– ...Конечно неправда!
Я даже не хотел и дослушивать то, о чем Ас собрался уже порассуждать.
– Заметь, я тебе ни слова за все время не сказал! Все ждал, пока ты сам до всего дойдешь. Тебе ж хоть кол на голове теши, если вбил что-то себе в голову – ничем и не выбьешь! Как можно не видеть то, что столько времени перед глазами маячит?! Все твое недовольство ведь только от того, что это свидание – не с той, в кого он влюблен!
– Смотрю, к тебе вернулся романтичный настрой! Да только вот на меня наговаривать не надо!
– Поль, сколько можно от правды бегать? Сколько можно отгораживаться, делать все, чтобы спрятать это не только от Ри, но даже от себя? Ну не сложилось с одной, но это же не значит, что и ни с кем больше не сложится! Ты первый что ли, кто после развода понимает, что всю жизнь в друга детства был влюблен? Как еще можно было тебе это показать? Кому ты этим хуже делаешь? Ты же разрушаешь свою же жизнь! Одна – ведьма! Другая – ведьма!.. Ну а то, что ты и сам на магию способен – это что, не считается, что ли? Поль, в нас, во всех, есть магия!
Да что за..!
– Это совсем другое же, Амстердам! Не может такое считаться! Вот уж не думал, что ты-то уж не знаешь таких вещей! – ну что я мог на такое сказать? Не друг он мне вовсе! Да, ради такого случая, я даже выговорил его имя, чего он-то для меня никогда вот не делал! – Ну как ты не поймешь, неправда все это! Морок один, – реву я.
– От морока так не скрываются. Ты что уж, черное от белого не отличишь? Влюбленность – от сумасшествия?
– Да, должно быть, я сошел с ума! Это бы точно все и объяснило!
Я был весь, до краев просто, полон разочарования! Опять я оказался в западне! Поддерживать меня никто не хотел, бар мне защиты больше не давал, так что я бросил только на Аса, разумеется, гневный, взгляд, схватил кепку – да и пошел вон. На улицу, прочь.
Сумерки еще только грозили начаться, и народу понавалило, будто только чтобы мне мешать. Все, как назло, шли в другом направлении, и задевали меня своими руками-плечами. Но страшным было не это.
Стоило бросить взгляд на улицу, как тут же, меня просто оторопь взяла. Я попал в западню.
Со всех сторон, из каждого переулка, из-за каждого угла, выглядывали сказки. Мои миражи. Тот морок, что наводила Афина. Невозможно, чтобы они были в нашей жизни! Но они, Алиса, Золушка, Кролик, Волк, Шапочка, они выискивали меня, а, увидев, бросались прочь. Исчезали среди прохожих, среди деревьев, за дверьми – и тут же снова выглядывали уже из другого переулка. Они мельтешили, множились, и вот я уже видел по три пары шапочек, туфелек и длинных ушек за раз – и все в разных частях улицы. Казалось, этой круговерти не будет конца. Чем больше я торопился, тем быстрее бежали они – все впереди, впереди, их все больше и больше, как лавина! В конце концов я не выдержал, и бросился им вдогонку.
Ну не могу же я в самом деле быть сумасшедшим!? Но я задевал неуместных прохожих, ронял их зонты и сумки, наступал им на ноги – но только я. Сказок никто не замечал. Мне вслед сыпалась ругань, а какой-то несдержанный троглодит меня толкнул. Но я бежал и бежал; бежал даже тогда, когда вовсе потерял все силы, и не мог и вздохнуть. Перед глазами были только все эти сказки, спины которых загородили уже весь квартал, но даже так им не хватало места, и они уже лезли друг другу на головы.
Остановился я только напротив дома с огромными часами. Сил больше не было, казалось, воздуха для меня и вовсе не осталось, и сейчас же задохнусь. Хватая ртом крохи кислорода, я с трудом разлепил глаза и поднял голову.
Часы окружал разноцветный витраж. Но, кроме разнородных кусочков стекол, на нем не было ничего. Ни листочка, ни завиточка – только пестрое одеяло полотна. Точнее, не было, пока…
Первая Алиса, держа за лапу Кролика, выбилась из роя миражей, и вдруг взвилась вверх, под самые часы, и... Честно, в тот момент я даже забыл, что она – ненастоящая. Я думал, она разобьется о витраж! Но, едва его коснувшись, Алиса растеклась по нему, словно сгусток краски, и тут же стала стеклянной разноцветной фигурой. Его частью. За ней последовали и Золушка с Принцем, и Рыжая Шапочка с Белым Волком, и все их многочисленные, мечущиеся уже со скоростью звука, копии, сливаясь с предшественниками, и заняли в витраже каждый свое место. Все еще часто дыша, я, с проникающим в сознание прозрением, уставился на нарисованный будто для меня витраж. Тут я понял, где нахожусь, и почему и эта картинка, и ее странные, неправильные, герои мне кажутся такими жутко знакомыми. Ну конечно! Я же так часто видел ее в окно!
Я стоял у старого дома Ри.
Мне показалось, она открыла дверь еще до того, как я постучал. Хотя нет, такое мне не могло показаться! Она открыла буквально за секунду, и мой второй удар так и повис в воздухе мертвым духом. Будь вы там, вы бы, наверное, физически увидели синеватый шарик воздуха у костяшек моей левой руки, чуть более плотный, чем все остальное.
Ри.
Это совершенно точно была Ри, но, клянусь, в этот момент ее запросто можно было спутать с Афиной! Ри молчала. Внезапно такая прямая и строгая. Все будто повторялось: стальная фигура в проеме двери, отрезающая собой весь остальной мир. Будто в нем остались только мы двое. Алиса на витраже, так отчетливо видневшемся в окне, захихикала в кулачок. Вредные сказки! Но, клянусь, мне уже не было дела до их выходок: ведь в моей голове все наконец-то прояснилось, все встало на свои места, и память, будто в тот вечер, – вечер, когда в город вернулась Ри – открыла свой занавес, до этого момента запахнутого плотнее, чем могли бы это сделать чугунные ворота.
Все же было не просто так, все эти наваждения, галлюцинации, игры! Нет!
Пока я бежал, пока передо мной мелькали эти сказки, в моей голове так и маячила какая-то мысль, такая же синеватая и не оформившаяся, как и дух так и не совершенного стука в дверь. Все эти картинки в выключенном телевизоре, радиоигра в телефонной трубке, сказка в школьном учебнике – все то, чего не могло бы быть, но что я, однако, видел так же ясно, как и стоящую сейчас передо мной Ри. Потому что это и была Ри – все ее мысли, все ее чувства, все то, что с ней... нет, с нами, произошло в тот вечер! И что память так старательно обходила, прятала, загораживала. Рассказать, вспомнить, получилось лишь аллегориями, намеками – но это было явно оно. И тогда-то все и выстроилось в единый ряд. В картинку – как на том витраже. Сказки лишь показывали мне то, что произошло тогда. До того, как за спинами знакомых и друзей Ри растворилась, будто хотела сбежать. Вот я дурак! Как я мог не сразу это осознать, восстановить!? Но теперь, теперь-то..!
– Ри! – без предисловий срываюсь я. – Я все понял! Наконец-то я все понял! Ты же... Ты же влюбилась в меня тогда, в тот вечер! Вот почему...
– О чем ты, Анти? – Ри даже не шелохнулась. Фигуры на витраже снова начали отплясывать свои танцы, а живая (живая же!) Ри была похожа на статую.
– Не стоит так упорно врать себе! Зачем ты даже от себя это скрываешь? Самой себе не признаешься, не расскажешь, не поймешь... Но я... Ри! Я все понял! Сказки рассказали мне все!
– Сказок в жизни не бывает, – мне начинало казаться, что голос Александрии кто-то искусно записал, и теперь вот так, издеваясь над ней же, включает звук. – Не это ли ты мне сказал тогда, когда мы расставались?
– Ну не будь ты такой рациональной! Ну не сейчас! Неужели ты даже не помнишь, как когда-то давно мы смеялись над тем, кто так нелепо, неправильно, не помня сказок, раскрасил витраж? И Белый Волк, и Рыжая Шапочка, и...
– Рациональной?! – в ее голосе впервые за это время проскочил отблеск эмоции. – Рациональным, Анти, всегда был ты. Потому-то и нравился моим родителям. Потому-то мне и ставили тебя в пример, стоило мне хотя бы изогнуть бровь, или чуть громче, от обиды, или даже от радости, подать голос. Ты думаешь, что придешь – и тут же все встанет на свои места? Такой посланец истины. Данко. Только у тебя нечему гореть. Ты настолько рационален, что топлива не хватит. Так, на один короткий пшик.
Минуту я изумленно хлопаю глазами. Ах, ну да, Афина! Вот! Вот оно, ее проклятье! Ведьма!
– Но сейчас? Неужели, сейчас...
– Сейчас – что? Что изменилось? Что должно было произойти? Люди не остаются неизменными. Где поставишь – там и возьмешь. Такого не бывает. Люди варятся в котле своих мыслей, и после этого не остается почти что ничего.
– Так ты же влюбилась в меня! – напомнил ей я. Это же так очевидно! А по ее губам ползет крохотная дрожащая точка, добирается до одного уголка, и изгибает его. Совершенно не касаясь остальной мимики лица, будто и тут губы были искусственными и их отдельно приклеили.
– Влюбилась? – как-то совсем не по-доброму переспрашивает она. Откликается, как эхо. Эхо, горы, мрачное ущелье, и звук вызывает лишь обвал. – Что ты называешь любовью, Анти? Если бы ты смог все понять, как говоришь, ты бы увидел ту тьму, что во мне поселилась. Ошеломление. Разочарование. Горечь. Они пропитывали меня, призывая самые плохие воспоминания, и пробуждая то, что будить во мне не стоило. Увидел бы полнейшую дезориентацию и потерю чувства реальности. Что со мной? Кто я? Увидел бы эту черную дыру. Отсутствие какой бы то ни было опоры и полет в тартарары. А вот теперь скажи мне: ты уверен, что тот вечер вообще был? Не бывает на самом деле такого, Анти!
Вот тут меня что-то кольнуло. Некрасиво это как-то. Нехорошо. Убеждая, рассказывая Ри о ее чувствах, открывая ей неизведанное, я ведь совсем позабыл об их причине. Но сейчас – сейчас я должен был сказать! Я не заметил, как ее ладони оказались в моих руках. Как я разорвал ее объятья самой себя, и выцепил из них ее тонкие пальцы?
– Ри, но это... – я запнулся. Весь сейчас я собирался сказать ей совсем противоположное тому, в чем только что убеждал! Но как я мог оставить на ее все же дрогнувшем лице хоть тень мелькнувших мучений?! – Это все неправда, не по-настоящему! Ри, это морок! Это наваждение, и это должно же пройти?!
А она, не отрывая от меня своих зеленых глаз (она даже не моргала, клянусь!), спокойно так отвечает:
– Я знаю, Анти. Как бы иначе, в один час, я оказалась там, в этом баре, с тобой? То, что это наваждение, я поняла сразу. Кое-что я и сама пыталась сделать, но ведь, знаешь, магия строится на эмоциях, а, когда так долго их запираешь, то и самое крохотное волшебство начинает рассыпаться в прах. Не поэтому ли ты, кстати, и выбрал меня? И, когда я распознала, что это, я пыталась бороться, поверь, пыталась, но куда там! А ты, казалось, ничего такого и не замечал, будто ничего и не происходит. И тут я совершила промах. Я подумала – а ну и ладно, может, мне это просто кажется, и я успею еще уйти. Но уйти не получилось. Я уже не понимала, что реально, а что – нет. Пришлось уже убегать.
И все это время я и понять не могла – а чья, собственно, это шутка? Кому я дорогу успела перейти? А? Я же всегда все делала правильно. Чьих рук это дело? Кого я, которая даже с магией-то и не совладала, так сильно могла зацепить, чтобы устроить с моей судьбой такие выкрутасы?
И вот тут бы самое время мне ей все рассказать, но... Я все еще держал ее за руки.
– Отпусти!
– Что?
– Отпусти, Поль! ...Анти!
Клянусь, я не собирался причинять Ри зла! Ну вы же меня знаете! Но я обнаружил, что вцепился ей в предплечья, да так, что даже кожа побелела. Будто это и не мои руки.
– Прости! Прости, прости, прости, – много-много раз повторяю я, уже и не зная, за что и прошу прощения. За синяки на руках, за забытое детство, за черную дыру в душе – это неважно. Я должен был бы тут же отпустить ее, как она и просила. Но я почему-то лишь ослабил хватку. Все так же держал ее, не причиняя уже боли, не сдавливая, но и не разжимая пальцы. Как же это было странно! Эти руки столько раз к ней прикасались! По-мальчишечьи грубо, с подначкой, с поддержкой, с верностью, на прощанье, при встрече, оберегая, оберегаясь, тормоша, успокаивая, по-дружески... Всегда – по-дружески. Но не сейчас. Сколько еще моментов я забыл? Вычеркнул из жизни, лишь бы они не будили память о Ри? Вы только подумайте, то, что видели (и не осознавали!) мои глаза, то, к чему столько времени, чуть ли не за ворот, тянули меня сказки, то, что сама Ри узнала в тот вечер – до меня это дошло вот только в эту минуту! Я наконец-то все понял! Через ладони, кожу, кончики пальцев. А Ри – она не стала сопротивляться.
– Ты же понимаешь, что все это неправда? – чуть позже спросила Ри. Неверие, обреченность – откликается у меня в мозгу. Вы представляете, мне через столько пришлось пройти, а она заявляет мне такое! Угу, вот сейчас! Я делаю вид, что засыпаю, и что-то невразумительно мычу.
– Нет, ты не понимаешь... А это же все сон, наваждение, Анти! – ее уже не заботит то, слышу я или нет. Одиночество. Упрямство. На всякий случай подаю признаки жизни.
– Наваждение или нет, теперь это все пройдет, – утешаю я ее. Но мои слова производят обратный эффект.
– И ты снова все забудешь? Будто и не было ничего, будто тебя ничто и не затронуло? В детстве мне так нравилось то, как ты спорил. Спокойно, обстоятельно, аргументированно. Ты всегда выигрывал в спорах. А я – я старалась вести себя хорошо. Но сейчас…
Это не ты вытянул меня на свет. Это я окунула тебя с головой в эту чадящую кашу. Мне казалось, что там тебе самое место. И что я поступаю если и не правильно, то уж точно хорошо. Я старалась относиться к тебе, как... как к душевнобольному. Как к тому, кто не отвечает за свои действия, не знает, что творит, и что побуждает его это делать. Но мне самой легче от этого никак не становилось. Боль рикошетом отскакивала от тебя, и вдвойне впивалась в меня саму. А я впивалась в нее. И, знаешь, я победила.
Я вгляделся в лицо Ри. Она давно спала. А то, что я слышал – я слышал ее мысли.
Вы когда-нибудь знали, предчувствовали, что то, что в данный момент с вами происходит – лучшее? Что вот это – все, максимум, ваш эталон, и лучше не будет? ...Да бросьте! Никто так не думает, разве только неудачники. Вы мне, конечно, расскажете про стариков и их "а вот раньше было все таким прекрасным!", но я же ведь совсем про другое! Никто, в тот момент, когда это лучшее и происходит, не понимает, что это – оно. Осознание приходит много позже, не сейчас. А сейчас – пришла она. Афина.
И вот как ее угораздило вообще сюда добраться?! Пришла посмотреть на результаты своих дел?
Комната была еще в утреннем сумраке, когда что-то заставило меня проснуться. Ри не пылала страстью к порядку, и среди разбросанных где только возможно вещей, глаз не сразу зацепился за инородное. Но все же я понял, чей взгляд меня разбудил. В проеме двери замерла фигура. Солнце, будто ожидав моей команды подсветить, вытянуло свой луч, и многократно отразилось: и в волосах все еще спящей Ри, и во вторящей им меди Афины.
– Как ты сюда попала? – почему-то хрипло (ну не испуг же это, ведь правда?) прошептал я.
А Афина только дернула плечами. Будто вовсе ни при чем. Ну как же! Ведьма!
– Вы и закрыться-то даже не подумали. Ты стал таким рассеянным, Поль!
Рассеянным, как же! И сюда пробралась, ведьма! Афина так и торчала в дверях. Ровно в той же позе, и там же, где, за несколько часов до этого, стояла Ри. Театральная, чопорная в своих отглаженных брюках и пиджаке на два тона темнее помады. Даже локоны сегодня в низкий хвост забрала. Эдакая Ри, вывернутая наизнанку.
Я даже не хотел и дослушивать то, о чем Ас собрался уже порассуждать.
– Заметь, я тебе ни слова за все время не сказал! Все ждал, пока ты сам до всего дойдешь. Тебе ж хоть кол на голове теши, если вбил что-то себе в голову – ничем и не выбьешь! Как можно не видеть то, что столько времени перед глазами маячит?! Все твое недовольство ведь только от того, что это свидание – не с той, в кого он влюблен!
– Смотрю, к тебе вернулся романтичный настрой! Да только вот на меня наговаривать не надо!
– Поль, сколько можно от правды бегать? Сколько можно отгораживаться, делать все, чтобы спрятать это не только от Ри, но даже от себя? Ну не сложилось с одной, но это же не значит, что и ни с кем больше не сложится! Ты первый что ли, кто после развода понимает, что всю жизнь в друга детства был влюблен? Как еще можно было тебе это показать? Кому ты этим хуже делаешь? Ты же разрушаешь свою же жизнь! Одна – ведьма! Другая – ведьма!.. Ну а то, что ты и сам на магию способен – это что, не считается, что ли? Поль, в нас, во всех, есть магия!
Да что за..!
– Это совсем другое же, Амстердам! Не может такое считаться! Вот уж не думал, что ты-то уж не знаешь таких вещей! – ну что я мог на такое сказать? Не друг он мне вовсе! Да, ради такого случая, я даже выговорил его имя, чего он-то для меня никогда вот не делал! – Ну как ты не поймешь, неправда все это! Морок один, – реву я.
– От морока так не скрываются. Ты что уж, черное от белого не отличишь? Влюбленность – от сумасшествия?
– Да, должно быть, я сошел с ума! Это бы точно все и объяснило!
Я был весь, до краев просто, полон разочарования! Опять я оказался в западне! Поддерживать меня никто не хотел, бар мне защиты больше не давал, так что я бросил только на Аса, разумеется, гневный, взгляд, схватил кепку – да и пошел вон. На улицу, прочь.
Сумерки еще только грозили начаться, и народу понавалило, будто только чтобы мне мешать. Все, как назло, шли в другом направлении, и задевали меня своими руками-плечами. Но страшным было не это.
Стоило бросить взгляд на улицу, как тут же, меня просто оторопь взяла. Я попал в западню.
Со всех сторон, из каждого переулка, из-за каждого угла, выглядывали сказки. Мои миражи. Тот морок, что наводила Афина. Невозможно, чтобы они были в нашей жизни! Но они, Алиса, Золушка, Кролик, Волк, Шапочка, они выискивали меня, а, увидев, бросались прочь. Исчезали среди прохожих, среди деревьев, за дверьми – и тут же снова выглядывали уже из другого переулка. Они мельтешили, множились, и вот я уже видел по три пары шапочек, туфелек и длинных ушек за раз – и все в разных частях улицы. Казалось, этой круговерти не будет конца. Чем больше я торопился, тем быстрее бежали они – все впереди, впереди, их все больше и больше, как лавина! В конце концов я не выдержал, и бросился им вдогонку.
Ну не могу же я в самом деле быть сумасшедшим!? Но я задевал неуместных прохожих, ронял их зонты и сумки, наступал им на ноги – но только я. Сказок никто не замечал. Мне вслед сыпалась ругань, а какой-то несдержанный троглодит меня толкнул. Но я бежал и бежал; бежал даже тогда, когда вовсе потерял все силы, и не мог и вздохнуть. Перед глазами были только все эти сказки, спины которых загородили уже весь квартал, но даже так им не хватало места, и они уже лезли друг другу на головы.
Остановился я только напротив дома с огромными часами. Сил больше не было, казалось, воздуха для меня и вовсе не осталось, и сейчас же задохнусь. Хватая ртом крохи кислорода, я с трудом разлепил глаза и поднял голову.
Часы окружал разноцветный витраж. Но, кроме разнородных кусочков стекол, на нем не было ничего. Ни листочка, ни завиточка – только пестрое одеяло полотна. Точнее, не было, пока…
Первая Алиса, держа за лапу Кролика, выбилась из роя миражей, и вдруг взвилась вверх, под самые часы, и... Честно, в тот момент я даже забыл, что она – ненастоящая. Я думал, она разобьется о витраж! Но, едва его коснувшись, Алиса растеклась по нему, словно сгусток краски, и тут же стала стеклянной разноцветной фигурой. Его частью. За ней последовали и Золушка с Принцем, и Рыжая Шапочка с Белым Волком, и все их многочисленные, мечущиеся уже со скоростью звука, копии, сливаясь с предшественниками, и заняли в витраже каждый свое место. Все еще часто дыша, я, с проникающим в сознание прозрением, уставился на нарисованный будто для меня витраж. Тут я понял, где нахожусь, и почему и эта картинка, и ее странные, неправильные, герои мне кажутся такими жутко знакомыми. Ну конечно! Я же так часто видел ее в окно!
Я стоял у старого дома Ри.
***
Мне показалось, она открыла дверь еще до того, как я постучал. Хотя нет, такое мне не могло показаться! Она открыла буквально за секунду, и мой второй удар так и повис в воздухе мертвым духом. Будь вы там, вы бы, наверное, физически увидели синеватый шарик воздуха у костяшек моей левой руки, чуть более плотный, чем все остальное.
Ри.
Это совершенно точно была Ри, но, клянусь, в этот момент ее запросто можно было спутать с Афиной! Ри молчала. Внезапно такая прямая и строгая. Все будто повторялось: стальная фигура в проеме двери, отрезающая собой весь остальной мир. Будто в нем остались только мы двое. Алиса на витраже, так отчетливо видневшемся в окне, захихикала в кулачок. Вредные сказки! Но, клянусь, мне уже не было дела до их выходок: ведь в моей голове все наконец-то прояснилось, все встало на свои места, и память, будто в тот вечер, – вечер, когда в город вернулась Ри – открыла свой занавес, до этого момента запахнутого плотнее, чем могли бы это сделать чугунные ворота.
Все же было не просто так, все эти наваждения, галлюцинации, игры! Нет!
Пока я бежал, пока передо мной мелькали эти сказки, в моей голове так и маячила какая-то мысль, такая же синеватая и не оформившаяся, как и дух так и не совершенного стука в дверь. Все эти картинки в выключенном телевизоре, радиоигра в телефонной трубке, сказка в школьном учебнике – все то, чего не могло бы быть, но что я, однако, видел так же ясно, как и стоящую сейчас передо мной Ри. Потому что это и была Ри – все ее мысли, все ее чувства, все то, что с ней... нет, с нами, произошло в тот вечер! И что память так старательно обходила, прятала, загораживала. Рассказать, вспомнить, получилось лишь аллегориями, намеками – но это было явно оно. И тогда-то все и выстроилось в единый ряд. В картинку – как на том витраже. Сказки лишь показывали мне то, что произошло тогда. До того, как за спинами знакомых и друзей Ри растворилась, будто хотела сбежать. Вот я дурак! Как я мог не сразу это осознать, восстановить!? Но теперь, теперь-то..!
– Ри! – без предисловий срываюсь я. – Я все понял! Наконец-то я все понял! Ты же... Ты же влюбилась в меня тогда, в тот вечер! Вот почему...
– О чем ты, Анти? – Ри даже не шелохнулась. Фигуры на витраже снова начали отплясывать свои танцы, а живая (живая же!) Ри была похожа на статую.
– Не стоит так упорно врать себе! Зачем ты даже от себя это скрываешь? Самой себе не признаешься, не расскажешь, не поймешь... Но я... Ри! Я все понял! Сказки рассказали мне все!
– Сказок в жизни не бывает, – мне начинало казаться, что голос Александрии кто-то искусно записал, и теперь вот так, издеваясь над ней же, включает звук. – Не это ли ты мне сказал тогда, когда мы расставались?
– Ну не будь ты такой рациональной! Ну не сейчас! Неужели ты даже не помнишь, как когда-то давно мы смеялись над тем, кто так нелепо, неправильно, не помня сказок, раскрасил витраж? И Белый Волк, и Рыжая Шапочка, и...
– Рациональной?! – в ее голосе впервые за это время проскочил отблеск эмоции. – Рациональным, Анти, всегда был ты. Потому-то и нравился моим родителям. Потому-то мне и ставили тебя в пример, стоило мне хотя бы изогнуть бровь, или чуть громче, от обиды, или даже от радости, подать голос. Ты думаешь, что придешь – и тут же все встанет на свои места? Такой посланец истины. Данко. Только у тебя нечему гореть. Ты настолько рационален, что топлива не хватит. Так, на один короткий пшик.
Минуту я изумленно хлопаю глазами. Ах, ну да, Афина! Вот! Вот оно, ее проклятье! Ведьма!
– Но сейчас? Неужели, сейчас...
– Сейчас – что? Что изменилось? Что должно было произойти? Люди не остаются неизменными. Где поставишь – там и возьмешь. Такого не бывает. Люди варятся в котле своих мыслей, и после этого не остается почти что ничего.
– Так ты же влюбилась в меня! – напомнил ей я. Это же так очевидно! А по ее губам ползет крохотная дрожащая точка, добирается до одного уголка, и изгибает его. Совершенно не касаясь остальной мимики лица, будто и тут губы были искусственными и их отдельно приклеили.
– Влюбилась? – как-то совсем не по-доброму переспрашивает она. Откликается, как эхо. Эхо, горы, мрачное ущелье, и звук вызывает лишь обвал. – Что ты называешь любовью, Анти? Если бы ты смог все понять, как говоришь, ты бы увидел ту тьму, что во мне поселилась. Ошеломление. Разочарование. Горечь. Они пропитывали меня, призывая самые плохие воспоминания, и пробуждая то, что будить во мне не стоило. Увидел бы полнейшую дезориентацию и потерю чувства реальности. Что со мной? Кто я? Увидел бы эту черную дыру. Отсутствие какой бы то ни было опоры и полет в тартарары. А вот теперь скажи мне: ты уверен, что тот вечер вообще был? Не бывает на самом деле такого, Анти!
Вот тут меня что-то кольнуло. Некрасиво это как-то. Нехорошо. Убеждая, рассказывая Ри о ее чувствах, открывая ей неизведанное, я ведь совсем позабыл об их причине. Но сейчас – сейчас я должен был сказать! Я не заметил, как ее ладони оказались в моих руках. Как я разорвал ее объятья самой себя, и выцепил из них ее тонкие пальцы?
– Ри, но это... – я запнулся. Весь сейчас я собирался сказать ей совсем противоположное тому, в чем только что убеждал! Но как я мог оставить на ее все же дрогнувшем лице хоть тень мелькнувших мучений?! – Это все неправда, не по-настоящему! Ри, это морок! Это наваждение, и это должно же пройти?!
А она, не отрывая от меня своих зеленых глаз (она даже не моргала, клянусь!), спокойно так отвечает:
– Я знаю, Анти. Как бы иначе, в один час, я оказалась там, в этом баре, с тобой? То, что это наваждение, я поняла сразу. Кое-что я и сама пыталась сделать, но ведь, знаешь, магия строится на эмоциях, а, когда так долго их запираешь, то и самое крохотное волшебство начинает рассыпаться в прах. Не поэтому ли ты, кстати, и выбрал меня? И, когда я распознала, что это, я пыталась бороться, поверь, пыталась, но куда там! А ты, казалось, ничего такого и не замечал, будто ничего и не происходит. И тут я совершила промах. Я подумала – а ну и ладно, может, мне это просто кажется, и я успею еще уйти. Но уйти не получилось. Я уже не понимала, что реально, а что – нет. Пришлось уже убегать.
И все это время я и понять не могла – а чья, собственно, это шутка? Кому я дорогу успела перейти? А? Я же всегда все делала правильно. Чьих рук это дело? Кого я, которая даже с магией-то и не совладала, так сильно могла зацепить, чтобы устроить с моей судьбой такие выкрутасы?
И вот тут бы самое время мне ей все рассказать, но... Я все еще держал ее за руки.
– Отпусти!
– Что?
– Отпусти, Поль! ...Анти!
Клянусь, я не собирался причинять Ри зла! Ну вы же меня знаете! Но я обнаружил, что вцепился ей в предплечья, да так, что даже кожа побелела. Будто это и не мои руки.
– Прости! Прости, прости, прости, – много-много раз повторяю я, уже и не зная, за что и прошу прощения. За синяки на руках, за забытое детство, за черную дыру в душе – это неважно. Я должен был бы тут же отпустить ее, как она и просила. Но я почему-то лишь ослабил хватку. Все так же держал ее, не причиняя уже боли, не сдавливая, но и не разжимая пальцы. Как же это было странно! Эти руки столько раз к ней прикасались! По-мальчишечьи грубо, с подначкой, с поддержкой, с верностью, на прощанье, при встрече, оберегая, оберегаясь, тормоша, успокаивая, по-дружески... Всегда – по-дружески. Но не сейчас. Сколько еще моментов я забыл? Вычеркнул из жизни, лишь бы они не будили память о Ри? Вы только подумайте, то, что видели (и не осознавали!) мои глаза, то, к чему столько времени, чуть ли не за ворот, тянули меня сказки, то, что сама Ри узнала в тот вечер – до меня это дошло вот только в эту минуту! Я наконец-то все понял! Через ладони, кожу, кончики пальцев. А Ри – она не стала сопротивляться.
– Ты же понимаешь, что все это неправда? – чуть позже спросила Ри. Неверие, обреченность – откликается у меня в мозгу. Вы представляете, мне через столько пришлось пройти, а она заявляет мне такое! Угу, вот сейчас! Я делаю вид, что засыпаю, и что-то невразумительно мычу.
– Нет, ты не понимаешь... А это же все сон, наваждение, Анти! – ее уже не заботит то, слышу я или нет. Одиночество. Упрямство. На всякий случай подаю признаки жизни.
– Наваждение или нет, теперь это все пройдет, – утешаю я ее. Но мои слова производят обратный эффект.
– И ты снова все забудешь? Будто и не было ничего, будто тебя ничто и не затронуло? В детстве мне так нравилось то, как ты спорил. Спокойно, обстоятельно, аргументированно. Ты всегда выигрывал в спорах. А я – я старалась вести себя хорошо. Но сейчас…
Это не ты вытянул меня на свет. Это я окунула тебя с головой в эту чадящую кашу. Мне казалось, что там тебе самое место. И что я поступаю если и не правильно, то уж точно хорошо. Я старалась относиться к тебе, как... как к душевнобольному. Как к тому, кто не отвечает за свои действия, не знает, что творит, и что побуждает его это делать. Но мне самой легче от этого никак не становилось. Боль рикошетом отскакивала от тебя, и вдвойне впивалась в меня саму. А я впивалась в нее. И, знаешь, я победила.
Я вгляделся в лицо Ри. Она давно спала. А то, что я слышал – я слышал ее мысли.
***
Вы когда-нибудь знали, предчувствовали, что то, что в данный момент с вами происходит – лучшее? Что вот это – все, максимум, ваш эталон, и лучше не будет? ...Да бросьте! Никто так не думает, разве только неудачники. Вы мне, конечно, расскажете про стариков и их "а вот раньше было все таким прекрасным!", но я же ведь совсем про другое! Никто, в тот момент, когда это лучшее и происходит, не понимает, что это – оно. Осознание приходит много позже, не сейчас. А сейчас – пришла она. Афина.
И вот как ее угораздило вообще сюда добраться?! Пришла посмотреть на результаты своих дел?
Комната была еще в утреннем сумраке, когда что-то заставило меня проснуться. Ри не пылала страстью к порядку, и среди разбросанных где только возможно вещей, глаз не сразу зацепился за инородное. Но все же я понял, чей взгляд меня разбудил. В проеме двери замерла фигура. Солнце, будто ожидав моей команды подсветить, вытянуло свой луч, и многократно отразилось: и в волосах все еще спящей Ри, и во вторящей им меди Афины.
– Как ты сюда попала? – почему-то хрипло (ну не испуг же это, ведь правда?) прошептал я.
А Афина только дернула плечами. Будто вовсе ни при чем. Ну как же! Ведьма!
– Вы и закрыться-то даже не подумали. Ты стал таким рассеянным, Поль!
Рассеянным, как же! И сюда пробралась, ведьма! Афина так и торчала в дверях. Ровно в той же позе, и там же, где, за несколько часов до этого, стояла Ри. Театральная, чопорная в своих отглаженных брюках и пиджаке на два тона темнее помады. Даже локоны сегодня в низкий хвост забрала. Эдакая Ри, вывернутая наизнанку.
