– Вы могли бы придумать что-то иное! – обличительно заявила Кая, в раздражении вставая.
– Вы меня в чём-то обвиняете? – холодно спросил он.
– Пока нет. – Столь же холодно ответила королева, и тут же задала следующий вопрос: – В какие интриги вас втянула княжна?
Слегка зверея и от ситуации вообще, и от её тона, он процедил сквозь зубы:
– Это допрос? Быть может, вызовем секретаря, составить протокол? Впрочем, – обозлившись, зашагал он по комнате, – зачем нам секретарь, вы же приставили ко мне персонального шпиона! – припомнил он лютниста.
– Не я, а разведка! – разозлилась Кая.
Он замер, не закончив шага, медленно повернул к ней лицо и язвительно переспросил:
– А разведка разве не вам подчиняется, ваше величество?
Покраснела ли королева от гнева или от смущения, не представлялось возможным понять.
– Вы слишком бравируете вашими двусмысленными отношениями с Анджелией! – вернулась к нападению она.
– В самом деле? – его голос упал до шёпота. – Напомните мне, разве не в этом была вся идея? Если мне не изменяет память, ваше величество, – с убийственной любезностью напомнил он, – вы избрали себе в мужья именно анжельца как раз для укрепления связей с этой страной. Чем ваш покорный и верный муж и занимается, – насмешливо раскланялся он. – С большим успехом, позволю я себе отметить!
Не дождавшись её ответа, он в бешенстве развернулся и направился к выходу.
Уже в дверях кабинета его нагнал её странно срывающийся голос:
– Спорим… спорим люстра сейчас упадёт?
В глубоком недоумении он обернулся и машинально посмотрел на потолок. Люстра невозмутимо отсвечивала гранёнными хрусталиками свет свечей и явно не собиралась никуда падать.
С ещё большим недоумением он перевёл взгляд на неё. Её странно бледное, напряжённое лицо было наполнено самым беспросветным отчаянием.
Через три удара сердца до него дошло.
Гнев и обида никуда не делись; они по-прежнему владели им. Владели, но отошли на второй план.
На первый – выступило глубокое, жалобное чувство осознания того, что и она в этой ситуации чувствует себя мучительно, и её сердце ранено не меньше и кровоточит сейчас, раздираемое страхом, что он в своей обиде уйдёт сейчас и оставит её одну справляться с теми ранами, которые они со зла нанесли друг другу.
– Ну что ещё за игры… – пробормотал он себе под нос с огорчением, вернулся и поцеловал её – скорее сухо и отстранённо, но, безусловно, бережно.
К его глубокой неожиданности, она вдруг беспомощно прижалась к нему и разрыдалась в его плечо – самыми обычными, простецкими женскими слезами, с всхлипами и рыданиями, а не той пародией на плач, которой она довольствовалась со времён своего детства.
Он был деморализован и ранен осознанием того, что ей стало настолько больно из-за его грубости.
Будто этого было мало, она вконец добила его, жалобно пробормотав куда-то ему в плечо:
– Прости… прости меня, пожалуйста.
– Помилуй, женщина, – пробормотал он ей в макушку, обнимая нежно.
В эту минуту ему казалось, что он один виноват во всём, что это он был нетерпимым, грубым, глупым. Ей же, напротив, казалось, что это она одна виновата – злая, несправедливая, властная.
Истина, конечно, была где-то посередине, но до этой мысли они додумаются ещё не скоро. Не всё и сразу.
– Пойдёмте, поговорим, – вдруг тихо предложил он, увлекая её к софе.
Удобно устроил в своих объятьях, целовал куда-то в лоб, гладил по волосам, стирал слёзы.
Наконец, она успокоилась, – и тут же замерла ледяной статуей, чувствуя ужас и стыд перед своим срывом, который, со всей определённостью, казался ей вопиюще недопустимым.
– Конфликты неизбежны между живыми людьми, дорогая, – неожиданно для неё начал тихо объяснять он.
Она сидела в кольце его рук спиной к нему и не видела его лица, но по голосу была почти уверена, что оно серьёзно и напряжено.
– Коль скоро в нашем супружестве, – продолжил неспешно он, – вы перестали изображать снежную королеву, а я – безупречного лорда, то мы неизбежно сталкиваемся с этим живым процессом. У вас есть свои желания, у меня – свои. Вы чего-то ожидаете от меня, я – от вас. Иногда наши желания и ожидания не сходятся. Это естественно.
Он замолчал, подбирая дальнейшие слова, а королева вставила свою мысль:
– Это естественно, но… Но почему нельзя поговорить по-человечески? – с горечью и ощутимым недовольством собой возразила она.
Он еле слышно рассмеялся – она почувствовала это скорее по вибрации его тела, чем по звуку, и объяснил:
– Очевидно, я задел вас за больное. Что вас так вывело, мои анжельские шашни? – с явственной улыбкой в голосе спросил он.
Она неловко пожала плечами, боясь снова поднять эту тему и выйти на новой виток обмена злыми, острыми репликами. Ей казалось, что лучше не говорить об этом, запрятать подальше, сделать вид, что ничего не было.
– А скажите, дорогая, – вдруг лукаво спросил он, – были бы вы сами и ваши приближённые так критичны к моим интригам, если бы я был анжельским принцем?
– В Анджелии нет принцев, – слабо воспротивилась Кая, уже понимая, что падает в эту словесную ловушку.
Его скептическую игру бровями она, кажется, почувствовала затылком.
– Вы правы, – оставалось ей только согласиться со вздохом. – Будь вы анжельским принцем, никто бы и слова не сказал.
В тот момент, когда она это озвучила, ей показалось это ужасно несправедливым по отношению к Канлару. Никогда до этого момента она не задумывалась о том, что в династических браках неправящая сторона всегда так или иначе отстаивала интересы своей родины. Выбери она ньонского принца, тот наверняка бы сражался за интересы своей стороны с остервенением, и, возможно, далеко не с такой ловкостью, как это проделывал Канлар.
– Я тоже задела вас за больное, да? – вместо этих соображений спросила она.
Он стиснул её покрепче и глухо признал:
– Да.
Спустя полминуты сдержанно добавил:
– По правде сказать, я до сих пор на взводе.
– О! – обернулась она, вглядываясь в его лицо виноватым взглядом.
– Не сворачивайте себе шею, – поморщился он, мягко, но непреклонно разворачивая её обратно.
Он был уверен, что его злость отражается на его лице, и не хотел, чтобы она это видела.
Некоторое время они сидели молча – она не решалась заговорить первой, боясь спровоцировать, – после чего он, наконец, продолжил:
– Вы знаете, я человек гордый, – с некоторым внутренним сопротивлением признал он. – Меня… задевает ваше… нет, не недоверие, – оборвал он недоконченною мысль. – Вы королева, и быть осторожной – ваша прямая обязанность. Но… дьявол раздери! – вцепился он одной рукой в свои волосы. – Хорошо, кажется, я вру самому себе. Меня и впрямь задевает ваше… ваша осторожность по отношению ко мне, – с горечью утвердил он.
Кая застыла и с глубоким напряжением ответила:
– Я не могу позволить себе… быть неосторожной, – постаралась она, как и он, заменить болезненное «недоверие» более мягкой, но от того не менее ранящей, формулировкой.
– Я знаю! – воскликнул он порывисто и принялся быстро и торопливо пояснять: – Всё знаю, всё понимаю, признаю оправданным и необходимым, восхищаюсь вами как твёрдой и мудрой правительницей, но… – оживившийся было тон сошёл на нет.
– Но вас задевает, – совершенно помертвевшим голосом резюмировала королева.
– Да, – с удивительно глубоким для такого короткого слова отчаянием подтвердил он.
Молчание длилось долго – пока вдруг Канлар не почувствовал, как на его руку капнула слезинка.
– Нет! – воспротивился он с глубоким чувством вины. – Не расстраивайтесь так, прошу вас.
– Но что же мне делать? – повернула она к нему заплаканное лицо. – Если бы вы только знали, как сильно бы я желала иметь право доверять вам безоговорочно и безусловно! – с болью в голосе воскликнула она.
Её страдающий, мучительный взгляд пронзил его и отрезвил.
– Какой же я злой сегодня! – с покаянием отозвался он на её боль, прижимая к себе и целуя в лоб, скулы, глаза, щёки. – Не слушайте меня, драгоценная моя, – попросил он. – Я сегодня сам не знаю, что несу.
– Нет, вы…
«Правы», хотела сказать она, но очередной поцелуй не дал ей договорить.
– Ужасно злой, – шепнул он ей куда-то в волосы. – Я задет, моя гордость задета, мне больно, и я в отместку причиняю боль вам, чтобы… чтобы вам тоже было больно. Чтобы вы почувствовали, что мне больно.
– Я чувствую, – тихо заверила его она.
– Моими стараниями, – виновато хмыкнул он.
Спустя пару минут молчания он с большим внутренним сопротивлением выдавил из себя:
– Самое ужасное… я ведь почти осознанно повёл разговор так, чтобы ранить вас. И в первый момент даже почувствовал… удовлетворение. – Мрачно припечатал он, после чего быстро задал вопрос: – Вы будете презирать меня теперь?
Она была обескуражена и его откровенностью, и самим признанием.
– Вы хотели ранить меня? – с некоторой грустью переспросила она, встретив его взгляд.
– Хотел, – мрачно и мучительно признал он.
– У вас получилось, – поведя плечом, отвела она глаза.
– Я ужасен, – признал он.
Помолчав, она отметила:
– Кажется, нам необходимо овладеть искусством супружеских ссор.
С трудом отвлекаясь от внутреннего самоуничижения, Канлар нахмурил брови:
– Что?
В присущей ей манере королева доходчиво и логично высказала свои взгляды на причины появления супружеских конфликтов, способы их разрешения, ловушки, поджидающие супругов на этом пути, и даже набросала пару алгоритмов конструктивного решения проблем такого рода.
Её прекрасный вдохновенный монолог занял десять минут, а мог бы занять и больше, но на пассаже: «Можно попробовать выдвигать претензии друг к другу в форме дипломатической ноты протеста, с указанием…» – Канлар не выдержал и рассмеялся.
С лёгкой опасливой улыбкой она спросила:
– Мои рассуждения были сейчас неуместны, да?
– Напротив! – обнял её покрепче он и поцеловал уже без всякой обиды, по-настоящему. – Вы восхитительны, душа моя, восхитительны до каждого слова!
Его взгляд, который скользил по чертам её лица, и в самом деле светился от восхищения.
– Дипломатическая нота протеста! – с восторгом повторил он её последнюю мысль. – Кто из мужчин может похвастаться столь удивительной и мудрой женой? – вопросил он потолок.
Кая смущённо и польщённо улыбнулась. Она не ожидала, что её идеи вызовут столь положительную реакцию.
– Пожалуй, – капризно протянула она, – для нот протеста уже поздновато, конфликт зашёл слишком далеко! Вы, мой супруг, нанесли тяжкий вред моим позициям, и я в ультимативной форме требую компенсации!
Конечно же, затребованная компенсация была незамедлительно оказана ей в полном объёме.
…через час бледный лютнист был бескомпромиссно изгнан из королевских покоев, к почти незаметному огорчению камеристки и к вполне явному торжеству камердинера.
Внутренняя разведка в эти дни, определённо, не сидела без дела. Канлара она всерьёз и не подозревала, агента к нему приставили скорее для очистки совести, и, более того, столь открыто это было сделано как раз в знак доверия – мол, не серчайте, ваше величество, нам нужно для протокола отметить, что вы не при чём. Сам Канлар, конечно, этот манёвр так и расшифровал, и, не заведись королева на ровном месте, продолжил бы ворчать на своего соглядатая более чем дружелюбно – возможно, даже попытался бы через него выйти на неуловимого коллегу. Но всё сложилось как сложилось, поэтому далеко идущие планы не воплотились в жизни.
По трём же другим направлениям – князь, княжна и вице-канцлер – разведка получила самые богатые сведения.
Первым отличился князь. Успешно водя агентов за нос днём, он прокололся на ночном деле: должно быть, не ожидал, что разведка будет столь бдительна. Уже через несколько дней слежки королева имела на руках любопытное донесение о том, как её милый брат по ночам вылезает через прекрасные широкие окна Сената, чтобы чуть позже влезть в уже куда как более узкие и неудобные окна министерства внешней разведки.
Интерес князя в этом деле был прозрачен – он активно старался обеспечить следующее поколение разведчиков лояльным бастардом в пиратских кругах – но близость махийских дипломатов всё же внушала тревогу.
– Ваши ребята не могли бы проверить? – с некоторой неловкостью попросила Кая мужа, показывая ему донесение.
Тот, хмыкнув, согласился:
– Князь вполне может совмещать приятное с полезным. Я напишу своим.
За пираткой тоже организовали отдельно слежку, но та оказалась крепким орешком, и каждое утро «уходила» профессионально. Правда, отследить её дальнейшие перемещения было несложно, в виду того, что все эти перемещения сопровождались громкими скандалами.
Однако опровергнуть ту версию, что князь связан с сектантами через Айде-Лин, не представлялось возможным, поэтому разведка нервно злилась и продолжала тратить людей и время на эту парочку.
По второму направлению всё выглядело даже ещё хуже. Княжна, на первый взгляд, никак не скрывала свои действия и контакты. Проблема была в том, что контактов этих было чрезвычайно много.
Уточним: сама княжна пересекалась только с роднёй и со своими фрейлинами. Но вот эти шестеро юных особ с бешеной скоростью строчили тонны писем, обращались в самые различные инстанции и наносили по несколько визитов в день! Разведка сбивалась с ног и неизбежно что-то теряла в общей шелухе дежурных сплетен за чаем и длинных ласковых писем сёстрам или матерям.
Что-то, конечно, выяснять удавалось: за последние пару недель княжна умудрилась расстроить помолвку одной из своих подопечных, пристроить, напротив, другую, и начать дело об опеке третьей. Все эти хлопоты, как казалось, не имели никакого отношения ни к сектам, ни к Махии, ни к религии. И всё же, признаем прямо: разведка с этим потоком болтовни и писем не справлялась, поэтому исключать нельзя было ничего.
По третьему направлению всё, напротив, казалось слишком скучным и однозначным. Вице-канцлер был на редкость благонадёжен и прозрачен в своих контактах и поступках; но именно эта демонстративная прозрачность и настораживала матёрых разведчиков.
Прокламации сектантов, меж тем, благополучно продолжали появляться во дворце, королева продолжала благополучно раздражаться, а выставка художников шла своим чередом без особого высочайшего внимания.
Махийская принцесса сполна вкусила прелестей почти свободной жизни: целыми днями она пропадала в кругу художников, писала картины, обсуждала чужие произведения, давала мастер-классы и заводила огромное количество знакомств. Возможно, впервые в своей жизни Ами-Линта была по-настоящему счастлива – и, должны признать, это счастье делало и без того хорошенькую принцессу истинной красавицей. Художники с удовольствием писали её портреты, придворные поэты посвящали ей романсы, а кавалеры выстраивались в очереди ради танцев с нею. Принцесса во всём была безупречно хороша: прекрасно рисовала и пела, изящно танцевала и разумно говорила, с приятной элегантностью принимала комплименты и с лёгкостью озаряла собеседников сиянием своих глаз. Пожалуй, в это лето она разбила немало сердец – вот только сердце предполагаемого жениха в этом списке, увы, не значилось! Чем дальше, тем больше князь убеждался, что сказочная и воздушная Ами-Линта – явно не та женщина, которая поймёт и разделит его тягу к интригам, засадам, военным операциям и дерзким набегам.
– Вы меня в чём-то обвиняете? – холодно спросил он.
– Пока нет. – Столь же холодно ответила королева, и тут же задала следующий вопрос: – В какие интриги вас втянула княжна?
Слегка зверея и от ситуации вообще, и от её тона, он процедил сквозь зубы:
– Это допрос? Быть может, вызовем секретаря, составить протокол? Впрочем, – обозлившись, зашагал он по комнате, – зачем нам секретарь, вы же приставили ко мне персонального шпиона! – припомнил он лютниста.
– Не я, а разведка! – разозлилась Кая.
Он замер, не закончив шага, медленно повернул к ней лицо и язвительно переспросил:
– А разведка разве не вам подчиняется, ваше величество?
Покраснела ли королева от гнева или от смущения, не представлялось возможным понять.
– Вы слишком бравируете вашими двусмысленными отношениями с Анджелией! – вернулась к нападению она.
– В самом деле? – его голос упал до шёпота. – Напомните мне, разве не в этом была вся идея? Если мне не изменяет память, ваше величество, – с убийственной любезностью напомнил он, – вы избрали себе в мужья именно анжельца как раз для укрепления связей с этой страной. Чем ваш покорный и верный муж и занимается, – насмешливо раскланялся он. – С большим успехом, позволю я себе отметить!
Не дождавшись её ответа, он в бешенстве развернулся и направился к выходу.
Уже в дверях кабинета его нагнал её странно срывающийся голос:
– Спорим… спорим люстра сейчас упадёт?
В глубоком недоумении он обернулся и машинально посмотрел на потолок. Люстра невозмутимо отсвечивала гранёнными хрусталиками свет свечей и явно не собиралась никуда падать.
С ещё большим недоумением он перевёл взгляд на неё. Её странно бледное, напряжённое лицо было наполнено самым беспросветным отчаянием.
Через три удара сердца до него дошло.
Гнев и обида никуда не делись; они по-прежнему владели им. Владели, но отошли на второй план.
На первый – выступило глубокое, жалобное чувство осознания того, что и она в этой ситуации чувствует себя мучительно, и её сердце ранено не меньше и кровоточит сейчас, раздираемое страхом, что он в своей обиде уйдёт сейчас и оставит её одну справляться с теми ранами, которые они со зла нанесли друг другу.
– Ну что ещё за игры… – пробормотал он себе под нос с огорчением, вернулся и поцеловал её – скорее сухо и отстранённо, но, безусловно, бережно.
К его глубокой неожиданности, она вдруг беспомощно прижалась к нему и разрыдалась в его плечо – самыми обычными, простецкими женскими слезами, с всхлипами и рыданиями, а не той пародией на плач, которой она довольствовалась со времён своего детства.
Он был деморализован и ранен осознанием того, что ей стало настолько больно из-за его грубости.
Будто этого было мало, она вконец добила его, жалобно пробормотав куда-то ему в плечо:
– Прости… прости меня, пожалуйста.
– Помилуй, женщина, – пробормотал он ей в макушку, обнимая нежно.
В эту минуту ему казалось, что он один виноват во всём, что это он был нетерпимым, грубым, глупым. Ей же, напротив, казалось, что это она одна виновата – злая, несправедливая, властная.
Истина, конечно, была где-то посередине, но до этой мысли они додумаются ещё не скоро. Не всё и сразу.
– Пойдёмте, поговорим, – вдруг тихо предложил он, увлекая её к софе.
Удобно устроил в своих объятьях, целовал куда-то в лоб, гладил по волосам, стирал слёзы.
Наконец, она успокоилась, – и тут же замерла ледяной статуей, чувствуя ужас и стыд перед своим срывом, который, со всей определённостью, казался ей вопиюще недопустимым.
– Конфликты неизбежны между живыми людьми, дорогая, – неожиданно для неё начал тихо объяснять он.
Она сидела в кольце его рук спиной к нему и не видела его лица, но по голосу была почти уверена, что оно серьёзно и напряжено.
– Коль скоро в нашем супружестве, – продолжил неспешно он, – вы перестали изображать снежную королеву, а я – безупречного лорда, то мы неизбежно сталкиваемся с этим живым процессом. У вас есть свои желания, у меня – свои. Вы чего-то ожидаете от меня, я – от вас. Иногда наши желания и ожидания не сходятся. Это естественно.
Он замолчал, подбирая дальнейшие слова, а королева вставила свою мысль:
– Это естественно, но… Но почему нельзя поговорить по-человечески? – с горечью и ощутимым недовольством собой возразила она.
Он еле слышно рассмеялся – она почувствовала это скорее по вибрации его тела, чем по звуку, и объяснил:
– Очевидно, я задел вас за больное. Что вас так вывело, мои анжельские шашни? – с явственной улыбкой в голосе спросил он.
Она неловко пожала плечами, боясь снова поднять эту тему и выйти на новой виток обмена злыми, острыми репликами. Ей казалось, что лучше не говорить об этом, запрятать подальше, сделать вид, что ничего не было.
– А скажите, дорогая, – вдруг лукаво спросил он, – были бы вы сами и ваши приближённые так критичны к моим интригам, если бы я был анжельским принцем?
– В Анджелии нет принцев, – слабо воспротивилась Кая, уже понимая, что падает в эту словесную ловушку.
Его скептическую игру бровями она, кажется, почувствовала затылком.
– Вы правы, – оставалось ей только согласиться со вздохом. – Будь вы анжельским принцем, никто бы и слова не сказал.
В тот момент, когда она это озвучила, ей показалось это ужасно несправедливым по отношению к Канлару. Никогда до этого момента она не задумывалась о том, что в династических браках неправящая сторона всегда так или иначе отстаивала интересы своей родины. Выбери она ньонского принца, тот наверняка бы сражался за интересы своей стороны с остервенением, и, возможно, далеко не с такой ловкостью, как это проделывал Канлар.
– Я тоже задела вас за больное, да? – вместо этих соображений спросила она.
Он стиснул её покрепче и глухо признал:
– Да.
Спустя полминуты сдержанно добавил:
– По правде сказать, я до сих пор на взводе.
– О! – обернулась она, вглядываясь в его лицо виноватым взглядом.
– Не сворачивайте себе шею, – поморщился он, мягко, но непреклонно разворачивая её обратно.
Он был уверен, что его злость отражается на его лице, и не хотел, чтобы она это видела.
Некоторое время они сидели молча – она не решалась заговорить первой, боясь спровоцировать, – после чего он, наконец, продолжил:
– Вы знаете, я человек гордый, – с некоторым внутренним сопротивлением признал он. – Меня… задевает ваше… нет, не недоверие, – оборвал он недоконченною мысль. – Вы королева, и быть осторожной – ваша прямая обязанность. Но… дьявол раздери! – вцепился он одной рукой в свои волосы. – Хорошо, кажется, я вру самому себе. Меня и впрямь задевает ваше… ваша осторожность по отношению ко мне, – с горечью утвердил он.
Кая застыла и с глубоким напряжением ответила:
– Я не могу позволить себе… быть неосторожной, – постаралась она, как и он, заменить болезненное «недоверие» более мягкой, но от того не менее ранящей, формулировкой.
– Я знаю! – воскликнул он порывисто и принялся быстро и торопливо пояснять: – Всё знаю, всё понимаю, признаю оправданным и необходимым, восхищаюсь вами как твёрдой и мудрой правительницей, но… – оживившийся было тон сошёл на нет.
– Но вас задевает, – совершенно помертвевшим голосом резюмировала королева.
– Да, – с удивительно глубоким для такого короткого слова отчаянием подтвердил он.
Молчание длилось долго – пока вдруг Канлар не почувствовал, как на его руку капнула слезинка.
– Нет! – воспротивился он с глубоким чувством вины. – Не расстраивайтесь так, прошу вас.
– Но что же мне делать? – повернула она к нему заплаканное лицо. – Если бы вы только знали, как сильно бы я желала иметь право доверять вам безоговорочно и безусловно! – с болью в голосе воскликнула она.
Её страдающий, мучительный взгляд пронзил его и отрезвил.
– Какой же я злой сегодня! – с покаянием отозвался он на её боль, прижимая к себе и целуя в лоб, скулы, глаза, щёки. – Не слушайте меня, драгоценная моя, – попросил он. – Я сегодня сам не знаю, что несу.
– Нет, вы…
«Правы», хотела сказать она, но очередной поцелуй не дал ей договорить.
– Ужасно злой, – шепнул он ей куда-то в волосы. – Я задет, моя гордость задета, мне больно, и я в отместку причиняю боль вам, чтобы… чтобы вам тоже было больно. Чтобы вы почувствовали, что мне больно.
– Я чувствую, – тихо заверила его она.
– Моими стараниями, – виновато хмыкнул он.
Спустя пару минут молчания он с большим внутренним сопротивлением выдавил из себя:
– Самое ужасное… я ведь почти осознанно повёл разговор так, чтобы ранить вас. И в первый момент даже почувствовал… удовлетворение. – Мрачно припечатал он, после чего быстро задал вопрос: – Вы будете презирать меня теперь?
Она была обескуражена и его откровенностью, и самим признанием.
– Вы хотели ранить меня? – с некоторой грустью переспросила она, встретив его взгляд.
– Хотел, – мрачно и мучительно признал он.
– У вас получилось, – поведя плечом, отвела она глаза.
– Я ужасен, – признал он.
Помолчав, она отметила:
– Кажется, нам необходимо овладеть искусством супружеских ссор.
С трудом отвлекаясь от внутреннего самоуничижения, Канлар нахмурил брови:
– Что?
В присущей ей манере королева доходчиво и логично высказала свои взгляды на причины появления супружеских конфликтов, способы их разрешения, ловушки, поджидающие супругов на этом пути, и даже набросала пару алгоритмов конструктивного решения проблем такого рода.
Её прекрасный вдохновенный монолог занял десять минут, а мог бы занять и больше, но на пассаже: «Можно попробовать выдвигать претензии друг к другу в форме дипломатической ноты протеста, с указанием…» – Канлар не выдержал и рассмеялся.
С лёгкой опасливой улыбкой она спросила:
– Мои рассуждения были сейчас неуместны, да?
– Напротив! – обнял её покрепче он и поцеловал уже без всякой обиды, по-настоящему. – Вы восхитительны, душа моя, восхитительны до каждого слова!
Его взгляд, который скользил по чертам её лица, и в самом деле светился от восхищения.
– Дипломатическая нота протеста! – с восторгом повторил он её последнюю мысль. – Кто из мужчин может похвастаться столь удивительной и мудрой женой? – вопросил он потолок.
Кая смущённо и польщённо улыбнулась. Она не ожидала, что её идеи вызовут столь положительную реакцию.
– Пожалуй, – капризно протянула она, – для нот протеста уже поздновато, конфликт зашёл слишком далеко! Вы, мой супруг, нанесли тяжкий вред моим позициям, и я в ультимативной форме требую компенсации!
Конечно же, затребованная компенсация была незамедлительно оказана ей в полном объёме.
…через час бледный лютнист был бескомпромиссно изгнан из королевских покоев, к почти незаметному огорчению камеристки и к вполне явному торжеству камердинера.
Глава тринадцатая
Внутренняя разведка в эти дни, определённо, не сидела без дела. Канлара она всерьёз и не подозревала, агента к нему приставили скорее для очистки совести, и, более того, столь открыто это было сделано как раз в знак доверия – мол, не серчайте, ваше величество, нам нужно для протокола отметить, что вы не при чём. Сам Канлар, конечно, этот манёвр так и расшифровал, и, не заведись королева на ровном месте, продолжил бы ворчать на своего соглядатая более чем дружелюбно – возможно, даже попытался бы через него выйти на неуловимого коллегу. Но всё сложилось как сложилось, поэтому далеко идущие планы не воплотились в жизни.
По трём же другим направлениям – князь, княжна и вице-канцлер – разведка получила самые богатые сведения.
Первым отличился князь. Успешно водя агентов за нос днём, он прокололся на ночном деле: должно быть, не ожидал, что разведка будет столь бдительна. Уже через несколько дней слежки королева имела на руках любопытное донесение о том, как её милый брат по ночам вылезает через прекрасные широкие окна Сената, чтобы чуть позже влезть в уже куда как более узкие и неудобные окна министерства внешней разведки.
Интерес князя в этом деле был прозрачен – он активно старался обеспечить следующее поколение разведчиков лояльным бастардом в пиратских кругах – но близость махийских дипломатов всё же внушала тревогу.
– Ваши ребята не могли бы проверить? – с некоторой неловкостью попросила Кая мужа, показывая ему донесение.
Тот, хмыкнув, согласился:
– Князь вполне может совмещать приятное с полезным. Я напишу своим.
За пираткой тоже организовали отдельно слежку, но та оказалась крепким орешком, и каждое утро «уходила» профессионально. Правда, отследить её дальнейшие перемещения было несложно, в виду того, что все эти перемещения сопровождались громкими скандалами.
Однако опровергнуть ту версию, что князь связан с сектантами через Айде-Лин, не представлялось возможным, поэтому разведка нервно злилась и продолжала тратить людей и время на эту парочку.
По второму направлению всё выглядело даже ещё хуже. Княжна, на первый взгляд, никак не скрывала свои действия и контакты. Проблема была в том, что контактов этих было чрезвычайно много.
Уточним: сама княжна пересекалась только с роднёй и со своими фрейлинами. Но вот эти шестеро юных особ с бешеной скоростью строчили тонны писем, обращались в самые различные инстанции и наносили по несколько визитов в день! Разведка сбивалась с ног и неизбежно что-то теряла в общей шелухе дежурных сплетен за чаем и длинных ласковых писем сёстрам или матерям.
Что-то, конечно, выяснять удавалось: за последние пару недель княжна умудрилась расстроить помолвку одной из своих подопечных, пристроить, напротив, другую, и начать дело об опеке третьей. Все эти хлопоты, как казалось, не имели никакого отношения ни к сектам, ни к Махии, ни к религии. И всё же, признаем прямо: разведка с этим потоком болтовни и писем не справлялась, поэтому исключать нельзя было ничего.
По третьему направлению всё, напротив, казалось слишком скучным и однозначным. Вице-канцлер был на редкость благонадёжен и прозрачен в своих контактах и поступках; но именно эта демонстративная прозрачность и настораживала матёрых разведчиков.
Прокламации сектантов, меж тем, благополучно продолжали появляться во дворце, королева продолжала благополучно раздражаться, а выставка художников шла своим чередом без особого высочайшего внимания.
Махийская принцесса сполна вкусила прелестей почти свободной жизни: целыми днями она пропадала в кругу художников, писала картины, обсуждала чужие произведения, давала мастер-классы и заводила огромное количество знакомств. Возможно, впервые в своей жизни Ами-Линта была по-настоящему счастлива – и, должны признать, это счастье делало и без того хорошенькую принцессу истинной красавицей. Художники с удовольствием писали её портреты, придворные поэты посвящали ей романсы, а кавалеры выстраивались в очереди ради танцев с нею. Принцесса во всём была безупречно хороша: прекрасно рисовала и пела, изящно танцевала и разумно говорила, с приятной элегантностью принимала комплименты и с лёгкостью озаряла собеседников сиянием своих глаз. Пожалуй, в это лето она разбила немало сердец – вот только сердце предполагаемого жениха в этом списке, увы, не значилось! Чем дальше, тем больше князь убеждался, что сказочная и воздушная Ами-Линта – явно не та женщина, которая поймёт и разделит его тягу к интригам, засадам, военным операциям и дерзким набегам.
