Ситуация тогда была совсем не такая, как у Мары, полностью противоположная. Но гордость и радость, когда сержант Сантер на последнем зачете сказал «отлично, курсант Эйн. Красиво отстрелялись», была такой же. Отдавалась теплом внутри.
Все-таки герианская метка была чертовски опасной штукой.
Наверное, Мара тоже это понимала, потому что отстранилась. Ее присутствие померкло, ослабло. Отдалилось и замерло где-то на границе восприятия. Если пытаться уловить — есть, а иначе почти не ощущается.
— Ты его убил? — спросил вдруг Леннер, и посмотрел на Эйна, полностью отвернувшись от бортового экрана и от центрального иллюминатора. Флаер едва не врезался в стену.
— За небом смотри! — рявкнул Эйн, подумав, что чудом избежал на редкость безмозглой смерти.
Леннер выровнял флаер и пожал плечами:
— Тему не переводи, малыш. Что там с тем ублюдком? Ты же его убил?
— Времени не было, — спокойно соврал Эйн. — Я не успел.
— А на это нужно так много времени? Ты меня удивляешь.
— Я. Не. Успел. — Раздельно, как идиоту повторил ему Эйн.
Леннер рассмеялся:
— Расслабься. Я же не обвиняю. Меррик тебе верил, а он отлично разбирался в людях, — потом он чуть склонил голову, посмотрел на Эйна искоса и неожиданно добавил. — Знаешь, когда ты запрыгнул во флаер, мне показалось, у тебя глаза стали голубыми, как у того герианца. Забавно, правда?
Эйн не пошел домой. Просто не хотел сидеть в четырех стенах и потому после того, как флаер Сопротивления благополучно приземлился на стоянке в трущобах, отправился бродить по городу. Так, проветриться, вытравить из себя лишнее и подумать.
Он думал обо всем и ни о чем сразу: о матери Сташека, о Зайне, которому теперь придется либо ставить себе глазной имплант, либо ходить с повязкой.
О Леннере, который грозил вот-вот превратиться в проблему. О Рьярре и Льенне, которые сцепились за власть, и втянули Землю в свою войнушку.
О Маре.
Эйн дошел аж до Красного Квартала, мимо бесконечных палаток с едой и крохотных ресторанов, которые жались к жилому мега-комплексу как соты, а потом стоял на посадочной площадке, прислонившись к ограждению, и смотрел на снующий в воздухе транспорт.
Пошел дождь — холодный и противный, пропахший флаерным топливом, как и все в городе.
Эйн оставался на месте, мок, как последний придурок, и сам не понимал, почему не уходит. На него накатывало иногда — редко, но всегда не вовремя, если случалось потерять кого-то в бою.
Таким его и нашла Мара.
На сей раз Эйн почувствовал ее приближение заранее, знал, что она близко. Мара летела к нему, и Эйн почти ненавидел себя за то, что хотел ее увидеть. Хотел, чтобы кто-то был рядом.
Скайлер опустился с неба у него за спиной — черный и массивный — почти вертикально. От голографической рекламы по его бокам шли блики, играли в каплях воды.
Свет вывески очертил фигуру Мары светящимся контуром, превратил ее в силуэт. Почти по-киношному красивый, тонкий и гибкий.
Эйн усмехнулся собственным мыслям и снова посмотрел на город внизу, на бесконечное море огней.
Мара слезла с сиденья, подошла к Эйну.
Она использовала блик-маскировку, полный голографический покров, и выглядела как человек — темноволосая женщина со смуглой кожей и светло-карими глазами. А черты лица оставались прежними, только никакой маски не было.
— Нравится, да? — спросил ее Эйн. — Здесь красиво.
Мара помолчала, будто подбирала слова, а потом пожала плечами и ответила только:
— Непривычно. На Герии все совсем по-другому.
Эйн помнил, кусочками ее воспоминаний, обрывками образов, которые как будто приснились — исполинские Столбы Дев на фоне тяжелого, свинцового неба. На Герии всегда было пасмурно. Бесконечные беговые дорожки Интерната, их красноватое покрытие, и обтекаемые, непривычно плавные здания. Восхищение и неверие, когда он увидел их впервые.
Точнее, Мара увидела.
— Знаешь, я совсем не удивлюсь, если из-за этой мешанины у себя в голове, сойду с ума, — сказал он. — И накроется ваш красивый план плохим словом.
Она встала рядом, оперлась локтями о перила и посмотрела вдаль:
— Метка не должна так действовать.
— Я не всерьез. Про сумасшествие в смысле. Это было бы слишком просто. Мне такой роскоши не положено, я слишком всем нужен.
Да и улавливал он только одни отголоски. Крохотные фрагменты, и те случайно. Они ему не мешали и ни на что не влияли.
Просто настроение было тусклое и паршивое. И даже мысль о том, что с Зайном все получилось как задумано, не делала легче.
Хотя, если присмотреться, Сопротивление ведь одержало победу — крохотную, но полезную, которая могла дать им новое оружие.
Эйну бы радоваться, а не мокнуть под дождем, как идиоту.
— Знаешь, Сташек всегда был гражданским, — сказал он. — Мы, конечно, выдали ему игольник, научили стрелять, но здесь, — Эйн коснулся своего виска, — здесь он так навсегда и остался легкомысленным идиотом. Погиб, как дебил.
Мара молчала.
Наверное, пыталась понять своими герианскими мозгами, как это «гражданский». Она впервые взяла оружие в семь лет, и не расставалась с ним с тех пор. На Герии безоружными разгуливали разве что маленькие дети.
— Меррик, — продолжил Эйн, — всегда знал кому и что сказать. Представляешь, даже родным тех, кто из-за него умер. Только я не Меррик. И мне надо отдать матери Сташека ее сына в двух отдельных мешках, и как-то объяснить, что произошло, — Эйн рассмеялся и добавил. — И знаешь, я настолько мразь, что стою сейчас и думаю: как хорошо, что у Ары-Марии никого не было. Меньше придется оправдываться.
Наверное, если бы Мара в тот момент дотронулась бы до Эйна, он бы ее ударил. Съездил бы кулаком по красивому, тонкому лицу, по железной маске.
Съездил бы от души, со всей дури, как мужику.
Хотя ни в чем Мара на самом деле не была виновата. Даже в том, что родилась герианкой.
Она не дотронулась, просто помолчала какое-то еще время, а потом ответила то, что уже говорила Эйну не раз:
— Мне жаль.
Эйн заржал, — хрипло и громко — чуть пополам не согнулся от смеха.
Потому что это и правда было смешно.
— Знаешь, что самое веселое? Ты даже не врешь, и тебе действительно жаль. Не Сташека, конечно, и не Ару-Марию. Ты их даже не видела. Но меня тебя жаль.
Она не была бесчувственной, и от этого Эйну становилось еще паршивее. От того, что не получалось ее ненавидеть.
— То, что происходит на твоей планете неправильно, — не поворачивая к нему головы, ответила Мара. — Это не война за ресурсы или технологии. Это война за будущее Герии.
— Ну да, ваша личная драчка двух принцесс.
Мара покачала головой:
— Нет. Ты думаешь, что все дело во власти и Рьярре просто нужен трон Империи. Это не так.
— А что, ей нужно что-то еще? Тысячу рабов у этого трона?
— Рьярра мечтает изменить саму структуру Герии. Мечтает о новых законах, о том, чтобы исправить старые ошибки, отменить традиции. Она говорит о будущем, которого многие хотят и которого боятся. Чтобы ее приняли, чтобы слушали ей нужен статус и власть. Она идет к ним, как может. Ты и твоя планета для нее просто ступеньки.
Интересно, что такого Рьярра мечтала изменить? Ее не устраивало, что мужики-герианцы свободно разгуливают по улицам, и она хотела заставить их ползать?
На Герии, в представлении Эйна, и без реформ Рьярры все было паршиво.
— Что насчет Льенны? — спросил Эйн. — Она хоть получше Стальной Суки?
— Льенна Элера хочет оставить все как есть. Ей не нужен новый статус и влияние. Земля… не имеет для нее смысла. Вам нечего дать Империи.
— Тогда я искренне желаю ей победить и свалить отсюда навсегда, — Эйн фыркнул. — Если она так сделает, я, черт побери, лично вырежу из какого-нибудь камня ей памятник.
Мара опустила голову вниз, волосы свесились вперед, мазнули кончиками по влажному, покрытому моросью ограждению.
— Когда я выхожу на улицы ваших городов, — сказала она, — я вижу вокруг детей. Вы не умеете обращаться с оружием, ваши женщины не отвечают за свои дома, а мужчины не защищают женщин. Вы так никогда и не вырастаете, — что-то было в ней в тот момент. Что-то пронзительно человечное. Что-то, что заставляло Эйна смотреть на нее, не отрываясь. — Я не хочу и не умею воевать с детьми.
— Тогда можешь радоваться, — ответил Эйн. — Воевать тебе придется со мной. Можешь не сомневаться, я умею обращаться с оружием, и я не ребенок.
Мара выпрямилась, повернулась к нему всем телом, и сквозь маскировку, сквозь человеческие черты лица проступили глаза — как море на картинках, пронзительно голубые, настоящие. Почти неоновые.
Потом она кивнула, будто решилась на что-то, отвернулась и пошла к своему скайлеру, перебросила ногу через сиденье.
— Садись, Габриэль. Мы улетаем.
Скайлер был большим, не по-женски массивным, стремительным черным зверем. На дорогой коже сиденья поблескивали крохотные капли.
Мара собрала волосы, потом потянулась вперед и выдвинула страховочные ручки для второго пассажира одним плавным, отточенным движением, зацепилась ногами за нижние держатели. Она всегда двигалась так — экономно, эффективно. Ни одного лишнего жеста. Так, что на нее хотелось смотреть.
— На Герии говорят, что нельзя обогнать самого себя, — сказала она и нажала кнопки активации двигателя. Она смотрела вперед на огни города и Красного Квартала, на поднимавшийся снизу пар.
Эйн взялся за страховочные ручки, почти лег на Мару сверху, прижался животом и грудью к ее узкой спине. Нижние держатели плотно обхватили его лодыжки, голени.
— Но на скайлере, — продолжила Мара, — мне кажется, что я могу обогнать даже время.
Она стартовала резко, и Эйн инстинктивно вцепился в ручки изо всех сил. Порыв ветра хлестнул по лицу. Просвистел в ушах.
Мара взмыла вверх, ушла в проворот, и Эйн почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Адреналин вскипел в крови, и вокруг шумел ночной город, перемигивался огнями, а скайлер взбирался все выше и выше стремительной, черной стрелой.
А потом Мара вывернула руль, и они с Эйном рухнули вниз — в резкое, совершенно безумное пике, вынырнули в последний момент, когда до покрытия площадки оставалось не больше метра.
Мара вела зло и опасно, так, будто и правда пыталась убежать от себя. Кидала скайлер в виражи, и Эйну оставалось только держаться и верить ей.
Это даже было несложно. Он чувствовал всю ее в тот момент — близко и естественно, так что не хотелось закрывать свои мысли и оставаться одному.
Эйн был выше ее, видел огни города, летящие в лицо поверх головы Мары, и казалось, что он сам сидит за рулем.
Они влетели в Южный Сектор, нарушая правила, взмыли вверх почти на самую границу полетной зоны, где воздух пах грозой, а потом скайлер заложил вираж к Точке Перехода.
Мара не останавливалась, не сбавляла скорость, и Точка неслась Эйну в лицо стремительным серебристым зеркалом.
Столкнуться с ней и разбиться на атомы, разлететься в пыль, в ничто. Даже следов не останется.
Мара диктовала цифры кода, быстро и расчетливо, уверенная, что успеет.
Скайлер влетел в преграду, и вынырнул с другой стороны.
За чертой перехода бушевал океан, и воздух пах солью. Тяжелые, свинцовые волны накатывали на берег, тянулись вперед, жадно оглаживая серый песок, который блестел после них, как зеркало.
Эйн смотрел на эти волны, чувствовал ветер, швырявший вверх водяную пыль, и не мог отвести взгляда. В воздухе висели две луны, и пахло… Эйн не знал, как — совершенно по-новому.
Мара опустила скайлер вниз, плавно и почти осторожно, на гладкий мокрый песок, и держатели разжались.
Эйн боялся, что если попытается встать, то упадет. Он был на Герии и это никак не желало укладываться в голове.
Мара выпрямилась, повернулась к океану и замерла.
Маскировка слетела с нее, и Эйн снова видел перед собой герианку. Герианку с каплями воды в стальных волосах и на ресницах.
— Льенна, — сказала она. — Как-то привезла меня сюда. У меня ничего не получалось, я думала, что все бесполезно, и злилась на нее.
Она помолчала и продолжила. Эйн не перебивал.
— Я думала, что все равно умру. Несмотря на все усилия, на старания. Мне было так обидно, что все зря. Льенна сказала мне, что нужно хотя бы увидеть океан перед смертью.
Эйн слушал ее, это странное, переворачивающую что-то внутри признание, и ничего не говорил, потому что боялся, что голос дрогнет.
— Я до сих пор сюда прилетаю, — продолжила Мара. — Когда становится тяжело, или просто все вокруг теряет смысл.
Она обернулась и посмотрела на Эйна:
— Это не потому, что здесь красиво. Это потому что здесь можно кричать. За грохотом волн все равно никто не услышит.
Потом она слезла со скайлера и пошла прочь.
И Эйн понял, зачем Мара его привезла.
Обратно она летела медленно, не включала ускорение, и скайлер будто плыл в ночном воздухе. Эйн отпустил ручки и держал Мару за талию, наплевав на все нормы безопасности при полетах. Он чувствовал себя странно опустошенным и одновременно легким, как будто оставил там в бушующих волнах какую-то больную, вывернутую часть себя, которая уже давно тянула его к земле.
Было бы так просто заполнить эту пустоту Марой, но она снова держала дистанцию, и ее присутствие внутри почти не ощущалось.
А Эйн думал, что на самом деле вот это — спокойная легкость в ее присутствии, благодарность за то, что Мара привезла его туда, где ему стало лучше — было опаснее любых герианских меток.
Он как-то обреченно и отчетливо понимал, что если бы встретил ее при других обстоятельствах, то влюбился бы. Обычно и совершенно по-человечески. Он ждал бы встречи, трепался бы обо всем и ни о чем сразу, и все было бы просто и естественно, без драмы или сомнений.
Если бы не было ни войны, ни Рьярры, ни Сопротивления.
Но они были, и способность Эйна влюбляться осталась в какой-то другой, прошлой жизни.
Мара включила свою маскировку только в городе, и опустила скайлер на посадочную площадку. Колеса плавно коснулись шероховатого покрытия, и Эйн убрал руки, чуть отстранился, не торопясь слезать.
Мара выпрямилась, задумчиво посмотрела вбок, на вход в жилой комплекс и наверняка подумала о том, чтобы остаться. Эйн почувствовал на самой границе восприятия отголоском внутри ее усталость — у нее тоже был тяжелый день, и ей не хотелось снова лететь в дождь до временного жилья в Высшем Квартале.
— Мне пора, — сказала она.
— Оставайся, — предложил ей Эйн. — Я уж как-нибудь умещусь с тобой на матрасе.
Он предложил не из благодарности и даже не из-за метки. Просто вспомнил вдруг как давно не спал с женщиной в одной постели, и совсем не хотелось засыпать одному.
— У меня много работы, — Мара покачала головой, убеждая и себя, и его. — Рьярра знала, что Льенна придет после нее. С безопасностью на планете все… непросто.
Да уж, Эйн мог себе представить. Вряд ли Стальная Сука упустила возможность усложнить новой Наместнице и ее охране жизнь.
— Оставайся, — все равно повторил он. — Поверь мне, я кое-что знаю о работе на износ. Если ты сейчас не отдохнешь, ты начнешь делать ошибки. И потом поздно будет о них жалеть.
Мара помолчала, потом кивнула и слезла с скайлера:
— Хорошо.
Лифт так и не починили, и снова пришлось идти по лестнице, но хотя бы не вверх, а вниз — скайлер остался на верхней парковочной площадке, а не на нижней, где обычно останавливался Эйн. Вокруг привычно шумел жилой комплекс. Кто-то с кем-то ругался, с лязгом открывались и закрывались двери, едва слышно стрекотали очистители воздуха в шахтах. Климат установки в комплексе морозили будто пытались превратить все здание в исполинский холодильник.
Все-таки герианская метка была чертовски опасной штукой.
Наверное, Мара тоже это понимала, потому что отстранилась. Ее присутствие померкло, ослабло. Отдалилось и замерло где-то на границе восприятия. Если пытаться уловить — есть, а иначе почти не ощущается.
— Ты его убил? — спросил вдруг Леннер, и посмотрел на Эйна, полностью отвернувшись от бортового экрана и от центрального иллюминатора. Флаер едва не врезался в стену.
— За небом смотри! — рявкнул Эйн, подумав, что чудом избежал на редкость безмозглой смерти.
Леннер выровнял флаер и пожал плечами:
— Тему не переводи, малыш. Что там с тем ублюдком? Ты же его убил?
— Времени не было, — спокойно соврал Эйн. — Я не успел.
— А на это нужно так много времени? Ты меня удивляешь.
— Я. Не. Успел. — Раздельно, как идиоту повторил ему Эйн.
Леннер рассмеялся:
— Расслабься. Я же не обвиняю. Меррик тебе верил, а он отлично разбирался в людях, — потом он чуть склонил голову, посмотрел на Эйна искоса и неожиданно добавил. — Знаешь, когда ты запрыгнул во флаер, мне показалось, у тебя глаза стали голубыми, как у того герианца. Забавно, правда?
Эйн не пошел домой. Просто не хотел сидеть в четырех стенах и потому после того, как флаер Сопротивления благополучно приземлился на стоянке в трущобах, отправился бродить по городу. Так, проветриться, вытравить из себя лишнее и подумать.
Он думал обо всем и ни о чем сразу: о матери Сташека, о Зайне, которому теперь придется либо ставить себе глазной имплант, либо ходить с повязкой.
О Леннере, который грозил вот-вот превратиться в проблему. О Рьярре и Льенне, которые сцепились за власть, и втянули Землю в свою войнушку.
О Маре.
Эйн дошел аж до Красного Квартала, мимо бесконечных палаток с едой и крохотных ресторанов, которые жались к жилому мега-комплексу как соты, а потом стоял на посадочной площадке, прислонившись к ограждению, и смотрел на снующий в воздухе транспорт.
Пошел дождь — холодный и противный, пропахший флаерным топливом, как и все в городе.
Эйн оставался на месте, мок, как последний придурок, и сам не понимал, почему не уходит. На него накатывало иногда — редко, но всегда не вовремя, если случалось потерять кого-то в бою.
Таким его и нашла Мара.
На сей раз Эйн почувствовал ее приближение заранее, знал, что она близко. Мара летела к нему, и Эйн почти ненавидел себя за то, что хотел ее увидеть. Хотел, чтобы кто-то был рядом.
Скайлер опустился с неба у него за спиной — черный и массивный — почти вертикально. От голографической рекламы по его бокам шли блики, играли в каплях воды.
Свет вывески очертил фигуру Мары светящимся контуром, превратил ее в силуэт. Почти по-киношному красивый, тонкий и гибкий.
Эйн усмехнулся собственным мыслям и снова посмотрел на город внизу, на бесконечное море огней.
Мара слезла с сиденья, подошла к Эйну.
Она использовала блик-маскировку, полный голографический покров, и выглядела как человек — темноволосая женщина со смуглой кожей и светло-карими глазами. А черты лица оставались прежними, только никакой маски не было.
— Нравится, да? — спросил ее Эйн. — Здесь красиво.
Мара помолчала, будто подбирала слова, а потом пожала плечами и ответила только:
— Непривычно. На Герии все совсем по-другому.
Эйн помнил, кусочками ее воспоминаний, обрывками образов, которые как будто приснились — исполинские Столбы Дев на фоне тяжелого, свинцового неба. На Герии всегда было пасмурно. Бесконечные беговые дорожки Интерната, их красноватое покрытие, и обтекаемые, непривычно плавные здания. Восхищение и неверие, когда он увидел их впервые.
Точнее, Мара увидела.
— Знаешь, я совсем не удивлюсь, если из-за этой мешанины у себя в голове, сойду с ума, — сказал он. — И накроется ваш красивый план плохим словом.
Она встала рядом, оперлась локтями о перила и посмотрела вдаль:
— Метка не должна так действовать.
— Я не всерьез. Про сумасшествие в смысле. Это было бы слишком просто. Мне такой роскоши не положено, я слишком всем нужен.
Да и улавливал он только одни отголоски. Крохотные фрагменты, и те случайно. Они ему не мешали и ни на что не влияли.
Просто настроение было тусклое и паршивое. И даже мысль о том, что с Зайном все получилось как задумано, не делала легче.
Хотя, если присмотреться, Сопротивление ведь одержало победу — крохотную, но полезную, которая могла дать им новое оружие.
Эйну бы радоваться, а не мокнуть под дождем, как идиоту.
— Знаешь, Сташек всегда был гражданским, — сказал он. — Мы, конечно, выдали ему игольник, научили стрелять, но здесь, — Эйн коснулся своего виска, — здесь он так навсегда и остался легкомысленным идиотом. Погиб, как дебил.
Мара молчала.
Наверное, пыталась понять своими герианскими мозгами, как это «гражданский». Она впервые взяла оружие в семь лет, и не расставалась с ним с тех пор. На Герии безоружными разгуливали разве что маленькие дети.
— Меррик, — продолжил Эйн, — всегда знал кому и что сказать. Представляешь, даже родным тех, кто из-за него умер. Только я не Меррик. И мне надо отдать матери Сташека ее сына в двух отдельных мешках, и как-то объяснить, что произошло, — Эйн рассмеялся и добавил. — И знаешь, я настолько мразь, что стою сейчас и думаю: как хорошо, что у Ары-Марии никого не было. Меньше придется оправдываться.
Наверное, если бы Мара в тот момент дотронулась бы до Эйна, он бы ее ударил. Съездил бы кулаком по красивому, тонкому лицу, по железной маске.
Съездил бы от души, со всей дури, как мужику.
Хотя ни в чем Мара на самом деле не была виновата. Даже в том, что родилась герианкой.
Она не дотронулась, просто помолчала какое-то еще время, а потом ответила то, что уже говорила Эйну не раз:
— Мне жаль.
Эйн заржал, — хрипло и громко — чуть пополам не согнулся от смеха.
Потому что это и правда было смешно.
— Знаешь, что самое веселое? Ты даже не врешь, и тебе действительно жаль. Не Сташека, конечно, и не Ару-Марию. Ты их даже не видела. Но меня тебя жаль.
Она не была бесчувственной, и от этого Эйну становилось еще паршивее. От того, что не получалось ее ненавидеть.
— То, что происходит на твоей планете неправильно, — не поворачивая к нему головы, ответила Мара. — Это не война за ресурсы или технологии. Это война за будущее Герии.
— Ну да, ваша личная драчка двух принцесс.
Мара покачала головой:
— Нет. Ты думаешь, что все дело во власти и Рьярре просто нужен трон Империи. Это не так.
— А что, ей нужно что-то еще? Тысячу рабов у этого трона?
— Рьярра мечтает изменить саму структуру Герии. Мечтает о новых законах, о том, чтобы исправить старые ошибки, отменить традиции. Она говорит о будущем, которого многие хотят и которого боятся. Чтобы ее приняли, чтобы слушали ей нужен статус и власть. Она идет к ним, как может. Ты и твоя планета для нее просто ступеньки.
Интересно, что такого Рьярра мечтала изменить? Ее не устраивало, что мужики-герианцы свободно разгуливают по улицам, и она хотела заставить их ползать?
На Герии, в представлении Эйна, и без реформ Рьярры все было паршиво.
— Что насчет Льенны? — спросил Эйн. — Она хоть получше Стальной Суки?
— Льенна Элера хочет оставить все как есть. Ей не нужен новый статус и влияние. Земля… не имеет для нее смысла. Вам нечего дать Империи.
— Тогда я искренне желаю ей победить и свалить отсюда навсегда, — Эйн фыркнул. — Если она так сделает, я, черт побери, лично вырежу из какого-нибудь камня ей памятник.
Мара опустила голову вниз, волосы свесились вперед, мазнули кончиками по влажному, покрытому моросью ограждению.
— Когда я выхожу на улицы ваших городов, — сказала она, — я вижу вокруг детей. Вы не умеете обращаться с оружием, ваши женщины не отвечают за свои дома, а мужчины не защищают женщин. Вы так никогда и не вырастаете, — что-то было в ней в тот момент. Что-то пронзительно человечное. Что-то, что заставляло Эйна смотреть на нее, не отрываясь. — Я не хочу и не умею воевать с детьми.
— Тогда можешь радоваться, — ответил Эйн. — Воевать тебе придется со мной. Можешь не сомневаться, я умею обращаться с оружием, и я не ребенок.
Мара выпрямилась, повернулась к нему всем телом, и сквозь маскировку, сквозь человеческие черты лица проступили глаза — как море на картинках, пронзительно голубые, настоящие. Почти неоновые.
Потом она кивнула, будто решилась на что-то, отвернулась и пошла к своему скайлеру, перебросила ногу через сиденье.
— Садись, Габриэль. Мы улетаем.
Скайлер был большим, не по-женски массивным, стремительным черным зверем. На дорогой коже сиденья поблескивали крохотные капли.
Мара собрала волосы, потом потянулась вперед и выдвинула страховочные ручки для второго пассажира одним плавным, отточенным движением, зацепилась ногами за нижние держатели. Она всегда двигалась так — экономно, эффективно. Ни одного лишнего жеста. Так, что на нее хотелось смотреть.
— На Герии говорят, что нельзя обогнать самого себя, — сказала она и нажала кнопки активации двигателя. Она смотрела вперед на огни города и Красного Квартала, на поднимавшийся снизу пар.
Эйн взялся за страховочные ручки, почти лег на Мару сверху, прижался животом и грудью к ее узкой спине. Нижние держатели плотно обхватили его лодыжки, голени.
— Но на скайлере, — продолжила Мара, — мне кажется, что я могу обогнать даже время.
Она стартовала резко, и Эйн инстинктивно вцепился в ручки изо всех сил. Порыв ветра хлестнул по лицу. Просвистел в ушах.
Мара взмыла вверх, ушла в проворот, и Эйн почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Адреналин вскипел в крови, и вокруг шумел ночной город, перемигивался огнями, а скайлер взбирался все выше и выше стремительной, черной стрелой.
А потом Мара вывернула руль, и они с Эйном рухнули вниз — в резкое, совершенно безумное пике, вынырнули в последний момент, когда до покрытия площадки оставалось не больше метра.
Мара вела зло и опасно, так, будто и правда пыталась убежать от себя. Кидала скайлер в виражи, и Эйну оставалось только держаться и верить ей.
Это даже было несложно. Он чувствовал всю ее в тот момент — близко и естественно, так что не хотелось закрывать свои мысли и оставаться одному.
Эйн был выше ее, видел огни города, летящие в лицо поверх головы Мары, и казалось, что он сам сидит за рулем.
Они влетели в Южный Сектор, нарушая правила, взмыли вверх почти на самую границу полетной зоны, где воздух пах грозой, а потом скайлер заложил вираж к Точке Перехода.
Мара не останавливалась, не сбавляла скорость, и Точка неслась Эйну в лицо стремительным серебристым зеркалом.
Столкнуться с ней и разбиться на атомы, разлететься в пыль, в ничто. Даже следов не останется.
Мара диктовала цифры кода, быстро и расчетливо, уверенная, что успеет.
Скайлер влетел в преграду, и вынырнул с другой стороны.
За чертой перехода бушевал океан, и воздух пах солью. Тяжелые, свинцовые волны накатывали на берег, тянулись вперед, жадно оглаживая серый песок, который блестел после них, как зеркало.
Эйн смотрел на эти волны, чувствовал ветер, швырявший вверх водяную пыль, и не мог отвести взгляда. В воздухе висели две луны, и пахло… Эйн не знал, как — совершенно по-новому.
Мара опустила скайлер вниз, плавно и почти осторожно, на гладкий мокрый песок, и держатели разжались.
Эйн боялся, что если попытается встать, то упадет. Он был на Герии и это никак не желало укладываться в голове.
Мара выпрямилась, повернулась к океану и замерла.
Маскировка слетела с нее, и Эйн снова видел перед собой герианку. Герианку с каплями воды в стальных волосах и на ресницах.
— Льенна, — сказала она. — Как-то привезла меня сюда. У меня ничего не получалось, я думала, что все бесполезно, и злилась на нее.
Она помолчала и продолжила. Эйн не перебивал.
— Я думала, что все равно умру. Несмотря на все усилия, на старания. Мне было так обидно, что все зря. Льенна сказала мне, что нужно хотя бы увидеть океан перед смертью.
Эйн слушал ее, это странное, переворачивающую что-то внутри признание, и ничего не говорил, потому что боялся, что голос дрогнет.
— Я до сих пор сюда прилетаю, — продолжила Мара. — Когда становится тяжело, или просто все вокруг теряет смысл.
Она обернулась и посмотрела на Эйна:
— Это не потому, что здесь красиво. Это потому что здесь можно кричать. За грохотом волн все равно никто не услышит.
Потом она слезла со скайлера и пошла прочь.
И Эйн понял, зачем Мара его привезла.
Обратно она летела медленно, не включала ускорение, и скайлер будто плыл в ночном воздухе. Эйн отпустил ручки и держал Мару за талию, наплевав на все нормы безопасности при полетах. Он чувствовал себя странно опустошенным и одновременно легким, как будто оставил там в бушующих волнах какую-то больную, вывернутую часть себя, которая уже давно тянула его к земле.
Было бы так просто заполнить эту пустоту Марой, но она снова держала дистанцию, и ее присутствие внутри почти не ощущалось.
А Эйн думал, что на самом деле вот это — спокойная легкость в ее присутствии, благодарность за то, что Мара привезла его туда, где ему стало лучше — было опаснее любых герианских меток.
Он как-то обреченно и отчетливо понимал, что если бы встретил ее при других обстоятельствах, то влюбился бы. Обычно и совершенно по-человечески. Он ждал бы встречи, трепался бы обо всем и ни о чем сразу, и все было бы просто и естественно, без драмы или сомнений.
Если бы не было ни войны, ни Рьярры, ни Сопротивления.
Но они были, и способность Эйна влюбляться осталась в какой-то другой, прошлой жизни.
Мара включила свою маскировку только в городе, и опустила скайлер на посадочную площадку. Колеса плавно коснулись шероховатого покрытия, и Эйн убрал руки, чуть отстранился, не торопясь слезать.
Мара выпрямилась, задумчиво посмотрела вбок, на вход в жилой комплекс и наверняка подумала о том, чтобы остаться. Эйн почувствовал на самой границе восприятия отголоском внутри ее усталость — у нее тоже был тяжелый день, и ей не хотелось снова лететь в дождь до временного жилья в Высшем Квартале.
— Мне пора, — сказала она.
— Оставайся, — предложил ей Эйн. — Я уж как-нибудь умещусь с тобой на матрасе.
Он предложил не из благодарности и даже не из-за метки. Просто вспомнил вдруг как давно не спал с женщиной в одной постели, и совсем не хотелось засыпать одному.
— У меня много работы, — Мара покачала головой, убеждая и себя, и его. — Рьярра знала, что Льенна придет после нее. С безопасностью на планете все… непросто.
Да уж, Эйн мог себе представить. Вряд ли Стальная Сука упустила возможность усложнить новой Наместнице и ее охране жизнь.
— Оставайся, — все равно повторил он. — Поверь мне, я кое-что знаю о работе на износ. Если ты сейчас не отдохнешь, ты начнешь делать ошибки. И потом поздно будет о них жалеть.
Мара помолчала, потом кивнула и слезла с скайлера:
— Хорошо.
Лифт так и не починили, и снова пришлось идти по лестнице, но хотя бы не вверх, а вниз — скайлер остался на верхней парковочной площадке, а не на нижней, где обычно останавливался Эйн. Вокруг привычно шумел жилой комплекс. Кто-то с кем-то ругался, с лязгом открывались и закрывались двери, едва слышно стрекотали очистители воздуха в шахтах. Климат установки в комплексе морозили будто пытались превратить все здание в исполинский холодильник.
