Эйн понял, что пора вмешаться. Арой-Марией — если она еще была жива — уже занимался Деррил, а беспомощного герианца Леннер мог убить, наплевав на приказы.
— Привет, приятель, — ублюдок наклонился к Зайну, улыбнулся широко и безумно, почти ласково снял с герианца шлем и мазнул большими пальцами по щекам под самым краем маски. — Скажи, у тебя есть дети?
Эйн почувствовал, как внутри вдоль позвоночника прошелся холодок. Когда Леннер заговаривал о детях, обычно это означало кучу трупов.
— У нас нет на это времени, — нужно было образумить его и срочно. — Надо уходить. За ним вернутся.
— Мм, правда?
— Леннер, — опасно понизив голос сказал ему Эйн. — Не сейчас. Он нужен нам живым. Займись Сташеком, а я возьму Зайна.
— А с чего это ты отдаешь мне приказы, малыш? Кто назначил тебя главным? — Леннер обернулся к Эйну, помахал ножом в воздухе.
— Меррик. Главным меня назначил Меррик, — ответил Эйн. — Ты знаешь, сам.
Леннер кивнул, принимая его слова, а потом выколол Зайну глаз. Походя и буднично, будто кусок хлеба отрезал.
А потом выпрямился и фыркнул добродушно:
— Ладно, как скажешь. Тащи эту тушу, а я займусь Сташеком, не оставлять же его тело герианским собакам. Надо хоть голову матери отвезти.
Он отошел на пару шагов, а потом обернулся:
— Кстати, Эйн, а ты знаешь, что Меррик мертв?
Эйн ненавидел его от всей души.
Его, этот день и всю ситуацию в целом.
Ара-Мария умерла, когда они попытались перенести ее во флаер.
Они привезли Зайна в трущобы, к заброшенному торговому центру, предназначенному под снос. Таких много было раскидано по городу — зданий, слишком пострадавших во время войны, чтобы восстанавливать, но и сносить их не торопились. Герианцы не распылялись, подходили к восстановлению Земли с какой-то обстоятельной прагматичностью. Начали с того, что уничтожили или переформировали громадные корпорации, построившие бизнес на продаже алкоголя, сигарет, легких наркотиков и синтетической пищи.
Смешно, если задуматься, люди десятилетиями боролись с той же «Авророй-плюс», которая подмяла под себя весь рынок мгновенной еды — тысячи жалоб на состав пищи, которую они производили, сотни судов, бесконечные протесты, требования запретить вредные ингредиенты — и ничего.
А потом пришли герианцы и через месяц «Авроры» больше не существовало. Рьярра ни с кем не судилась, ни на кого не жаловалась. Стальная Сука убивала и отправляла в тюрьмы за «преступление перед собственной расой», а деньги корпорации вкладывала в переформирование того, что осталось.
Она точно была герианкой. Землянка оставила бы прибыль себе.
Жаль, что Рьярре хватало мозгов не перегибать палку.
Да, после ее маневров с корпорациями, кучу вредных продуктов стало не достать, выбора в магазинах осталось поменьше, но никто не голодал и цены держались средние. Это сильно осложняло Сопротивлению жизнь. На сытый желудок гражданские воевать отказывались.
Людям оставили ровно столько, чтобы было страшно потерять. Чтобы принять новый порядок и согласиться с ним.
А настоящая, самая страшная отрава, которой Эйн искренне боялся, проникала на Землю постепенно. Не вредные продукты, не герианские войска, а их образ мыслей и жизни. Вера в то, что с самого рождения нужно быть сильным, что слабых можно убивать, что девочка — будущая хозяйка дома и семьи, а мужик при ней охранник и помощник. Что оружие должно быть у каждого, с самого детства.
Что семилетних детей нужно забирать у родителей и отправлять в интернаты, где из них слепят правильных герианских граждан.
И вот это, объяснял когда-то Эйну Меррик, было намного страшнее любой химической отравы. То, каким привлекательным они делали свой вывернутый порядок в глазах людей. Как постепенно, исподволь пытались приучить к тому, что это норма.
Новые фильмы и книги, в которых вроде бы не было ничего особенного. Просто женщина принимает на себя ответственность, а мужчина подчиняется. И не самый новый сюжет, можно подумать, на Земле у власти были одни мужики. Но звучал этот старый сюжет совершенно по-другому. И все так… едва заметно.
Обычный фильм, обычная книга, если не присматриваться — говорил Меррик, и сам учил Эйна подмечать детали.
А потом появился первый Интернат — элитный, новый, красивый. В котором наравне с людьми преподавали герианцы. И все было чисто, аккуратно и исключительно добровольно. Отличное образование, по-гериански строгая униформа.
Льготы семьям детей, которые там учились.
Обязательное обращение с оружием в программе, не для войны, а потому что это развивает тело и дисциплинирует разум.
Новые законы, новые правила.
Герианцы были красивы, привлекательны, как бывают красивы абсолютно здоровые люди, как бывают красивы те, у кого идеальная осанка, ровные зубы, чистая кожа и подтянутые спортивные тела. Как красивы те, кто абсолютно уверен в себе и своем месте в мире.
Серая кожа и волосы как сталь делали их экзотичными, маски придавали женщинам загадочности.
Герианцами легко было восхищаться. Со стороны.
И мало кому хватало мозгов остановиться и понять — они все такие ровные, такие красивые и правильные, такие сильные и умелые, потому что всех остальных вытравили, вырезали как сорняки.
И самое страшное, думал Эйн, что герианцы не были жестоки, они могли любить, быть верными и заботиться. Они просто верили свято и непоколебимо, что их путь правильный. Что никакого другого и быть не может, что любой выберет его сам.
Иногда Эйн задумывался: а если бы ему было семь, если бы его отдали в интернат, и, если бы он с самого рождения не знал ничего кроме герианской правды, каким бы он вырос. И ответ ему не нравился, потому что вырос бы он таким, как Зайн. И вместо того, чтобы ненавидеть Рьярру, Эйн готов был бы за нее и убивать, и умереть.
Зайн… восхищал, пожалуй. Он был как тот самый идеал, который представлялся после слов «образцовый солдат». Он был сильным, он был крутым, и он не боялся.
Он сидел, спокойно глядя перед собой единственным оставшимся глазом, и не стонал, не просил. Не произнес ни слова. Даже дышал ровно и свободно.
А Эйну в голову лезли всякие бредовые мысли: был ли в жизни несчастного ублюдка момент, хотя бы в далеком детстве, когда ему сказали, что он может вырасти каким угодно? Позволяли ли ему — хоть раз — быть слабым, несовершенным, не тем, что в нем хотели видеть?
Вряд ли.
Эйну не было его жаль, но он искренне радовался, что родился и вырос на Земле. И теперь сражался, чтобы она оставалась такой, какой он ее знал и любил. Сражался изо всех сил, даже теперь, когда все, что оставалось — выполнять план, наполовину составленный герианкой и носить ее метку.
В торговом зале, заваленном всяким строительным мусором было холодно и пыльно, горели только тусклые виртуальные фонари, которые Эйн и остальные расставили по углам. Зайн был прикован силовыми наручниками к массивному офисному креслу. Браслеты на запястьях и лодыжках матово светились. Рядом стоял переносной глушитель сигнала — обманчиво крохотный и безобидный, но он делал герианские импланты бесполезными, и мешал послать запрос связи войскам.
Леннер кружил рядом, выжидая возможность снова пустить в ход нож — то отходил на пару шагов, по принимался попинывать валявшиеся под ногами небольшие камушки.
— Знаешь, Эйн, не нравится мне вся это идея с химией, — Леннер поднес нож к лицу, проверил острие лезвия большим пальцем. — По старинке как-то привычнее.
— Он нужен нам живым. Он заложник, — напомнил Эйн, подготавливая инъектор. Коктейль препаратов в ампулах был намешан просто безумный, и не имел никакого отношения к сыворотке правды, тем более, что на герианцев она все равно не действовала.
— Ну не знаю, от него много чего можно отрезать, — Леннер улыбнулся добродушно и почти снисходительно. Как ребенку пояснял. — И он останется жив. Слышишь, приятель? Правда, потом тебя даже родная дочка не узнает. У тебя ведь есть дочка? Мне почему-то кажется, что есть.
Когда на Леннера находило такое настроение окружающие, в том числе и Эйн, старались держаться подальше. В «плохие дни» с больным ублюдком общался только Меррик.
— Леннер, — с нажимом сказал Эйн. — Он нам нужен. Оставь его в покое.
— Малыш, ты что-то путаешь. Я пришел в ваше дурацкое Сопротивление не для того, чтобы оставлять герианцев в покое.
Эйн видел, как за спиной Леннера беспокойно переглянулись остальные.
Они не лезли и не торопились никого поддерживать. И Эйн понимал, что рассчитывать мог только на себя. И на то, что и без того поехавшая крыша Леннера не слетит окончательно.
— Наверстаешь на остальных, — пообещал ему Эйн. — Не бойся, герианцев в городе полно, есть из кого выбрать. Только дай мне, мать твою, вытащить нужную информацию. Раз уж Сташек и Ара-Мария заплатили за это жизнями.
Леннер сверлил его своими прозрачными, совершенно мертвыми голубыми глазами, и Эйну казалось, что его просвечивало рентгеном.
Воздух казался наэлектризованным, едва не потрескивал, и стоило огромного труда не схватиться за оружие заранее.
А потом Леннер фыркнул беззлобно, убрал нож одним неуловимым, привычным движением и отступил на шаг.
— Ну как скажешь, малыш. Если ты так в себе уверен, не буду тебе мешать. Пойду посижу у флаера, позови, если вдруг твоя наркота не сработает.
Он ушел, а Эйн подавил непроизвольное желание облегченно выдохнуть. Без Леннера рядом жизнь становилась значительно проще.
Эйн отправил остальных проверить периметр, и подошел к Зайну вплотную, бесцеремонно рванул рукав куртки вверх.
Герианец сжал ладонь в кулак.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — как бы между прочим сообщил ему Эйн, фиксируя руку и приставляя инъектор к запястью. — Ты сильный и крутой. Но, знаешь, этой штуке в ампулах абсолютно плевать на твою силу воли. Она заставит тебя говорить хочешь ты этого или нет.
Глаза у Зайна были совсем как у Мары, тоже зелено-голубые. И смотрели пристально и внимательно. Будто высчитывали что-то.
Удобный момент, как оказалось.
Зайн со свистом выдохнул, будто собрался весь, а потом Эйн услышал отвратительный хруст и не поверил своим глазам.
Ублюдок сломал себе палец и вырвал руку из браслета силовых кандалов. Одним резким, расчетливым движением.
И Эйн как в замедленной съемке увидел то, что произошло дальше.
Он бы не успел увернуться, не так близко, и жить ему оставалось ровно один удар.
Зайн не ударил, впился ногтями в собственную шею под подбородком и рванул, выдирая кусок кожи.
Кровь брызнула Эйну на лицо — черная и отвратительно теплая.
Зайн улыбнулся, широко и страшно и бросил под ноги узкий металлический треугольник горлового импланта, того самого, который позволял ему понимать человеческую речь и говорить на любом из земных языков.
А потом выдавил несколько слов по-гериански.
И Эйн даже без переводчика понял, в какой оказался заднице.
— Бляста!
Он двинул Зайну по морде, кое-как перестегнул наручник, затянув его на сей раз намного туже, и рванул из кармана упаковку медицинской пены. Хорошо хоть хватило мозгов взять ее с собой.
Он встряхнул баллончик, выдавил пену на рану Зайна — пена шипела и вместо розового окрашивалась в черный, но по крайней мере, можно было не волноваться, что безмозглый ублюдок истечет кровью.
Хотелось съездить мудаку по морде еще раз, но даже на это не было времени. Нужно было срочно придумать, что делать дальше.
Их с Марой план строился на том, что Зайн и сам будет уверен: он все рассказал Сопротивлению. Наркотик просто вызвал бы у него провал в памяти.
А теперь Зайн точно знал, что никому ничего не расскажет. Потому что не поймет ни одного земного вопроса, и уж тем более не ответит.
Даже во время войны переводчиков с герианского на земной существовало совсем немного. Всего несколько государственных экземпляров, да и те были только у разведки. Теперь их стало и вовсе не достать.
Нужно было найти выход до того, как вернулись бы Леннер и остальные, но мысли крутились по кругу. Одним бесконечным бляста-бляста-бляста!
Эйн был один на один с герианцем и понятия не имел, что делать.
А потом он вдруг почувствовал Мару ближе. Как будто что-то сдвинулось, и она — где-то у него в сознании — сделала шаг навстречу.
Ее голос прозвучал в голове:
«Габриэль. Что-то случилось?»
Он был слегка обеспокоенный, серый и прохладный этот голос — в прямом смысле, Эйн воспринимал его как цвет и ощущение, почти как прикосновение.
— Этот ублюдок вырвал имплант-переводчик.
Он ответил вслух, и Зайн посмотрел на него с подозрением.
— Я не смогу его допрашивать.
«Я понимаю», — она не паниковала, и укол беспокойства, который Эйн уловил в ее мыслях был не более, чем отголоском. «Не нужно его допрашивать. Только убедить, что ты на это способен. Включи свой компьютер, запусти запись голоса и открой герианскую клавиатуру. Я скажу, какие символы нажимать. Он будет думать, что у вас есть переводчик».
Эйн вдохнул, выдохнул сквозь зубы, не веря, что не додумался до этого сам, и активировал комп.
«Допрос» не занял у него много времени.
Герианский патруль наткнулся на них через полчаса после того, как Эйн сделал инъекцию — строго по плану. Кажется, Мара вообще очень редко отступала от графика. Все это время она была ближе обычного — отголоски ее мыслей, какие-то картинки просачивались в Эйна. Усталость, смутное беспокойство и легкий голод — кажется, ей хотелось чего-то сладкого. Но оно не отвлекало и не мешало, просто текло фоном.
Сигнал тревоги пришел по внутренней связи, тревожно мигнул красным комп, и Эйн рявкнул в передатчик своим:
— Нас обнаружили, уходим.
Герианская группа захвата ворвалась в торговый центр, рассредоточилась по укрытиям, прикрывая друг друга.
Грамотные, суки.
Но Эйн уже знал план отхода заранее. Он бросил бессознательного Зайна на кресле, выскочил в коридор, ведущий к подсобным помещениям, поднялся на ярус вверх по торчащим из стены прутам строй-основы, и вылетел на площадку, где замаскированный ждал флаер Сопротивления.
На мгновение мелькнула шальная мысль, что Леннер мог улететь первым, бросить Эйна и остальных и просто свалить.
Флаер стоял на месте.
Эйн залетел внутрь, и плюхнулся на соседнее с пилотом кресло.
Леннер усмехнулся и подал штурвал вверх:
— Опаздываешь, малыш.
— Не нарывайся. И следи за небом, пока нас не поймали.
— Расслабься, я в этом спец.
Леннер летал как долбанутый нетопырь из преисподней. Эйн сидел, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, и думал о том, что с такими виражами ни одна противоаварийная система не спасет.
В какой-то момент он пожалел, что за штурвалом не Мара — пожалел походя, вскользь, не задумываясь об этом, и даже не придал бы значения собственным мыслям, если бы не волна благодарности в ответ. Чужой и совершенно неожиданной, безотчетной.
Мара все еще была близко, уловила то, о чем он думал, и ей это было приятно. Хотя она знала, что ничего такого Эйн в свои мысли не вкладывал.
Просто полеты были единственным, что всегда давалось ей легко, в чем она с самого начала была лучше остальных.
Ему самому вдруг вспомнилось, как еще в учебке он бился над стрельбой из флаерных установок — был у них такой отдельный предмет, в котором Эйн был последним. Хуже просто не существовало. Как же над ним инструктор издевался, разве что маму не поминал.
И Эйн проводил бесконечные часы на симуляторе, чтобы освоить и доказать.
— Привет, приятель, — ублюдок наклонился к Зайну, улыбнулся широко и безумно, почти ласково снял с герианца шлем и мазнул большими пальцами по щекам под самым краем маски. — Скажи, у тебя есть дети?
Эйн почувствовал, как внутри вдоль позвоночника прошелся холодок. Когда Леннер заговаривал о детях, обычно это означало кучу трупов.
— У нас нет на это времени, — нужно было образумить его и срочно. — Надо уходить. За ним вернутся.
— Мм, правда?
— Леннер, — опасно понизив голос сказал ему Эйн. — Не сейчас. Он нужен нам живым. Займись Сташеком, а я возьму Зайна.
— А с чего это ты отдаешь мне приказы, малыш? Кто назначил тебя главным? — Леннер обернулся к Эйну, помахал ножом в воздухе.
— Меррик. Главным меня назначил Меррик, — ответил Эйн. — Ты знаешь, сам.
Леннер кивнул, принимая его слова, а потом выколол Зайну глаз. Походя и буднично, будто кусок хлеба отрезал.
А потом выпрямился и фыркнул добродушно:
— Ладно, как скажешь. Тащи эту тушу, а я займусь Сташеком, не оставлять же его тело герианским собакам. Надо хоть голову матери отвезти.
Он отошел на пару шагов, а потом обернулся:
— Кстати, Эйн, а ты знаешь, что Меррик мертв?
Эйн ненавидел его от всей души.
Его, этот день и всю ситуацию в целом.
Ара-Мария умерла, когда они попытались перенести ее во флаер.
Они привезли Зайна в трущобы, к заброшенному торговому центру, предназначенному под снос. Таких много было раскидано по городу — зданий, слишком пострадавших во время войны, чтобы восстанавливать, но и сносить их не торопились. Герианцы не распылялись, подходили к восстановлению Земли с какой-то обстоятельной прагматичностью. Начали с того, что уничтожили или переформировали громадные корпорации, построившие бизнес на продаже алкоголя, сигарет, легких наркотиков и синтетической пищи.
Смешно, если задуматься, люди десятилетиями боролись с той же «Авророй-плюс», которая подмяла под себя весь рынок мгновенной еды — тысячи жалоб на состав пищи, которую они производили, сотни судов, бесконечные протесты, требования запретить вредные ингредиенты — и ничего.
А потом пришли герианцы и через месяц «Авроры» больше не существовало. Рьярра ни с кем не судилась, ни на кого не жаловалась. Стальная Сука убивала и отправляла в тюрьмы за «преступление перед собственной расой», а деньги корпорации вкладывала в переформирование того, что осталось.
Она точно была герианкой. Землянка оставила бы прибыль себе.
Жаль, что Рьярре хватало мозгов не перегибать палку.
Да, после ее маневров с корпорациями, кучу вредных продуктов стало не достать, выбора в магазинах осталось поменьше, но никто не голодал и цены держались средние. Это сильно осложняло Сопротивлению жизнь. На сытый желудок гражданские воевать отказывались.
Людям оставили ровно столько, чтобы было страшно потерять. Чтобы принять новый порядок и согласиться с ним.
А настоящая, самая страшная отрава, которой Эйн искренне боялся, проникала на Землю постепенно. Не вредные продукты, не герианские войска, а их образ мыслей и жизни. Вера в то, что с самого рождения нужно быть сильным, что слабых можно убивать, что девочка — будущая хозяйка дома и семьи, а мужик при ней охранник и помощник. Что оружие должно быть у каждого, с самого детства.
Что семилетних детей нужно забирать у родителей и отправлять в интернаты, где из них слепят правильных герианских граждан.
И вот это, объяснял когда-то Эйну Меррик, было намного страшнее любой химической отравы. То, каким привлекательным они делали свой вывернутый порядок в глазах людей. Как постепенно, исподволь пытались приучить к тому, что это норма.
Новые фильмы и книги, в которых вроде бы не было ничего особенного. Просто женщина принимает на себя ответственность, а мужчина подчиняется. И не самый новый сюжет, можно подумать, на Земле у власти были одни мужики. Но звучал этот старый сюжет совершенно по-другому. И все так… едва заметно.
Обычный фильм, обычная книга, если не присматриваться — говорил Меррик, и сам учил Эйна подмечать детали.
А потом появился первый Интернат — элитный, новый, красивый. В котором наравне с людьми преподавали герианцы. И все было чисто, аккуратно и исключительно добровольно. Отличное образование, по-гериански строгая униформа.
Льготы семьям детей, которые там учились.
Обязательное обращение с оружием в программе, не для войны, а потому что это развивает тело и дисциплинирует разум.
Новые законы, новые правила.
Герианцы были красивы, привлекательны, как бывают красивы абсолютно здоровые люди, как бывают красивы те, у кого идеальная осанка, ровные зубы, чистая кожа и подтянутые спортивные тела. Как красивы те, кто абсолютно уверен в себе и своем месте в мире.
Серая кожа и волосы как сталь делали их экзотичными, маски придавали женщинам загадочности.
Герианцами легко было восхищаться. Со стороны.
И мало кому хватало мозгов остановиться и понять — они все такие ровные, такие красивые и правильные, такие сильные и умелые, потому что всех остальных вытравили, вырезали как сорняки.
И самое страшное, думал Эйн, что герианцы не были жестоки, они могли любить, быть верными и заботиться. Они просто верили свято и непоколебимо, что их путь правильный. Что никакого другого и быть не может, что любой выберет его сам.
Иногда Эйн задумывался: а если бы ему было семь, если бы его отдали в интернат, и, если бы он с самого рождения не знал ничего кроме герианской правды, каким бы он вырос. И ответ ему не нравился, потому что вырос бы он таким, как Зайн. И вместо того, чтобы ненавидеть Рьярру, Эйн готов был бы за нее и убивать, и умереть.
Зайн… восхищал, пожалуй. Он был как тот самый идеал, который представлялся после слов «образцовый солдат». Он был сильным, он был крутым, и он не боялся.
Он сидел, спокойно глядя перед собой единственным оставшимся глазом, и не стонал, не просил. Не произнес ни слова. Даже дышал ровно и свободно.
А Эйну в голову лезли всякие бредовые мысли: был ли в жизни несчастного ублюдка момент, хотя бы в далеком детстве, когда ему сказали, что он может вырасти каким угодно? Позволяли ли ему — хоть раз — быть слабым, несовершенным, не тем, что в нем хотели видеть?
Вряд ли.
Эйну не было его жаль, но он искренне радовался, что родился и вырос на Земле. И теперь сражался, чтобы она оставалась такой, какой он ее знал и любил. Сражался изо всех сил, даже теперь, когда все, что оставалось — выполнять план, наполовину составленный герианкой и носить ее метку.
В торговом зале, заваленном всяким строительным мусором было холодно и пыльно, горели только тусклые виртуальные фонари, которые Эйн и остальные расставили по углам. Зайн был прикован силовыми наручниками к массивному офисному креслу. Браслеты на запястьях и лодыжках матово светились. Рядом стоял переносной глушитель сигнала — обманчиво крохотный и безобидный, но он делал герианские импланты бесполезными, и мешал послать запрос связи войскам.
Леннер кружил рядом, выжидая возможность снова пустить в ход нож — то отходил на пару шагов, по принимался попинывать валявшиеся под ногами небольшие камушки.
— Знаешь, Эйн, не нравится мне вся это идея с химией, — Леннер поднес нож к лицу, проверил острие лезвия большим пальцем. — По старинке как-то привычнее.
— Он нужен нам живым. Он заложник, — напомнил Эйн, подготавливая инъектор. Коктейль препаратов в ампулах был намешан просто безумный, и не имел никакого отношения к сыворотке правды, тем более, что на герианцев она все равно не действовала.
— Ну не знаю, от него много чего можно отрезать, — Леннер улыбнулся добродушно и почти снисходительно. Как ребенку пояснял. — И он останется жив. Слышишь, приятель? Правда, потом тебя даже родная дочка не узнает. У тебя ведь есть дочка? Мне почему-то кажется, что есть.
Когда на Леннера находило такое настроение окружающие, в том числе и Эйн, старались держаться подальше. В «плохие дни» с больным ублюдком общался только Меррик.
— Леннер, — с нажимом сказал Эйн. — Он нам нужен. Оставь его в покое.
— Малыш, ты что-то путаешь. Я пришел в ваше дурацкое Сопротивление не для того, чтобы оставлять герианцев в покое.
Эйн видел, как за спиной Леннера беспокойно переглянулись остальные.
Они не лезли и не торопились никого поддерживать. И Эйн понимал, что рассчитывать мог только на себя. И на то, что и без того поехавшая крыша Леннера не слетит окончательно.
— Наверстаешь на остальных, — пообещал ему Эйн. — Не бойся, герианцев в городе полно, есть из кого выбрать. Только дай мне, мать твою, вытащить нужную информацию. Раз уж Сташек и Ара-Мария заплатили за это жизнями.
Леннер сверлил его своими прозрачными, совершенно мертвыми голубыми глазами, и Эйну казалось, что его просвечивало рентгеном.
Воздух казался наэлектризованным, едва не потрескивал, и стоило огромного труда не схватиться за оружие заранее.
А потом Леннер фыркнул беззлобно, убрал нож одним неуловимым, привычным движением и отступил на шаг.
— Ну как скажешь, малыш. Если ты так в себе уверен, не буду тебе мешать. Пойду посижу у флаера, позови, если вдруг твоя наркота не сработает.
Он ушел, а Эйн подавил непроизвольное желание облегченно выдохнуть. Без Леннера рядом жизнь становилась значительно проще.
Эйн отправил остальных проверить периметр, и подошел к Зайну вплотную, бесцеремонно рванул рукав куртки вверх.
Герианец сжал ладонь в кулак.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — как бы между прочим сообщил ему Эйн, фиксируя руку и приставляя инъектор к запястью. — Ты сильный и крутой. Но, знаешь, этой штуке в ампулах абсолютно плевать на твою силу воли. Она заставит тебя говорить хочешь ты этого или нет.
Глаза у Зайна были совсем как у Мары, тоже зелено-голубые. И смотрели пристально и внимательно. Будто высчитывали что-то.
Удобный момент, как оказалось.
Зайн со свистом выдохнул, будто собрался весь, а потом Эйн услышал отвратительный хруст и не поверил своим глазам.
Ублюдок сломал себе палец и вырвал руку из браслета силовых кандалов. Одним резким, расчетливым движением.
И Эйн как в замедленной съемке увидел то, что произошло дальше.
Он бы не успел увернуться, не так близко, и жить ему оставалось ровно один удар.
Зайн не ударил, впился ногтями в собственную шею под подбородком и рванул, выдирая кусок кожи.
Кровь брызнула Эйну на лицо — черная и отвратительно теплая.
Зайн улыбнулся, широко и страшно и бросил под ноги узкий металлический треугольник горлового импланта, того самого, который позволял ему понимать человеческую речь и говорить на любом из земных языков.
А потом выдавил несколько слов по-гериански.
И Эйн даже без переводчика понял, в какой оказался заднице.
— Бляста!
Он двинул Зайну по морде, кое-как перестегнул наручник, затянув его на сей раз намного туже, и рванул из кармана упаковку медицинской пены. Хорошо хоть хватило мозгов взять ее с собой.
Он встряхнул баллончик, выдавил пену на рану Зайна — пена шипела и вместо розового окрашивалась в черный, но по крайней мере, можно было не волноваться, что безмозглый ублюдок истечет кровью.
Хотелось съездить мудаку по морде еще раз, но даже на это не было времени. Нужно было срочно придумать, что делать дальше.
Их с Марой план строился на том, что Зайн и сам будет уверен: он все рассказал Сопротивлению. Наркотик просто вызвал бы у него провал в памяти.
А теперь Зайн точно знал, что никому ничего не расскажет. Потому что не поймет ни одного земного вопроса, и уж тем более не ответит.
Даже во время войны переводчиков с герианского на земной существовало совсем немного. Всего несколько государственных экземпляров, да и те были только у разведки. Теперь их стало и вовсе не достать.
Нужно было найти выход до того, как вернулись бы Леннер и остальные, но мысли крутились по кругу. Одним бесконечным бляста-бляста-бляста!
Эйн был один на один с герианцем и понятия не имел, что делать.
А потом он вдруг почувствовал Мару ближе. Как будто что-то сдвинулось, и она — где-то у него в сознании — сделала шаг навстречу.
Ее голос прозвучал в голове:
«Габриэль. Что-то случилось?»
Он был слегка обеспокоенный, серый и прохладный этот голос — в прямом смысле, Эйн воспринимал его как цвет и ощущение, почти как прикосновение.
— Этот ублюдок вырвал имплант-переводчик.
Он ответил вслух, и Зайн посмотрел на него с подозрением.
— Я не смогу его допрашивать.
«Я понимаю», — она не паниковала, и укол беспокойства, который Эйн уловил в ее мыслях был не более, чем отголоском. «Не нужно его допрашивать. Только убедить, что ты на это способен. Включи свой компьютер, запусти запись голоса и открой герианскую клавиатуру. Я скажу, какие символы нажимать. Он будет думать, что у вас есть переводчик».
Эйн вдохнул, выдохнул сквозь зубы, не веря, что не додумался до этого сам, и активировал комп.
«Допрос» не занял у него много времени.
Герианский патруль наткнулся на них через полчаса после того, как Эйн сделал инъекцию — строго по плану. Кажется, Мара вообще очень редко отступала от графика. Все это время она была ближе обычного — отголоски ее мыслей, какие-то картинки просачивались в Эйна. Усталость, смутное беспокойство и легкий голод — кажется, ей хотелось чего-то сладкого. Но оно не отвлекало и не мешало, просто текло фоном.
Сигнал тревоги пришел по внутренней связи, тревожно мигнул красным комп, и Эйн рявкнул в передатчик своим:
— Нас обнаружили, уходим.
Герианская группа захвата ворвалась в торговый центр, рассредоточилась по укрытиям, прикрывая друг друга.
Грамотные, суки.
Но Эйн уже знал план отхода заранее. Он бросил бессознательного Зайна на кресле, выскочил в коридор, ведущий к подсобным помещениям, поднялся на ярус вверх по торчащим из стены прутам строй-основы, и вылетел на площадку, где замаскированный ждал флаер Сопротивления.
На мгновение мелькнула шальная мысль, что Леннер мог улететь первым, бросить Эйна и остальных и просто свалить.
Флаер стоял на месте.
Эйн залетел внутрь, и плюхнулся на соседнее с пилотом кресло.
Леннер усмехнулся и подал штурвал вверх:
— Опаздываешь, малыш.
— Не нарывайся. И следи за небом, пока нас не поймали.
— Расслабься, я в этом спец.
Леннер летал как долбанутый нетопырь из преисподней. Эйн сидел, вцепившись побелевшими пальцами в подлокотники, и думал о том, что с такими виражами ни одна противоаварийная система не спасет.
В какой-то момент он пожалел, что за штурвалом не Мара — пожалел походя, вскользь, не задумываясь об этом, и даже не придал бы значения собственным мыслям, если бы не волна благодарности в ответ. Чужой и совершенно неожиданной, безотчетной.
Мара все еще была близко, уловила то, о чем он думал, и ей это было приятно. Хотя она знала, что ничего такого Эйн в свои мысли не вкладывал.
Просто полеты были единственным, что всегда давалось ей легко, в чем она с самого начала была лучше остальных.
Ему самому вдруг вспомнилось, как еще в учебке он бился над стрельбой из флаерных установок — был у них такой отдельный предмет, в котором Эйн был последним. Хуже просто не существовало. Как же над ним инструктор издевался, разве что маму не поминал.
И Эйн проводил бесконечные часы на симуляторе, чтобы освоить и доказать.
