Это были совершенно неуместные мысли в такой момент, и я постаралась придать им более приличный оттенок. Я надеялась, что Эндрю выживет. Не может же судьба быть столь жестока к таким добрым и отзывчивым людям.
В итоге мой провожатый все-таки умудрился найти мне место. Это был пятачок в котельном отделении. Солдаты лежали и там, но в закутке между котлами я могла бы довольно неплохо расположиться. Я про себя посмеялась, что Эндрю словно специально выбрал для меня самое опасное место, но, конечно же, он не мог знать этого, а я не собиралась ему сообщать.
Попросив меня подождать некоторое время, он притащил для меня тюфяк. Я понятия не имела, где он его раздобыл, но мне было сложно представить, что он его украл. Наверное, купил у кого-нибудь за баснословную сумму.
– Вы справитесь одна? – спросил он. – Я понимаю, что вам было бы лучше под моей защитой, но мне кажется, тут вам будет спокойнее, чем со мной на палубе в плотной толпе.
– Да-да, конечно, – тут же с готовностью закивала я. Мне совершенно не нужно было его пристальное внимание, так как я собиралась бродить по пароходу и снимать фильм, а Эндрю безусловно, мог бы помешать.
Мужчина с сомнением взглянул на меня, потоптался на месте, видимо, считая неправильным меня оставлять, но потом все же удалился.
Какое-то время я посидела тихо в своем углу, тайком присматриваясь к окружению, потом настроила камеру, встроенную в декоративную брошь на блузке, и отправилась выполнять свою работу.
Один из очевидцев катастрофы, солдат Честер Берри, молодой человек двадцати лет, взятый в плен южанами у Фредериксбурга, писал в своих воспоминаниях: "Когда мы садились на пароход, на его палубах царило веселье, словно на свадьбе. Я никогда в жизни не видел более радостной толпы, чем эти бедные голодные парни. Большинство из них долгое время находились в плену, некоторые даже по два года, многие из них были ранены. В счастливом ожидании скоро увидеть отчий дом они не обращали внимания на эту страшную тесноту. На нижних палубах солдаты лежали вплотную друг к другу. Там, как говорится, яблоку негде было упасть. У всех была одна заветная мечта – быстрее попасть домой".
Я вспоминала прочитанные мною слова выживших в этой катастрофе очевидцев, когда пробиралась по узким проходам между тюфяками. Но сейчас эти слова вставали передо мною живыми образами и фиксировались в голографическом виде на моей камере. Я находилась среди этих людей, была одной из них, и в то же время я была чужой. Я была сторонним наблюдателем их радости и их будущих страданий. И потом то, что видела я, будут видеть все, кто будет смотреть мой фильм. От меня зависит, насколько точно я донесу эту трагедию до них, смогу ли взволновать их души и сердца. Так думала я, прекрасно понимая, что ничего этого я делать не буду. От документалиста требовался абсолютно бесстрастный подход, никаких эмоций, никакого субъективного мнения. Мне казалось, что это нереально, но я обязана была это сделать.
На "Султане" солдаты заполнили не только палубы, где они лежали вповалку, но и все внутренние проходы, коридоры и трапы. Пробираться между лежащими людьми было не очень удобно, иногда приходилось делать большой крюк, чтобы найти узкий проход к другому, интересующему меня объекту. Я старалась снять как можно больше, стремилась запечатлеть лица людей, чтобы их потомки (у кого они были) могли бы выяснить, что случилось с их давно погибшими родственниками.
Некоторые пытались заговорить со мной, я делала смущенное лицо и говорила, что пытаюсь пройти к своему мужу, и они оставляли меня в покое. Их приподнятое настроение не позволяло им грубить мне или позволять нечто неприличное в отношении меня. Когда люди счастливы, они стараются быть лучше.
К двум часам ночи на пароходе все погрузились в тяжелый сон. Спали, как могли устроиться, лежа и сидя.
Я шла по узким проходам между спящими солдатами, осторожно ступая, как вдруг увидела возле борта знакомую высокую фигуру. Сначала я хотела удалиться, пока он меня не заметил, но направившись в другую сторону, поняла, что все равно не усну. Я была в возбужденном нервном состоянии, мне хотелось с кем-то поговорить, выплеснуть свои эмоции, и я решила подойти к Эндрю.
– Добрый вечер! Не спится? – лукаво спросила я.
Он обернулся, и я увидела его осунувшееся лицо. Молодой человек тут же вежливо улыбнулся и ответил, что дышит свежим воздухом, но меня снова кольнуло в сердце.
– Вы плохо себя чувствуете? – обеспокоенно спросила я и сразу же подумала, что глупо с моей стороны волноваться о здоровье человека, который скоро умрет. И тут же начала спорить сама с собой: «А вдруг именно Эндрю выживет? Не может быть, чтобы именно он погиб!»
– Да нет, – вздохнул он. – Со мной все в порядке. А почему вы не спите?
– Я тоже дышала свежим воздухом, а сейчас как раз отправляюсь в постель, – солгала я.
Моя камера продолжала работать, и я подумала, что не буду вставлять в фильм голографическую запись моего разговора с Эндрю. Я оставлю ее себе. На память.
– Все в порядке? Вас никто не беспокоил? – спросил мужчина.
– Да, все хорошо, – ответила я, и между нами снова повисло неловкое молчание.
– А вы плывете до Сент-Луиса? – ляпнула я, чтобы хоть что-то сказать.
– Да, – кивнул он.
– А, может быть, вы сойдете со мной в Мемфисе? – спросила я, вдруг подчинившись внезапному импульсу, и тут же отругала себя. Я не должна, не имею права вмешиваться в происходящее.
Эндрю внимательно посмотрел на меня, так, что я покраснела, и спросил:
– И чем же я обязан такому удивительному приглашению?
– Забудьте, – пролепетала я. – Я несу невесть что.
– И все же? – он придвинулся и коснулся моей руки, затянутой в перчатку.
– Ну… я подумала, что… я благодарна вам за вашу помощь, и я хотела познакомить вас со своей матушкой… – Боже, что за бред я несу! А если он действительно согласится навестить мою маму, которой в Мемфисе никогда не было, особенно в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году?
– Делла, мне очень лестно ваше приглашение, и мне нравится, когда женщина ведет себя столь… самостоятельно. Но поверьте, я совершенно не подхожу на роль вашего жениха, – тихо проговорил он, придвигаясь еще ближе, и меня внезапно окатило волной его мужского запаха. Я не смогла его идентифицировать, но вся моя женская сущность заволновалась, и я испытала одновременно два противоречащих желания: отодвинуться от Эндрю и прижаться к нему.
– П-почему? – пролепетала я, заставляя себя остаться на месте. – Вы же сами предлагали мне быть вашей невестой.
– Мне приятно было на некоторое время представить себя вашим женихом. Но… я совершенно неподходящий вам человек.
Он, что, решил, что я всерьез его клею? Нет, он, конечно, симпатичный… Даже, пожалуй, красивый. Ну, ладно, очень красивый. Но какое самомнение! Он считает, что все женщины только и мечтают о том, как заполучить его в мужья? Хотя, возможно, я вела себя с ним слишком уж активно для девушки девятнадцатого века, и он сделал такой вывод из моего поведения. Вместо того чтобы возмутиться, я поинтересовалась:
– И почему же вы считаете себя неподходящим мне человеком?
– Может быть, потому что я не тот, за кого себя выдаю? – немного печально улыбнулся Эндрю.
Ну вот, так я и знала.
– И кто же вы? Преступник, скрывающийся от правосудия? – вырвалось у меня, и я прикусила язык.
А Эндрю лишь пожал плечами:
– Можно сказать и так.
Он смотрел вдаль, на реку, и казалось, что его мысли далеко отсюда.
– Вы не хотите рассказать мне, Эндрю?
– Нет, Делла, не хочу. Не нужно вам забивать свою хорошенькую головку такими глупостями, – тихо ответил он.
– А! Так вы из тех, кто считает женщин глупыми созданиями, призванными украшать жизнь мужчин и производить потомство! – возмутилась я. Почему-то было очень обидно, что именно Эндрю оказался таким шовинистом. – Вам нужна невеста, которая вам слова поперек не скажет и будет рожать вам по ребенку в год?
– А вы из суфражисток? – усмехнулся он, игнорируя мой вопрос о невесте. – Удивительно! Я думал, в их ряды идут исключительно некрасивые женщины.
– А чем виноваты некрасивые женщины? – еще больше возмутилась я. – Их создала такими природа. Может быть, какая-то непривлекательная женщина куда более достойна, чем иная красивая пустышка. И может принести больше пользы обществу!
– Успокойтесь, Делла, – прошептал Эндрю, еще ближе придвигаясь и обнимая меня. – Если вам будет приятно, я готов сказать, что вы некрасивы!
Я уперлась руками в его грудь и в возмущении уставилась на него. И расхохоталась, поняв, что он искренне забавляется.
Эндрю рассмеялся вместе со мной, и его тихий бархатистый голос отдался вибрацией в грудной клетке под моими ладонями.
– Вы смелая девушка, – сказал он. – Другая на вашем месте шагу не ступила бы без поддержки мужчины, хваталась бы за него и периодически падала в обмороки.
Я понимала, что я вовсе не смелая. Я самая обычная – для своего времени. Это Эндрю в его девятнадцатом веке я кажусь чем-то из ряда вон выходящим. Но разубеждать я его не спешила, потому что его похвалы были… приятны.
Он не отпускал меня, а я подумала, что если мужчине хочется обнять женщину, то я не должна возражать. Может быть, ему не так уж много времени осталось на то, чтобы успеть понаслаждаться жизнью. Впрочем, я думаю, что не высвобождалась из его объятий только по той причине, что мне нравилось находиться в них.
– Делла, вы боитесь смерти? – вдруг спросил он. От его слов у меня прошел мороз по коже. Прозвучало так, будто он предчувствовал близкую трагедию.
– Любой человек боится смерти, – пробормотала я. – А вы?
– И я боюсь. Но когда каждый день смотришь ей в лицо, наверное, привыкаешь. – Он пожал плечами. – Сердце черствеет. И когда гибнут другие, уже не плачешь, не переживаешь, воспринимаешь как должное. Но ведь это неправильно, так ведь?
Наверное, он говорил о войне, на которой был, на которой терял товарищей. Но как его слова оказались в данный момент созвучны тому, о чем думала я. Неужели мое сердце тоже черствеет, когда я смотрю на гибель людей в прошлом, когда снимаю их смерти для потомков? Правильно ли это? Хочу ли я этого? Готова ли и дальше продолжать это делать?
– Да, наверное, неправильно, – ответила я Эндрю. – Но что делать, если ты не можешь ничего изменить?
Я ничего не могу изменить. Я не имею права вмешиваться из-за этого проклятого «эффекта бабочки». Но какую такую катастрофу могу я вызвать, если все же вмешаюсь? Неужели сильнее, чем эту?
– А если можешь? – спросил Эндрю, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела его жизнь. – Если ты можешь что-то изменить?
– Тогда ты должен, – нерешительно ответила я.
Конечно, я имела ввиду, что любой человек должен помочь тому, кто находится в беде и нуждается в его помощи. Я сама этого не делаю, но…
– Должен! – решительно и даже как-то сурово произнес Эндрю, явно думая о чем-то своем. – Должен ли человек рисковать своей жизнью, чтобы спасти чужую?
– Он сам должен решить, готов ли он пожертвовать своей жизнью ради другого. Мне кажется, слово «долг» тут не подходит.
– А вы бы пожертвовали собой ради других людей, Делла?
Я растерянно молчала, не зная, что ответить. Могла бы я сейчас сделать что-то, чтобы спасти всех этих людей, при этом зная, что погибну сама? Я ведь даже еще не жила, ничего не видела в жизни… Но и многие из них, молодые парни, здоровые и раненые, скоро уйдут под воду, познав в своей жизни только войну, голод, холод и грязь. У многих из них нет еще ни жен, ни детей. И уже не будет никогда.
– О, простите, Делла! – вдруг произнес Эндрю словно очнувшись и отпуская меня. – Я забылся. На меня иногда находит. Последствия контузии, знаете ли.
Я поежилась от внезапного озноба и обхватила себя руками.
– Нич-чего страшного! – простучала я зубами. Было грустно, так как мне показалось, что Эндрю по какой-то причине разочаровался во мне. – А вы? Вы пожертвовали бы собой ради других?
– Я это делаю с завидной регулярностью, – вдруг как-то горько ухмыльнулся молодой мужчина. – Уже лет пять, наверное. И уже перестал видеть в этом какой-то смысл. Когда не можешь понять, зависит ли что-то от тебя или нет, трудно продолжать что-то делать, принимать решения и идти на риск. Встаешь и идешь, встаешь и идешь. Словно на работу. Рутина, изо дня в день. Чувствуешь себя пешкой в руках Судьбы.
«Пять лет? – удивилась я про себя. – Война Севера и Юга длилась всего четыре года. Видимо, Эндрю говорит о чем-то другом. Какая пешка, какой судьбы? Ради кого он жертвует жизнью, да еще и регулярно?»
– И вы не можете отказаться? - осторожно спросила я.
– Вы думаете, нужно? – Эндрю склонил голову, и казалось, что он снова ждет моего ответа, словно он мог что-то прояснить для него. Но какой вразумительный ответ я могу дать, когда даже не понимаю, о чем он меня спрашивает?
– Я думаю, что вы изначально пошли на это по какой-то причине, так ведь? - я стояла так близко от него и вдыхала его запах, что мешало сосредоточиться.
– Да, причина была.
– Вы сделали это добровольно?
– Еще как! – снова усмехнулся он.
– Сейчас нет этой причины?
– Есть! – воскликнул Эндрю. – Есть причина!
– Тогда… – начала я, но Эндрю перебил меня, словно я уже ответила на его вопрос:
– Вы правы, Делла! Боже, как же вы правы! Спасибо вам!
Знать бы еще, за что я благодарности удостоилась.
– Вам холодно? – спросил он и снова обнял меня. Обнимая и сейчас, и раньше, он держал меня очень деликатно, не крепко прижимая к себе, но я решила исправить его упущение и прильнула к нему всем телом. То ли ночь была напитана чем-то пьянящим, то ли вот это предчувствие близкой опасности и смерти заставляло меня льнуть к мужскому телу в поисках защиты и покоя, но в тот момент я решила, что это самое правильное решение.
– Делла, – прошептал он. – Вы сумасшедшая. Вы же совсем не знаете меня.
Еще неизвестно, кто из нас сумасшедший. Но, наверное, он и имел ввиду, что это безумие с моей стороны – так доверять незнакомому и странному мужчине.
Я промолчала, а он поднял мое лицо за подбородок и начал целовать. Его губы были мягкими и требовательными одновременно. Его щетина кололась, его пальцы были твердыми, а под моими ладонями яростно билось его сердце. И я подумала, что мне хочется остаться навсегда в объятиях этого мужчины. Настоящего мужчины, который видел и горе, и боль, и смерть, и не один раз стоял на краю гибели. Который шел на подвиг, как на работу, и считал, что жертвовать своей жизнью – обычное дело. В мое время смогу ли я встретить такого мужчину? И смогу ли полюбить своего современника, если перед глазами все время будет возникать образ мужчины из прошлого?
– Делла, ваш брат обязан убить меня за то, что я творю, – прошептал он, отстраняясь от меня и снова начиная улыбаться, отчего его глаза потеплели и заискрились. – А вы должны были оттолкнуть меня и закричать.
– Чтобы сбежались сюда все остальные солдаты? Которые, я думаю, куда менее джентльмены, нежели вы, сэр, – усмехнулась я. – А брата у меня нет, я солгала.
– И почему я не удивлен? – тихо хохотнул Эндрю. – Особа, путешествующая одна и врущая напропалую мужчинам, отстаивающая права женщин и доверяющая сомнительным незнакомцам. Делла, кто вы? - он пытался вглядеться в мое лицо, хотя на палубе было слишком темно для этого.
В итоге мой провожатый все-таки умудрился найти мне место. Это был пятачок в котельном отделении. Солдаты лежали и там, но в закутке между котлами я могла бы довольно неплохо расположиться. Я про себя посмеялась, что Эндрю словно специально выбрал для меня самое опасное место, но, конечно же, он не мог знать этого, а я не собиралась ему сообщать.
Попросив меня подождать некоторое время, он притащил для меня тюфяк. Я понятия не имела, где он его раздобыл, но мне было сложно представить, что он его украл. Наверное, купил у кого-нибудь за баснословную сумму.
– Вы справитесь одна? – спросил он. – Я понимаю, что вам было бы лучше под моей защитой, но мне кажется, тут вам будет спокойнее, чем со мной на палубе в плотной толпе.
– Да-да, конечно, – тут же с готовностью закивала я. Мне совершенно не нужно было его пристальное внимание, так как я собиралась бродить по пароходу и снимать фильм, а Эндрю безусловно, мог бы помешать.
Мужчина с сомнением взглянул на меня, потоптался на месте, видимо, считая неправильным меня оставлять, но потом все же удалился.
Какое-то время я посидела тихо в своем углу, тайком присматриваясь к окружению, потом настроила камеру, встроенную в декоративную брошь на блузке, и отправилась выполнять свою работу.
Один из очевидцев катастрофы, солдат Честер Берри, молодой человек двадцати лет, взятый в плен южанами у Фредериксбурга, писал в своих воспоминаниях: "Когда мы садились на пароход, на его палубах царило веселье, словно на свадьбе. Я никогда в жизни не видел более радостной толпы, чем эти бедные голодные парни. Большинство из них долгое время находились в плену, некоторые даже по два года, многие из них были ранены. В счастливом ожидании скоро увидеть отчий дом они не обращали внимания на эту страшную тесноту. На нижних палубах солдаты лежали вплотную друг к другу. Там, как говорится, яблоку негде было упасть. У всех была одна заветная мечта – быстрее попасть домой".
Я вспоминала прочитанные мною слова выживших в этой катастрофе очевидцев, когда пробиралась по узким проходам между тюфяками. Но сейчас эти слова вставали передо мною живыми образами и фиксировались в голографическом виде на моей камере. Я находилась среди этих людей, была одной из них, и в то же время я была чужой. Я была сторонним наблюдателем их радости и их будущих страданий. И потом то, что видела я, будут видеть все, кто будет смотреть мой фильм. От меня зависит, насколько точно я донесу эту трагедию до них, смогу ли взволновать их души и сердца. Так думала я, прекрасно понимая, что ничего этого я делать не буду. От документалиста требовался абсолютно бесстрастный подход, никаких эмоций, никакого субъективного мнения. Мне казалось, что это нереально, но я обязана была это сделать.
На "Султане" солдаты заполнили не только палубы, где они лежали вповалку, но и все внутренние проходы, коридоры и трапы. Пробираться между лежащими людьми было не очень удобно, иногда приходилось делать большой крюк, чтобы найти узкий проход к другому, интересующему меня объекту. Я старалась снять как можно больше, стремилась запечатлеть лица людей, чтобы их потомки (у кого они были) могли бы выяснить, что случилось с их давно погибшими родственниками.
Некоторые пытались заговорить со мной, я делала смущенное лицо и говорила, что пытаюсь пройти к своему мужу, и они оставляли меня в покое. Их приподнятое настроение не позволяло им грубить мне или позволять нечто неприличное в отношении меня. Когда люди счастливы, они стараются быть лучше.
К двум часам ночи на пароходе все погрузились в тяжелый сон. Спали, как могли устроиться, лежа и сидя.
Я шла по узким проходам между спящими солдатами, осторожно ступая, как вдруг увидела возле борта знакомую высокую фигуру. Сначала я хотела удалиться, пока он меня не заметил, но направившись в другую сторону, поняла, что все равно не усну. Я была в возбужденном нервном состоянии, мне хотелось с кем-то поговорить, выплеснуть свои эмоции, и я решила подойти к Эндрю.
– Добрый вечер! Не спится? – лукаво спросила я.
Он обернулся, и я увидела его осунувшееся лицо. Молодой человек тут же вежливо улыбнулся и ответил, что дышит свежим воздухом, но меня снова кольнуло в сердце.
– Вы плохо себя чувствуете? – обеспокоенно спросила я и сразу же подумала, что глупо с моей стороны волноваться о здоровье человека, который скоро умрет. И тут же начала спорить сама с собой: «А вдруг именно Эндрю выживет? Не может быть, чтобы именно он погиб!»
– Да нет, – вздохнул он. – Со мной все в порядке. А почему вы не спите?
– Я тоже дышала свежим воздухом, а сейчас как раз отправляюсь в постель, – солгала я.
Моя камера продолжала работать, и я подумала, что не буду вставлять в фильм голографическую запись моего разговора с Эндрю. Я оставлю ее себе. На память.
– Все в порядке? Вас никто не беспокоил? – спросил мужчина.
– Да, все хорошо, – ответила я, и между нами снова повисло неловкое молчание.
– А вы плывете до Сент-Луиса? – ляпнула я, чтобы хоть что-то сказать.
– Да, – кивнул он.
– А, может быть, вы сойдете со мной в Мемфисе? – спросила я, вдруг подчинившись внезапному импульсу, и тут же отругала себя. Я не должна, не имею права вмешиваться в происходящее.
Эндрю внимательно посмотрел на меня, так, что я покраснела, и спросил:
– И чем же я обязан такому удивительному приглашению?
– Забудьте, – пролепетала я. – Я несу невесть что.
– И все же? – он придвинулся и коснулся моей руки, затянутой в перчатку.
– Ну… я подумала, что… я благодарна вам за вашу помощь, и я хотела познакомить вас со своей матушкой… – Боже, что за бред я несу! А если он действительно согласится навестить мою маму, которой в Мемфисе никогда не было, особенно в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году?
– Делла, мне очень лестно ваше приглашение, и мне нравится, когда женщина ведет себя столь… самостоятельно. Но поверьте, я совершенно не подхожу на роль вашего жениха, – тихо проговорил он, придвигаясь еще ближе, и меня внезапно окатило волной его мужского запаха. Я не смогла его идентифицировать, но вся моя женская сущность заволновалась, и я испытала одновременно два противоречащих желания: отодвинуться от Эндрю и прижаться к нему.
– П-почему? – пролепетала я, заставляя себя остаться на месте. – Вы же сами предлагали мне быть вашей невестой.
– Мне приятно было на некоторое время представить себя вашим женихом. Но… я совершенно неподходящий вам человек.
Он, что, решил, что я всерьез его клею? Нет, он, конечно, симпатичный… Даже, пожалуй, красивый. Ну, ладно, очень красивый. Но какое самомнение! Он считает, что все женщины только и мечтают о том, как заполучить его в мужья? Хотя, возможно, я вела себя с ним слишком уж активно для девушки девятнадцатого века, и он сделал такой вывод из моего поведения. Вместо того чтобы возмутиться, я поинтересовалась:
– И почему же вы считаете себя неподходящим мне человеком?
– Может быть, потому что я не тот, за кого себя выдаю? – немного печально улыбнулся Эндрю.
Ну вот, так я и знала.
– И кто же вы? Преступник, скрывающийся от правосудия? – вырвалось у меня, и я прикусила язык.
А Эндрю лишь пожал плечами:
– Можно сказать и так.
Он смотрел вдаль, на реку, и казалось, что его мысли далеко отсюда.
– Вы не хотите рассказать мне, Эндрю?
– Нет, Делла, не хочу. Не нужно вам забивать свою хорошенькую головку такими глупостями, – тихо ответил он.
– А! Так вы из тех, кто считает женщин глупыми созданиями, призванными украшать жизнь мужчин и производить потомство! – возмутилась я. Почему-то было очень обидно, что именно Эндрю оказался таким шовинистом. – Вам нужна невеста, которая вам слова поперек не скажет и будет рожать вам по ребенку в год?
– А вы из суфражисток? – усмехнулся он, игнорируя мой вопрос о невесте. – Удивительно! Я думал, в их ряды идут исключительно некрасивые женщины.
– А чем виноваты некрасивые женщины? – еще больше возмутилась я. – Их создала такими природа. Может быть, какая-то непривлекательная женщина куда более достойна, чем иная красивая пустышка. И может принести больше пользы обществу!
– Успокойтесь, Делла, – прошептал Эндрю, еще ближе придвигаясь и обнимая меня. – Если вам будет приятно, я готов сказать, что вы некрасивы!
Я уперлась руками в его грудь и в возмущении уставилась на него. И расхохоталась, поняв, что он искренне забавляется.
Эндрю рассмеялся вместе со мной, и его тихий бархатистый голос отдался вибрацией в грудной клетке под моими ладонями.
– Вы смелая девушка, – сказал он. – Другая на вашем месте шагу не ступила бы без поддержки мужчины, хваталась бы за него и периодически падала в обмороки.
Я понимала, что я вовсе не смелая. Я самая обычная – для своего времени. Это Эндрю в его девятнадцатом веке я кажусь чем-то из ряда вон выходящим. Но разубеждать я его не спешила, потому что его похвалы были… приятны.
Он не отпускал меня, а я подумала, что если мужчине хочется обнять женщину, то я не должна возражать. Может быть, ему не так уж много времени осталось на то, чтобы успеть понаслаждаться жизнью. Впрочем, я думаю, что не высвобождалась из его объятий только по той причине, что мне нравилось находиться в них.
– Делла, вы боитесь смерти? – вдруг спросил он. От его слов у меня прошел мороз по коже. Прозвучало так, будто он предчувствовал близкую трагедию.
– Любой человек боится смерти, – пробормотала я. – А вы?
– И я боюсь. Но когда каждый день смотришь ей в лицо, наверное, привыкаешь. – Он пожал плечами. – Сердце черствеет. И когда гибнут другие, уже не плачешь, не переживаешь, воспринимаешь как должное. Но ведь это неправильно, так ведь?
Наверное, он говорил о войне, на которой был, на которой терял товарищей. Но как его слова оказались в данный момент созвучны тому, о чем думала я. Неужели мое сердце тоже черствеет, когда я смотрю на гибель людей в прошлом, когда снимаю их смерти для потомков? Правильно ли это? Хочу ли я этого? Готова ли и дальше продолжать это делать?
– Да, наверное, неправильно, – ответила я Эндрю. – Но что делать, если ты не можешь ничего изменить?
Я ничего не могу изменить. Я не имею права вмешиваться из-за этого проклятого «эффекта бабочки». Но какую такую катастрофу могу я вызвать, если все же вмешаюсь? Неужели сильнее, чем эту?
– А если можешь? – спросил Эндрю, глядя на меня так, словно от моего ответа зависела его жизнь. – Если ты можешь что-то изменить?
– Тогда ты должен, – нерешительно ответила я.
Конечно, я имела ввиду, что любой человек должен помочь тому, кто находится в беде и нуждается в его помощи. Я сама этого не делаю, но…
– Должен! – решительно и даже как-то сурово произнес Эндрю, явно думая о чем-то своем. – Должен ли человек рисковать своей жизнью, чтобы спасти чужую?
– Он сам должен решить, готов ли он пожертвовать своей жизнью ради другого. Мне кажется, слово «долг» тут не подходит.
– А вы бы пожертвовали собой ради других людей, Делла?
Я растерянно молчала, не зная, что ответить. Могла бы я сейчас сделать что-то, чтобы спасти всех этих людей, при этом зная, что погибну сама? Я ведь даже еще не жила, ничего не видела в жизни… Но и многие из них, молодые парни, здоровые и раненые, скоро уйдут под воду, познав в своей жизни только войну, голод, холод и грязь. У многих из них нет еще ни жен, ни детей. И уже не будет никогда.
– О, простите, Делла! – вдруг произнес Эндрю словно очнувшись и отпуская меня. – Я забылся. На меня иногда находит. Последствия контузии, знаете ли.
Я поежилась от внезапного озноба и обхватила себя руками.
– Нич-чего страшного! – простучала я зубами. Было грустно, так как мне показалось, что Эндрю по какой-то причине разочаровался во мне. – А вы? Вы пожертвовали бы собой ради других?
– Я это делаю с завидной регулярностью, – вдруг как-то горько ухмыльнулся молодой мужчина. – Уже лет пять, наверное. И уже перестал видеть в этом какой-то смысл. Когда не можешь понять, зависит ли что-то от тебя или нет, трудно продолжать что-то делать, принимать решения и идти на риск. Встаешь и идешь, встаешь и идешь. Словно на работу. Рутина, изо дня в день. Чувствуешь себя пешкой в руках Судьбы.
«Пять лет? – удивилась я про себя. – Война Севера и Юга длилась всего четыре года. Видимо, Эндрю говорит о чем-то другом. Какая пешка, какой судьбы? Ради кого он жертвует жизнью, да еще и регулярно?»
– И вы не можете отказаться? - осторожно спросила я.
– Вы думаете, нужно? – Эндрю склонил голову, и казалось, что он снова ждет моего ответа, словно он мог что-то прояснить для него. Но какой вразумительный ответ я могу дать, когда даже не понимаю, о чем он меня спрашивает?
– Я думаю, что вы изначально пошли на это по какой-то причине, так ведь? - я стояла так близко от него и вдыхала его запах, что мешало сосредоточиться.
– Да, причина была.
– Вы сделали это добровольно?
– Еще как! – снова усмехнулся он.
– Сейчас нет этой причины?
– Есть! – воскликнул Эндрю. – Есть причина!
– Тогда… – начала я, но Эндрю перебил меня, словно я уже ответила на его вопрос:
– Вы правы, Делла! Боже, как же вы правы! Спасибо вам!
Знать бы еще, за что я благодарности удостоилась.
– Вам холодно? – спросил он и снова обнял меня. Обнимая и сейчас, и раньше, он держал меня очень деликатно, не крепко прижимая к себе, но я решила исправить его упущение и прильнула к нему всем телом. То ли ночь была напитана чем-то пьянящим, то ли вот это предчувствие близкой опасности и смерти заставляло меня льнуть к мужскому телу в поисках защиты и покоя, но в тот момент я решила, что это самое правильное решение.
– Делла, – прошептал он. – Вы сумасшедшая. Вы же совсем не знаете меня.
Еще неизвестно, кто из нас сумасшедший. Но, наверное, он и имел ввиду, что это безумие с моей стороны – так доверять незнакомому и странному мужчине.
Я промолчала, а он поднял мое лицо за подбородок и начал целовать. Его губы были мягкими и требовательными одновременно. Его щетина кололась, его пальцы были твердыми, а под моими ладонями яростно билось его сердце. И я подумала, что мне хочется остаться навсегда в объятиях этого мужчины. Настоящего мужчины, который видел и горе, и боль, и смерть, и не один раз стоял на краю гибели. Который шел на подвиг, как на работу, и считал, что жертвовать своей жизнью – обычное дело. В мое время смогу ли я встретить такого мужчину? И смогу ли полюбить своего современника, если перед глазами все время будет возникать образ мужчины из прошлого?
– Делла, ваш брат обязан убить меня за то, что я творю, – прошептал он, отстраняясь от меня и снова начиная улыбаться, отчего его глаза потеплели и заискрились. – А вы должны были оттолкнуть меня и закричать.
– Чтобы сбежались сюда все остальные солдаты? Которые, я думаю, куда менее джентльмены, нежели вы, сэр, – усмехнулась я. – А брата у меня нет, я солгала.
– И почему я не удивлен? – тихо хохотнул Эндрю. – Особа, путешествующая одна и врущая напропалую мужчинам, отстаивающая права женщин и доверяющая сомнительным незнакомцам. Делла, кто вы? - он пытался вглядеться в мое лицо, хотя на палубе было слишком темно для этого.
