- Я с удовольствием, - внезапно откликнулась полуальдка. – Если не в тягость.
- Это тебе будет в тягость, - предупредила Дария. – Дети перед сном... шумные немного.
По бледным губам полуальдки скользнула улыбка.
- Переживу.
- Я подготовлю места тебе и Дагборну, - вызвалась Лия, быстро глянув в сторону мужа. – Поспешим? Время позднее, дети устали...
Семьи близнецов поднялись со своих мест резко, словно по команде; дети Никанора бросили игрушки, шустро ввинчиваясь в тёплые полушубки; Дария тотчас, не дожидаясь отхода гостей, принялась убирать со стола. Никанор вышел в сени с детьми первым, глянул на среднего брата.
- К отцу сразу отправишься?
Илиан медленно кивнул.
- Вещи сам перенесу, - успокоил Дагборн, отсекая подопечному последнюю возможность задержаться и оттянуть момент неприятной встречи.
Илиан пропустил вперёд шумную семью старшего брата, посторонился, пропуская телохранителя с заплечными мешками, и коротко притянул к себе вышедшую в сени Элею.
- Я люблю тебя, - шепнул одними губами.
Полуальдка оплела руками талию стонгардского мага, прильнула к крепкой груди на долю мгновения.
- Ступай к отцу, - улыбнулась в ответ дочь легата. – Всё будет хорошо.
Господин Иннар кивнул, поцеловал невесту в лоб, нежно и целомудренно, и вышел не прежде, чем полуальдка первой скользнула обратно в натопленную горницу.
Поздний ло-хельмский вечер порадовал обилием звёзд на чёрном небе, морозной тишиной и освещенной фонарями главной улицей, служившей маяком для окраин. Илиан задержался, оглядывая их семейный клан с пригорка: два новых дома старших братьев-близнецов, и два старых, потемневших от времени жилища, в одном из которых он вырос. Второй дом, где раньше жила тётка Октавия, долгое время пустовал; сейчас туда перебрался Ульф, один из приёмных детей отца, которому в этом году исполнилось двадцать зим. Судя по тёмным окнам, тоже отправился в таверну на празднование.
Сильнейший вздохнул, не размыкая губ. Отчего так получилось, что, несмотря на вес и уважение, отец и сыновья всегда держались стороной от прочего люда? Отчего никто из их семьи не участвовал в весельях и неизбежных склоках прочих соседей? Отчего Белого Орла до сих считали пришлым, хотя отец прожил тут большую часть жизни? Герой войны, иммун легиона, маг третьего круга, бывший староста – чего не хватало односельчанам, чтобы принять его? А Никанор? Старший брат дослужился до капитана, женился на самой красивой девушке Стонгарда, пропадал на границе, защищая Империю от альдских набегов – отчего его никогда не звали в общий круг, выпить да поговорить за жизнь? Назар... Назар всегда держался стороной от всех, кроме близнеца, вот и сейчас перешёл в крылатый отряд иммуна Сибранда, впервые оторвавшись от Никанора. Лучшего ловца ящеров во всем Мире не сыщешь; и всё же Назар жил вместе с семьей на отшибе. На приемных детей неприятие тоже распространялось: немой Ульф затворничал рядом с отцом, хотя к нему за травами и перевязками весь Ло-Хельм бегал, а Эрик, ещё один приёмыш, сбежал из Ло-Хельма в Кристар, подальше от местных доброжелателей. Впрочем, «сбежал» - не совсем то слово, учитывая, что своих ног у него не имелось. Умница Эрик воспользовался чужими – и прихватил с собой Олана, младшего сына иммуна Сибранда. Как они там? Давно не получая известий от отца и не спрашивая о младших братьях сам, Илиан не знал.
Он шел по подтаявшим тропинкам, знакомым до зубовного скрежета, и тщетно отгонял невесёлые мысли. Если вдуматься... их семья всегда была иной. И никакие успехи, героизм, награды этого не меняли. Люди признавали, уважали, побаивались, восхищались и равнялись, но никогда не считали их своими.
И он, Илиан Иннар, зашёл дальше братьев в отстранённости от мирского. Чужой для стонгардской глубинки – и чужой для высокообразованного колдовского общества. Ведь стонгардец, каким бы самородком ни был, не создан для магии. И тем более стонгардец, который всё ещё цеплялся за память и веру прежнего рода.
У знакомого дома он остановился и тяжело положил руку на плетень. Ничего здесь не изменилось, только окна отец обновил прошлой зимой, да кровля оказалась местами перестелена. Кто помогал? Никанор, Назар? Кто-то из имперского крылатого отряда? Этого Илиан тоже не знал.
Сильнейший шагнул внутрь двора, легко отперев калитку, глянул на пустую будку, в которой, после Зверя, другого пса так и не завелось, внезапно погрустнел. Каким бы тоскливым ни казался ему ло-хельмский быт, сердце отозвалось щемящей болью. Сколько дней он проводил здесь, мечтая о несбыточном? Повторял, как молитву, лишь одно – стану сильным, выбьюсь, смогу, докажу, взлечу, уйду, уйду отсюда...
И теперь, когда покоренная детская мечта лежала у ног, оказалось, что она совсем не похожа на то, чего он хотел. Удовлетворения и радости Сильнейший не ощущал, как и чувства завершённости пути. Впрочем, другим себя господин Иннар тоже больше не видел.
Окна слабо светились и, против обыкновения, оказались не прикрыты ставнями. Илиан заглянул в одно из них и замер. Сквозь мутную слюдяную поверхность он различил освещенный угол, в котором на коленях стоял отец. Молодой господин Иннар хорошо помнил и сам угол, и знак Великого Духа под потолком. И молитвы, которые Белый Орёл зачастую не имел сил прочесть и просил о том его, Илиана...
Сильнейший нахмурился, сцепил зубы и коротко постучал в ставень, прежде чем вернуться к двери. Ему становилось физически душно от молитв и лицезрения постороннего благочестия: стонгардский маг давно отошёл от Творца и даже перестал противиться неизбежному огрубению. Тёмные искусства не служили оправданием: получилось ведь у мачехи, госпожи Деметры Иннары, будучи магом седьмого круга с внушительным и чёрным послужным списком, сорвать с себя печать Тёмного - и принять свет Духа?
Он, Илиан, поступил наоборот: отказался от света, чтобы принять тьму. Поначалу оправдывал это жестокой необходимостью: без полного погружения и понимания тьмы невозможно ни управление ею, ни пользование с наибольшим успехом. Кроме того, он использовал магию и темные искусства в интересах Империи и её народов – родных ему народов! – а потому считал себя вправе отступать от общепринятых канонов. Пока в один день не понял, что отошёл от них настолько, что счёл себя выше толпы.
Любви к народу и стремления служить Империи становилось всё меньше; люди казались всё глупее и безыскуснее; мир терял краски столь стремительно, что Илиан поначалу встревожился за собственное зрение. Цвета меркли, словно он то и дело пользовался высшей магией седьмого круга, мир терял запахи, отдавал мертвечиной, и внутренняя тоска пожирала всё быстрее. Бурная деятельность и постоянное движение спасали от окончательного окаменения; любовь к полуальдке наполняла сердце надеждой: он всё ещё жив. Он управляет собой и желаниями, чувствами и жизнью, и однажды... однажды... он оживёт вновь.
Не растеряв при этом силу, разумеется.
Дверь скрипнула – снова отец петли не смазал! – и открылась.
- Вот и ответ моим молитвам, - без удивления поприветствовал его иммун Сибранд. – Входи, сын.
Илиан тяжело перешагнул порог, наклонившись, чтобы не зацепить головой перекладину, быстро огляделся. Матери, Деметры Иннары, внизу не оказалось: хорошо, потому что именно с ней Сильнейший встречаться не хотел ещё более, нежели с отцом.
Иммун Сибранд затворил за ним дверь, обернулся, молча разглядывая среднего сына. И плескалось в синих глазах непонятное – мягкое, светящееся... внимательное и цепкое...
- Здравствуй, отец, - тяжело проронил Илиан. – Я... вот, прилетел...
Сибранд Белый Орёл кивнул – вижу, мол – оглядывая сына с ног до головы.
- Не холодно в этом плаще? – когда молчание затянулось, спросил иммун. – Ткань красивая, да только меховая подбойка слабовата – небось даже весной зябко.
- У меня рубашка тёплая, - тут же откликнулся Сильнейший, окончательно сбиваясь с мысли. – Элеа настояла, говорит, ты не такой уж стонгардец, раз в унтерхолдской крепости то и дело мёрзнешь... Отец, прости меня, - тут же, без перехода, выпалил Илиан. – Я... не в себе был в прошлый раз. На нервах…
- Понимаю, - не сразу проронил иммун. – Я понимаю. Ты просто устал, сын. У всех случаются дурные дни. Иди сюда.
Илиан чувствовал себя неловко, обнимая отца. Детское чувство защищенности и радости оттого, что отец рядом, сменялось недоумением от того, что он по-прежнему переживает те же чувства, хотя давно сравнялся ростом с родителем, перегнал его в почестях и признании. Отстраняться не хотелось.
- Мы назвали тебя Илиан, - вдруг едва слышно шепнул ему в ухо Белый Орёл, - что означает «иной». Твоя мать, ещё нося тебя во чреве, говорила: «Этот будет не таким...». Великий Дух свидетель – каждый из сыновей мне дорог. Ты, Илиан... моя великая гордость и редчайшее сокровище. Не из-за тёмного дара: и без него ты бы добился многого. Я благодарю Творца, что ты не озлобился на мир в детстве и отрочестве, когда занимался ненавистным домашним трудом; нет, ты оставался неизменно терпеливым и добрым в сердце. Любящим братом, верным товарищем, нежным и послушным сыном, ищущим ласки, которую я не мог тебе дать... Прости и ты меня, Илиан – я слишком погрузился в заботы об Олане в те самые трудные годы... и совсем упустил тебя. Теперь я понимаю, что Олан – легчайшее из моих испытаний. И болеть сердцем следовало не за самого убогого – их сам Дух бережет – но за самого одарённого из сыновей...
Илиан невольно напрягся, вспоминая то жуткое время после рождения Олана; то, как и в самом деле искал утешения... как скучал по отцу, когда тот оставил их, чтобы найти лекарство для Олана; как лежал в темноте тоскливой ло-хельмской ночи, слушая мерное дыхание старших братьев и беспокойное ворочанье ныне покойной тётки Октавии, присматривавшей за племянниками в отсутствие зятя. Как злился на отца, глотая обиженные мальчишеские слёзы – за то, что родитель так и не почитал с ним новую книгу перед отъездом, за то, что не поцеловал перед сном, что прогнал надоедливую соседку, мечтавшую выйти за него замуж и оттого рьяно опекавшей его детей... семилетнему Илиану после смерти матери любая забота казалась верхом доброты, и отца он не понимал, решительно не понимал, когда тот не спешил привести в дом женщину, должную заменить мать.
- Я скучаю по тебе, - сказал семилетний Илиан.
Вслух сказал.
- Знал бы ты, как я... – иммун отстранился, взглянул в лицо сына с улыбкой – по-новому, словно впервые увидел. – Ну, садись к столу. Хоть ненадолго...
«Ненадолго» и впрямь прервали довольно бесцеремонно: едва отец поставил на стол графин с нагретой наливкой, в дверь постучали, и внутрь, не дожидаясь, пока впустят, вошёл Дагборн.
- Мира и процветания, - поприветствовал бывшего начальника телохранитель Сильнейшего. – Пьёте и не приглашаете?
- Не пьем, но приглашаем, - ровно откликнулся иммун, бросая на прибывшего быстрый взгляд. – Случилось что?
- Из дому выгнали, - пожал плечами Дагборн. – Лия велела за мужем присмотреть и домой его притащить, пока местные не споили. Решил вот... заглянуть. Может, господин Иннар тоже изволит на свадьбу заглянуть?
Сибранд усмехнулся, молча ставя на стол третий стакан.
- Не изволит, - нахмурился Илиан, мигом превращаясь в отстраненного от мирских дел Сильнейшего. – Что мне там делать?
- Помочь верному слуге вытащить оттуда ваших братьев, господин Иннар, - откликнулся телохранитель. – Иначе их жёны нас ночевать не пустят.
- Довод веский, - с усмешкой признал Сильнейший.
- Ступайте, - предложил иммун, пока Дагборн без церемоний осушивал свой стакан. – А с утра к нам с невестой заглянешь, верно, сын? И поговорим на свежую голову.
- Хорошо, - сдался Илиан. Задуманное выступление на рассвете явно затягивалось. – Я сейчас, Дагборн.
Знакомыми ступенями наверх – туда, где когда-то была родительская спальня. После смерти матери отец спал там с Оланом, чтобы хоть как-то оградить старших сыновей от младенческого крика, затем...
Мачеха, госпожа Деметра Иннара, отдала ему всё, что могла: материнскую ласку, бесценные знания, силу, память древнейшего бруттского рода; подготовила и проложила путь к месту Сильнейшего. Выпустила в Мир подготовленным. Теперь...
Илиан осторожно отодвинул занавеску из плотных шкур, застыл над родительским ложем, чувствуя, как больно отдается в сердце беспомощная слабость той, которую он привык считать всемогущей. Деметра Иннара не умерла в день, когда альдский эйохан выпил из неё колдовскую и телесную силу; но, видит Дух, то, что осталось, уже мало чем напоминало властную бруттскую колдунью. Здоровье мачехи пошатнулось настолько, что из года в год она чахла всё быстрее, чудом удерживаясь в мире живых. Илиан был уверен – удерживалась ради отца.
- Я тут, мама, - позвал Сильнейший, присаживаясь на ложе. Провёл рукой по сухой тёплой щеке, отвёл прядь седых волос от лица. – Прости, что долго...
Деметра открыла глаза. Неожиданно, резко, так что господин Иннар даже ладонь отдёрнул.
- Мальчик мой, - улыбнулась бруттская колдунья. – Пришёл...
Ближе к главной улице снег под сапогами исчез вовсе, так что их шаги гулко отдавались от стен новых каменных и старых деревянных домов. Часть из них Илиан не узнавал. В редкие визиты в Ло-Хельм он не посещал ничего, кроме дома отца и братьев, а потому то, во что превратилась тихая северная деревушка, его неизменно поражало: новые лавки с приветливыми фонариками снаружи, ярко разукрашенные ставни, новые плетни, заборы и дома.
Сегодня сил на любование окрестностями не оставалось: поскорее бы прилечь да и забыться трудным сном. Сильнейший не ощущал в себе не только колдовских, но и телесных сил, когда они наконец добрались до таверны – самого яркого пятна в городе.
- Братьев твоих под локотки берём, и на выход, - коротко скомандовал Дагборн, провожая взглядом вывалившихся из дверей поддатых гуляющих.
Илиан, как оказалось, зря переживал, натягивая капюшон поглубже: никто в душной, пропитанной винными парами таверне внимания на еще двух захожан не обратил.
- Присядьте, господин Иннар, - негромко попросил Дагборн, одной рукой перетаскивая заснувшего пьянчугу с лавки на пол и кивая на освободившееся место. – Нечего вам в эдакой толпе делать. Я быстро...
«Быстро» затянулось: если Никанора телохранитель отыскал сразу же, кивнув ему на выход, то Назар осушал стакан за здравие молодых в другом углу таверны, рядом со сводным братом Ульфом.
Посомневавшись, Дагборн обернулся на подопечного, который решился-таки стянуть капюшон и теперь озирал веселящийся люд со странным выражением на лице: не то страдальческим, не то тоскливым. Телохранитель не сразу повернулся обратно к кричащим здравицы гостям, наблюдая, как к господину Иннару подсаживается девица в откровенном платье. На фоне шумящих, веселящихся и пьяных гостей Сильнейший и впрямь казался лишним. Не только и не столько убранством и статью. Лицо его, расслабленное, слегка растерянное, сияло необыкновенной чистотой. Ни цепкий взгляд, ни выдававшие возраст морщины на лбу, ни даже память о том, каким может быть Сильнейший в гневе, не ослабляли впечатления. И причину Дагборн прекрасно знал.
- Это тебе будет в тягость, - предупредила Дария. – Дети перед сном... шумные немного.
По бледным губам полуальдки скользнула улыбка.
- Переживу.
- Я подготовлю места тебе и Дагборну, - вызвалась Лия, быстро глянув в сторону мужа. – Поспешим? Время позднее, дети устали...
Семьи близнецов поднялись со своих мест резко, словно по команде; дети Никанора бросили игрушки, шустро ввинчиваясь в тёплые полушубки; Дария тотчас, не дожидаясь отхода гостей, принялась убирать со стола. Никанор вышел в сени с детьми первым, глянул на среднего брата.
- К отцу сразу отправишься?
Илиан медленно кивнул.
- Вещи сам перенесу, - успокоил Дагборн, отсекая подопечному последнюю возможность задержаться и оттянуть момент неприятной встречи.
Илиан пропустил вперёд шумную семью старшего брата, посторонился, пропуская телохранителя с заплечными мешками, и коротко притянул к себе вышедшую в сени Элею.
- Я люблю тебя, - шепнул одними губами.
Полуальдка оплела руками талию стонгардского мага, прильнула к крепкой груди на долю мгновения.
- Ступай к отцу, - улыбнулась в ответ дочь легата. – Всё будет хорошо.
Господин Иннар кивнул, поцеловал невесту в лоб, нежно и целомудренно, и вышел не прежде, чем полуальдка первой скользнула обратно в натопленную горницу.
***
Поздний ло-хельмский вечер порадовал обилием звёзд на чёрном небе, морозной тишиной и освещенной фонарями главной улицей, служившей маяком для окраин. Илиан задержался, оглядывая их семейный клан с пригорка: два новых дома старших братьев-близнецов, и два старых, потемневших от времени жилища, в одном из которых он вырос. Второй дом, где раньше жила тётка Октавия, долгое время пустовал; сейчас туда перебрался Ульф, один из приёмных детей отца, которому в этом году исполнилось двадцать зим. Судя по тёмным окнам, тоже отправился в таверну на празднование.
Сильнейший вздохнул, не размыкая губ. Отчего так получилось, что, несмотря на вес и уважение, отец и сыновья всегда держались стороной от прочего люда? Отчего никто из их семьи не участвовал в весельях и неизбежных склоках прочих соседей? Отчего Белого Орла до сих считали пришлым, хотя отец прожил тут большую часть жизни? Герой войны, иммун легиона, маг третьего круга, бывший староста – чего не хватало односельчанам, чтобы принять его? А Никанор? Старший брат дослужился до капитана, женился на самой красивой девушке Стонгарда, пропадал на границе, защищая Империю от альдских набегов – отчего его никогда не звали в общий круг, выпить да поговорить за жизнь? Назар... Назар всегда держался стороной от всех, кроме близнеца, вот и сейчас перешёл в крылатый отряд иммуна Сибранда, впервые оторвавшись от Никанора. Лучшего ловца ящеров во всем Мире не сыщешь; и всё же Назар жил вместе с семьей на отшибе. На приемных детей неприятие тоже распространялось: немой Ульф затворничал рядом с отцом, хотя к нему за травами и перевязками весь Ло-Хельм бегал, а Эрик, ещё один приёмыш, сбежал из Ло-Хельма в Кристар, подальше от местных доброжелателей. Впрочем, «сбежал» - не совсем то слово, учитывая, что своих ног у него не имелось. Умница Эрик воспользовался чужими – и прихватил с собой Олана, младшего сына иммуна Сибранда. Как они там? Давно не получая известий от отца и не спрашивая о младших братьях сам, Илиан не знал.
Он шел по подтаявшим тропинкам, знакомым до зубовного скрежета, и тщетно отгонял невесёлые мысли. Если вдуматься... их семья всегда была иной. И никакие успехи, героизм, награды этого не меняли. Люди признавали, уважали, побаивались, восхищались и равнялись, но никогда не считали их своими.
И он, Илиан Иннар, зашёл дальше братьев в отстранённости от мирского. Чужой для стонгардской глубинки – и чужой для высокообразованного колдовского общества. Ведь стонгардец, каким бы самородком ни был, не создан для магии. И тем более стонгардец, который всё ещё цеплялся за память и веру прежнего рода.
У знакомого дома он остановился и тяжело положил руку на плетень. Ничего здесь не изменилось, только окна отец обновил прошлой зимой, да кровля оказалась местами перестелена. Кто помогал? Никанор, Назар? Кто-то из имперского крылатого отряда? Этого Илиан тоже не знал.
Сильнейший шагнул внутрь двора, легко отперев калитку, глянул на пустую будку, в которой, после Зверя, другого пса так и не завелось, внезапно погрустнел. Каким бы тоскливым ни казался ему ло-хельмский быт, сердце отозвалось щемящей болью. Сколько дней он проводил здесь, мечтая о несбыточном? Повторял, как молитву, лишь одно – стану сильным, выбьюсь, смогу, докажу, взлечу, уйду, уйду отсюда...
И теперь, когда покоренная детская мечта лежала у ног, оказалось, что она совсем не похожа на то, чего он хотел. Удовлетворения и радости Сильнейший не ощущал, как и чувства завершённости пути. Впрочем, другим себя господин Иннар тоже больше не видел.
Окна слабо светились и, против обыкновения, оказались не прикрыты ставнями. Илиан заглянул в одно из них и замер. Сквозь мутную слюдяную поверхность он различил освещенный угол, в котором на коленях стоял отец. Молодой господин Иннар хорошо помнил и сам угол, и знак Великого Духа под потолком. И молитвы, которые Белый Орёл зачастую не имел сил прочесть и просил о том его, Илиана...
Сильнейший нахмурился, сцепил зубы и коротко постучал в ставень, прежде чем вернуться к двери. Ему становилось физически душно от молитв и лицезрения постороннего благочестия: стонгардский маг давно отошёл от Творца и даже перестал противиться неизбежному огрубению. Тёмные искусства не служили оправданием: получилось ведь у мачехи, госпожи Деметры Иннары, будучи магом седьмого круга с внушительным и чёрным послужным списком, сорвать с себя печать Тёмного - и принять свет Духа?
Он, Илиан, поступил наоборот: отказался от света, чтобы принять тьму. Поначалу оправдывал это жестокой необходимостью: без полного погружения и понимания тьмы невозможно ни управление ею, ни пользование с наибольшим успехом. Кроме того, он использовал магию и темные искусства в интересах Империи и её народов – родных ему народов! – а потому считал себя вправе отступать от общепринятых канонов. Пока в один день не понял, что отошёл от них настолько, что счёл себя выше толпы.
Любви к народу и стремления служить Империи становилось всё меньше; люди казались всё глупее и безыскуснее; мир терял краски столь стремительно, что Илиан поначалу встревожился за собственное зрение. Цвета меркли, словно он то и дело пользовался высшей магией седьмого круга, мир терял запахи, отдавал мертвечиной, и внутренняя тоска пожирала всё быстрее. Бурная деятельность и постоянное движение спасали от окончательного окаменения; любовь к полуальдке наполняла сердце надеждой: он всё ещё жив. Он управляет собой и желаниями, чувствами и жизнью, и однажды... однажды... он оживёт вновь.
Не растеряв при этом силу, разумеется.
Дверь скрипнула – снова отец петли не смазал! – и открылась.
- Вот и ответ моим молитвам, - без удивления поприветствовал его иммун Сибранд. – Входи, сын.
Илиан тяжело перешагнул порог, наклонившись, чтобы не зацепить головой перекладину, быстро огляделся. Матери, Деметры Иннары, внизу не оказалось: хорошо, потому что именно с ней Сильнейший встречаться не хотел ещё более, нежели с отцом.
Иммун Сибранд затворил за ним дверь, обернулся, молча разглядывая среднего сына. И плескалось в синих глазах непонятное – мягкое, светящееся... внимательное и цепкое...
- Здравствуй, отец, - тяжело проронил Илиан. – Я... вот, прилетел...
Сибранд Белый Орёл кивнул – вижу, мол – оглядывая сына с ног до головы.
- Не холодно в этом плаще? – когда молчание затянулось, спросил иммун. – Ткань красивая, да только меховая подбойка слабовата – небось даже весной зябко.
- У меня рубашка тёплая, - тут же откликнулся Сильнейший, окончательно сбиваясь с мысли. – Элеа настояла, говорит, ты не такой уж стонгардец, раз в унтерхолдской крепости то и дело мёрзнешь... Отец, прости меня, - тут же, без перехода, выпалил Илиан. – Я... не в себе был в прошлый раз. На нервах…
- Понимаю, - не сразу проронил иммун. – Я понимаю. Ты просто устал, сын. У всех случаются дурные дни. Иди сюда.
Илиан чувствовал себя неловко, обнимая отца. Детское чувство защищенности и радости оттого, что отец рядом, сменялось недоумением от того, что он по-прежнему переживает те же чувства, хотя давно сравнялся ростом с родителем, перегнал его в почестях и признании. Отстраняться не хотелось.
- Мы назвали тебя Илиан, - вдруг едва слышно шепнул ему в ухо Белый Орёл, - что означает «иной». Твоя мать, ещё нося тебя во чреве, говорила: «Этот будет не таким...». Великий Дух свидетель – каждый из сыновей мне дорог. Ты, Илиан... моя великая гордость и редчайшее сокровище. Не из-за тёмного дара: и без него ты бы добился многого. Я благодарю Творца, что ты не озлобился на мир в детстве и отрочестве, когда занимался ненавистным домашним трудом; нет, ты оставался неизменно терпеливым и добрым в сердце. Любящим братом, верным товарищем, нежным и послушным сыном, ищущим ласки, которую я не мог тебе дать... Прости и ты меня, Илиан – я слишком погрузился в заботы об Олане в те самые трудные годы... и совсем упустил тебя. Теперь я понимаю, что Олан – легчайшее из моих испытаний. И болеть сердцем следовало не за самого убогого – их сам Дух бережет – но за самого одарённого из сыновей...
Илиан невольно напрягся, вспоминая то жуткое время после рождения Олана; то, как и в самом деле искал утешения... как скучал по отцу, когда тот оставил их, чтобы найти лекарство для Олана; как лежал в темноте тоскливой ло-хельмской ночи, слушая мерное дыхание старших братьев и беспокойное ворочанье ныне покойной тётки Октавии, присматривавшей за племянниками в отсутствие зятя. Как злился на отца, глотая обиженные мальчишеские слёзы – за то, что родитель так и не почитал с ним новую книгу перед отъездом, за то, что не поцеловал перед сном, что прогнал надоедливую соседку, мечтавшую выйти за него замуж и оттого рьяно опекавшей его детей... семилетнему Илиану после смерти матери любая забота казалась верхом доброты, и отца он не понимал, решительно не понимал, когда тот не спешил привести в дом женщину, должную заменить мать.
- Я скучаю по тебе, - сказал семилетний Илиан.
Вслух сказал.
- Знал бы ты, как я... – иммун отстранился, взглянул в лицо сына с улыбкой – по-новому, словно впервые увидел. – Ну, садись к столу. Хоть ненадолго...
«Ненадолго» и впрямь прервали довольно бесцеремонно: едва отец поставил на стол графин с нагретой наливкой, в дверь постучали, и внутрь, не дожидаясь, пока впустят, вошёл Дагборн.
- Мира и процветания, - поприветствовал бывшего начальника телохранитель Сильнейшего. – Пьёте и не приглашаете?
- Не пьем, но приглашаем, - ровно откликнулся иммун, бросая на прибывшего быстрый взгляд. – Случилось что?
- Из дому выгнали, - пожал плечами Дагборн. – Лия велела за мужем присмотреть и домой его притащить, пока местные не споили. Решил вот... заглянуть. Может, господин Иннар тоже изволит на свадьбу заглянуть?
Сибранд усмехнулся, молча ставя на стол третий стакан.
- Не изволит, - нахмурился Илиан, мигом превращаясь в отстраненного от мирских дел Сильнейшего. – Что мне там делать?
- Помочь верному слуге вытащить оттуда ваших братьев, господин Иннар, - откликнулся телохранитель. – Иначе их жёны нас ночевать не пустят.
- Довод веский, - с усмешкой признал Сильнейший.
- Ступайте, - предложил иммун, пока Дагборн без церемоний осушивал свой стакан. – А с утра к нам с невестой заглянешь, верно, сын? И поговорим на свежую голову.
- Хорошо, - сдался Илиан. Задуманное выступление на рассвете явно затягивалось. – Я сейчас, Дагборн.
Знакомыми ступенями наверх – туда, где когда-то была родительская спальня. После смерти матери отец спал там с Оланом, чтобы хоть как-то оградить старших сыновей от младенческого крика, затем...
Мачеха, госпожа Деметра Иннара, отдала ему всё, что могла: материнскую ласку, бесценные знания, силу, память древнейшего бруттского рода; подготовила и проложила путь к месту Сильнейшего. Выпустила в Мир подготовленным. Теперь...
Илиан осторожно отодвинул занавеску из плотных шкур, застыл над родительским ложем, чувствуя, как больно отдается в сердце беспомощная слабость той, которую он привык считать всемогущей. Деметра Иннара не умерла в день, когда альдский эйохан выпил из неё колдовскую и телесную силу; но, видит Дух, то, что осталось, уже мало чем напоминало властную бруттскую колдунью. Здоровье мачехи пошатнулось настолько, что из года в год она чахла всё быстрее, чудом удерживаясь в мире живых. Илиан был уверен – удерживалась ради отца.
- Я тут, мама, - позвал Сильнейший, присаживаясь на ложе. Провёл рукой по сухой тёплой щеке, отвёл прядь седых волос от лица. – Прости, что долго...
Деметра открыла глаза. Неожиданно, резко, так что господин Иннар даже ладонь отдёрнул.
- Мальчик мой, - улыбнулась бруттская колдунья. – Пришёл...
***
Ближе к главной улице снег под сапогами исчез вовсе, так что их шаги гулко отдавались от стен новых каменных и старых деревянных домов. Часть из них Илиан не узнавал. В редкие визиты в Ло-Хельм он не посещал ничего, кроме дома отца и братьев, а потому то, во что превратилась тихая северная деревушка, его неизменно поражало: новые лавки с приветливыми фонариками снаружи, ярко разукрашенные ставни, новые плетни, заборы и дома.
Сегодня сил на любование окрестностями не оставалось: поскорее бы прилечь да и забыться трудным сном. Сильнейший не ощущал в себе не только колдовских, но и телесных сил, когда они наконец добрались до таверны – самого яркого пятна в городе.
- Братьев твоих под локотки берём, и на выход, - коротко скомандовал Дагборн, провожая взглядом вывалившихся из дверей поддатых гуляющих.
Илиан, как оказалось, зря переживал, натягивая капюшон поглубже: никто в душной, пропитанной винными парами таверне внимания на еще двух захожан не обратил.
- Присядьте, господин Иннар, - негромко попросил Дагборн, одной рукой перетаскивая заснувшего пьянчугу с лавки на пол и кивая на освободившееся место. – Нечего вам в эдакой толпе делать. Я быстро...
«Быстро» затянулось: если Никанора телохранитель отыскал сразу же, кивнув ему на выход, то Назар осушал стакан за здравие молодых в другом углу таверны, рядом со сводным братом Ульфом.
Посомневавшись, Дагборн обернулся на подопечного, который решился-таки стянуть капюшон и теперь озирал веселящийся люд со странным выражением на лице: не то страдальческим, не то тоскливым. Телохранитель не сразу повернулся обратно к кричащим здравицы гостям, наблюдая, как к господину Иннару подсаживается девица в откровенном платье. На фоне шумящих, веселящихся и пьяных гостей Сильнейший и впрямь казался лишним. Не только и не столько убранством и статью. Лицо его, расслабленное, слегка растерянное, сияло необыкновенной чистотой. Ни цепкий взгляд, ни выдававшие возраст морщины на лбу, ни даже память о том, каким может быть Сильнейший в гневе, не ослабляли впечатления. И причину Дагборн прекрасно знал.
