Елена Свительская.
Голубая лилия
Играет ветер в кронах вековых деревьев, играют тени и свет на их листве. И в полутьме леса, на крошечной светлой полянке растёт обыкновенная белая лилия. Она ещё не цветёт, даже не готовится к цветению. Пока только у неё одна забота: выжить. Каким ветром занесло эту домашнюю изнеженную красавицу в эти дикие края, не ясно. И грустно замерла около неё девица с потускневшими глазами. Она молит мир о чём-то, долго молит. По щекам её потекли кровавые слёзы. Кровь красным цветком распускается на белом платье. Девушка падает подле цветка. И на лилии неожиданно появляются бутоны. Мгновение - и они раскрываются, показывая изумительно изящные алые цветки. А кровь всё течёт и течёт из её глаз, почему-то не заканчивается. Вот уж и белое платье стало красным. Вот уже рыжие волосы промокли от крови...
Неожиданно Лиса, наблюдающая за этим из-за дерева, вглядывается в лицо погибшей и узнаёт в ней себя. Закричать бы, но губы словно смёрзлись от холода. Убежать бы, но ноги примёрзли к земле. Откуда-то выходит Сокол, молодой и красивый вождь их племени. Равнодушно взглянув на девушку, замершую в огромной луже крови, он проходит мимо. Её, вторую Лису, он не видит. Она только и смогла, что протянуть к нему руку, беззвучно моля о помощи: мужчина и не услышал, как крича, звала его её душа. Он спокойно ушёл, а две Лисы так и остались в этом пугающем лесу. Одной было всё равно, другая не могла пошевелиться...
Осень сменила лето, за осенью пришла зима... Лиса всё стояла за деревом и не могла пошевелиться. И год сменился другим... И одно десятилетие сменилось другим... И век сменился другим веком...
Никто не приходил к ней. И шевельнуться Лиса так и не могла, прикованная к проклятому месту. И весной, и летом, и осенью, и зимой, не переставая, красовалась кроваво-красными цветами лилия, прекрасная и страшная одновременно...
Лиса заплакала во сне. И проснулась. Летняя ночь была тёплая. И ветер приятный, нежный. Но девушке отчего-то было так холодно. Алая лилия, её неподвижное тело, Сокол, проходящий мимо, всё ещё стояли у неё перед глазами, пугали.
Сокол... Прошлой весной её семья пришла в этот край. Тогда она впервые увидела его. Какой он сильный. Статный. Крепкий. Ловкий. Красивый. А ещё он был вождь её народа. Едва она взглянула на него, как её сердце, до того не ведавшее особой печали, начало биться по особому, быстро-быстро. И много горя она познала с той поры. Потому что он всегда проходил мимо неё. Каждая девушка его народа мечтала стать его женой. А он обзаводиться семьёй не спешил. Выбирал тех, которых считал самыми красивыми, развлекался с ним, потом бросал. Только худеньких, стройных и светловолосых, с белой кожей и голубыми глазами. А Лиса была полненькой, рыжей, зеленоглазой, загорелой да ещё и с конопушками на щеках и на носу. Ей о его недолгом внимании мечтать глупо было, не то что о его женитьбе на ней. А она мечтала: сердцу-то не прикажешь. И ревновала его к другим, и злилась, и плакала по ночам, тихо-тихо, чтоб родители да братья с сёстрами не услышали. Трудное то было время. И шло оно, подлое, медленно, как будто нарочно стремилось причинить несчастной Лисе побольше боли. А потом этот противный сон...
Она более не засыпала в ту ночь. А поутру решила, что не бывать тому сну наяву. Тайком стала отдавать почти всю свою долю еды коту, который у них прижился. Да зачастила к мудрым старухам и к старикам, которых не так-то много и осталось. По крупицам собирала известное тем о травах. И похудев, убежала в старый лес за заветными травами. Нашла, исцарапав все ноги и руки. Раздавила меж камней. Намазала лицо и тело соком одной травы - и стала её кожа белой. Намазала соком второй - и исчезли противные конопушки. Вымазала соком третьей волосы - и из огненных они стали светлыми словно колоски пшеницы. Глаза-то она исправить не смогла. Тело-то её, похудевшее, было уж слишком какое-то тощее и угловатое. Но может и так сойдёт? Вернулась Лиса домой, надела своё праздничное платье, которое долго вышивала. И пошла к дому Сокола. Тот как раз вышел на двор. Увидел пришедшую, не признал. Только фыркнул:
- Ах, какая щепка по тропинке идёт! А гордости-то у ней на лице, словно у дочери какого-нибудь вождя!
Покраснела Лиса как маков цвет, убежала, наивно веря, что не успел красавец заметить её слёз.
И с того дня засела девица за рукоделие. Долго, усердно училась - и непревзойдённой мастерицей стала. Сшила наряд себе дивный, а уж украсила его... Девки все и женщины едва не полопались от зависти: такое платье и жена вождя надеть бы не погнушалась. Даже жена самого богатого из всех вождей.
Свела Лиса загар с кожи соками, сменила пламенный цвет волос на светлый, надела свой прелестный наряд, убрала празднично волосы, воткнула в них белую лилию - вождь только на эти изящные цветы и смотрел, прочие-то для него словно и не существовали вовсе. И пошла к дому Сокола. Тот сидел у окна и ел с аппетитом жаренную заячью тушку. Глянул мельком на подходящую. Буркнул:
- Какие у неё глаза не красивые.
А на наряд-то и не посмотрел. Куда ему, мужчине, до того, чтоб оценить женский наряд? Не, может, кто из мужчин б и смог понять, как красив узор, ну да этого не узоры интересовали.
Убежала Лиса, слёз на сей раз не тая.
Ну, знамо дело, глаз-то цвет никто изменить не подвластен. Фигура... Ну, можно чуть больше поесть, чтоб кое-где покруглее места были. А ежели не поможет, то и валики из ткани под платье пришить. Дурочка-то наша, влюблённая, так и сделала. Опять вымазалась соками травы. Ей уже плохо становилось от соков-то этих - они ж не безвредные были. И она это знала, но уж очень хотела понравится вождю. Преобразившись внешне, одела девица свой дивный наряд с подшитыми валиками и пошла опять к дому Сокола, краснея от смущения.
Вождь в тот день на крыльце сидел, точил меч свой камнем. Скучно ему было. Глянул он мрачно на подошедшую и попросил:
- Спой-ка мне что-нибудь.
А голос-то у ней красивый был. Она и обрадовалась, запела. Печальную песню о любви и разлуке. Вот только не дослушал её Сокол. Нахмурившись, прервал:
- Не хочу я про какую-то рыдающую девку слушать. Уходи отсюда.
Побежали предательские слёзы по бледным щекам, заныло влюблённое сердце, но любить и мечтать не прекратило.
С тех пор училась Лиса и у своих певцов, и у бродячих. И до того дивно петь научилась, что никто оторваться от её песен не мог, пока она последнего слова не допоёт. И смех она могла вызвать искренний своими песнями, и слёзы настоящие. Причём, вызывала смех у самых мрачных и не любивших смеяться. Да самых жестоких, безразличных пробивало на слёзы от её песен. И сшила Лиса наряд ещё краше прежнего, расшила белыми лилиями, убрала волосы по праздничному, понатыкала в волосы... ну, разумеется, ентих же самых цветов! И пошла с песней к дому вождя.
Спал в тот час Сокол. Но заслышав дивный голос, проснулся. А как проснулся да вслушался, так сразу к окну полез, чтоб взглянуть на певунью. Да, да, она опять тем соком вымазалась. И темнело у неё в глазах, и ноги она передвигала с трудом, но всё старалась идти красивою походкой. Да, да, и валики под платье куда надо пришила...
В первый миг засмотрелся на неё вождь, а потом пригляделся: а глаза-то у ней зелёные. Буркнул он:
- Не, эта не красивая, - и пошёл искать красивую.
В слезах убегала от него несчастная. И в четвёртый уж раз, убегая, чтоб смыть с себя ядовитый сок, не заметила, какими взглядами провожали её воины, охранявшие дом вождя. А взгляды-то были ух какие потрясённые! И восхищения в них-то целое море было. Любая девка от одного такого взгляда растаяла бы от счастья. А эта дурочка влюблённая и не заметила, как на неё смотрели. Да и не заметила она, как эти и прежде охранявшие при появлениях преобразившейся Лисы, ходили потом и страдали да ту незнакомку прелестную повсюду искали. Ну, что наряды те у Лисы были они поняли, а вот в загорелой и конопатой рыжеволосой ту прелестницу-то и не признали. Да так им-то, дурням, и надо. Могли бы и повнимательнее к знакомым девкам приглядеться - и узнали бы. У ней ж черты лица и рост ни капли не изменились.
Научилась Лиса говорить стихами. И танцевать научилась так что любой бы, едва взглянув, восхищённо бы останавливался и смотрел на неё, смотрел. Ну, а чтоб проверить силу своего танца... Да, верно, вымазалась она теми дряными соками, одела новое платье, краше прежних. И в тот момент, когда воины двух народов столкнулись, подошла к полю, где бой кипел, танцевать начала. Ну, её едва не прирезали. Спасибо хоть кто-то из тех, влюблённых в её намазанную внешность, узнал, оттащил. Она удрала от них, отмылась. Неузнанная вернулась. И ещё пущего танцевать училась девка.
А как опять воины её народа с кем-то бой затеяли... Да, дура она и есть: опять к воинам полезла. Танцевать. Кое-кто засмотрелся. Оттащил её. Она вырвалась и убежала. Отмываться. И продолжать тренировки, оттачивая мастерство в тишине леса. К вечеру свалилась без чувств, тяжело больная. Ну, возвращались свои из боя, дотащили до дома. Не, не признали свою прекрасную незнакомку. Люди так устроены, что на то, что рядом, знакомое, им смотреть не интересно - им всё другое подавай, не здешнее, чудное какое-нибудь. Так-то они своё чудо и просмотрели. Обычная-то история. Кстати, бой-то в этот раз прекратился от чего? Да Сокол другому вождю обещал сию плясунью притащить, как найдут. Уж тот разглядел, что она лицом красива и фигурой... Да, валики из ткани - полезная штука... Не, мужикам тем главное, чтоб на вид красиво было, да и пощупать не успели... А почему сам Сокол не захотел её к себе домой тащить? Ну так он-то глаза её разглядеть успел. А они у ней - зелёные. Вот он и решил, что девка та не красива.
И болела Лиса наша пару недель. Увы, ума у ней тогда было как у курицы, а не как у того животного, которое то же имя носило. Да тьфу, что вы говорите-то? Не из-за волос её Лисой назвали... Ну, девку эту. А за ум... Да, вы не ослышались: она с детства умна была, от того-то и успехов таких достигла в пении, танце, шитье и рукоделии. Просто молодость, ветер в голове гуляет... И влюблённость эта на сердце... Да ещё и несчастная. Тут уж редкая девка из мудрых не поглупеет.
Ну, проболела Лиса наша, потом выздоровела, окрепла. С месяц у ней пропал из-за ентих дряных соков. А в то время весь их народ плясунью искал для примирения с соседями. Впрочем, кто-то из ищущих, кто в тот день пялился больше, чем воевал - ведь бывают ж и такие - мечтал найти и для себя оставить. А что часть из них уже женаты были, так им всё равно - они бы её второй женой сделали и самой-самой. А ежели первая жена не согласна, так скатертью бы ей дорожка да в отчий дом. Да не нашли они плясунью.
И чего б она делать стала? Да опять танцевать училась и ещё на всяких музыкальных инструментах играть. А как в третий раз сцепились мужики из её да другого народа, опять она намазалась той же дрянью, одела новый наряд да к сражающимся пошла. Думаете, попала под горячую руку? Не, на сей раз такая петрушка была... Вот честно, сама-то как услышала про то, так с неделю смеялась без остановки! Мужики-то, воины-то, как увидели её, в танце приближающуюся, так про все свои интересы и ругани позабыли, застыли восхищённые. Она станцевала - и они про всё на свете забыли. И уходила она, танцуя, так не шелохнулись. Лишь к вечеру сползло с них наваждение. Но чудное видение всё ещё помнилось, от того-то вместо драки подались в поиски прелестницы. Даже Сокол искал. Он-то до того на неё засмотрелся, что на сей раз и не приметил, какого цвета у ней глаза. И что прежде лицо это видел, не помнил.
А она едва-то омыться успела и переодеться в простое платье - и рухнула в забытье. Дивный её наряд унёс ручей. Пролежала она так с два дня. А как домой вернулась, так родители её едва не прибили. За частое пропадание. Им-то в голову лишь одно лезло. Даже не про то, где она шаталась или лежала, а с кем.
В общем, плясунью тогда не нашли. Правда, умные среди ищущих были: и те из них, кто к тому народу в гости или с товарами захаживал... Ой, да ладно вам! У людей всегда так: то дружат, то торгуют, то грабят, а потом всё сначала или в разнобой... И не надо на меня так зыркать! На себя-то самих посмотрите! Не, ну ежели нравится смотреть на себя, так и ладно. Мне-то что! А не нравится, ну, уж я-то тут при чём? Значит, кто умный был да мимо дома Лисы хаживал уж и приметил, что больно-то Лиса на плясунью смахивает. А ежели всё-таки не она, то и эта танцевать мастерица, а ещё и петь, и на инструментах играть, и стихами говорить, и шить, и рукодельничать. Ну да, поговаривают, а кто и своими глазами видел, что она где-то пропадать любит. Оно конечно, досадно, что с кем-то другим, но всё ж таки в подоле пока не приносила. Да и вообще, когда такая мастерица... Да хоть и щуплая, но лицом-то красива. В общем, женихов появилось штук двадцать. Родители долго выбирали, кто побогаче, да познатней. Девки другие локти кусали от зависти. А Лиса тихонько собрала самые важные вещички да и сбежала. Мазаться. Да рядиться в новый чудесный наряд. Да к любимому. Тот плясунью-то признал, но разглядел, что глаза у неё зелёные. Или вспомнил, что прежде её видал? Отмахнулся от неё как от мухи надоедливой. Она и пела ему, и плясала и играла на разных инструментах дивно, а он как разглядел, какого цвета глаза, так и не интересно ему стало. У него вообще такой силы дурь была, что и такими-то талантами не пробивалась.
Ушла Лиса в лес. Думала, хоть звери дикие прельстятся. Ей ж жизнь с той поры стала не мила. Да только пела она, губителей лесных поджидая. А они голос её услыхав, восхитились. Да, такой вот у неё был дар петь: даже зверьё лестное умилилось и полюбило её. Охраняло. Таскало ей что-то покушать: то зайца пожирнее, то орехов, то к малиннику её водило. Время маленько залечило рану. И решила Лиса сотворить что-то необычное. И чтоб мир её услышал, помог в затее, стала только растительной пищей питаться. Девица помнила старые легенды о том, что прежде люди никого не убивали: ни своих, ни зверья какого-либо. Растительным когда-то питались. И было то миру их в радость: он мир, точнее, она, Мириона родимая, не хотела, чтоб люди себе или зверью вредили. Ну, а что зверьё зверью вредит, так тут уж ничего не поделаешь: так уж зверьё Творцом устроено.
Пару лет жила в лесу, ведая только одно горе: неразделённую свою любовь. Думаете, зимой мёрзла, без шубы-то? Ан нет, зверьё преданное её отогревало. Да и сама она поздоровела, окрепла. Похорошела. Здоровье-то оно украшает. Поскольку травой не мазалась, то окрепла. И зверьё как-то по-особому понимать стала. Да и тайны трав, прежде неизвестные, ей приоткрылись более, чем другим людям. Вообще, в ту пору уже и драконы появились. Но им тайны трав так же не открывались и людям. Пожила Лиса ещё с год в лесу - и иных растений ей тайны открываться стали. Да по родным девица так соскучилась! И вернулась в родные места.
Там её уж и не ждали. А вдруг она пришла. Ещё красивее. И в рукоделии она ещё лучше стала.
Голубая лилия
Играет ветер в кронах вековых деревьев, играют тени и свет на их листве. И в полутьме леса, на крошечной светлой полянке растёт обыкновенная белая лилия. Она ещё не цветёт, даже не готовится к цветению. Пока только у неё одна забота: выжить. Каким ветром занесло эту домашнюю изнеженную красавицу в эти дикие края, не ясно. И грустно замерла около неё девица с потускневшими глазами. Она молит мир о чём-то, долго молит. По щекам её потекли кровавые слёзы. Кровь красным цветком распускается на белом платье. Девушка падает подле цветка. И на лилии неожиданно появляются бутоны. Мгновение - и они раскрываются, показывая изумительно изящные алые цветки. А кровь всё течёт и течёт из её глаз, почему-то не заканчивается. Вот уж и белое платье стало красным. Вот уже рыжие волосы промокли от крови...
Неожиданно Лиса, наблюдающая за этим из-за дерева, вглядывается в лицо погибшей и узнаёт в ней себя. Закричать бы, но губы словно смёрзлись от холода. Убежать бы, но ноги примёрзли к земле. Откуда-то выходит Сокол, молодой и красивый вождь их племени. Равнодушно взглянув на девушку, замершую в огромной луже крови, он проходит мимо. Её, вторую Лису, он не видит. Она только и смогла, что протянуть к нему руку, беззвучно моля о помощи: мужчина и не услышал, как крича, звала его её душа. Он спокойно ушёл, а две Лисы так и остались в этом пугающем лесу. Одной было всё равно, другая не могла пошевелиться...
Осень сменила лето, за осенью пришла зима... Лиса всё стояла за деревом и не могла пошевелиться. И год сменился другим... И одно десятилетие сменилось другим... И век сменился другим веком...
Никто не приходил к ней. И шевельнуться Лиса так и не могла, прикованная к проклятому месту. И весной, и летом, и осенью, и зимой, не переставая, красовалась кроваво-красными цветами лилия, прекрасная и страшная одновременно...
Лиса заплакала во сне. И проснулась. Летняя ночь была тёплая. И ветер приятный, нежный. Но девушке отчего-то было так холодно. Алая лилия, её неподвижное тело, Сокол, проходящий мимо, всё ещё стояли у неё перед глазами, пугали.
Сокол... Прошлой весной её семья пришла в этот край. Тогда она впервые увидела его. Какой он сильный. Статный. Крепкий. Ловкий. Красивый. А ещё он был вождь её народа. Едва она взглянула на него, как её сердце, до того не ведавшее особой печали, начало биться по особому, быстро-быстро. И много горя она познала с той поры. Потому что он всегда проходил мимо неё. Каждая девушка его народа мечтала стать его женой. А он обзаводиться семьёй не спешил. Выбирал тех, которых считал самыми красивыми, развлекался с ним, потом бросал. Только худеньких, стройных и светловолосых, с белой кожей и голубыми глазами. А Лиса была полненькой, рыжей, зеленоглазой, загорелой да ещё и с конопушками на щеках и на носу. Ей о его недолгом внимании мечтать глупо было, не то что о его женитьбе на ней. А она мечтала: сердцу-то не прикажешь. И ревновала его к другим, и злилась, и плакала по ночам, тихо-тихо, чтоб родители да братья с сёстрами не услышали. Трудное то было время. И шло оно, подлое, медленно, как будто нарочно стремилось причинить несчастной Лисе побольше боли. А потом этот противный сон...
Она более не засыпала в ту ночь. А поутру решила, что не бывать тому сну наяву. Тайком стала отдавать почти всю свою долю еды коту, который у них прижился. Да зачастила к мудрым старухам и к старикам, которых не так-то много и осталось. По крупицам собирала известное тем о травах. И похудев, убежала в старый лес за заветными травами. Нашла, исцарапав все ноги и руки. Раздавила меж камней. Намазала лицо и тело соком одной травы - и стала её кожа белой. Намазала соком второй - и исчезли противные конопушки. Вымазала соком третьей волосы - и из огненных они стали светлыми словно колоски пшеницы. Глаза-то она исправить не смогла. Тело-то её, похудевшее, было уж слишком какое-то тощее и угловатое. Но может и так сойдёт? Вернулась Лиса домой, надела своё праздничное платье, которое долго вышивала. И пошла к дому Сокола. Тот как раз вышел на двор. Увидел пришедшую, не признал. Только фыркнул:
- Ах, какая щепка по тропинке идёт! А гордости-то у ней на лице, словно у дочери какого-нибудь вождя!
Покраснела Лиса как маков цвет, убежала, наивно веря, что не успел красавец заметить её слёз.
И с того дня засела девица за рукоделие. Долго, усердно училась - и непревзойдённой мастерицей стала. Сшила наряд себе дивный, а уж украсила его... Девки все и женщины едва не полопались от зависти: такое платье и жена вождя надеть бы не погнушалась. Даже жена самого богатого из всех вождей.
Свела Лиса загар с кожи соками, сменила пламенный цвет волос на светлый, надела свой прелестный наряд, убрала празднично волосы, воткнула в них белую лилию - вождь только на эти изящные цветы и смотрел, прочие-то для него словно и не существовали вовсе. И пошла к дому Сокола. Тот сидел у окна и ел с аппетитом жаренную заячью тушку. Глянул мельком на подходящую. Буркнул:
- Какие у неё глаза не красивые.
А на наряд-то и не посмотрел. Куда ему, мужчине, до того, чтоб оценить женский наряд? Не, может, кто из мужчин б и смог понять, как красив узор, ну да этого не узоры интересовали.
Убежала Лиса, слёз на сей раз не тая.
Ну, знамо дело, глаз-то цвет никто изменить не подвластен. Фигура... Ну, можно чуть больше поесть, чтоб кое-где покруглее места были. А ежели не поможет, то и валики из ткани под платье пришить. Дурочка-то наша, влюблённая, так и сделала. Опять вымазалась соками травы. Ей уже плохо становилось от соков-то этих - они ж не безвредные были. И она это знала, но уж очень хотела понравится вождю. Преобразившись внешне, одела девица свой дивный наряд с подшитыми валиками и пошла опять к дому Сокола, краснея от смущения.
Вождь в тот день на крыльце сидел, точил меч свой камнем. Скучно ему было. Глянул он мрачно на подошедшую и попросил:
- Спой-ка мне что-нибудь.
А голос-то у ней красивый был. Она и обрадовалась, запела. Печальную песню о любви и разлуке. Вот только не дослушал её Сокол. Нахмурившись, прервал:
- Не хочу я про какую-то рыдающую девку слушать. Уходи отсюда.
Побежали предательские слёзы по бледным щекам, заныло влюблённое сердце, но любить и мечтать не прекратило.
С тех пор училась Лиса и у своих певцов, и у бродячих. И до того дивно петь научилась, что никто оторваться от её песен не мог, пока она последнего слова не допоёт. И смех она могла вызвать искренний своими песнями, и слёзы настоящие. Причём, вызывала смех у самых мрачных и не любивших смеяться. Да самых жестоких, безразличных пробивало на слёзы от её песен. И сшила Лиса наряд ещё краше прежнего, расшила белыми лилиями, убрала волосы по праздничному, понатыкала в волосы... ну, разумеется, ентих же самых цветов! И пошла с песней к дому вождя.
Спал в тот час Сокол. Но заслышав дивный голос, проснулся. А как проснулся да вслушался, так сразу к окну полез, чтоб взглянуть на певунью. Да, да, она опять тем соком вымазалась. И темнело у неё в глазах, и ноги она передвигала с трудом, но всё старалась идти красивою походкой. Да, да, и валики под платье куда надо пришила...
В первый миг засмотрелся на неё вождь, а потом пригляделся: а глаза-то у ней зелёные. Буркнул он:
- Не, эта не красивая, - и пошёл искать красивую.
В слезах убегала от него несчастная. И в четвёртый уж раз, убегая, чтоб смыть с себя ядовитый сок, не заметила, какими взглядами провожали её воины, охранявшие дом вождя. А взгляды-то были ух какие потрясённые! И восхищения в них-то целое море было. Любая девка от одного такого взгляда растаяла бы от счастья. А эта дурочка влюблённая и не заметила, как на неё смотрели. Да и не заметила она, как эти и прежде охранявшие при появлениях преобразившейся Лисы, ходили потом и страдали да ту незнакомку прелестную повсюду искали. Ну, что наряды те у Лисы были они поняли, а вот в загорелой и конопатой рыжеволосой ту прелестницу-то и не признали. Да так им-то, дурням, и надо. Могли бы и повнимательнее к знакомым девкам приглядеться - и узнали бы. У ней ж черты лица и рост ни капли не изменились.
Научилась Лиса говорить стихами. И танцевать научилась так что любой бы, едва взглянув, восхищённо бы останавливался и смотрел на неё, смотрел. Ну, а чтоб проверить силу своего танца... Да, верно, вымазалась она теми дряными соками, одела новое платье, краше прежних. И в тот момент, когда воины двух народов столкнулись, подошла к полю, где бой кипел, танцевать начала. Ну, её едва не прирезали. Спасибо хоть кто-то из тех, влюблённых в её намазанную внешность, узнал, оттащил. Она удрала от них, отмылась. Неузнанная вернулась. И ещё пущего танцевать училась девка.
А как опять воины её народа с кем-то бой затеяли... Да, дура она и есть: опять к воинам полезла. Танцевать. Кое-кто засмотрелся. Оттащил её. Она вырвалась и убежала. Отмываться. И продолжать тренировки, оттачивая мастерство в тишине леса. К вечеру свалилась без чувств, тяжело больная. Ну, возвращались свои из боя, дотащили до дома. Не, не признали свою прекрасную незнакомку. Люди так устроены, что на то, что рядом, знакомое, им смотреть не интересно - им всё другое подавай, не здешнее, чудное какое-нибудь. Так-то они своё чудо и просмотрели. Обычная-то история. Кстати, бой-то в этот раз прекратился от чего? Да Сокол другому вождю обещал сию плясунью притащить, как найдут. Уж тот разглядел, что она лицом красива и фигурой... Да, валики из ткани - полезная штука... Не, мужикам тем главное, чтоб на вид красиво было, да и пощупать не успели... А почему сам Сокол не захотел её к себе домой тащить? Ну так он-то глаза её разглядеть успел. А они у ней - зелёные. Вот он и решил, что девка та не красива.
И болела Лиса наша пару недель. Увы, ума у ней тогда было как у курицы, а не как у того животного, которое то же имя носило. Да тьфу, что вы говорите-то? Не из-за волос её Лисой назвали... Ну, девку эту. А за ум... Да, вы не ослышались: она с детства умна была, от того-то и успехов таких достигла в пении, танце, шитье и рукоделии. Просто молодость, ветер в голове гуляет... И влюблённость эта на сердце... Да ещё и несчастная. Тут уж редкая девка из мудрых не поглупеет.
Ну, проболела Лиса наша, потом выздоровела, окрепла. С месяц у ней пропал из-за ентих дряных соков. А в то время весь их народ плясунью искал для примирения с соседями. Впрочем, кто-то из ищущих, кто в тот день пялился больше, чем воевал - ведь бывают ж и такие - мечтал найти и для себя оставить. А что часть из них уже женаты были, так им всё равно - они бы её второй женой сделали и самой-самой. А ежели первая жена не согласна, так скатертью бы ей дорожка да в отчий дом. Да не нашли они плясунью.
И чего б она делать стала? Да опять танцевать училась и ещё на всяких музыкальных инструментах играть. А как в третий раз сцепились мужики из её да другого народа, опять она намазалась той же дрянью, одела новый наряд да к сражающимся пошла. Думаете, попала под горячую руку? Не, на сей раз такая петрушка была... Вот честно, сама-то как услышала про то, так с неделю смеялась без остановки! Мужики-то, воины-то, как увидели её, в танце приближающуюся, так про все свои интересы и ругани позабыли, застыли восхищённые. Она станцевала - и они про всё на свете забыли. И уходила она, танцуя, так не шелохнулись. Лишь к вечеру сползло с них наваждение. Но чудное видение всё ещё помнилось, от того-то вместо драки подались в поиски прелестницы. Даже Сокол искал. Он-то до того на неё засмотрелся, что на сей раз и не приметил, какого цвета у ней глаза. И что прежде лицо это видел, не помнил.
А она едва-то омыться успела и переодеться в простое платье - и рухнула в забытье. Дивный её наряд унёс ручей. Пролежала она так с два дня. А как домой вернулась, так родители её едва не прибили. За частое пропадание. Им-то в голову лишь одно лезло. Даже не про то, где она шаталась или лежала, а с кем.
В общем, плясунью тогда не нашли. Правда, умные среди ищущих были: и те из них, кто к тому народу в гости или с товарами захаживал... Ой, да ладно вам! У людей всегда так: то дружат, то торгуют, то грабят, а потом всё сначала или в разнобой... И не надо на меня так зыркать! На себя-то самих посмотрите! Не, ну ежели нравится смотреть на себя, так и ладно. Мне-то что! А не нравится, ну, уж я-то тут при чём? Значит, кто умный был да мимо дома Лисы хаживал уж и приметил, что больно-то Лиса на плясунью смахивает. А ежели всё-таки не она, то и эта танцевать мастерица, а ещё и петь, и на инструментах играть, и стихами говорить, и шить, и рукодельничать. Ну да, поговаривают, а кто и своими глазами видел, что она где-то пропадать любит. Оно конечно, досадно, что с кем-то другим, но всё ж таки в подоле пока не приносила. Да и вообще, когда такая мастерица... Да хоть и щуплая, но лицом-то красива. В общем, женихов появилось штук двадцать. Родители долго выбирали, кто побогаче, да познатней. Девки другие локти кусали от зависти. А Лиса тихонько собрала самые важные вещички да и сбежала. Мазаться. Да рядиться в новый чудесный наряд. Да к любимому. Тот плясунью-то признал, но разглядел, что глаза у неё зелёные. Или вспомнил, что прежде её видал? Отмахнулся от неё как от мухи надоедливой. Она и пела ему, и плясала и играла на разных инструментах дивно, а он как разглядел, какого цвета глаза, так и не интересно ему стало. У него вообще такой силы дурь была, что и такими-то талантами не пробивалась.
Ушла Лиса в лес. Думала, хоть звери дикие прельстятся. Ей ж жизнь с той поры стала не мила. Да только пела она, губителей лесных поджидая. А они голос её услыхав, восхитились. Да, такой вот у неё был дар петь: даже зверьё лестное умилилось и полюбило её. Охраняло. Таскало ей что-то покушать: то зайца пожирнее, то орехов, то к малиннику её водило. Время маленько залечило рану. И решила Лиса сотворить что-то необычное. И чтоб мир её услышал, помог в затее, стала только растительной пищей питаться. Девица помнила старые легенды о том, что прежде люди никого не убивали: ни своих, ни зверья какого-либо. Растительным когда-то питались. И было то миру их в радость: он мир, точнее, она, Мириона родимая, не хотела, чтоб люди себе или зверью вредили. Ну, а что зверьё зверью вредит, так тут уж ничего не поделаешь: так уж зверьё Творцом устроено.
Пару лет жила в лесу, ведая только одно горе: неразделённую свою любовь. Думаете, зимой мёрзла, без шубы-то? Ан нет, зверьё преданное её отогревало. Да и сама она поздоровела, окрепла. Похорошела. Здоровье-то оно украшает. Поскольку травой не мазалась, то окрепла. И зверьё как-то по-особому понимать стала. Да и тайны трав, прежде неизвестные, ей приоткрылись более, чем другим людям. Вообще, в ту пору уже и драконы появились. Но им тайны трав так же не открывались и людям. Пожила Лиса ещё с год в лесу - и иных растений ей тайны открываться стали. Да по родным девица так соскучилась! И вернулась в родные места.
Там её уж и не ждали. А вдруг она пришла. Ещё красивее. И в рукоделии она ещё лучше стала.
