковах, и ее боль — белая, раскаленная и невыносимая агония — задели Эйна, отозвались фантомной резью внутри.
— Отличный голос, — добродушно фыркнул Леннер. — Таким голосом хорошо петь колыбельную дочке. Вот только у тебя ее нет. И у меня больше нет. Мы с тобой так похожи.
Эйн дернулся, пытаясь освободиться, хоть и понимал, что все бесполезно. Просто не мог спокойно смотреть и ничего не делать.
Леннер отвлекся от нее на мгновение, подошел и пнул носком армейского ботинка в живот, Эйн задохнулся:
— Тише, малыш. Не порть свидание. Ты от этой суки уже все получил. Теперь моя очередь.
Мара тяжело дышала, выдыхала с хрипами, и звуки казались беспомощными, напоминали рыдания.
Держись, — мысленно сказал ей Эйн. — Держись, тебе нужно только отдать мне боль. И тогда ты сможешь избавиться от Леннера. Мара, ты сможешь. Отдай мне боль.
Она застонала сквозь зубы, с трудом подняла голову, посмотрела на Эйна мутными, остекленевшими глазами, потом на Леннера, и беспомощно зажмурилась.
Не сейчас, Габриэль. Когда он подойдет… к тебе… Иначе… не спастись.
Леннер слишком хорошо ее зафиксировал. Даже если бы она его вырубила… освободиться бы не смогла.
Ее сознание было как свеча на ветру — то разгоралось все ярче, то тускнело.
Отдай хотя бы часть, — предложил Эйн. И поймал себя на идиотской мысли, что смотреть на это, видеть, как Леннер над ней издевается, смотреть без возможности вмешаться — было хуже, чем просто боль.
Нет, — ее ответ прошелестел шепотом в голове. — Береги силы. Мой Габриэль.
— Чего ты… хочешь? — выдохнула Мара. Леннер взял ее лицо в ладони, повернул из стороны в сторону, рассматривая маску.
— Да все того же, детка. Хочу убивать таких как ты. Хочу проснуться года четыре назад, от того, что дочка притащила мне рисунок показать. Хочу, чтобы ничего этого не было, и меня, живого мертвяка, тоже не было. Но я не гордый, если все получить нельзя, мне и убийств хватит. Ты расскажи мне, где остальные. Расскажи, не стесняйся. И я убью тебя быстро.
Он подался вперед, прижался щекой к ее щеке и шепнул:
— Перережу глотку. Ты умрешь за минуты. Соглашайся, это отличная сделка.
Мара рассмеялась, хрипло и тихо — и в тот момент она напомнила Эйну Рьярру:
— Ты думаешь, я боюсь… боли.
— Конечно, нет, детка. Ты же сильная. Ты не боишься, пока не умеешь. Но я тебя научу.
— Мне никогда, — мягко, доверительно шепнула Леннеру Мара, — не будет больнее, чем тебе.
Он отстранился, фыркнул, будто хорошую шутку услышал, а потом провернул нож у Мары в ране.
Крик — высокий женский крик — отразился от стен, и казалось, воздух еще звенел после того, как Мара обмякла.
Она не выживет, подумал Эйн. Без герианской мед-капсулы ее не спасет никакой врач, но он даже не знал, осталась ли медкапсула на Земле. Могла ли помочь Рьярра? И успела бы.
— Может, ты права, детка, — Леннер принялся поглаживать рукоять ножа. — И тебе не будет больнее, чем мне. Но давай проверим.
Это шанс, Габриэль, — шепнула ему Мара. — Твой шанс. Не упусти его.
— Хочешь сделать ей больно, Леннер, придется марать руки об меня, — сказал ему Эйн. — Она не боится боли. Но за меня ей страшно. Она меня любит.
«Ну, же, — подумал он. — Подойди ко мне, просто проверь. Хотя бы несколько метров, и когда ты свалишься, я смогу дотянуться до тебя и найти ключи».
Леннер повернулся к нему, посмотрел как на любопытного жука, а потом рассмеялся в голос, заржал громко и обидно, до слез.
В тот момент к боли и решимости действовать Мары примешалось новое чувство. Ей было за Эйна стыдно.
— Малыш-малыш, — ублюдок отсмеялся, утер выступившие на глазах слезы. — Иногда я гадаю, и с какой же блясты ты подался в солдаты? Стал бы комедиантом, зашибал бы бешеные деньги.
Потом он посмотрел на Мару снова, усмехнулся:
— Серьезно, красотка? Ты трахалась с этим?
Мара кашлянула, и отвела взгляд:
— Да, он очень мне дорог.
Даже Эйн ей бы не поверил, а он чувствовал, что она сказала правду.
Леннер рассмеялся снова:
