Ольга Р.
Вера
— Веераа! — я крепко держала ногами мотик, руками – сестру, пытаясь распластаться по ним обоим. Нужно найти как можно больше точек соприкосновения. Каждая важна. Возможно, лишь она не даст мне упасть.
Мы мчались по заброшенной дороге, игнорируя выбоины, взлетая на невесть откуда взявшихся крышках канализационных люков. Под колесами ручейками и реками мелькали трещины в асфальте.
— Верааа! Тормози! Сбавь скорооость!
Вера смеялась в ответ. Противная девчонка.
Меньше часа назад я поймала ее у своего дома, откуда она пыталась угнать мой мотик. Она уже перекинула ногу через сиденье, с той самой улыбкой на губах, которая заставила бы каждого, знающего ее, насторожиться, но тут что-то заставило ее обернуться. Она не испугалась, не смутилась, на лице явно читалось успокоено-разочарованное "А, это всего лишь ты!". Как плевок в душу. Холодненький такой, остывший.
— Привет! — сказала она, как будто ничего необычного и не происходило. — Соня, ты же со мной покатаешься?
И плюхнулась на сиденье.
Как будто это ее мотик.
— Не сегодня, — но мой отказ лишь усилил блеск в ее глазах.
— Вот старушенция! Даже в пятницу расслабиться не можешь! — я проигнорировала ее выпад.
— Может, слезешь с моего мотика, и я угощу тебя какао?
— Какао? Сестрища, сколько мне лет? — скривилась она.
— Тринадцать. И я знаю, что какао ты любишь до сих пор, как бы не выделывалась.
— Кофе, — чуть подумав, отчеканила Вера. — И все же – потом. Сначала мы с тобой покатаемся.
Я должна была знать, что она это не забудет мои слова.
— Ты же не хочешь, чтобы я ездила одна? — вкрадчиво сказала она. — Без прав?
— Ты и не будешь. Вера, слезай!
Мне все это уже надоело.
Но она крутанула ручки и мотик рыкнул, нешуточно намекая на скорый старт. Я вцепилась Вере в запястье. Она упрямо пепелила меня взглядом.
Вдруг, в какой-то миг, она расслабилась и подняла руки. Как будто пластинку сменили.
— Ой, ладно, ладно, не прошло.
Мотик опустился на подножку.
— Так что, кофе? — осторожно спросила я, удивленная внезапной переменой. Как быстро все начинает меняться, когда ты уезжаешь из родительского дома! Раз, и твоя сестренка – опытная манипуляторша.
— Можно и какао, — хитро улыбалась Вера. Мы пошли к дому.
Ключи в кармане, карман в рюкзаке, рюкзак… Ну да, ключи еще и зацепились за что-то скрученное. Я занималась их вызволением, когда раздался быстрый топот ног. Вера летела к мотику. В долю секунды она убрала подножку и уже была готова нажать на газ, но я успела-таки ее нагнать. Чтобы стащить эту беспокойную душу на землю, мне пришлось упереться ногой в сиденье. Но в этот же миг сестра делает очередную попытку вырваться, мое колено соскальзывает, а мотик, чуть не потеряв равновесие, понимает, что больше его никто не держит и срывается вперед под радостный вопль Веры.
Утром я проснулась от сквозняка. Он мерзенькими ручонками забрался в большую щель под одеялом и щекотал меня по голому животу. В чем бы я ни спала – это вечно перекручивается, и к утру укрывает только мои подмышки. Обычно от таких проделок меня спасал маленький комочек Вериного тельца. В сумерках, ближе к утру, она прокрадывалась по остывшей комнате, забиралась ко мне, и, как точная ответная деталь, прилипала спиной к моему телу. Так мы спали ещё пару часов, прежде чем звенящее механическое чудовище окончательно разрушало наш тёплый союз.
Но сегодня я успела покрыться мурашками. Веры под боком не было.
Натянув пижаму (или то, что я так называла), чтобы она все же скрыла мою кожу от стылых щупалец воздуха, я поднялась в постели. Кинула взгляд на соседнюю кровать – Вера сегодня слишком крепко спит? Но в куче одеял я так и не смогла понять, есть среди них ребёнок, или нет. Мои тапочки, конечно, улетели куда-то к задней стенке, под кровать. Босиком, ставя ногу на ребро, и стараясь как можно меньше соприкасаться с полом, я сделала три больших шага и запрыгнула на Верину постель. То, что её там нет, стало очевидно ещё при приближении, но стоять на холодном полу желания не было никакого. Я повертела головой – дверь была закрыта. Вера никогда не закрывает за собой дверь. Какой-то тонкий внутренний расчёт её сил – и между косяком и полотном двери всегда остаются ровно два сантиметра пространства. Я с сомнением заглянула под кровать. Ещё один старый тапочек, пыль, паровозик, пыль.
— Вера, где ты? — прошептала я. Как же сегодня холодно! Без Веры, одеяла и тапочек я успела окончательно замерзнуть. Ночью, наверное, снова выпал снег.
Снег я любила. Белый, как Ничто. Зыбкость и основательность в одном. Хрупкое соцветье снежинок, исчезающие в облаке одного дыхания и вечная мерзлота. (С ноября – и по апрель. И кто бы поспорил, что целых полгода, да ещё и в твои двенадцать – это не вечность?!) Мне нравилось кутаться в пару свитеров (второй – папин, совсем старый, еще с его юности), прятать руки в мои мохнатые варежки, а ноги – в снег. Потому что, когда бредешь по сугробам, ты все равно рано или поздно обуваешься в снег. А потом мама сушит дома ботинки и тихо ворчит себе под нос. А я любуюсь на талые лужицы исчезнувшего снега на полу под ними.
Я, явно играя в "лаву", добралась до окна. Холодные доски не имеют ничего общего с чистотой снега. Шторы несильно колыхались. Вот откуда приползло это зимнедышащее чудище, разбудившее меня. А само окно было открыто.
Совсем чуть-чуть. Сантиметра на два.
Я рывком распахнула створки, вывалилась наполовину наружу. Вера сидела на самом краю карниза и раскачивалась вперед-назад.
— Двадцать ше-есть, — услышала я тихий голосок, нараспев произносящий цифры, — двадцать се-емь...
На каждый счёт Вера наклонялась вперёд, рискуя свалиться, но тут же, как кукла-неваляшка, возвращалась в исходную точку.
— Вера! — негромко позвала я. — И тут же пожалела. А если она испугается?
«А если проснется и испугается мама?» — вторым голосом в моей голове затараторила Мысль. Если испугается мама – страшно будет всем вокруг. Но Вера подняла голову.
— Доброе утро, Солнечка! – проговорила она своим тонким голоском. — Я не хотела тебя будить.
— Вера, а что ты делаешь? — ногами я уже перелезла через подоконник, и опустила их в кучку налетевшего таки снега. Кожу тут же обожгло, но лишь на чуть. Потом снег растаял, исчез.
— Лиза вчера сказала, что грохнулась, когда дошла до двадцати. А я уже почти до тридцатки добралась – и все еще тут сижу, — Вера как-то разочарованно пожала плечиками, а мне показалось, что вот сейчас-то она и достигнет цели своей игры.
— Лиза тебе наврала, — как можно безразличнее сказала я. Ну, подумаешь, мы сидим на краю (я – подоконника, Вера – карниза), а не на диване.
— Как это?
— Это когда говоришь то, чего на самом деле не было, — Вера вытаращила глаза. Эх, мне бы в эти пять лет, и верить всему, что тебе скажут!
— Наврала? — возмущенно протянула Вера.
— Ага. Ты когда-нибудь слышала, чтобы Лиза до двадцати считала?
Вера помотала головой. Уж лучше бы она говорила и не двигалась. Совсем. Мелкая заноза.
— Потому что она и не умеет! — подвела свою мысль я. Вера насупилась.
— Я тут что, просто так на холоде сижу?!
— Так а что сидишь то? Заходи! — я только надеялась, что не слишком рьяно агитирую сестренку.
— Ладно, — немного подумав, все же сказала она. — Ты подашь мне руку? Я не дотянусь.
Холодные пятки Веры упирались мне в бедра. Мы набросили сверху оба наших одеяла. Окно я крепко закрыла.
— Я никогда не вру! — тут Вера была задета за живое. — Никогда!
— А вот и неправда, — теперь уже со смехом возразила я. — Вчера только, за ужином, ты сказала, что уже не голодная, хотя тебе просто не нравится этот суп.
— Но ведь мама бы обиделась?
— Угу. И в таких случаях ложь называют вежливостью, — Вера надулась, как пузырь, желая что-то возразить, но, не совладав со своими эмоциями и роем противоречивых мыслей, лишь громко засопела.
— Чушь какая-то, — лишь через некоторое время сказала она.
— Верааа! Я же сейчас слечу! — орала я.
— И что такого страшного с тобой будет? — в глазах Веры бурлил адреналин. О, нет! Началось! Я двинула ей по щеке, чтобы та развернулась лицом к рулю, едва на самом деле не упав на асфальт.
— Смотри на дорогу, дура!
Вера будто и не почувствовала пощечины. Она летела, и скорость все только увеличивалась. С возрастом контролировать ее становилось все труднее.
— Вера! — зову я ее. — Ну иди уже сюда! Запеканку уже почти всю съели.
Такие огромные на ее лисичьей мордочке глаза оживились, в каждом, как в мультике, отразилось по огромному, политому сладким соусом, куску.
— У нас сегодня запеканка? — с придыханием спрашивает сестренка. — Она же обычно по воскресениям?!
Иногда мне нравится думать, что так я учу ее размышлять.
— Мама решила, что сегодня как раз оно.
Вера смеется. Пока она маленькая, ее так легко обмануть.
— Я спрятала для тебя кусок, но, боюсь, найдут и его.
Если маленький моторчик заводится, уследить за его работой становится очень сложно. Замелькали цепкие ручки-ножки, зверек с завидной скоростью скатился едва ли не с самой высокой ветки сучковатого дерева (Уф!!), и вот уже только пятки мелькнули в проеме двери.
…Проверь себя на прочность! Расширь границы, которые установил страх! В зависимости от адреналиновой наркомании, в той или иной мере, была бoльшая часть населения. Но особенно ярко это проявлялось у подростков. Адреналин плюс гормоны – не самое стабильное сочетание. Проявлялось, опять же, по-разному. Мой сосед совершал кражи. Я – поцеловала учителя. Вера – пыталась себя убить.
— Остановись немедленно!
На обочине замелькали кусты и небольшие деревья. Вера вошла в раж, и, казалось, перестала меня слышать. Мои руки, бедра, голени, свело от постоянных попыток удержаться на месте. Я проклинала уже тот день, когда, почти без раздумий, купила этого ревущего у меня между ног монстра. А еще больше – тот, когда Вера про него узнала.
Справа показалось ответвление, небольшая тропинка. Пустая, узкая, не асфальтированная. Ее пересекали рытвины и корни деревьев, недоумевавших, что делает, зачем вторглась тропка, сюда, в их уютное густое царство. Это был стихийно образованный самоход, а не дорога. И Вера свернула туда.
— Вера, Вера! Что ты делаешь?! Остановись уже! — я изо всех сил сжала ее торс. То, что я не услышала треска ее крошащихся ребер, мне показалось чистой случайностью, следствием того, что мотик заглушал все окружающие звуки.
Ответом было звонкое "Хо-хо!" — после того, как мы неплохо так подскочили на первой же кочке. У меня на глазах начали выступать слезы. Каков наш шанс разбиться насмерть, совсем? Мысли о смерти не отпускали даже сейчас. Даже спустя столько лет. Ни меня – ни Веру. Все эти годы сестра так упорно к ней стремилась, что вовлекла в свой поход и меня. Проба? Испытание? Адреналин? Она не успокоится, пока не узнает все сама, на своей шкуре. И на моей. Фома неверующий.
— Как… же… здорово! Неужели!.. Ты!.. Не чувствуешь!.. Способность!.. Летать!? — это была первая осмысленная фраза, которую выдала Вера с тех пор, как крутанула ручку старта. Она прерывалась каждый раз, когда мы подпрыгивали на очередной неровности. Хороший признак. Адреналин начинает спадать. Первым делом продам этот чертов мотик.
Если честно, я бы с большим удовольствием и эффективностью продала свою сестру, но, к сожалению, торговля людьми у нас все еще запрещена.
За этими мыслями я не заметила, как закончился лесок. И тропинка.
Должно быть, она вела вдоль берега реки, но сейчас берег обвалился. Даже со спины я увидела, как округлились у Веры глаза.
Ладони сцепились намертво вокруг рукояток. Сама Вера, казалось, застыла. Она уже не то что не издавала восторженных звуков, но даже прекратила дышать. Весом тела я еще попыталась заложить поворот, но руль был слишком далеко. Мы полетели вниз.
Вниз по кроличьей норе…
Какое-то смутное воспоминание. Прошло столько лет, что я даже не уверена, что все это правда, и не приснилось мне той беспокойной ночью.
Я помню тихий вечер, разрушенный сиренами и топотом ног. Мама кричала и плакала, и тогда пришли все эти люди. И стало тихо. Страшно тихо. Я забилась в угол в своей кроватке. Меня давно уже уложили спать, но я так и не уснула. Отец нервно мерил шагами комнату за дверью. Его целью был телефон, но одновременно он же его и пугал, и тогда папа отходил на другой край комнаты. Но не на долго. В конце концов он набрал номер. Голос был напряженный и почти на октаву выше его обычного.
— Ага. Ага, — кивал он в трубку, не в силах сказать что-то большее. — А с ней… с ней все в порядке? — наконец задал он главный вопрос. Ему ответили. Я услышала громкий вздох. Вздох наконец присевшего путника, до костей стершего себе ноги.
Чуть позже он позвонил еще раз.
— Дорогая, — «дорогой» он называл только маму, и я навострила уши, — как ты?
Я не могла слышать маму на другом конце трубки, но мне показалось, что она плачет.
— Дорогая, мы можем еще попытаться! ...У нас есть Соня, — голос папы был слаб. — Может, это и к лучшему... — опять вздох. — Я что-то не то говорю. Как бы я хотел быть с тобой там сейчас! Ты будешь злиться за мои слова, но главное – это ты. То, что ты жива. Дети у нас еще будут. Обещаю. Чтобы ни случилось.
За окном начало светать, когда он заглянул ко мне в комнату. Я так и сидела, собрав вокруг себя все одеяло, как бастион.
— Эй, а ты что не спишь? — он явно бодрился.
— Мамы нет, а ты не рассказал мне сказку.
— М, алгоритм ясен... Только знаешь что, я не умею рассказывать. Давай лучше я тебе почитаю?
И он достал с полки истерзанную книжку, и стал читать что-то почти абстрактное для моего маленького мозга. Девочка зачем-то побежала за кроликом, и почему-то он был с часами, и провалилась в кроличью норку. И там она все падала, падала...
— Папа, — спросила я, — а разве это не страшно, куда-то так долго падать? Это же получается очень высоко. Как с двух самолетов! Алиса глупая, да?
— Почему же?
— Ну ей же нужно спасаться! Она же па-да-ет! Может там на полках парашют лежал. А она варенье ест!
— Нет, Сонечка, — зевнул папа. — Это же сказка, все равно что сон. Там не может быть страшно. Тебе ведь, когда снятся всякие приключения и необычности – не страшно?
Я помотала головой. Хвостики разболтались еще больше. Папа их распустил, осторожно перебирая пальцами мои волосы.
— Ну так это же сон! Когда сплю, кажется, что все вот так и должно быть. И даже когда все совсем-совсем странно. Но я все равно почему-то знаю, что со мной ничего-ничего не случится! — папа сильно прижал меня к себе.
— С тобой ничего не случится! Больше ни с одним из моих детей!
Через минуту я спала.
Русло было пересохшим. Очнувшись, я ощутила под собой неровный слой песка, больше похожего на пыль. Будь он чуть потолще, звон в моей голове раздавался бы не с такой страшной силой.
Вера
— Веераа! — я крепко держала ногами мотик, руками – сестру, пытаясь распластаться по ним обоим. Нужно найти как можно больше точек соприкосновения. Каждая важна. Возможно, лишь она не даст мне упасть.
Мы мчались по заброшенной дороге, игнорируя выбоины, взлетая на невесть откуда взявшихся крышках канализационных люков. Под колесами ручейками и реками мелькали трещины в асфальте.
— Верааа! Тормози! Сбавь скорооость!
Вера смеялась в ответ. Противная девчонка.
Меньше часа назад я поймала ее у своего дома, откуда она пыталась угнать мой мотик. Она уже перекинула ногу через сиденье, с той самой улыбкой на губах, которая заставила бы каждого, знающего ее, насторожиться, но тут что-то заставило ее обернуться. Она не испугалась, не смутилась, на лице явно читалось успокоено-разочарованное "А, это всего лишь ты!". Как плевок в душу. Холодненький такой, остывший.
— Привет! — сказала она, как будто ничего необычного и не происходило. — Соня, ты же со мной покатаешься?
И плюхнулась на сиденье.
Как будто это ее мотик.
— Не сегодня, — но мой отказ лишь усилил блеск в ее глазах.
— Вот старушенция! Даже в пятницу расслабиться не можешь! — я проигнорировала ее выпад.
— Может, слезешь с моего мотика, и я угощу тебя какао?
— Какао? Сестрища, сколько мне лет? — скривилась она.
— Тринадцать. И я знаю, что какао ты любишь до сих пор, как бы не выделывалась.
— Кофе, — чуть подумав, отчеканила Вера. — И все же – потом. Сначала мы с тобой покатаемся.
Я должна была знать, что она это не забудет мои слова.
— Ты же не хочешь, чтобы я ездила одна? — вкрадчиво сказала она. — Без прав?
— Ты и не будешь. Вера, слезай!
Мне все это уже надоело.
Но она крутанула ручки и мотик рыкнул, нешуточно намекая на скорый старт. Я вцепилась Вере в запястье. Она упрямо пепелила меня взглядом.
Вдруг, в какой-то миг, она расслабилась и подняла руки. Как будто пластинку сменили.
— Ой, ладно, ладно, не прошло.
Мотик опустился на подножку.
— Так что, кофе? — осторожно спросила я, удивленная внезапной переменой. Как быстро все начинает меняться, когда ты уезжаешь из родительского дома! Раз, и твоя сестренка – опытная манипуляторша.
— Можно и какао, — хитро улыбалась Вера. Мы пошли к дому.
Ключи в кармане, карман в рюкзаке, рюкзак… Ну да, ключи еще и зацепились за что-то скрученное. Я занималась их вызволением, когда раздался быстрый топот ног. Вера летела к мотику. В долю секунды она убрала подножку и уже была готова нажать на газ, но я успела-таки ее нагнать. Чтобы стащить эту беспокойную душу на землю, мне пришлось упереться ногой в сиденье. Но в этот же миг сестра делает очередную попытку вырваться, мое колено соскальзывает, а мотик, чуть не потеряв равновесие, понимает, что больше его никто не держит и срывается вперед под радостный вопль Веры.
***
Утром я проснулась от сквозняка. Он мерзенькими ручонками забрался в большую щель под одеялом и щекотал меня по голому животу. В чем бы я ни спала – это вечно перекручивается, и к утру укрывает только мои подмышки. Обычно от таких проделок меня спасал маленький комочек Вериного тельца. В сумерках, ближе к утру, она прокрадывалась по остывшей комнате, забиралась ко мне, и, как точная ответная деталь, прилипала спиной к моему телу. Так мы спали ещё пару часов, прежде чем звенящее механическое чудовище окончательно разрушало наш тёплый союз.
Но сегодня я успела покрыться мурашками. Веры под боком не было.
Натянув пижаму (или то, что я так называла), чтобы она все же скрыла мою кожу от стылых щупалец воздуха, я поднялась в постели. Кинула взгляд на соседнюю кровать – Вера сегодня слишком крепко спит? Но в куче одеял я так и не смогла понять, есть среди них ребёнок, или нет. Мои тапочки, конечно, улетели куда-то к задней стенке, под кровать. Босиком, ставя ногу на ребро, и стараясь как можно меньше соприкасаться с полом, я сделала три больших шага и запрыгнула на Верину постель. То, что её там нет, стало очевидно ещё при приближении, но стоять на холодном полу желания не было никакого. Я повертела головой – дверь была закрыта. Вера никогда не закрывает за собой дверь. Какой-то тонкий внутренний расчёт её сил – и между косяком и полотном двери всегда остаются ровно два сантиметра пространства. Я с сомнением заглянула под кровать. Ещё один старый тапочек, пыль, паровозик, пыль.
— Вера, где ты? — прошептала я. Как же сегодня холодно! Без Веры, одеяла и тапочек я успела окончательно замерзнуть. Ночью, наверное, снова выпал снег.
Снег я любила. Белый, как Ничто. Зыбкость и основательность в одном. Хрупкое соцветье снежинок, исчезающие в облаке одного дыхания и вечная мерзлота. (С ноября – и по апрель. И кто бы поспорил, что целых полгода, да ещё и в твои двенадцать – это не вечность?!) Мне нравилось кутаться в пару свитеров (второй – папин, совсем старый, еще с его юности), прятать руки в мои мохнатые варежки, а ноги – в снег. Потому что, когда бредешь по сугробам, ты все равно рано или поздно обуваешься в снег. А потом мама сушит дома ботинки и тихо ворчит себе под нос. А я любуюсь на талые лужицы исчезнувшего снега на полу под ними.
Я, явно играя в "лаву", добралась до окна. Холодные доски не имеют ничего общего с чистотой снега. Шторы несильно колыхались. Вот откуда приползло это зимнедышащее чудище, разбудившее меня. А само окно было открыто.
Совсем чуть-чуть. Сантиметра на два.
Я рывком распахнула створки, вывалилась наполовину наружу. Вера сидела на самом краю карниза и раскачивалась вперед-назад.
— Двадцать ше-есть, — услышала я тихий голосок, нараспев произносящий цифры, — двадцать се-емь...
На каждый счёт Вера наклонялась вперёд, рискуя свалиться, но тут же, как кукла-неваляшка, возвращалась в исходную точку.
— Вера! — негромко позвала я. — И тут же пожалела. А если она испугается?
«А если проснется и испугается мама?» — вторым голосом в моей голове затараторила Мысль. Если испугается мама – страшно будет всем вокруг. Но Вера подняла голову.
— Доброе утро, Солнечка! – проговорила она своим тонким голоском. — Я не хотела тебя будить.
— Вера, а что ты делаешь? — ногами я уже перелезла через подоконник, и опустила их в кучку налетевшего таки снега. Кожу тут же обожгло, но лишь на чуть. Потом снег растаял, исчез.
— Лиза вчера сказала, что грохнулась, когда дошла до двадцати. А я уже почти до тридцатки добралась – и все еще тут сижу, — Вера как-то разочарованно пожала плечиками, а мне показалось, что вот сейчас-то она и достигнет цели своей игры.
— Лиза тебе наврала, — как можно безразличнее сказала я. Ну, подумаешь, мы сидим на краю (я – подоконника, Вера – карниза), а не на диване.
— Как это?
— Это когда говоришь то, чего на самом деле не было, — Вера вытаращила глаза. Эх, мне бы в эти пять лет, и верить всему, что тебе скажут!
— Наврала? — возмущенно протянула Вера.
— Ага. Ты когда-нибудь слышала, чтобы Лиза до двадцати считала?
Вера помотала головой. Уж лучше бы она говорила и не двигалась. Совсем. Мелкая заноза.
— Потому что она и не умеет! — подвела свою мысль я. Вера насупилась.
— Я тут что, просто так на холоде сижу?!
— Так а что сидишь то? Заходи! — я только надеялась, что не слишком рьяно агитирую сестренку.
— Ладно, — немного подумав, все же сказала она. — Ты подашь мне руку? Я не дотянусь.
Холодные пятки Веры упирались мне в бедра. Мы набросили сверху оба наших одеяла. Окно я крепко закрыла.
— Я никогда не вру! — тут Вера была задета за живое. — Никогда!
— А вот и неправда, — теперь уже со смехом возразила я. — Вчера только, за ужином, ты сказала, что уже не голодная, хотя тебе просто не нравится этот суп.
— Но ведь мама бы обиделась?
— Угу. И в таких случаях ложь называют вежливостью, — Вера надулась, как пузырь, желая что-то возразить, но, не совладав со своими эмоциями и роем противоречивых мыслей, лишь громко засопела.
— Чушь какая-то, — лишь через некоторое время сказала она.
***
— Верааа! Я же сейчас слечу! — орала я.
— И что такого страшного с тобой будет? — в глазах Веры бурлил адреналин. О, нет! Началось! Я двинула ей по щеке, чтобы та развернулась лицом к рулю, едва на самом деле не упав на асфальт.
— Смотри на дорогу, дура!
Вера будто и не почувствовала пощечины. Она летела, и скорость все только увеличивалась. С возрастом контролировать ее становилось все труднее.
— Вера! — зову я ее. — Ну иди уже сюда! Запеканку уже почти всю съели.
Такие огромные на ее лисичьей мордочке глаза оживились, в каждом, как в мультике, отразилось по огромному, политому сладким соусом, куску.
— У нас сегодня запеканка? — с придыханием спрашивает сестренка. — Она же обычно по воскресениям?!
Иногда мне нравится думать, что так я учу ее размышлять.
— Мама решила, что сегодня как раз оно.
Вера смеется. Пока она маленькая, ее так легко обмануть.
— Я спрятала для тебя кусок, но, боюсь, найдут и его.
Если маленький моторчик заводится, уследить за его работой становится очень сложно. Замелькали цепкие ручки-ножки, зверек с завидной скоростью скатился едва ли не с самой высокой ветки сучковатого дерева (Уф!!), и вот уже только пятки мелькнули в проеме двери.
…Проверь себя на прочность! Расширь границы, которые установил страх! В зависимости от адреналиновой наркомании, в той или иной мере, была бoльшая часть населения. Но особенно ярко это проявлялось у подростков. Адреналин плюс гормоны – не самое стабильное сочетание. Проявлялось, опять же, по-разному. Мой сосед совершал кражи. Я – поцеловала учителя. Вера – пыталась себя убить.
— Остановись немедленно!
На обочине замелькали кусты и небольшие деревья. Вера вошла в раж, и, казалось, перестала меня слышать. Мои руки, бедра, голени, свело от постоянных попыток удержаться на месте. Я проклинала уже тот день, когда, почти без раздумий, купила этого ревущего у меня между ног монстра. А еще больше – тот, когда Вера про него узнала.
Справа показалось ответвление, небольшая тропинка. Пустая, узкая, не асфальтированная. Ее пересекали рытвины и корни деревьев, недоумевавших, что делает, зачем вторглась тропка, сюда, в их уютное густое царство. Это был стихийно образованный самоход, а не дорога. И Вера свернула туда.
— Вера, Вера! Что ты делаешь?! Остановись уже! — я изо всех сил сжала ее торс. То, что я не услышала треска ее крошащихся ребер, мне показалось чистой случайностью, следствием того, что мотик заглушал все окружающие звуки.
Ответом было звонкое "Хо-хо!" — после того, как мы неплохо так подскочили на первой же кочке. У меня на глазах начали выступать слезы. Каков наш шанс разбиться насмерть, совсем? Мысли о смерти не отпускали даже сейчас. Даже спустя столько лет. Ни меня – ни Веру. Все эти годы сестра так упорно к ней стремилась, что вовлекла в свой поход и меня. Проба? Испытание? Адреналин? Она не успокоится, пока не узнает все сама, на своей шкуре. И на моей. Фома неверующий.
— Как… же… здорово! Неужели!.. Ты!.. Не чувствуешь!.. Способность!.. Летать!? — это была первая осмысленная фраза, которую выдала Вера с тех пор, как крутанула ручку старта. Она прерывалась каждый раз, когда мы подпрыгивали на очередной неровности. Хороший признак. Адреналин начинает спадать. Первым делом продам этот чертов мотик.
Если честно, я бы с большим удовольствием и эффективностью продала свою сестру, но, к сожалению, торговля людьми у нас все еще запрещена.
За этими мыслями я не заметила, как закончился лесок. И тропинка.
Должно быть, она вела вдоль берега реки, но сейчас берег обвалился. Даже со спины я увидела, как округлились у Веры глаза.
Ладони сцепились намертво вокруг рукояток. Сама Вера, казалось, застыла. Она уже не то что не издавала восторженных звуков, но даже прекратила дышать. Весом тела я еще попыталась заложить поворот, но руль был слишком далеко. Мы полетели вниз.
Вниз по кроличьей норе…
***
Какое-то смутное воспоминание. Прошло столько лет, что я даже не уверена, что все это правда, и не приснилось мне той беспокойной ночью.
Я помню тихий вечер, разрушенный сиренами и топотом ног. Мама кричала и плакала, и тогда пришли все эти люди. И стало тихо. Страшно тихо. Я забилась в угол в своей кроватке. Меня давно уже уложили спать, но я так и не уснула. Отец нервно мерил шагами комнату за дверью. Его целью был телефон, но одновременно он же его и пугал, и тогда папа отходил на другой край комнаты. Но не на долго. В конце концов он набрал номер. Голос был напряженный и почти на октаву выше его обычного.
— Ага. Ага, — кивал он в трубку, не в силах сказать что-то большее. — А с ней… с ней все в порядке? — наконец задал он главный вопрос. Ему ответили. Я услышала громкий вздох. Вздох наконец присевшего путника, до костей стершего себе ноги.
Чуть позже он позвонил еще раз.
— Дорогая, — «дорогой» он называл только маму, и я навострила уши, — как ты?
Я не могла слышать маму на другом конце трубки, но мне показалось, что она плачет.
— Дорогая, мы можем еще попытаться! ...У нас есть Соня, — голос папы был слаб. — Может, это и к лучшему... — опять вздох. — Я что-то не то говорю. Как бы я хотел быть с тобой там сейчас! Ты будешь злиться за мои слова, но главное – это ты. То, что ты жива. Дети у нас еще будут. Обещаю. Чтобы ни случилось.
За окном начало светать, когда он заглянул ко мне в комнату. Я так и сидела, собрав вокруг себя все одеяло, как бастион.
— Эй, а ты что не спишь? — он явно бодрился.
— Мамы нет, а ты не рассказал мне сказку.
— М, алгоритм ясен... Только знаешь что, я не умею рассказывать. Давай лучше я тебе почитаю?
И он достал с полки истерзанную книжку, и стал читать что-то почти абстрактное для моего маленького мозга. Девочка зачем-то побежала за кроликом, и почему-то он был с часами, и провалилась в кроличью норку. И там она все падала, падала...
— Папа, — спросила я, — а разве это не страшно, куда-то так долго падать? Это же получается очень высоко. Как с двух самолетов! Алиса глупая, да?
— Почему же?
— Ну ей же нужно спасаться! Она же па-да-ет! Может там на полках парашют лежал. А она варенье ест!
— Нет, Сонечка, — зевнул папа. — Это же сказка, все равно что сон. Там не может быть страшно. Тебе ведь, когда снятся всякие приключения и необычности – не страшно?
Я помотала головой. Хвостики разболтались еще больше. Папа их распустил, осторожно перебирая пальцами мои волосы.
— Ну так это же сон! Когда сплю, кажется, что все вот так и должно быть. И даже когда все совсем-совсем странно. Но я все равно почему-то знаю, что со мной ничего-ничего не случится! — папа сильно прижал меня к себе.
— С тобой ничего не случится! Больше ни с одним из моих детей!
Через минуту я спала.
***
Русло было пересохшим. Очнувшись, я ощутила под собой неровный слой песка, больше похожего на пыль. Будь он чуть потолще, звон в моей голове раздавался бы не с такой страшной силой.
