Комната выглядела пустой и необжитой. В ней было всего три предмета мебели – скромная кровать, средних размеров сундук и огромный стол со стулом.
На столе теперь наблюдались только письменные принадлежности и всякие мелочи; документы сгребли кипой непосредственно после побега, чтобы разобрать и пустить в ход.
Глядя на эту почти нищенскую пустоту, Грэхард впервые осознал, что у Дерека ничего не было. Вообще ничего – кроме одежды и необходимых для его работы вещей.
Грэхард никогда не задумывался об этом, потому что внутри своего сердца полагал, что всё, что принадлежит ему, принадлежит и Дереку тоже.
«Но я никогда ему об этом не говорил», – с щемящей тоской осознал он.
Он вообще никогда ни о чём ему не говорил, считая сотни вещей слишком очевидными и по умолчанию полагая, что Дерек и сам всё это прекрасно знает.
Сев за стол, Грэхард окинул взглядом пыльные заброшенные мелочи – они не вызвали в нём ни капли узнавания. Он обычно не приходил в комнату Дерека – это Дерек приходил к нему.
Не зацепившись ни за что взглядом, Грэхард стал дёргать ящики стола – они покорно обнажали пустое нутро. Отсюда тоже всё выгребли в своё время.
Нижний ящик, однако, не поддался: он был с замком. По непонятным причинам выламывать его никто не стал – то ли поленились, то ли на попытку получить от владыки разрешение на это нарвались на гнев и приняли его за запрет.
Грэхард задумался: где искать ключ, он не знал, а звать людей для взлома – не желал.
Решив свою дилемму в пользу «попробовать выломать замок ножом», он преуспел: слабый замочек явно не был рассчитан на силу мрачного владыки. Ящик выломался так легко, что Грэхард даже удивился.
Неизвестно, на что рассчитывал Грэхард, но внутри обнаружилось только три предмета: небольшая книжечка, стопка листков и камешек.
Грэхард взял и раскрыл книжечку, и с большим удивлением обнаружил в своих руках даркийский молитвенник. В Ньоне они были запрещены, поэтому логично, что Дерек предпочёл его спрятать.
Находка была удивительной; у Грэхарда были смутные подозрения, что Дерек сохранил некоторую симпатию к вере своих предков, но все они основывались скорее на параноидальных допущениях. Сам Дерек никогда этих симпатий не демонстрировал, и вполне исправно вникал в постулаты ньонской веры и сопровождал владыку на всех религиозных мероприятиях.
Они никогда не обсуждали даркийскую веру; и Грэхарду было странно и больно осознавать, что Дерек хранил от него в тайне эту часть своих убеждений.
«Я вообще хоть что-то о нём знал?» – в который раз с тоской подумал Грэхард, открывая молитвенник и вчитываясь в отдельные строчки, не очень, впрочем, понимая их смысл.
Книжечка выглядела потрёпанной; кажется, Дерек читал её часто. Со вздохом Грэхард спрятал её в карман, решив на досуге изучить более детально.
В стопке исписанных листиков Грэхард с удивлением признал открытки в честь новолетия – эту традицию священники Небесного заимствовали как раз у ниийцев и даркийцев. Каждый год уличные художники с удовольствием продавали маленькие листочки, на которых было нарисовано что-то красивое. Рисунки было принято сдабривать благопожеланиями и дарить близким – Грэхард, конечно, никогда ничего подобного не делал, хотя вот уже третий год получал такую открытку от Эсны. Та, правда, мастерила её сама, искусно вырезая любопытные сюжеты на тонких дощечках.
На том листочке, который лежал верхним, был изображён большой корабль с белоснежными парусами; он нёсся по волнам, озаряемым солнцем.
Грэхард перевернул листок; рука его дрогнула.
«С новолетием, старина! – было написано на ней знакомым почерком. – Знаю, что ты не любишь эти глупые традиции, но не могу удержаться и не пожелать тебе всех благ. Пусть корабль твоих замыслов, подгоняемый ветром твоей воли, несётся по житейскому морю навстречу солнцу! Уверен, что ты сможешь добиться любых высот, которых пожелаешь, а уж я, в меру своих сил, постараюсь тебе в этом помочь»
Внизу стояла совершенно неуместная в своей лживости подпись: «Всегда твой Дерек».
Несколько секунд Грэхард пялился на эту обманувшую его подпись; гнев вскипал в его висках болезненно-тугими ударами пульса.
Он чуть не разорвал эту открытку на ошмётки; но в последний момент остановился.
У него больше не осталось от Дерека ничего – ничего личного, ни писем, ни записок. Они всегда были неразлучны; Дереку было незачем ему писать. Да, в Цитадели хранилось огромное количество созданных им бумаг – но все они касались рабочих дел.
Ни одной личной записи – кроме этих нечаянно обнаруженных так и не подаренных в своё время открыток.
Дерек знал, что Грэхарда бесит эта традиция; поэтому он просто подписывал каждый год новую открытку, чтобы выразить свои чувства, – и оставлял у себя.
Гнев слетел с Грэхарда в один момент, словно он попал под поток ледяной воды. Он остро осознал, каким уникальным сокровищем владеет теперь: целой стопкой подписанных для него открыток.
Хотелось немедленно перечитать их все, но Грэхард волевым усилием решил, что отложит их, и будет читать в год по одной – как маленький подарок самому себе.
Это было горько и иронично: пятнадцать лет он игнорировал чувства Дерека и не желал ничего о них слышать – а теперь у него не осталось ничего, кроме этих отвергнутых им когда-то открыток.
…камушек Грэхард чуть не выбросил, потому что, кажется, тот ничего из себя не представлял. Обычная прибрежная галька, которой и у подножья Цитадели – целые залежи.
Лишь спустя несколько дней он вспомнил, что гальку эту Дерек подобрал во время их поездки по Даркии – с побережья, на котором когда-то стоял его родной посёлок, а теперь осталось лишь пепелище и заброшенный крест над общей могилой.
Грэхард подумал, что это был очень важный для Дерека предмет, и то, что он не забрал его с собой, могло свидетельствовать о том, что он собирался вернуться в Даркию.
Почувствовав прилив воодушевления, Грэхард вызвал главу сыска и велел обратить особое внимание именно на даркийское направление, особенно – на интересующее его побережье.
641 год
«По интересующему лицу – ничего» – пятый год до слепоты жгла его глаза дурацкая строчка, ставшая приговором.
Нужно было набраться мужества и признать: поиски бессмысленны.
Дерек не стал искать убежища ни при одном королевском дворе, не обнаружился ни в командах крупных управленцев, ни среди администраций крупных городов. Если он и выжил, то, видимо, ведёт тихую скромную жизнь частного лица.
Грэхард вполне мог вообразить, что Дерека такая жизнь устраивала – а значит, он не сумеет его найти вообще никогда, потому что перебрать каждый частный дом мира даже его разведке не под силу.
Непослушными ледяными пальцами, не желающими удерживать перо ровно, Грэхард подписал приказ понизить приоритетность этой задачи до минимума. Это, в конце концов, отдавало безумием – выделять столько сил и средств на поиски одного лица.
Первое время Грэхард ещё отговаривался тем, что того требует государственная безопасность Ньона. Дерек знал слишком много секретов; его нельзя было упускать, потому что в руках их врагов он стал бы опаснейшим оружием.
Но, раз эти пять лет Дерек так и не поведал никакому правителю своих тайн, значит, либо и не собирается этого делать, либо мёртв.
Признаться, Грэхард даже скорее предпочёл бы, чтобы он был мёртв – ведь иначе следовало признать, что Дерек до сих пор таит на него обиду и злобу.
Отходчивый характер Дерека не предполагал злопамятности; можно было согласиться, что он сбежал под властью самых чёрных эмоций – но совершенно немыслимо было поверить, что он за все эти годы так и находится во власти этих тёмных чувств.
«Значит, он мёртв», – постановил сам в себе Грэхард, пытаясь этим траурным выводом отпечатать точку в собственных метаниях.
– Рейнир! – позвал он секретаря.
Тот незамедлительно вошёл и поклонился. С досадой Грэхард осознал, что это, кажется, не Рейнир – он всех их вечно путал и только недавно перестал, забывший, звать Дерека. Однако секретари послушно откликались и на Дерека, и на имена друг друга, и никак не высказывали недовольства.
– Главе сыска, – протянул Грэхард свежеподписанный приказ, опасаясь, что не решится пустить его в ход, если промедлит.
Секретарь пружинистым шагом подошёл, взял бумагу, снова поклонился, и, натренировано пятясь, молча вышел.
Грэхард проводил его мрачным тяжёлым взглядом: он ненавидел своих секретарей и едва их терпел, однако попытка подобрать на это место других лиц ни к чему не приводила, поэтому вот уже несколько лет, как он предпочитал сохранять обученный состав. Во всяком случае, они бесили его меньше, чем новички.
В кабинете воцарилась тишина.
Где-то далеко за горизонтом глухо громыхнуло – приближалась очередная гроза. Грэхард встал, подошёл к окну и прижался лбом к ледяному стеклу, вглядываясь в чернеющие тучи. Из приоткрытой щели ощутимо тянуло дождём.
«Простыну», – глухо понял Грэхард, резким жестом прижимая створку окна и возвращаясь к столу.
Там ждала стопка неразобранных документов. Раскрытый сверху лист язвительно смеялся ему в лицо отвратительной строчкой «По интересующему лицу – ничего».
Не в силах видеть эту насмешливую, жестокую строчку, Грэхард закрыл папку и встал, прошёлся по кабинету из угла в угол.
Не отыскав ни мира, ни спокойствия в своей душе, он скорым шагом вышел наружу и отправился в Нижней дворец, в покои жены. Начинавший накрапывать дождь заставлял зябко ёжиться – Грэхард ни надел ни плаща, ни шляпы.
«Простыну», – угрюмо повторил свой вывод он, ускоряя шаг.
Эсна была на месте, занималась чем-то за столом; увидев его, всё отложила и встала с приветливой улыбкой:
– Грэхард!
Он жадно вгляделся в нежные черты её лица, борясь с желанием резко и грубо заключить её в объятия и незамедлительно ею овладеть.
– Что с тобой сегодня? – с тревогой спросила она, хмурясь и делая несколько шагов к нему.
Он застыл, боясь по-звериному наброситься на неё и напугать своим порывом.
– Дурное настроение, – с трудом разжав зубы, неохотно признался он, понимая, что пугает её своей хмуростью и заставляет предполагать какие-то несусветные причины этой хмурости.
Он никогда не говорил ей, что приступы этого мрачного настроения связаны с Дереком, но предполагал, что она догадывается об этом.
Во всяком случае, она никогда не расспрашивала его о причинах – а значит, догадывалась.
Вот и в этот раз, ничего не спросив, она тихим скользящим шагом подошла к нему и обняла.
Он зарылся лицом в её волосы, вдыхая любимый и знакомый запах благовоний.
– Тебе нужно больше отдыхать, грозный мой повелитель, – со вздохом прошелестела ему на ухо она, а после попеняла: – Ты совсем себя не бережёшь!
Это было правдой; он, как всегда, глушил тоску в бешеной работоспособности.
Он прижал её к себе крепче, зарываясь пальцами в золото её мягких волос.
Ему становилось легче, когда она была рядом; сердце его успокаивалось в её объятиях.
– Хочешь, – глухо предложил он, – покажу тебе те острова, которые я отвоевал у Либерии?
– Очень хочу! – тихо и счастливо рассмеялась она куда-то ему в шею, обдавая её своим тёплым дыханием.
– Значит, на будущей неделе отправимся! – твёрдо постановил он.
– Какое небывалое здравомыслие! – с лёгким смешком отозвалась она, а после, чуть отстранившись, заглянула ему в глаза.
У неё был нежный и словно слегка светящийся взгляд; возможно, потому что лучи света преломлялись в её золотистых ресницах.
Из сердца его, сквозь чёрную тьму отчаяния, рвалась мольба: «Не оставляй меня, не оставляй меня хотя бы ты!» – но он запретил ей выходить наружу. Впрочем, его голодный жадный поцелуй сказал ей о его чувствах больше, чем даже самые откровенные мольбы.
643 год
Солнечная с этой очередной её безумной идеей безмерно раздражала.
Как ей вообще такое в голову могло прийти! Разрешить женщинам обучаться в университете!
Он что, по её мнению, полный болван?! Какие ещё женщины в универсантах!
Ладно, он разрешил эту её школу, эти её просветительские кружки и даже некоторые публикации их трудов! Но университет!
– Даже рассматривать этот вопрос не буду! – рыкнул раздражённо Грэхард, отбрасывая документ, который держал в руках.
Она выпрямилась, открыла было рот, но ничего не сказала, посмотрела на него свысока упрямым сильным взглядом, резким жестом подобрала юбки и гордо удалилась.
Всё предвещало второй раунд.
…предчувствия Грэхарда не обманули: несколько дней Эсна, притупляя его бдительность, была скромна, мила, тиха и нежна. Он знал это её обыкновение подольститься к нему, поэтому был настороже.
Наконец, подгадав у него особо благодушное настроение, она пошла в новую атаку: в этот раз без эмоций, используя рациональные доводы и опираясь на конкретные цифры.
– Из двадцати женщин все двадцать дошли до выпуска! – с энтузиазмом заявила она, шурша бумагами. – В то время как среди мужчин до выпуска доходит только 60-70% поступивших! Это говорит о том, что женщины более замотивированы…
– Дай сюда, – Грэхард раздражённо отобрал бумаги, в которые она подглядывала. Замотивированность женщин его заинтересовала: он не любил разбрасываться ценными ресурсами. Если реально они поступают в университет не из пустой блажи…
Отчёт Кармидерского университета впечатлял. Пять лет назад они впервые позволили женщинам обучаться в их стенах, и в этом году выпустились первые поступившие по этой программе. На каждую из выпускниц было собрано подробное досье, включающее научные интересы, вклад в работу кафедры, личные проекты… Грэхарда особо впечатлило, что список учёных дам возглавляла дочка правителя Аньтье – он не ожидал, что человек такого положения поддержит этот проект.
– Ниия и Райанци планируют начать с этого года, – взволновано продолжила объяснять Эсна и пылко пошла в атаку: – Ты же не хочешь, чтобы они опять говорили, что Ньон – отсталая и варварская страна?!
Грэхард посмотрел на неё весьма хмуро: аргумент был критически нечестным. Он, действительно, близко к сердцу воспринимал репутацию своей страны в международном сообществе, но ему приходилось соотносить свои реформы с настроением внутри ньонского общества. А здесь, конечно, речи не могло идти о таком прогрессивном шаге: да его свергнут и растерзают, если он на это пойдёт!
– Ты только представь, Грэхард! – вскочив от избытка чувств, она даже взмахнула руками. – Мы же им всем нос утрём, ну правда!
Сердце Грэхарда сбилось с ритма и ёкнуло; в её интонациях он услышал голос Дерека.
– Если кто и сможет сдвинуть эти закостенелые обычаи с мёртвой точки, то это ты, мой повелитель! – не унималась Эсна. – У тебя хватит и энергии, и мужества… – тут она запнулась на полуфразе, потому что заметила, что он смотрит на неё совершенно мёртвым неподвижным взглядом.
Догадавшись, о чём он думает, она замолкла и уныло села на своё место.
С минуту они молчали. Долетавший из приоткрытого от окна ветер приносил с собой свежий запах йода и шелестел бумагами, норовя разбросать их, но не имея для того достаточно сил.
– Я изучу эти документы внимательнее, солнечная, – наконец, резюмировал Грэхард. – Но на многое не рассчитывай.
Она кивнула и тихо ушла.
Тряхнув головой и отогнав от себя призраков прошлого – право, давно было бы пора всё это отпустить! – он погрузился в чтение, рассеяно выстукивая по гладкой деревянной столешнице навязчивый народный мотив.
На столе теперь наблюдались только письменные принадлежности и всякие мелочи; документы сгребли кипой непосредственно после побега, чтобы разобрать и пустить в ход.
Глядя на эту почти нищенскую пустоту, Грэхард впервые осознал, что у Дерека ничего не было. Вообще ничего – кроме одежды и необходимых для его работы вещей.
Грэхард никогда не задумывался об этом, потому что внутри своего сердца полагал, что всё, что принадлежит ему, принадлежит и Дереку тоже.
«Но я никогда ему об этом не говорил», – с щемящей тоской осознал он.
Он вообще никогда ни о чём ему не говорил, считая сотни вещей слишком очевидными и по умолчанию полагая, что Дерек и сам всё это прекрасно знает.
Сев за стол, Грэхард окинул взглядом пыльные заброшенные мелочи – они не вызвали в нём ни капли узнавания. Он обычно не приходил в комнату Дерека – это Дерек приходил к нему.
Не зацепившись ни за что взглядом, Грэхард стал дёргать ящики стола – они покорно обнажали пустое нутро. Отсюда тоже всё выгребли в своё время.
Нижний ящик, однако, не поддался: он был с замком. По непонятным причинам выламывать его никто не стал – то ли поленились, то ли на попытку получить от владыки разрешение на это нарвались на гнев и приняли его за запрет.
Грэхард задумался: где искать ключ, он не знал, а звать людей для взлома – не желал.
Решив свою дилемму в пользу «попробовать выломать замок ножом», он преуспел: слабый замочек явно не был рассчитан на силу мрачного владыки. Ящик выломался так легко, что Грэхард даже удивился.
Неизвестно, на что рассчитывал Грэхард, но внутри обнаружилось только три предмета: небольшая книжечка, стопка листков и камешек.
Грэхард взял и раскрыл книжечку, и с большим удивлением обнаружил в своих руках даркийский молитвенник. В Ньоне они были запрещены, поэтому логично, что Дерек предпочёл его спрятать.
Находка была удивительной; у Грэхарда были смутные подозрения, что Дерек сохранил некоторую симпатию к вере своих предков, но все они основывались скорее на параноидальных допущениях. Сам Дерек никогда этих симпатий не демонстрировал, и вполне исправно вникал в постулаты ньонской веры и сопровождал владыку на всех религиозных мероприятиях.
Они никогда не обсуждали даркийскую веру; и Грэхарду было странно и больно осознавать, что Дерек хранил от него в тайне эту часть своих убеждений.
«Я вообще хоть что-то о нём знал?» – в который раз с тоской подумал Грэхард, открывая молитвенник и вчитываясь в отдельные строчки, не очень, впрочем, понимая их смысл.
Книжечка выглядела потрёпанной; кажется, Дерек читал её часто. Со вздохом Грэхард спрятал её в карман, решив на досуге изучить более детально.
В стопке исписанных листиков Грэхард с удивлением признал открытки в честь новолетия – эту традицию священники Небесного заимствовали как раз у ниийцев и даркийцев. Каждый год уличные художники с удовольствием продавали маленькие листочки, на которых было нарисовано что-то красивое. Рисунки было принято сдабривать благопожеланиями и дарить близким – Грэхард, конечно, никогда ничего подобного не делал, хотя вот уже третий год получал такую открытку от Эсны. Та, правда, мастерила её сама, искусно вырезая любопытные сюжеты на тонких дощечках.
На том листочке, который лежал верхним, был изображён большой корабль с белоснежными парусами; он нёсся по волнам, озаряемым солнцем.
Грэхард перевернул листок; рука его дрогнула.
«С новолетием, старина! – было написано на ней знакомым почерком. – Знаю, что ты не любишь эти глупые традиции, но не могу удержаться и не пожелать тебе всех благ. Пусть корабль твоих замыслов, подгоняемый ветром твоей воли, несётся по житейскому морю навстречу солнцу! Уверен, что ты сможешь добиться любых высот, которых пожелаешь, а уж я, в меру своих сил, постараюсь тебе в этом помочь»
Внизу стояла совершенно неуместная в своей лживости подпись: «Всегда твой Дерек».
Несколько секунд Грэхард пялился на эту обманувшую его подпись; гнев вскипал в его висках болезненно-тугими ударами пульса.
Он чуть не разорвал эту открытку на ошмётки; но в последний момент остановился.
У него больше не осталось от Дерека ничего – ничего личного, ни писем, ни записок. Они всегда были неразлучны; Дереку было незачем ему писать. Да, в Цитадели хранилось огромное количество созданных им бумаг – но все они касались рабочих дел.
Ни одной личной записи – кроме этих нечаянно обнаруженных так и не подаренных в своё время открыток.
Дерек знал, что Грэхарда бесит эта традиция; поэтому он просто подписывал каждый год новую открытку, чтобы выразить свои чувства, – и оставлял у себя.
Гнев слетел с Грэхарда в один момент, словно он попал под поток ледяной воды. Он остро осознал, каким уникальным сокровищем владеет теперь: целой стопкой подписанных для него открыток.
Хотелось немедленно перечитать их все, но Грэхард волевым усилием решил, что отложит их, и будет читать в год по одной – как маленький подарок самому себе.
Это было горько и иронично: пятнадцать лет он игнорировал чувства Дерека и не желал ничего о них слышать – а теперь у него не осталось ничего, кроме этих отвергнутых им когда-то открыток.
…камушек Грэхард чуть не выбросил, потому что, кажется, тот ничего из себя не представлял. Обычная прибрежная галька, которой и у подножья Цитадели – целые залежи.
Лишь спустя несколько дней он вспомнил, что гальку эту Дерек подобрал во время их поездки по Даркии – с побережья, на котором когда-то стоял его родной посёлок, а теперь осталось лишь пепелище и заброшенный крест над общей могилой.
Грэхард подумал, что это был очень важный для Дерека предмет, и то, что он не забрал его с собой, могло свидетельствовать о том, что он собирался вернуться в Даркию.
Почувствовав прилив воодушевления, Грэхард вызвал главу сыска и велел обратить особое внимание именно на даркийское направление, особенно – на интересующее его побережье.
641 год
«По интересующему лицу – ничего» – пятый год до слепоты жгла его глаза дурацкая строчка, ставшая приговором.
Нужно было набраться мужества и признать: поиски бессмысленны.
Дерек не стал искать убежища ни при одном королевском дворе, не обнаружился ни в командах крупных управленцев, ни среди администраций крупных городов. Если он и выжил, то, видимо, ведёт тихую скромную жизнь частного лица.
Грэхард вполне мог вообразить, что Дерека такая жизнь устраивала – а значит, он не сумеет его найти вообще никогда, потому что перебрать каждый частный дом мира даже его разведке не под силу.
Непослушными ледяными пальцами, не желающими удерживать перо ровно, Грэхард подписал приказ понизить приоритетность этой задачи до минимума. Это, в конце концов, отдавало безумием – выделять столько сил и средств на поиски одного лица.
Первое время Грэхард ещё отговаривался тем, что того требует государственная безопасность Ньона. Дерек знал слишком много секретов; его нельзя было упускать, потому что в руках их врагов он стал бы опаснейшим оружием.
Но, раз эти пять лет Дерек так и не поведал никакому правителю своих тайн, значит, либо и не собирается этого делать, либо мёртв.
Признаться, Грэхард даже скорее предпочёл бы, чтобы он был мёртв – ведь иначе следовало признать, что Дерек до сих пор таит на него обиду и злобу.
Отходчивый характер Дерека не предполагал злопамятности; можно было согласиться, что он сбежал под властью самых чёрных эмоций – но совершенно немыслимо было поверить, что он за все эти годы так и находится во власти этих тёмных чувств.
«Значит, он мёртв», – постановил сам в себе Грэхард, пытаясь этим траурным выводом отпечатать точку в собственных метаниях.
– Рейнир! – позвал он секретаря.
Тот незамедлительно вошёл и поклонился. С досадой Грэхард осознал, что это, кажется, не Рейнир – он всех их вечно путал и только недавно перестал, забывший, звать Дерека. Однако секретари послушно откликались и на Дерека, и на имена друг друга, и никак не высказывали недовольства.
– Главе сыска, – протянул Грэхард свежеподписанный приказ, опасаясь, что не решится пустить его в ход, если промедлит.
Секретарь пружинистым шагом подошёл, взял бумагу, снова поклонился, и, натренировано пятясь, молча вышел.
Грэхард проводил его мрачным тяжёлым взглядом: он ненавидел своих секретарей и едва их терпел, однако попытка подобрать на это место других лиц ни к чему не приводила, поэтому вот уже несколько лет, как он предпочитал сохранять обученный состав. Во всяком случае, они бесили его меньше, чем новички.
В кабинете воцарилась тишина.
Где-то далеко за горизонтом глухо громыхнуло – приближалась очередная гроза. Грэхард встал, подошёл к окну и прижался лбом к ледяному стеклу, вглядываясь в чернеющие тучи. Из приоткрытой щели ощутимо тянуло дождём.
«Простыну», – глухо понял Грэхард, резким жестом прижимая створку окна и возвращаясь к столу.
Там ждала стопка неразобранных документов. Раскрытый сверху лист язвительно смеялся ему в лицо отвратительной строчкой «По интересующему лицу – ничего».
Не в силах видеть эту насмешливую, жестокую строчку, Грэхард закрыл папку и встал, прошёлся по кабинету из угла в угол.
Не отыскав ни мира, ни спокойствия в своей душе, он скорым шагом вышел наружу и отправился в Нижней дворец, в покои жены. Начинавший накрапывать дождь заставлял зябко ёжиться – Грэхард ни надел ни плаща, ни шляпы.
«Простыну», – угрюмо повторил свой вывод он, ускоряя шаг.
Эсна была на месте, занималась чем-то за столом; увидев его, всё отложила и встала с приветливой улыбкой:
– Грэхард!
Он жадно вгляделся в нежные черты её лица, борясь с желанием резко и грубо заключить её в объятия и незамедлительно ею овладеть.
– Что с тобой сегодня? – с тревогой спросила она, хмурясь и делая несколько шагов к нему.
Он застыл, боясь по-звериному наброситься на неё и напугать своим порывом.
– Дурное настроение, – с трудом разжав зубы, неохотно признался он, понимая, что пугает её своей хмуростью и заставляет предполагать какие-то несусветные причины этой хмурости.
Он никогда не говорил ей, что приступы этого мрачного настроения связаны с Дереком, но предполагал, что она догадывается об этом.
Во всяком случае, она никогда не расспрашивала его о причинах – а значит, догадывалась.
Вот и в этот раз, ничего не спросив, она тихим скользящим шагом подошла к нему и обняла.
Он зарылся лицом в её волосы, вдыхая любимый и знакомый запах благовоний.
– Тебе нужно больше отдыхать, грозный мой повелитель, – со вздохом прошелестела ему на ухо она, а после попеняла: – Ты совсем себя не бережёшь!
Это было правдой; он, как всегда, глушил тоску в бешеной работоспособности.
Он прижал её к себе крепче, зарываясь пальцами в золото её мягких волос.
Ему становилось легче, когда она была рядом; сердце его успокаивалось в её объятиях.
– Хочешь, – глухо предложил он, – покажу тебе те острова, которые я отвоевал у Либерии?
– Очень хочу! – тихо и счастливо рассмеялась она куда-то ему в шею, обдавая её своим тёплым дыханием.
– Значит, на будущей неделе отправимся! – твёрдо постановил он.
– Какое небывалое здравомыслие! – с лёгким смешком отозвалась она, а после, чуть отстранившись, заглянула ему в глаза.
У неё был нежный и словно слегка светящийся взгляд; возможно, потому что лучи света преломлялись в её золотистых ресницах.
Из сердца его, сквозь чёрную тьму отчаяния, рвалась мольба: «Не оставляй меня, не оставляй меня хотя бы ты!» – но он запретил ей выходить наружу. Впрочем, его голодный жадный поцелуй сказал ей о его чувствах больше, чем даже самые откровенные мольбы.
643 год
***
Солнечная с этой очередной её безумной идеей безмерно раздражала.
Как ей вообще такое в голову могло прийти! Разрешить женщинам обучаться в университете!
Он что, по её мнению, полный болван?! Какие ещё женщины в универсантах!
Ладно, он разрешил эту её школу, эти её просветительские кружки и даже некоторые публикации их трудов! Но университет!
– Даже рассматривать этот вопрос не буду! – рыкнул раздражённо Грэхард, отбрасывая документ, который держал в руках.
Она выпрямилась, открыла было рот, но ничего не сказала, посмотрела на него свысока упрямым сильным взглядом, резким жестом подобрала юбки и гордо удалилась.
Всё предвещало второй раунд.
…предчувствия Грэхарда не обманули: несколько дней Эсна, притупляя его бдительность, была скромна, мила, тиха и нежна. Он знал это её обыкновение подольститься к нему, поэтому был настороже.
Наконец, подгадав у него особо благодушное настроение, она пошла в новую атаку: в этот раз без эмоций, используя рациональные доводы и опираясь на конкретные цифры.
– Из двадцати женщин все двадцать дошли до выпуска! – с энтузиазмом заявила она, шурша бумагами. – В то время как среди мужчин до выпуска доходит только 60-70% поступивших! Это говорит о том, что женщины более замотивированы…
– Дай сюда, – Грэхард раздражённо отобрал бумаги, в которые она подглядывала. Замотивированность женщин его заинтересовала: он не любил разбрасываться ценными ресурсами. Если реально они поступают в университет не из пустой блажи…
Отчёт Кармидерского университета впечатлял. Пять лет назад они впервые позволили женщинам обучаться в их стенах, и в этом году выпустились первые поступившие по этой программе. На каждую из выпускниц было собрано подробное досье, включающее научные интересы, вклад в работу кафедры, личные проекты… Грэхарда особо впечатлило, что список учёных дам возглавляла дочка правителя Аньтье – он не ожидал, что человек такого положения поддержит этот проект.
– Ниия и Райанци планируют начать с этого года, – взволновано продолжила объяснять Эсна и пылко пошла в атаку: – Ты же не хочешь, чтобы они опять говорили, что Ньон – отсталая и варварская страна?!
Грэхард посмотрел на неё весьма хмуро: аргумент был критически нечестным. Он, действительно, близко к сердцу воспринимал репутацию своей страны в международном сообществе, но ему приходилось соотносить свои реформы с настроением внутри ньонского общества. А здесь, конечно, речи не могло идти о таком прогрессивном шаге: да его свергнут и растерзают, если он на это пойдёт!
– Ты только представь, Грэхард! – вскочив от избытка чувств, она даже взмахнула руками. – Мы же им всем нос утрём, ну правда!
Сердце Грэхарда сбилось с ритма и ёкнуло; в её интонациях он услышал голос Дерека.
– Если кто и сможет сдвинуть эти закостенелые обычаи с мёртвой точки, то это ты, мой повелитель! – не унималась Эсна. – У тебя хватит и энергии, и мужества… – тут она запнулась на полуфразе, потому что заметила, что он смотрит на неё совершенно мёртвым неподвижным взглядом.
Догадавшись, о чём он думает, она замолкла и уныло села на своё место.
С минуту они молчали. Долетавший из приоткрытого от окна ветер приносил с собой свежий запах йода и шелестел бумагами, норовя разбросать их, но не имея для того достаточно сил.
– Я изучу эти документы внимательнее, солнечная, – наконец, резюмировал Грэхард. – Но на многое не рассчитывай.
Она кивнула и тихо ушла.
Тряхнув головой и отогнав от себя призраков прошлого – право, давно было бы пора всё это отпустить! – он погрузился в чтение, рассеяно выстукивая по гладкой деревянной столешнице навязчивый народный мотив.
