Но непостижимым образом оказалось, что без этого оторванного куска дышать легче.
Было темно и жарко. Пахло дровами.
Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…
Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке – эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.
Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстранённого спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов ближе к людям. Мало ли, что он обещал и что говорил… и что я говорила – ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».
Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счёта… и каждый раз это были словно не её мысли. Чужие.
В реальности всё будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснётся ещё до того как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.
Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…
Всякий сон в этот момент с неё слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?
На шорох вскинулся и Шеддерик – хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.
Она не помнила, когда успела снять сапоги – оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.
Но это ничего – тепло – не холод.
Поискала глазами – не нашла. Пока не сообразила поискать там, где спала, на лежанке. Сапоги кто-то аккуратно поставил у трубы. Они были сухие.
Смешно подогнув под себя пальцы, она проковыляла по студёному полу до лавки. Ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на неё, но проверять она боялась, и потому старалась всё делать чётко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.
Благородный Шеддерик та Хенвил
Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задрёмывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери – все, какие только могут быть в этом холодном безлюдном лесу.
Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задрёмывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.
Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время ещё исподтишка наблюдать за ней.
Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Ещё повозившись наверху и найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.
Чтобы добраться до лавки ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придётся как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.
Темершана быстро, как будто кто-то может помешать, юркнула к лавке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у неё всё не получалось.
– Каша. – Напомнил Шеддерик. – Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…
Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:
– Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.
– Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами всё ещё не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…
– А ложки…
Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но всё-таки кое-что у него получилось.
Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но всё же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.
Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика – этого и цыплёнку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.
– На острова такие холода приходят в конце зимы, – сказал он, чтобы не молчать.
Темершана кивнула:
– А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришёл ифленский флот.
Подумала и добавила:
–Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. В монастыре казалось, что всё забыто. Я даже думала, что если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас – это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но всё получается по-другому, и я…
Выдохнула почти шепотом:
– Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.
– Когда мать умерла, мне было двенадцать. Всё сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда – задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, ещё более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.
Темершана поёжилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.
– Странно.
– Что?
– Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.
– Потому что я злодей-ифленец? Убийца?
Темершана ответила с облегчением:
– Да. Вы как будто всё понимаете. Это пугает…
Шеддерик невесело усмехнулся:
– Вы как, выспались? Или…
Она заметно смутилась.
– Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.
– На лежанке места хватит для двоих.
– Нет. Я… потом. Можно?
Шедде только рукой махнул и забрался в тёплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет – сама заберётся. А нет—внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…
Сон оказался не из приятных – тот самый сон.
Пленник, снова прикованный к решётке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник – хрипел своё «нет».
Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне – ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.
Когда с парня начали сдирать кожу – с плеч и боков, потом – с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него солёную воду из ведра.
Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всём признается. На седьмой – умрёт. Сам умрёт, в камере. Ослеплённый, с разбитыми коленями и разможжёнными пальцами, почти лишённый кожи.
Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется – одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…
Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котенок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает кошмары.
Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше – прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась ещё хотя бы горсть. Но кроме чёрных, спрессованных в пластины кусков плесени, там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.
В оконце утренний свет ещё даже не брезжил. Было тихо.
Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака ещё стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.
Спускаясь к ручью, он понял, что смена погоды им вряд ли поможет – под слоем снега прошлогодняя листва пропиталась влагой и теперь скользила под ногами, а у ручья образовалась большая лужа густой чёрной грязи. Ругаясь про себя на эту слякоть, он всё же без потерь взобрался обратно к избушке.
Темершана та Сиверс, очевидно, вскочила в тот самый момент, как он покинул домик. К его возвращению в печке снова весело плясал огонь, а плащ лежал на лавке аккуратно свернутым. И даже сапоги уже снова были у неё на ногах.
– Надо было оставить немного еды на завтрак, – вздохнула она.
– Нечего там было оставлять. На завтрак у нас сегодня будет дивная кипячёная вода, согласны?
–Подождите! То есть, да, пусть кипит! Я сейчас!
Когда ей в голову приходит какая-нибудь идея, лицо сразу меняется, словно озаряясь внутренним светом. Вот и сейчас – вроде даже и не улыбнулась, но отчего-то сразу захотелось улыбнуться в ответ. Что-то в ней изменилось со вчерашнего вечера. Как-то без причины, но сразу и заметно. Эта новая Темершана та Сиверс не то чтобы нравилась ему – скорей забавляла и на время заставляла забыть о самых главных насущных проблемах.
Сейчас она мышкой выскользнула за дверь. Шеддерик ловко засунул котел в печь и сел напротив – ждать, когда вскипит. Ну, или когда вернётся мальканка.
Она вернулась почти сразу – с небольшим букетом еловых веток и мха.
– Это пихта. А это серый мох ягель. Его едят лоси и олени, значит, он съедобный…
–…но вряд ли вкусный. Будем варить, или его так жуют? Как олени?
– Олени его точно не варят… я не знаю. А кипяток с пихтой вкусный. Такой заваривают, чтобы лечить воспаления и лихорадку. А мы в монастыре просто так бросаем во взвар. Для вкуса.
– Отлично! Значит, бодрящий кипяток с пихтой и олений мох! Отличный завтрак.
Шеддерик вообще-то знал случай, рассказанный знакомым моряком. О том, как рыбачья лодка разбилась на северном пустынном острове, и выжившие ждали помощи почти месяц, питаясь в основном ягелем и брусникой, потому что сильный прибой исключал возможность рыбалки. И все дождались помощи. Правда, сильно страдали от истощения.
На вкус ягель оказался почти никакой. Мягкое, пружинящее во рту нечто, которое трудно глотать. Он пах прелью и лесом. Всё равно как если бы пришлось есть мягкие деревянные стружки. Так что, попробовав кусочек, от этого яства они отказались.
А вот пихтовый взвар оказался даже вкусным – мальканка не соврала.
Одна жалость – с собой не возьмешь.
Впереди оставалось ещё два дня тяжёлого пути к деревне на перекрёстке, и неизвестно сколько – после…
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
…о том, что деревня близко, их вначале предупредил тёплый запах дров и очага, а потом, почти сразу, они наткнулись на нахоженную тропу. По ней, должно быть, местные крестьяне ходят по дрова. Тропа привела к огородам, минуя тракт.
В деревне их наверняка ждали с нетерпением, Шеддерик это прекрасно понимал. Одно радовало – Темершана держалась удивительно хорошо. Передышка в избушке пошла ей на пользу, да и сам он периодически ловил себя на мысли, что самая худшая часть их совместного путешествия позади. Самым худшим стали холод и голод…
Но заморозки отступили, да и о голоде, коли уж они вышли к человеческому жилью, скоро так или иначе тоже можно будет не думать.
Прошлую ночь они провели снова почти с комфортом, укрывшись в ветхом от времени стогу. Но время уходило, Шеддерик как будто даже чувствовал, как оно сыплется песком сквозь пальцы. Ему уже казалось, что если так дальше будет продолжаться, то до Тоненга они добредут, дайте Повелители Бурь, к весне. Бледными тощими скелетами.
А значит, надо было думать, как это сделать быстрее.
– Нам нужны лошади, – сказал он вслух.
Его спутница задумчиво кивнула. Заметила:
– В гостинице держат почтовую лошадь. Но это стоит денег…
– Значит, попробуем добыть лошадок иначе… вы верховой езде обучены?
– В монастыре нет верховых лошадей. Но раньше мне нравилось ездить верхом.
– Вот и отлично. Я думаю, те, кто устроил за нами охоту, ждут в деревне, когда мы появимся, и ждут уже давно. И у них наверняка есть и лошади, и еда, и тёплая одежда. И я совершенно не вижу причин, почему бы нам с вами этим всем добром не воспользоваться.
Важно было заставить мальканку поверить, что план хорош. Потому что сам Шеддерик видел в нём немало прорех. Для начала стоило узнать, сколько человек собралось в деревне по их душу. И неплохо бы ещё выяснить, кто эти люди, кому подчиняются, чего хотят. Хотя… хотят они, вероятно, немедленной смерти и его самого и его подопечной. Иначе на тракте вели бы себя осторожней.
Темери невесело улыбнулась в ответ:
– Будет непросто.
– А мы спросим у местных, где тут пришлые своих лошадок держат. Я думаю, здешнему народу наши с вами преследователи тоже уже порядком надоели.
– Вы только…
– Что?
Она нахмурилась. А потом вдруг тихо, но твердо сказала:
– Пообещайте, что никого не убьёте. Никого из местных. Пусть никто не умрёт.
Никого он не собирался убивать, и вообще надеялся всё проделать тихо и незаметно, но Темершана продолжала буравить его тёмным тревожным взглядом.
Шиддерику стало смешно: надо же. Сама чуть живая, ручонки трясутся, надо бы думать о том, как выбраться из этой переделки, не пострадав, а её заботит, убьёт он кого-нибудь или нет.
На его невесёлый смешок мальканка нахмурилась ещё суровей:
– Разве я о многом прошу?
– Хорошо. Я никого не буду убивать, если только кто-то не попробует убить вас или меня.
– Вам смешно.
– Я смеюсь не над вами.
Не поверила. Но кивнула, показывая, что приняла ответ. И вдруг сама вытянула руку, указывая в сторону деревни:
Было темно и жарко. Пахло дровами.
Темери осторожно свесилась с лежанки над печкой: слезть вниз значило признать, что ты уже проснулась. А значит, можешь заняться чем-то полезным. Слабость, навеянная предыдущими бессонными ночами и голодом, нашептывала: рано ещё просыпаться, нужен отдых…
Шеддерик та Хенвил дремал на узкой лавке в углу, напротив печки; догорающая свеча слабо освещала его небритое лицо, наполовину скрытое прямой русой чёлкой; хорошо было видно левую руку в чёрной перчатке – эту перчатку благородный чеор ни разу при ней не снял, как будто это и не перчатка, а сама кожа руки стала чёрной и гладкой. Рядом лежал нож и пригоршня светлых стружек. А на полу у самой печки стоял котелок.
Темери лежала, и с каким-то странным чувством отстранённого спокойствия думала: «Я его убью. Я ведь убью его, не сейчас, так когда выберемся из этих лесов ближе к людям. Мало ли, что он обещал и что говорил… и что я говорила – ифленцам верить нельзя. Вот нож. Он лежит, как будто специально для меня. Надо просто тихонько, очень тихо, незаметно, спуститься, подойти и ударить… только не мешкать и не раздумывать, иначе не хватит ни сил, ни смелости…».
Она горько улыбнулась: такие мысли приходили в голову без счёта… и каждый раз это были словно не её мысли. Чужие.
В реальности всё будет не так. В реальности этот сильный злой мужчина проснётся ещё до того как ты к нему приблизишься. Он не испугается. Он скажет что-нибудь едкое… или просто так посмотрит, что снова останется только бессильно злиться… или горевать.
Темери тряхнула головой, прогоняя дурные мысли и ночные страхи. Что-то она должна была сделать… что-то важное…
Всякий сон в этот момент с неё слетел: доварилась ли каша? Съедобная ли? Или крупа настолько испортилась, что съесть варево не получится?
На шорох вскинулся и Шеддерик – хорошо, что за пистолет не схватился. Темери виновато махнула рукой и спустилась вниз.
Она не помнила, когда успела снять сапоги – оказалось, что их нет на ногах, а сами ноги, отогревшиеся в тепле, покраснели и немного опухли.
Но это ничего – тепло – не холод.
Поискала глазами – не нашла. Пока не сообразила поискать там, где спала, на лежанке. Сапоги кто-то аккуратно поставил у трубы. Они были сухие.
Смешно подогнув под себя пальцы, она проковыляла по студёному полу до лавки. Ей казалось, что ифленец не отрываясь смотрит на неё, но проверять она боялась, и потому старалась всё делать чётко и точно. Как будто он может над ней посмеяться.
Благородный Шеддерик та Хенвил
Мальканка проснулась, наверное, за полночь. Снаружи поднялся ветер, было слышно как он там завывает, очевидно желая забраться в относительное тепло избушки. Шеддерик и сам то задрёмывал под звуки ветра, то вдруг просыпался от ощущения, что там не ветер шумит, а воют дикие лесные звери – все, какие только могут быть в этом холодном безлюдном лесу.
Просыпался, подбрасывал полешко в огонь, и снова задрёмывал, поняв, что опасность ему только пригрезилась.
Мальканка проснулась, зашевелилась на печи. Показалось заспанное лицо в обрамлении спутанных волос. Окинула сонным взглядом помещение. Нахмурилась. Выглядела она потешно, так что Шеддерик позволил себе некоторое время ещё исподтишка наблюдать за ней.
Скоро голова убралась. Зато с полки свесились ноги. Ещё повозившись наверху и найдя подле себя обувь, Темершана та Сиверс осторожно слезла на холодный пол.
Чтобы добраться до лавки ей пришлось сделать несколько шагов по нестроганым холодным доскам. Медленно, поджав под себя пальцы и прикусив губу, она сделала эти несколько шагов, и замерла, поняв, что дальше ей придётся как-то перебираться через ноги ненавистного ифленца. Шеддерик нехотя освободил дорогу.
Темершана быстро, как будто кто-то может помешать, юркнула к лавке. Устроилась на дальнем от Шеддерика краю и принялась обуваться. Вот только то ли сапоги за минувшие часы успели немного ссохнуться, то ли ноги отекли. Обуться у неё всё не получалось.
– Каша. – Напомнил Шеддерик. – Вполне съедобно получилось. Я оставил вам вашу порцию, жалко, нет соли…
Она бросила шнурки, выпрямилась. Потом улыбнулась, пожав плечами:
– Я забыла. Забыла, что хочу есть. Странно, но, кажется, будто и не хочу.
– Так бывает, если долго голодаешь. Но у нас с вами всё ещё не так плохо. Так что взбодритесь. Берите ложку и…
– А ложки…
Перед тем как заснуть, Шеддерик продуктивно потратил час, вырезая из щепки подобие ложки. Дело для него было новое, да и большой широкий нож для такой тонкой работы тоже годился слабо, но всё-таки кое-что у него получилось.
Темери критически оглядела его творение, как будто пытаясь понять, за какую сторону следует держать, а какую надо окунать в еду. Но всё же сочла его годным. Шеддерик осторожно поднял на лавку уже немного остывший котелок.
Каши на дне оставалась ровно половина от того, что получилось изначально. По мнению Шеддерика – этого и цыплёнку было бы мало: во всяком случае, он съел свою часть и не заметил. Темершана осторожно поддела небольшой кусочек, попробовала. Потом быстро и аккуратно принялась есть, позволив себе лишь единожды бросить быстрый взгляд на Шеддерика.
– На острова такие холода приходят в конце зимы, – сказал он, чтобы не молчать.
Темершана кивнула:
– А у нас даже снег выпадает редко. Но одну такую зиму я помню… как раз в тот год, когда пришёл ифленский флот.
Подумала и добавила:
–Вы, наверное, думаете, что я застряла мыслями в прошлом. В монастыре казалось, что всё забыто. Я даже думала, что если стану монахиней, это и будет моей новой жизнью, и я никогда больше не вернусь в Тоненг, тот Тоненг, который был тогда. А новый Тоненг, тот, который есть сейчас – это совсем другой город, до которого мне не будет дела… так же, как ему до меня. Но всё получается по-другому, и я…
Выдохнула почти шепотом:
– Я просто боюсь. Но вам, наверное, это смешно.
– Когда мать умерла, мне было двенадцать. Всё сразу изменилось: дома я стал не нужен. Сейчас я знаю, почему так вышло, тогда – задавал себе вопрос и никак не мог найти причину. Что делал не так, за что меня наказывают, почему мне больше нельзя играть с прежними друзьями… меня отправили к отцу, в одну из недавно присоединенных к империи южных провинций. Это было самое долгое и печальное путешествие в моей жизни. Путешествие из одного дурного сна в другой, ещё более дурной. Тем более, отца я плохо помнил. Он редко появлялся и редко обращал на меня внимание. А после того случая с мачтой… в общем, от этой поездки я ничего хорошего не ждал.
Темершана поёжилась, как от холода, хотя печка нагрела комнатушку так, что впору снимать не только верхнюю одежду, а вообще всю, какую только позволят приличия.
– Странно.
– Что?
– Вы меня успокаиваете. Так не должно быть.
– Потому что я злодей-ифленец? Убийца?
Темершана ответила с облегчением:
– Да. Вы как будто всё понимаете. Это пугает…
Шеддерик невесело усмехнулся:
– Вы как, выспались? Или…
Она заметно смутилась.
– Я потом отдохну. Теперь ведь ваша очередь… а я покараулю.
– На лежанке места хватит для двоих.
– Нет. Я… потом. Можно?
Шедде только рукой махнул и забрался в тёплый уют над печью. Попутно расшнуровывая куртку и скидывая сапоги. Захочет – сама заберётся. А нет—внизу на лавке такой небольшой девушке вполне можно разместиться…
Сон оказался не из приятных – тот самый сон.
Пленник, снова прикованный к решётке, тяжело и хрипло дышал. Палач продолжал монотонно повторять про бочки со смолой и про деньги, пленник – хрипел своё «нет».
Смотреть на пытку было тяжело, но Шеддерик не мог не смотреть. Во сне – ни зажмуриться, ни отвернуться. Эта пытка была не только для пленника. Для него тоже: смотри, изучай. Запоминай.
Когда с парня начали сдирать кожу – с плеч и боков, потом – с груди, Шедде готов был кричать от несуществующей боли. Когда пленник терял сознание, помощник палача лил на него солёную воду из ведра.
Пятый. Пятый день из семи. На шестой пленник во всём признается. На седьмой – умрёт. Сам умрёт, в камере. Ослеплённый, с разбитыми коленями и разможжёнными пальцами, почти лишённый кожи.
Его труп вернут родственникам. А тех родственников окажется – одна лишь обезумевшая от горя мать. Известная в городе ведьма и гадалка…
Проснувшись, Шеддерик увидел, что Темершана свернулась, как котенок, напротив печки, укрывшись его просохшим на печи плащом. Зрелище это странным образом сняло душное, болезненное ощущение, которое всегда сопровождает кошмары.
Избушка давала передышку, но не отменяла необходимость спешить в Тоненг. И неизбежно предстояло сегодня, а лучше – прямо сейчас, двигаться дальше. Шеддерик первым делом сунул нос в мешок с крупой, в надежде, что там осталась ещё хотя бы горсть. Но кроме чёрных, спрессованных в пластины кусков плесени, там не обнаружилось ни зернышка. Темершана вчера очень тщательно перебрала его содержимое.
В оконце утренний свет ещё даже не брезжил. Было тихо.
Шедде взял котелок и вышел наружу, набрать воды. И обнаружил, что ночью ветры сменились. Значительно потеплело, тощее снежное одеяло стало ноздреватым и просело. Облака ещё стремительно неслись по небу, в разрывах иногда поглядывала белая неполная луна. Но внизу, у самой земли, было тихо. Сыпала мелкая морось.
Спускаясь к ручью, он понял, что смена погоды им вряд ли поможет – под слоем снега прошлогодняя листва пропиталась влагой и теперь скользила под ногами, а у ручья образовалась большая лужа густой чёрной грязи. Ругаясь про себя на эту слякоть, он всё же без потерь взобрался обратно к избушке.
Темершана та Сиверс, очевидно, вскочила в тот самый момент, как он покинул домик. К его возвращению в печке снова весело плясал огонь, а плащ лежал на лавке аккуратно свернутым. И даже сапоги уже снова были у неё на ногах.
– Надо было оставить немного еды на завтрак, – вздохнула она.
– Нечего там было оставлять. На завтрак у нас сегодня будет дивная кипячёная вода, согласны?
–Подождите! То есть, да, пусть кипит! Я сейчас!
Когда ей в голову приходит какая-нибудь идея, лицо сразу меняется, словно озаряясь внутренним светом. Вот и сейчас – вроде даже и не улыбнулась, но отчего-то сразу захотелось улыбнуться в ответ. Что-то в ней изменилось со вчерашнего вечера. Как-то без причины, но сразу и заметно. Эта новая Темершана та Сиверс не то чтобы нравилась ему – скорей забавляла и на время заставляла забыть о самых главных насущных проблемах.
Сейчас она мышкой выскользнула за дверь. Шеддерик ловко засунул котел в печь и сел напротив – ждать, когда вскипит. Ну, или когда вернётся мальканка.
Она вернулась почти сразу – с небольшим букетом еловых веток и мха.
– Это пихта. А это серый мох ягель. Его едят лоси и олени, значит, он съедобный…
–…но вряд ли вкусный. Будем варить, или его так жуют? Как олени?
– Олени его точно не варят… я не знаю. А кипяток с пихтой вкусный. Такой заваривают, чтобы лечить воспаления и лихорадку. А мы в монастыре просто так бросаем во взвар. Для вкуса.
– Отлично! Значит, бодрящий кипяток с пихтой и олений мох! Отличный завтрак.
Шеддерик вообще-то знал случай, рассказанный знакомым моряком. О том, как рыбачья лодка разбилась на северном пустынном острове, и выжившие ждали помощи почти месяц, питаясь в основном ягелем и брусникой, потому что сильный прибой исключал возможность рыбалки. И все дождались помощи. Правда, сильно страдали от истощения.
На вкус ягель оказался почти никакой. Мягкое, пружинящее во рту нечто, которое трудно глотать. Он пах прелью и лесом. Всё равно как если бы пришлось есть мягкие деревянные стружки. Так что, попробовав кусочек, от этого яства они отказались.
А вот пихтовый взвар оказался даже вкусным – мальканка не соврала.
Одна жалость – с собой не возьмешь.
Часть утра он потратил на то, чтобы восстановить потраченные запасы – принести из леса хворосту, раз уж нет топора, чтобы нарубить полноценных дров. Так было принято на островах, и он счёл, что и здесь, в лесу, так будет правильно и честно.
Впереди оставалось ещё два дня тяжёлого пути к деревне на перекрёстке, и неизвестно сколько – после…
Благородный чеор Шеддерик та Хенвил
…о том, что деревня близко, их вначале предупредил тёплый запах дров и очага, а потом, почти сразу, они наткнулись на нахоженную тропу. По ней, должно быть, местные крестьяне ходят по дрова. Тропа привела к огородам, минуя тракт.
В деревне их наверняка ждали с нетерпением, Шеддерик это прекрасно понимал. Одно радовало – Темершана держалась удивительно хорошо. Передышка в избушке пошла ей на пользу, да и сам он периодически ловил себя на мысли, что самая худшая часть их совместного путешествия позади. Самым худшим стали холод и голод…
Но заморозки отступили, да и о голоде, коли уж они вышли к человеческому жилью, скоро так или иначе тоже можно будет не думать.
Прошлую ночь они провели снова почти с комфортом, укрывшись в ветхом от времени стогу. Но время уходило, Шеддерик как будто даже чувствовал, как оно сыплется песком сквозь пальцы. Ему уже казалось, что если так дальше будет продолжаться, то до Тоненга они добредут, дайте Повелители Бурь, к весне. Бледными тощими скелетами.
А значит, надо было думать, как это сделать быстрее.
– Нам нужны лошади, – сказал он вслух.
Его спутница задумчиво кивнула. Заметила:
– В гостинице держат почтовую лошадь. Но это стоит денег…
– Значит, попробуем добыть лошадок иначе… вы верховой езде обучены?
– В монастыре нет верховых лошадей. Но раньше мне нравилось ездить верхом.
– Вот и отлично. Я думаю, те, кто устроил за нами охоту, ждут в деревне, когда мы появимся, и ждут уже давно. И у них наверняка есть и лошади, и еда, и тёплая одежда. И я совершенно не вижу причин, почему бы нам с вами этим всем добром не воспользоваться.
Важно было заставить мальканку поверить, что план хорош. Потому что сам Шеддерик видел в нём немало прорех. Для начала стоило узнать, сколько человек собралось в деревне по их душу. И неплохо бы ещё выяснить, кто эти люди, кому подчиняются, чего хотят. Хотя… хотят они, вероятно, немедленной смерти и его самого и его подопечной. Иначе на тракте вели бы себя осторожней.
Темери невесело улыбнулась в ответ:
– Будет непросто.
– А мы спросим у местных, где тут пришлые своих лошадок держат. Я думаю, здешнему народу наши с вами преследователи тоже уже порядком надоели.
– Вы только…
– Что?
Она нахмурилась. А потом вдруг тихо, но твердо сказала:
– Пообещайте, что никого не убьёте. Никого из местных. Пусть никто не умрёт.
Никого он не собирался убивать, и вообще надеялся всё проделать тихо и незаметно, но Темершана продолжала буравить его тёмным тревожным взглядом.
Шиддерику стало смешно: надо же. Сама чуть живая, ручонки трясутся, надо бы думать о том, как выбраться из этой переделки, не пострадав, а её заботит, убьёт он кого-нибудь или нет.
На его невесёлый смешок мальканка нахмурилась ещё суровей:
– Разве я о многом прошу?
– Хорошо. Я никого не буду убивать, если только кто-то не попробует убить вас или меня.
– Вам смешно.
– Я смеюсь не над вами.
Не поверила. Но кивнула, показывая, что приняла ответ. И вдруг сама вытянула руку, указывая в сторону деревни:
