– Да какого...?! – он вернулся к обычному уровню громкости. – Так, или ты все рассказываешь, или я бросаю эти твои чемоданы на полпути – и вертись дальше, как сама хочешь!
Инга сцепила зубы. Выругалась матом. Мысленно, но долго.
И потащила один из чемоданов к уже ожидающей на паркинге машине.
Мэрлин позеленел. Подхватил остальные, вперед Инги доволок их до автомобиля, забросил в багажник, и уже вслух процитировал некоторые из последних мыслей художницы. А потом добавил, совсем ненамного спокойнее:
– Слушай! В конце концов я же читаю всю твою почту! Что это за псих?
Все в том же бесноватом молчании Инга села на водительское сиденье, пристегнулась. Деваться некуда, и Мэрлин забрался на соседнее. Оба хлопнули дверьми. Машина завелась.
– Бывший муж, – наконец произнесла Инга, когда они тронулись. – И, поверь, мне сейчас лучше скрыться.
Невозможность забыть, отпустить человека годами. Пытать себя надеждами, и раскачиваться все сильнее и сильнее на этих бесконечных горках, вверх и вниз. Нет полутонов. Все резко. Как такое чуждо Городу! Но зато – искренне. Искренне? Может быть.
Я даже не заметила, как вернулась в эту реальность, в Эо. Вещи, так и не собранные в рюкзак, все еще валялись вокруг, но перед глазами оставалось, маячило, другое. Инга столько лет провела как Аддис! Столько лет дурачила все окружение и меня, но ту, настоящую ее, за все это время не забыли. Эо такого бы не понял, не принял, попытался истребить. Вычеркнуть наконец из памяти всех ту, что не вычеркивает покинувших, не подчинившихся ему, несмотря на все его уступки. Город не ценит память. Может, потому не ценит и праздники?
Как сильно праздник в том отражении отличается от нашего! В галерее собрались совершенно незнакомые друг с другом люди. Что не мешало им общаться, о чем-то договариваться, даже радоваться и доверять. Во всей этой атмосфере было тонкое ощущение, сквозило что-то, что выделяло этот день из череды других. То, что сделало этот день особенным. Именно этот день.
Праздник же, с которого... с которого я ушла, напомнил мне фреску, которую я видела на станции метро. Множество лиц – таких вроде бы живых, с индивидуальными чертами, каждое можно было бы выделить из всей толпы – но все выцвело, покрылось трещинами и пылью. И ведь все эти годы я считала, что так и надо, я не находила в этом ничего неестественного! Я сама делала так!
Когда не уходила к границе тумана.
Так символично, что многие были в белом также и там, в Дивном, будто подсказывали, намекали. В белом, как и жители Города сейчас, в форуме. Они создавали этим ощущение того, что память о Янне хранили даже в отражении, где он никогда и не был.
Или был?
А еще, глядя на эти лица в галерее Аддис, я поймала себя на мысли, что не я одна попалась на антураж. Так ли я далека от ее повадок, как мне хотелось бы думать? И я снова вернулась к тому, что Инга – это вовсе не противоположность, а продолжение меня. Сколько во мне самой фальши?
Я повернулась к зеркалу. Улыбнулась. Улыбка была не то, что кривая – она была пугающей. И все, каждый раз, видели – вот это??
Я закрыла глаза, и ...глупо. Я попыталась представить, будто Янн сейчас здесь, рядом. Все это время я о нем вспоминала, но никогда не думала о том, что было бы, если бы он был тут. Не фантазировала, не вела мысленных диалогов, будто он на расстоянии вытянутой руки. Фразы, брошенные, на прощание, в туман, не в счет. Я что, смирилась с тем, что его нет? Вот так просто – смирилась? И вот так же просто он когда-то уйдет из моей памяти, оставив после себя только чистый лист, как и из воспоминаний других людей, тогда?
..Эта чушь про помехи связи не может что-то значить...
Я улыбнулась. Еще раз. Не потому, что так надо – а адресно, ему. Так, как будто бы Янн был здесь. Неважно, что его тут и не было. Я отложила рюкзак и решила дождаться Марика. Он придет, и мы с ним все решим. Просто поговорим. Кому я еще могу довериться в Эо, если не ему? Кто сможет понять меня лучше? Мой взгляд невольно падает на грань Яви. Мне казалось, я ее уже убрала. Оттуда на меня на миг взглянула счастливая я.
А через мгновение отражение замутнилось, расплылось, и в нем я вижу... совсем не Ингу! Хмарь …синяя?!!
Я надеваю шаа-ри зеленого цвета, и выхожу из-под навеса навстречу поднимающемуся солнцу. Ладони рук соприкасаются в благодарственном жесте новому дню, и я касаюсь лба кончиками пальцев. Задеваю ими шан-ду, золотистые полумесяцы которых при этом тихонько позвякивают, будто хотят сбежать со звеньев цепочек оббегающих мою голову таамини, только затем, чтобы лучше рассмотреть теплое светило. У них сегодня еще будет на это время. Провожу обряд омовения: чаша с водой заготовлена заранее, и встречает рассвет вперед меня. Зажигаю огонь, и украшаю очаг цветами – такого же жаркого цвета, как и пламя, провожу всеми ладонями над всполохами, и огонь, ублаженный цветами, сегодня молчит, обещает спокойный день. Всякий огонь цветы любит больше, чем плоть, их он забирает без остатка. Складываю пальцы особым образом, закрываю глаза, и пою. Мой талант в другом, но сейчас я одна, и свободно прохожу стадии раскрытия сознания и остаюсь в саммана. Когда я заканчиваю и снова открываю глаза, нижний край солнца как раз отрывается от линии горизонта. Пора.
Мои босые ступни поднимают слишком много пыли, когда я бегу, но я только жалею, что ног у нас – не шесть. Наверное, я бы тогда катилась колесом, но сейчас я могу только быстро-быстро бежать, ловя по пути наигранно-сварливые взгляды сестер, полагающих, что уж мне-то точно следовало бы двигаться по поселению степенно, как королевской черепахе. Не сбавляя скорости, машу им в ответ, уже на ходу кружась в движениях нрии-та. Ритуальные же танцы следует оставить для Вии-шну, погрузившегося в сон, но я буду на острове уже через десяток капель.
Дома по пологим склонам стайками сбегаются к воде. А в самом центре, раскинувшись едва ли не на все озеро, уснул Бог. Сон его продолжается вот уже тысячи восхождений звезды Орас, и за это время он и сам уже стал мало отличим от окружающих его зеленых склонов, но те, кому даровано знание, видят: вот его ступни, согнутое колено и изгиб изящного бедра, торс, руки, и сложенные на груди, и образующие под щекой самую мягкую подушку на свете, растянутая в неге улыбка, и закрытые глаза – все три. Третий глаз Вии-шну прикрывает шан-ду, похожий на мои. А вот нахт в крыле носа никто из нас носить не осмеливается, не считая себя достойным такой чести. Вся огромная фигура образует Храмовую гору, и вся гора – и есть целиком Храм. Сегодня я танцую у Вии-шну в ногах, чтобы показать ему всю нашу благодарность за его дары.
По узкому мостку, по обеим сторонам которого струятся водопады, одному из многих, связующих берег озера с Храмовой горой, перебегаю к арке ар-дха. Только тут я останавливаюсь, снова складываю все ладони в почтительном жесте, и зажигаю огонь. Он вспыхивает радостной искоркой и разрешает мне пройти. Конечно, под сердцем Вии-шну найдется место любому, но этот маленький ритуал каждый раз заставляет почувствовать себя частью нашей большой семьи, братья и сестры которой уже собрались в одном из больших каменных залов, ман-тапар. Кто-то из них пришел из поселения, а кто-то живет прямо тут, получает помощь и поддержку, или обучается навыкам своего искусства и мастерства, вот как маленькие сестры, которые станут дэ-ва дааши, как и я, и, познав язык танца, смогут просить Вии-шну о милости, и узнавать из видений его волю.
– Индра, скорей! Мы начинаем!
С трудом сдерживаю тут себя от бега. Становлюсь в ряд с моими танцующими сестрами в лиловых шаа-ри, мы взмахиваем всеми тремя парами своих рук, и в этот момент мы становимся похожи на стаю легких бабочек.
И я точно скоро взлечу, если у меня в самое ближайшее время не окажется хоть что-то в животе!
Сама себе в том не признаюсь, но мое любимое время – су-баа, когда завтрак уже прошел, но еще ощущается в желудке, солнце еще только начинает печь, а у меня есть совсем немного времени, порядка пары вдохов, чтобы просто насладиться этим днем. На предплечье Вии-шну есть один чудесный уголок, куда я люблю убегать, и где меня никто не видит. Даже он сам.
Никто.
Кроме Ниты.
Стоит мне только прикрыть глаза, как из соседних зарослей доносится шорох. Быстро подглядываю: в зеркальце ар-шии на моем пальце отражается любопытная голова с задорной улыбкой и кожей, еще сохраняющей розоватый подтон на общем голубом фоне, так свойственный младенцам. С возрастом он уходит, и кожа становится темнее, и все больше стремится к цвету ультрамарина. Девочка без слов устраивается чуть сбоку от меня, втыкается в меня взглядом, и ждет, когда дрогнут мои ресницы. Но они сегодня суровы и непреклонны. Зато одна ладонь исподволь добирается до ее темной макушки и треплет волосы. Одно из допущений для дэ-ва дааши – показать, что считаю девочку частью своей семьи именно так. Нита смеется.
– Индра, покажи мне еще хаста? – просит она.
– А ты уже выучила те, которые я показывала раньше?
– Да, смотри! – и Нита изображает пальцами "яблоко", и что-то похожее на "слона". Заросли снова трещат, и показывается Сур. Помнится, я называла это место уединенным?
– Все еще просишь ее тебя научить? Не надоело за ней бегать? – Сур старается казаться намного более взрослым, чем он на самом деле есть, но за своей серьезностью вспоминает о вежливости только после легкого намека с моей стороны. Чуть запоздало он спохватывается, складывает четыре ладони, и приветствует меня. Впрочем, чуть более небрежно, чем стоило бы ожидать.
– Индра меня учит! – плаксиво возражает Нита.
– Да а что с того? Тебе все равно никогда не стать такой, как она! От того, что она тебя учит, у тебя лишняя пара рук не вырастет.
– Дэ-ва дааши не смотрят на количество рук. Все, о чем хочешь рассказать, о чем хочешь спросить Вии-шну, можно показать и шестью руками, – и тут я простираю все три пары своих рук в знаке "благодарность", – и четырьмя, – убираю одну пару за спину, разворачиваю кисть верхней правой руки ладонью вверх, и чуть сильнее отставляю мизинец на левой. – Шесть рук даются дэ-ва дааши, чтобы они могли показать всю многогранность повествования. Но это говорит лишь о том, что другим, урожденным только с четырьмя руками, нужно проявить лишь чуть больше терпения и усердия, Сур. И твоя сестра, – тут я выделяю слово едва заметной интонацией, потому что Сур и Нита – дети от одного сангх, – твоя сестра это знает, чувствует внутри, к чему у нее есть стремление и талант, знает, что даровал ей Вии-шну. И потому, не нужно противиться его воле.
– Но ведь, – вступает в разговор Нита, и, чувствуется, эта мысль давно ее тревожит, – чтобы управлять шестью руками, нужно намного больше сознания, чем для того, чтобы управлять четырьмя...
– Наконец-то ты начинаешь хоть что-то понимать! – бурчит Сур, но я его останавливаю легким жестом.
– Да, Нита, ты права. Это действительно так. Чем сложнее механизм, тем больше ресурсов нужно для его поддержания и работы. – Девочка тут же опускает уголки губ. – Но это не значит, что я – умная, а ты и Сур, – тут я не могу удержаться, чтобы не подначить паренька хоть бы и интонацией, – глупые. Скорее, наоборот. Та часть сознания, что мне необходима для работы дополнительной пары рук, у тебя – свободна! И только тебе решать, как именно ей распорядиться!
– То есть я могу лучше управлять своими четырьмя, чем ты – шестью? – с восторгом и искорками в темно-синих глазах шепчет Нита.
– Слушай Вии-шну, – киваю я. – И, если ты и сам прислушаешься, Сур, то тоже сможешь услышать его.
– Бог спит. Он не может нас слышать, – гордо говорит он. – Мы сами должны делать выбор. Но этот выбор не может быть продиктован только нашими желаниями. В первую очередь мы должны заботиться о семье.
– Может быть, ты и слышишь его, Сур? Только сам не понимаешь, чьи именно это слова в твоей душе, – улыбаюсь я, и, спохватываясь, оглядываюсь на часы. Их видно даже из этого укромного уголка: огромная чаша, которую Вии-шну держит в одной из своих восьми рук, по краю которой змеится крупная трещина. И это не признак разрушения – так Вии-шну показывает нам, что даже недостаток может быть не только полезен, но и стать главной особенностью, талантом в человеке. Чаша полна воска. Нагретый жарким солнцем, через определенный, не очень большой, период времени, через эту трещину воск капает, и теряется в теле Храмовой горы. Сейчас это происходит раз в пятнадцать вдохов. И так, каплями, мы отмеряем свое время. Утром и вечером, когда солнце дарит не так много лучей, время течет размеренней, и капли падают чуть реже, чем днем. При полуденном солнце ход времени ускоряется, а ночью времени и вовсе нет, и капли застывают до самого утра. Что удивительно, каждую ночь уровень воска в чаше восстанавливается, говоря, что все, что ушло в землю, возродится в руках Вии-шну снова.
Однако, самой мне возрождаться, а для того умирать, все же не хотелось, а именно через это мне пришлось бы пройти, опоздай я хотя бы на полвдоха. Сур заметил мою растерянность.
– Ладно, идем, – протянул он как бы свысока, – пару дней назад я обнаружил один новый ход. Правда, не знаю, протиснешься ли ты там, – добавил он с улыбкой, намекая одновременно и на мой, более высокий, по сравнению с ним, рост, и, конечно, на "лишние" руки. Куда же без этого?!
– Благодарю тебя за твой дар, брат мой, – говорю ему, принимая его игру, и он тут же, с хохотом, срывается с места. Что ж, страсть к быстрому передвижению тут есть не у одной меня! На часть вдоха застываю, раздув ноздри, с мыслью, стоит ли все же бегать тут, на Храмовой горе, но все же не удерживаюсь, и в три прыжка догоняю детвору. Да простит меня Вии-шну! Все же я спешу, чтобы говорить именно с ним!
Как ни странно, вместо того, чтобы бежать напрямую ко входам в ман-тапар, располагающиеся в чреве Вии-шну, как знак того, что люди – и есть его творение, и их вера – то, что его питает, мы карабкаемся куда-то вверх. Сур, как маленькая обезьянка, пугая других обезьян и птиц, хватается за свисающие ветви диких растений и лианы, ныряет под арки корней, зачастую образующих длинные коридоры цепляющихся друг за друга, и друг друга поддерживающих, отростков, скрывается за огромными плитами камней – и тут же оказывается на их вершине. Он следит только чтобы его скорость не была слишком высока для Ниты, но той такие забавы по душе, и она не любит, когда с ней играют в поддавки. Я же, хоть и могу перегнать пацанёнка, держусь позади обоих: ведет нас Сур, и он не подал ни знака, чтобы я знала, что именно он задумал. Лучше пусть будут у меня на виду.
Мы добираемся до самой высокой точки острова, и я уже совсем не понимаю, как именно я могу успеть в срок, когда Сур застывает, часто дыша, на большом камне с совершенно плоским верхом.
– Что там, брат? Ты заблудился? – спрашиваю я его, прикрывая глаза одной из ладоней от солнца.
– Не, – оборачивается он, глядя сверху вниз, – мы почти на месте. Но это тебе не понравится, Индра. Совсем не понравится!
Мое сердце холодеет.
– О чем ты, Сур?
– Да и не пролезешь ты тут, – продолжает он. – Зря я тебя сюда привел, ой, зря!
Нита, тоже забравшаяся на камень, удивленно шепчет чему-то себе под ноги:
Инга сцепила зубы. Выругалась матом. Мысленно, но долго.
И потащила один из чемоданов к уже ожидающей на паркинге машине.
Мэрлин позеленел. Подхватил остальные, вперед Инги доволок их до автомобиля, забросил в багажник, и уже вслух процитировал некоторые из последних мыслей художницы. А потом добавил, совсем ненамного спокойнее:
– Слушай! В конце концов я же читаю всю твою почту! Что это за псих?
Все в том же бесноватом молчании Инга села на водительское сиденье, пристегнулась. Деваться некуда, и Мэрлин забрался на соседнее. Оба хлопнули дверьми. Машина завелась.
– Бывший муж, – наконец произнесла Инга, когда они тронулись. – И, поверь, мне сейчас лучше скрыться.
Невозможность забыть, отпустить человека годами. Пытать себя надеждами, и раскачиваться все сильнее и сильнее на этих бесконечных горках, вверх и вниз. Нет полутонов. Все резко. Как такое чуждо Городу! Но зато – искренне. Искренне? Может быть.
Я даже не заметила, как вернулась в эту реальность, в Эо. Вещи, так и не собранные в рюкзак, все еще валялись вокруг, но перед глазами оставалось, маячило, другое. Инга столько лет провела как Аддис! Столько лет дурачила все окружение и меня, но ту, настоящую ее, за все это время не забыли. Эо такого бы не понял, не принял, попытался истребить. Вычеркнуть наконец из памяти всех ту, что не вычеркивает покинувших, не подчинившихся ему, несмотря на все его уступки. Город не ценит память. Может, потому не ценит и праздники?
Как сильно праздник в том отражении отличается от нашего! В галерее собрались совершенно незнакомые друг с другом люди. Что не мешало им общаться, о чем-то договариваться, даже радоваться и доверять. Во всей этой атмосфере было тонкое ощущение, сквозило что-то, что выделяло этот день из череды других. То, что сделало этот день особенным. Именно этот день.
Праздник же, с которого... с которого я ушла, напомнил мне фреску, которую я видела на станции метро. Множество лиц – таких вроде бы живых, с индивидуальными чертами, каждое можно было бы выделить из всей толпы – но все выцвело, покрылось трещинами и пылью. И ведь все эти годы я считала, что так и надо, я не находила в этом ничего неестественного! Я сама делала так!
Когда не уходила к границе тумана.
Так символично, что многие были в белом также и там, в Дивном, будто подсказывали, намекали. В белом, как и жители Города сейчас, в форуме. Они создавали этим ощущение того, что память о Янне хранили даже в отражении, где он никогда и не был.
Или был?
А еще, глядя на эти лица в галерее Аддис, я поймала себя на мысли, что не я одна попалась на антураж. Так ли я далека от ее повадок, как мне хотелось бы думать? И я снова вернулась к тому, что Инга – это вовсе не противоположность, а продолжение меня. Сколько во мне самой фальши?
Я повернулась к зеркалу. Улыбнулась. Улыбка была не то, что кривая – она была пугающей. И все, каждый раз, видели – вот это??
Я закрыла глаза, и ...глупо. Я попыталась представить, будто Янн сейчас здесь, рядом. Все это время я о нем вспоминала, но никогда не думала о том, что было бы, если бы он был тут. Не фантазировала, не вела мысленных диалогов, будто он на расстоянии вытянутой руки. Фразы, брошенные, на прощание, в туман, не в счет. Я что, смирилась с тем, что его нет? Вот так просто – смирилась? И вот так же просто он когда-то уйдет из моей памяти, оставив после себя только чистый лист, как и из воспоминаний других людей, тогда?
..Эта чушь про помехи связи не может что-то значить...
Я улыбнулась. Еще раз. Не потому, что так надо – а адресно, ему. Так, как будто бы Янн был здесь. Неважно, что его тут и не было. Я отложила рюкзак и решила дождаться Марика. Он придет, и мы с ним все решим. Просто поговорим. Кому я еще могу довериться в Эо, если не ему? Кто сможет понять меня лучше? Мой взгляд невольно падает на грань Яви. Мне казалось, я ее уже убрала. Оттуда на меня на миг взглянула счастливая я.
А через мгновение отражение замутнилось, расплылось, и в нем я вижу... совсем не Ингу! Хмарь …синяя?!!
Глава 8. …когда танцует дэ-ва дааши.
Я надеваю шаа-ри зеленого цвета, и выхожу из-под навеса навстречу поднимающемуся солнцу. Ладони рук соприкасаются в благодарственном жесте новому дню, и я касаюсь лба кончиками пальцев. Задеваю ими шан-ду, золотистые полумесяцы которых при этом тихонько позвякивают, будто хотят сбежать со звеньев цепочек оббегающих мою голову таамини, только затем, чтобы лучше рассмотреть теплое светило. У них сегодня еще будет на это время. Провожу обряд омовения: чаша с водой заготовлена заранее, и встречает рассвет вперед меня. Зажигаю огонь, и украшаю очаг цветами – такого же жаркого цвета, как и пламя, провожу всеми ладонями над всполохами, и огонь, ублаженный цветами, сегодня молчит, обещает спокойный день. Всякий огонь цветы любит больше, чем плоть, их он забирает без остатка. Складываю пальцы особым образом, закрываю глаза, и пою. Мой талант в другом, но сейчас я одна, и свободно прохожу стадии раскрытия сознания и остаюсь в саммана. Когда я заканчиваю и снова открываю глаза, нижний край солнца как раз отрывается от линии горизонта. Пора.
Мои босые ступни поднимают слишком много пыли, когда я бегу, но я только жалею, что ног у нас – не шесть. Наверное, я бы тогда катилась колесом, но сейчас я могу только быстро-быстро бежать, ловя по пути наигранно-сварливые взгляды сестер, полагающих, что уж мне-то точно следовало бы двигаться по поселению степенно, как королевской черепахе. Не сбавляя скорости, машу им в ответ, уже на ходу кружась в движениях нрии-та. Ритуальные же танцы следует оставить для Вии-шну, погрузившегося в сон, но я буду на острове уже через десяток капель.
Дома по пологим склонам стайками сбегаются к воде. А в самом центре, раскинувшись едва ли не на все озеро, уснул Бог. Сон его продолжается вот уже тысячи восхождений звезды Орас, и за это время он и сам уже стал мало отличим от окружающих его зеленых склонов, но те, кому даровано знание, видят: вот его ступни, согнутое колено и изгиб изящного бедра, торс, руки, и сложенные на груди, и образующие под щекой самую мягкую подушку на свете, растянутая в неге улыбка, и закрытые глаза – все три. Третий глаз Вии-шну прикрывает шан-ду, похожий на мои. А вот нахт в крыле носа никто из нас носить не осмеливается, не считая себя достойным такой чести. Вся огромная фигура образует Храмовую гору, и вся гора – и есть целиком Храм. Сегодня я танцую у Вии-шну в ногах, чтобы показать ему всю нашу благодарность за его дары.
По узкому мостку, по обеим сторонам которого струятся водопады, одному из многих, связующих берег озера с Храмовой горой, перебегаю к арке ар-дха. Только тут я останавливаюсь, снова складываю все ладони в почтительном жесте, и зажигаю огонь. Он вспыхивает радостной искоркой и разрешает мне пройти. Конечно, под сердцем Вии-шну найдется место любому, но этот маленький ритуал каждый раз заставляет почувствовать себя частью нашей большой семьи, братья и сестры которой уже собрались в одном из больших каменных залов, ман-тапар. Кто-то из них пришел из поселения, а кто-то живет прямо тут, получает помощь и поддержку, или обучается навыкам своего искусства и мастерства, вот как маленькие сестры, которые станут дэ-ва дааши, как и я, и, познав язык танца, смогут просить Вии-шну о милости, и узнавать из видений его волю.
– Индра, скорей! Мы начинаем!
С трудом сдерживаю тут себя от бега. Становлюсь в ряд с моими танцующими сестрами в лиловых шаа-ри, мы взмахиваем всеми тремя парами своих рук, и в этот момент мы становимся похожи на стаю легких бабочек.
И я точно скоро взлечу, если у меня в самое ближайшее время не окажется хоть что-то в животе!
Сама себе в том не признаюсь, но мое любимое время – су-баа, когда завтрак уже прошел, но еще ощущается в желудке, солнце еще только начинает печь, а у меня есть совсем немного времени, порядка пары вдохов, чтобы просто насладиться этим днем. На предплечье Вии-шну есть один чудесный уголок, куда я люблю убегать, и где меня никто не видит. Даже он сам.
Никто.
Кроме Ниты.
Стоит мне только прикрыть глаза, как из соседних зарослей доносится шорох. Быстро подглядываю: в зеркальце ар-шии на моем пальце отражается любопытная голова с задорной улыбкой и кожей, еще сохраняющей розоватый подтон на общем голубом фоне, так свойственный младенцам. С возрастом он уходит, и кожа становится темнее, и все больше стремится к цвету ультрамарина. Девочка без слов устраивается чуть сбоку от меня, втыкается в меня взглядом, и ждет, когда дрогнут мои ресницы. Но они сегодня суровы и непреклонны. Зато одна ладонь исподволь добирается до ее темной макушки и треплет волосы. Одно из допущений для дэ-ва дааши – показать, что считаю девочку частью своей семьи именно так. Нита смеется.
– Индра, покажи мне еще хаста? – просит она.
– А ты уже выучила те, которые я показывала раньше?
– Да, смотри! – и Нита изображает пальцами "яблоко", и что-то похожее на "слона". Заросли снова трещат, и показывается Сур. Помнится, я называла это место уединенным?
– Все еще просишь ее тебя научить? Не надоело за ней бегать? – Сур старается казаться намного более взрослым, чем он на самом деле есть, но за своей серьезностью вспоминает о вежливости только после легкого намека с моей стороны. Чуть запоздало он спохватывается, складывает четыре ладони, и приветствует меня. Впрочем, чуть более небрежно, чем стоило бы ожидать.
– Индра меня учит! – плаксиво возражает Нита.
– Да а что с того? Тебе все равно никогда не стать такой, как она! От того, что она тебя учит, у тебя лишняя пара рук не вырастет.
– Дэ-ва дааши не смотрят на количество рук. Все, о чем хочешь рассказать, о чем хочешь спросить Вии-шну, можно показать и шестью руками, – и тут я простираю все три пары своих рук в знаке "благодарность", – и четырьмя, – убираю одну пару за спину, разворачиваю кисть верхней правой руки ладонью вверх, и чуть сильнее отставляю мизинец на левой. – Шесть рук даются дэ-ва дааши, чтобы они могли показать всю многогранность повествования. Но это говорит лишь о том, что другим, урожденным только с четырьмя руками, нужно проявить лишь чуть больше терпения и усердия, Сур. И твоя сестра, – тут я выделяю слово едва заметной интонацией, потому что Сур и Нита – дети от одного сангх, – твоя сестра это знает, чувствует внутри, к чему у нее есть стремление и талант, знает, что даровал ей Вии-шну. И потому, не нужно противиться его воле.
– Но ведь, – вступает в разговор Нита, и, чувствуется, эта мысль давно ее тревожит, – чтобы управлять шестью руками, нужно намного больше сознания, чем для того, чтобы управлять четырьмя...
– Наконец-то ты начинаешь хоть что-то понимать! – бурчит Сур, но я его останавливаю легким жестом.
– Да, Нита, ты права. Это действительно так. Чем сложнее механизм, тем больше ресурсов нужно для его поддержания и работы. – Девочка тут же опускает уголки губ. – Но это не значит, что я – умная, а ты и Сур, – тут я не могу удержаться, чтобы не подначить паренька хоть бы и интонацией, – глупые. Скорее, наоборот. Та часть сознания, что мне необходима для работы дополнительной пары рук, у тебя – свободна! И только тебе решать, как именно ей распорядиться!
– То есть я могу лучше управлять своими четырьмя, чем ты – шестью? – с восторгом и искорками в темно-синих глазах шепчет Нита.
– Слушай Вии-шну, – киваю я. – И, если ты и сам прислушаешься, Сур, то тоже сможешь услышать его.
– Бог спит. Он не может нас слышать, – гордо говорит он. – Мы сами должны делать выбор. Но этот выбор не может быть продиктован только нашими желаниями. В первую очередь мы должны заботиться о семье.
– Может быть, ты и слышишь его, Сур? Только сам не понимаешь, чьи именно это слова в твоей душе, – улыбаюсь я, и, спохватываясь, оглядываюсь на часы. Их видно даже из этого укромного уголка: огромная чаша, которую Вии-шну держит в одной из своих восьми рук, по краю которой змеится крупная трещина. И это не признак разрушения – так Вии-шну показывает нам, что даже недостаток может быть не только полезен, но и стать главной особенностью, талантом в человеке. Чаша полна воска. Нагретый жарким солнцем, через определенный, не очень большой, период времени, через эту трещину воск капает, и теряется в теле Храмовой горы. Сейчас это происходит раз в пятнадцать вдохов. И так, каплями, мы отмеряем свое время. Утром и вечером, когда солнце дарит не так много лучей, время течет размеренней, и капли падают чуть реже, чем днем. При полуденном солнце ход времени ускоряется, а ночью времени и вовсе нет, и капли застывают до самого утра. Что удивительно, каждую ночь уровень воска в чаше восстанавливается, говоря, что все, что ушло в землю, возродится в руках Вии-шну снова.
Однако, самой мне возрождаться, а для того умирать, все же не хотелось, а именно через это мне пришлось бы пройти, опоздай я хотя бы на полвдоха. Сур заметил мою растерянность.
– Ладно, идем, – протянул он как бы свысока, – пару дней назад я обнаружил один новый ход. Правда, не знаю, протиснешься ли ты там, – добавил он с улыбкой, намекая одновременно и на мой, более высокий, по сравнению с ним, рост, и, конечно, на "лишние" руки. Куда же без этого?!
– Благодарю тебя за твой дар, брат мой, – говорю ему, принимая его игру, и он тут же, с хохотом, срывается с места. Что ж, страсть к быстрому передвижению тут есть не у одной меня! На часть вдоха застываю, раздув ноздри, с мыслью, стоит ли все же бегать тут, на Храмовой горе, но все же не удерживаюсь, и в три прыжка догоняю детвору. Да простит меня Вии-шну! Все же я спешу, чтобы говорить именно с ним!
Как ни странно, вместо того, чтобы бежать напрямую ко входам в ман-тапар, располагающиеся в чреве Вии-шну, как знак того, что люди – и есть его творение, и их вера – то, что его питает, мы карабкаемся куда-то вверх. Сур, как маленькая обезьянка, пугая других обезьян и птиц, хватается за свисающие ветви диких растений и лианы, ныряет под арки корней, зачастую образующих длинные коридоры цепляющихся друг за друга, и друг друга поддерживающих, отростков, скрывается за огромными плитами камней – и тут же оказывается на их вершине. Он следит только чтобы его скорость не была слишком высока для Ниты, но той такие забавы по душе, и она не любит, когда с ней играют в поддавки. Я же, хоть и могу перегнать пацанёнка, держусь позади обоих: ведет нас Сур, и он не подал ни знака, чтобы я знала, что именно он задумал. Лучше пусть будут у меня на виду.
Мы добираемся до самой высокой точки острова, и я уже совсем не понимаю, как именно я могу успеть в срок, когда Сур застывает, часто дыша, на большом камне с совершенно плоским верхом.
– Что там, брат? Ты заблудился? – спрашиваю я его, прикрывая глаза одной из ладоней от солнца.
– Не, – оборачивается он, глядя сверху вниз, – мы почти на месте. Но это тебе не понравится, Индра. Совсем не понравится!
Мое сердце холодеет.
– О чем ты, Сур?
– Да и не пролезешь ты тут, – продолжает он. – Зря я тебя сюда привел, ой, зря!
Нита, тоже забравшаяся на камень, удивленно шепчет чему-то себе под ноги:
