Согласно Проппу, именно наш культовый миф об Эдипе и отразил этот переход — в нем форма преемственности уже новая (наследственная), а способ передачи власти (убийство Антагониста Героем) еще старый.
Излишняя фиксация на отце ведет девушку к еще одной форме отказа от мужчины — к ожиданию принца; крайним случаем такого отказа является монашество, статус «невесты Христовой». Ожидание принца — это стереотип жизни, названный Юнгом «пуэлла этерна» — вечная девочка. В данном случае отказ от принятия взрослой женской роли не приводит к обретению дополнительных маскулинных черт. Пуэлла этерна остается все той же инфантильной маленькой девочкой, типичной папиной дочкой. Но это скорее исключение, чем правило — обычно отказ от прохождения полоролевой инициации ведет к размыванию половой идентификации. Стиль жизни юноши становится женоподобным, а девушки, соответственно, мужеподобным.
Ожидание принца выражается в предъявлении чрезмерно завышенных требований к потенциальному партнеру. Сказочным коррелятом подобной позиции является задавание Герою-жениху невыполнимых задач, единственная цель которых — физическое уничтожение Героя. Попытки несчастного юноши, запавшего на подобную принцессу, соответствовать этим запредельным требованиям, скорее всего, будут иметь обратный эффект. Потому что здесь мы сталкиваемся не с проблемой его личных качеств, а с уже знакомой нам проблемой гинекологической стоматологии.
Два основных типа женских судеб, которые мы рассматриваем, описаны еще в «Теогонии» Гесиода. Серпом — древним орудием для обрезания того, что несет семя, Крон (Хронос) оскопил своего отца, Урана. Он бросил отрубленный фаллос в море, и из его семени (пены) родилась Афродита Урания, символизирующая суть истинной женственности — любовь и рождение. А из павшей на землю крови родились Эринии (Эвмениды) — Мегара, Алекто и Тисифона, бесплодные богини кары и слепого мщения. Эринии (у римлян — Фурии) были крылатыми женщинами со змеями в волосах. Здесь можно вспомнить также и трех крылатых змееволосых Горгон (Медузу, Эвриалу и Стено), и крылатых карающих Гарпий.
Миф здесь совершенно прозрачен — женственность рождается из кастрированной (подавленной, вытесненной) мужественности (и еще более наглядно это проявляется в другом мифе — когда оскопленный Агдитис становится Кибелой). По наблюдениям Фрейда, первоначально девочка ощущает себя кастрированным мальчиком. Женщина может смириться с этой псевдокастрацией, преодолеть зависть к пенису и «выполнять без тайной злобы и помыслов женскую роль» — то есть, подобно Афродите, перенять креативную функцию семени отрубленного фаллоса. Или не смириться, не принять женскую роль — и тогда ее ждет судьба жестокой Мегары (мегеры).
Можно искренне уважать женщин, достигших вершин в творчестве или иной мужской деятельности, можно восхищаться и увлекаться ими — но надо отдавать себе отчет, что успехи на мужских поприщах даются лишь за счет отказа от каких-то аспектов женской сущности. И сами творческие женщины прекрасно осознают это; во всяком случае, они сами утверждают, что гениальных поэтесс не может быть по определению — хотя иногда встречаются гениальные поэты женского пола. Наверное, так оно и есть. Но что-то неправильное слышится мне во фразе: «жить семейной жизнью с поэтом женского пола», не говоря уж о еще более странной: «иметь от него детей». У Конрада Лоренца в «Агрессии» есть интересное наблюдение из жизни диких гусей — иногда самцы ошибаются в сексуальном выборе и возникает пара из двух самцов. Причем каждый из них считает самцом именно себя, а другого, соответственно, самкой. В положенный срок они поочередно делают попытки потоптать друг друга, но, получив отказ, успокаиваются — мол, самка в своем праве, может у нее голова болит или еще что. Творческие женщины, похоже, подобно этим диким гусям, неосознанно считают своих партнеров самками — а такое редкий мужчина может вынести. Поэтому великие женщины обычно или одиноки, или имеют весьма блеклого спутника-сателита. А «звездные» пары, видимо, просто обречены на распад — если, конечно, это действительно попытка создания семьи, а не совместного бизнеса. В истории отношений Гумилева и Ахматовой эта линия прослеживается очень наглядно. Интересно, что именно их сын, Лев Гумилев, и сформулировал теорию пассионарности, к которой мы обращались в предыдущих блоках.
Каждый выбор имеет и обратную, не всегда учитываемую сторону. Недавно в арабском мире был интересный судебный процесс — женщина требовала развод. Дошли европейские веяния и до Востока. Судья предложил компромиссное решение: верни заплаченный за тебя калым — и ты свободна. Нельзя выходить замуж по-мусульмански, а разводиться по-европейски. Чем больше обретаешь свободы, тем больше ответственности принимаешь на себя. Нельзя получить одно без другого.
Свободный выбор есть святое право каждого человека, независимо от пола, хотя, как мы говорили, выбор женщины намного сложнее. Женщина, действительно выбравшая мужской тип жизни, достойна не меньшего уважения, чем женщина традиционной ориентации. Но в результате такого выбора и требования к ней становятся мужскими — по самому высшему счету. А именно этого и не выносит подавляющее большинство феминисток. Свободы они хотят полной — на всю мужскую катушку, а в ответственности — скидок на женственность, на слабость женской природы. Похоже, в реальной жизни бытовой феминизм — не четкий выбор мужского типа, но всего лишь трусливое уклонение от прямого и окончательного выбора, отказ от обретения женской идентификации в рамках возрастной инициации, застарелая хроническая девственность (в мифическом смысле).
Феминистки хотят представить эмансипацию частью глобального процесса освобождения человека. Этот механизм был запущен, когда граждане первых республик получили избирательное право и гарантии личных свобод. Первоначально гражданство предполагало наличие определенных цензов — национальных, имущественных, религиозных. Но постепенно ограничения снимались, и полноправное гражданство получили инородцы, иноверцы и прочие бывшие изгои — в том числе и женщины. В наше время это движение логически завершается борьбой сексменьшинств за свои права — в частности, за право юридически оформить однополую семью и усыновить или удочерить ребенка. Который по малолетству за свои права бороться пока не может. Таким образом, по мнению феминисток, эмансипация является одной из неотъемлемых частей прогрессивного развития демократии — а не симптомом загнивающего общества, как утверждал безумный Ницше. Но Ницше вовсе не считал эмансипацию единственным симптомом декадентства. В разлагающемся обществе, писал он, наряду с усилением эмансипации всегда развивается и неуважение к старикам. И действительно, положение наших пенсионеров наглядно показывает, частью каких именно процессов является нынешний феминизм.
Глубинные корни феминизма питаются застарелой женской обидой, тем мерзким «самоотравлением души», которое Ницше назвал французским термином ressentiment. Рессентимент есть определенная психическая установка, приобретаемая человеком (группой) в результате долгого (хронического) подавления «низменных» страстей (злобной зависти, ненависти, жажды мести). Подавление обусловлено запретом на удовлетворение (и даже проявление) подобных чувств, а запрет — осознанием полнейшего собственного бессилия, своей неспособности отомстить, заполучить предмет зависти или отреагировать каким-то иным образом. В результате извращается вся система моральных ценностей (так говорил Заратустра: слабость они называют заслугой, бессилие — добротой, трусливую подлость — смирением, подчинение ненавидимым — послушанием, неспособность отомстить за себя — прощением). Главным источником рессентимента являются, разумеется, не прямые обиды, злонамеренно нанесенные недоступными для мести «сильными мира сего». Бессильная зависть вырастает из постоянного сравнивания себя с другими, в бесплодных мечтах о невозможном уравнивании. Любое «проявление себя» сильного человека может восприниматься как личное оскорбление теми, кто заражен ядом рессентимента. И тогда: здоровый человек уже одним фактом своего существования оскорбляет калеку, сильный — слабого, умный — глупого, красивый — уродливого, талантливый — бездарного. Богатый оскорбляет бедного своим богатством и независимостью, а назойливая реклама постоянно поощряет эту черную завистливость, выросшую на благодатной почве лени и нежелания менять образ жизни. Коммунисты могут расслабиться — их учение воистину нетленно. Шариковская идея «отнять все и разделить поровну» действительно неискоренима.
Мужчина уже одним своим бытием оскорбляет женщину. Или точнее: женщину оскорбляет неравенство ее бытия с бытием мужчины. «Зависть к пенису», рассматриваемая более широко, есть зависть ко всему мужскому бытию, а не только к его главному символу. Так раб-негр мог завидовать белой коже плантатора — не потому, что она более красива или функциональна — но как символу, пропуску в другой (желанный) мир.
В неравенстве мужчины и женщины феминистки всегда выделяют лишь социальную сторону. Но мы сейчас говорим о естественном, природном (физическом) неравенстве. Почему естественное положение дел должно вызывать зависть? Как справедливо заметил Макс Шелер, в строго кастовом обществе рессентимент не может процветать. Там каждый заранее четко знает границы своего бытия, свой «потолок». Другое дело — так называемое «демократическое» общество, где теоретически любой человек может занять любое место — президента, миллиардера, лауреата Нобелевки или Оскара. Но реально он, как правило, не может практически ничего, кроме одного — сравнивать себя с первыми лицами, обиженно вопрошая — «ну почему он, а не я?!» Это, пожалуй, единственное осуществляемое право, которое дала ему демократия, разрушив всевозможные сословия и соответствующие ограничения. В том числе и гендерные.
Но хотим мы того или нет, историю уже не повернешь вспять. Сегодня нашим женщинам, наряду с другими правами, даровано и это проклятое право — право завидовать мужчинам. Подобная мысль кажется абсурдной, ведь все мы знаем — женщины почти всегда завидуют именно женщинам. Это так. Но — «звездным» женщинам; женщинам, живущим, по сути, мужской жизнью. Темная сторона демократии в том, что даже самое разрушительное право уже нельзя отнять. Но есть и светлая сторона — никто не может заставить нас пользоваться всеми нашими правами. Демократия — не источник рессентимента, а всего лишь благодатная почва для него. Наши желания в норме порождают не бессильную зависть, а активные усилия для их осуществления. Рессентимент — это сделанный выбор, может быть неосознанный, навязанный — но это личный выбор каждого человека.
Повторюсь еще раз: рессентимент — это плод не просто злобной зависти, но зависти именно бессильной. Зависти к тому, чего нельзя осуществить, даже приложив самые титанические усилия. Женщина не может стать мужчиной. Но зато она может (имеет право!) страдать от бесплодной зависти к мужской жизни. Нужно ей это отравленное право? Ведь еще можно от него отказаться — пока рессентимент не стал устойчивой психической установкой.
Справедливости ради, следует отметить, что у мужчин, вероятно, куда больше оснований завидовать женщинам. Женщина порождает новую жизнь внутри себя — дух захватывает даже от простого написания этой фразы! Может быть, в недалеком будущем проблемой станет зависть мужчин к женскому бытию — столь же бессильная и бесплодная, как и феминистическая. Но сегодня мы имеем разрушаемую модель патриархального быта, со всеми трагическими последствиями этого распада. И одно из самых тревожных — снижение численности населения у «цивилизованных» наций. Слово «вымирание» еще звучит преждевременно, но оно уже маячит где-то на горизонте.
Феминистки, конечно, вряд ли согласятся с этими выводами. А как же, спросят они, объяснить существование культов Великих Матерей в этом фаллоориентированном мире? А как же, наконец, матриархат, который, если верить сказанному, противоречит всему ходу человеческой истории? Я бы ответил так: на сегодняшний день не существует убедительных доказательств существования матриархата — по крайней мере, в том виде, который известен нам по мифу об амазонках. У нас нет оснований говорить о некогда существовавшей феминократии, то есть социальной власти женщин. На мой взгляд, в этом смысле матриархат еще более номинален, чем монархия в современной Англии. Он базируется на известном положении о том, что отцовство всегда сомнительно, тогда как материнство несомненно; и, пожалуй, это его единственная база. Именно поэтому в дописьменных обществах принадлежность к тотемному роду часто передавалась по материнской линии, подобно тому, как в нашей культуре отец дает детям свою фамилию. Но самое важное здесь не по какой линии, а какая принадлежность передавалась — а передавалась принадлежность к роду мужского тотемного предка. Отголоски того, что мы называем матриархатом, еще совсем недавно встречалось в обрядах аборигенов Австралии, Африки и Северной Америки. Владимир Пропп в своей книге приводит исследования Вебстера и Мэтьюза по данной проблеме: «Одно из назначений обряда было подготовить юношу к браку. Оказывается, что обряд посвящения при экзогамии производился представителями не того родового объединения, к которому принадлежал юноша, а другой группой, а именно той, с которой данная группа была эндогамна, то есть той, из которой посвящаемый возьмет себе жену. Это — австралийская особенность и, можно полагать, — древнейший вид посвящений. Раньше чем отдать девушку за юношу из другой группы, группа жены подвергает мальчика обрезанию и посвящению». И далее, по дописьменным племенам в Виктории: «Помощник (приобретаемый мальчиком) не должен относиться к родне посвящаемого: он избирается кем-нибудь из пришедших (на торжество) племен, в которое мальчик впоследствии вступит через брак». Тем или иным образом, принадлежность к тотемному роду часто передавалась по женской линии. Практически то же мы встречаем и у Боаса в исследованиях обычаев североамериканских индейцев племени квакиутл. За посвящение юноши полагалось вносить определенную плату, которую вносил не его отец, а отец его будущей невесты. Память об этих обычаях мы можем встретить в сказочных мотивах «запродажи» сына — «отдай мне то, чего в своем доме не знаешь». Хочется подчеркнуть, что хотя при создании семьи жених вступал в род своей жены, а не наоборот, феминократией здесь и не пахнет. Выкуп за его посвящение платил отец невесты, как глава семьи и рода, номинально передающегося через женщину. Ничего неожиданного для нас тут нет. Как мы знаем, Антагонист (тот, с кем Герой (инициант) связан узами унаследования) в мифах встречается в основном в двух социальных ролях: как отец матери Героя (или царь его родины) — и тогда он стремится избавиться от наследника, пуская его в плавание по ночному морю; или как царь другой земли и отец Невесты Героя, который хочет уничтожить незваного претендента, задавая ему невыполнимые задачи. Здесь мы имеем дело с Антагонистом второго типа, царем и отцом Невесты времен так называемого матриархата. Сегодня передача рода по женской линии — уже пережиток далекого прошлого; при желании женщина может дать ребенку свою фамилию, но даже самая ярая феминистка не способна сделать ему отчество из своего имени.
Излишняя фиксация на отце ведет девушку к еще одной форме отказа от мужчины — к ожиданию принца; крайним случаем такого отказа является монашество, статус «невесты Христовой». Ожидание принца — это стереотип жизни, названный Юнгом «пуэлла этерна» — вечная девочка. В данном случае отказ от принятия взрослой женской роли не приводит к обретению дополнительных маскулинных черт. Пуэлла этерна остается все той же инфантильной маленькой девочкой, типичной папиной дочкой. Но это скорее исключение, чем правило — обычно отказ от прохождения полоролевой инициации ведет к размыванию половой идентификации. Стиль жизни юноши становится женоподобным, а девушки, соответственно, мужеподобным.
Ожидание принца выражается в предъявлении чрезмерно завышенных требований к потенциальному партнеру. Сказочным коррелятом подобной позиции является задавание Герою-жениху невыполнимых задач, единственная цель которых — физическое уничтожение Героя. Попытки несчастного юноши, запавшего на подобную принцессу, соответствовать этим запредельным требованиям, скорее всего, будут иметь обратный эффект. Потому что здесь мы сталкиваемся не с проблемой его личных качеств, а с уже знакомой нам проблемой гинекологической стоматологии.
Два основных типа женских судеб, которые мы рассматриваем, описаны еще в «Теогонии» Гесиода. Серпом — древним орудием для обрезания того, что несет семя, Крон (Хронос) оскопил своего отца, Урана. Он бросил отрубленный фаллос в море, и из его семени (пены) родилась Афродита Урания, символизирующая суть истинной женственности — любовь и рождение. А из павшей на землю крови родились Эринии (Эвмениды) — Мегара, Алекто и Тисифона, бесплодные богини кары и слепого мщения. Эринии (у римлян — Фурии) были крылатыми женщинами со змеями в волосах. Здесь можно вспомнить также и трех крылатых змееволосых Горгон (Медузу, Эвриалу и Стено), и крылатых карающих Гарпий.
Миф здесь совершенно прозрачен — женственность рождается из кастрированной (подавленной, вытесненной) мужественности (и еще более наглядно это проявляется в другом мифе — когда оскопленный Агдитис становится Кибелой). По наблюдениям Фрейда, первоначально девочка ощущает себя кастрированным мальчиком. Женщина может смириться с этой псевдокастрацией, преодолеть зависть к пенису и «выполнять без тайной злобы и помыслов женскую роль» — то есть, подобно Афродите, перенять креативную функцию семени отрубленного фаллоса. Или не смириться, не принять женскую роль — и тогда ее ждет судьба жестокой Мегары (мегеры).
Можно искренне уважать женщин, достигших вершин в творчестве или иной мужской деятельности, можно восхищаться и увлекаться ими — но надо отдавать себе отчет, что успехи на мужских поприщах даются лишь за счет отказа от каких-то аспектов женской сущности. И сами творческие женщины прекрасно осознают это; во всяком случае, они сами утверждают, что гениальных поэтесс не может быть по определению — хотя иногда встречаются гениальные поэты женского пола. Наверное, так оно и есть. Но что-то неправильное слышится мне во фразе: «жить семейной жизнью с поэтом женского пола», не говоря уж о еще более странной: «иметь от него детей». У Конрада Лоренца в «Агрессии» есть интересное наблюдение из жизни диких гусей — иногда самцы ошибаются в сексуальном выборе и возникает пара из двух самцов. Причем каждый из них считает самцом именно себя, а другого, соответственно, самкой. В положенный срок они поочередно делают попытки потоптать друг друга, но, получив отказ, успокаиваются — мол, самка в своем праве, может у нее голова болит или еще что. Творческие женщины, похоже, подобно этим диким гусям, неосознанно считают своих партнеров самками — а такое редкий мужчина может вынести. Поэтому великие женщины обычно или одиноки, или имеют весьма блеклого спутника-сателита. А «звездные» пары, видимо, просто обречены на распад — если, конечно, это действительно попытка создания семьи, а не совместного бизнеса. В истории отношений Гумилева и Ахматовой эта линия прослеживается очень наглядно. Интересно, что именно их сын, Лев Гумилев, и сформулировал теорию пассионарности, к которой мы обращались в предыдущих блоках.
Каждый выбор имеет и обратную, не всегда учитываемую сторону. Недавно в арабском мире был интересный судебный процесс — женщина требовала развод. Дошли европейские веяния и до Востока. Судья предложил компромиссное решение: верни заплаченный за тебя калым — и ты свободна. Нельзя выходить замуж по-мусульмански, а разводиться по-европейски. Чем больше обретаешь свободы, тем больше ответственности принимаешь на себя. Нельзя получить одно без другого.
Свободный выбор есть святое право каждого человека, независимо от пола, хотя, как мы говорили, выбор женщины намного сложнее. Женщина, действительно выбравшая мужской тип жизни, достойна не меньшего уважения, чем женщина традиционной ориентации. Но в результате такого выбора и требования к ней становятся мужскими — по самому высшему счету. А именно этого и не выносит подавляющее большинство феминисток. Свободы они хотят полной — на всю мужскую катушку, а в ответственности — скидок на женственность, на слабость женской природы. Похоже, в реальной жизни бытовой феминизм — не четкий выбор мужского типа, но всего лишь трусливое уклонение от прямого и окончательного выбора, отказ от обретения женской идентификации в рамках возрастной инициации, застарелая хроническая девственность (в мифическом смысле).
Феминистки хотят представить эмансипацию частью глобального процесса освобождения человека. Этот механизм был запущен, когда граждане первых республик получили избирательное право и гарантии личных свобод. Первоначально гражданство предполагало наличие определенных цензов — национальных, имущественных, религиозных. Но постепенно ограничения снимались, и полноправное гражданство получили инородцы, иноверцы и прочие бывшие изгои — в том числе и женщины. В наше время это движение логически завершается борьбой сексменьшинств за свои права — в частности, за право юридически оформить однополую семью и усыновить или удочерить ребенка. Который по малолетству за свои права бороться пока не может. Таким образом, по мнению феминисток, эмансипация является одной из неотъемлемых частей прогрессивного развития демократии — а не симптомом загнивающего общества, как утверждал безумный Ницше. Но Ницше вовсе не считал эмансипацию единственным симптомом декадентства. В разлагающемся обществе, писал он, наряду с усилением эмансипации всегда развивается и неуважение к старикам. И действительно, положение наших пенсионеров наглядно показывает, частью каких именно процессов является нынешний феминизм.
Глубинные корни феминизма питаются застарелой женской обидой, тем мерзким «самоотравлением души», которое Ницше назвал французским термином ressentiment. Рессентимент есть определенная психическая установка, приобретаемая человеком (группой) в результате долгого (хронического) подавления «низменных» страстей (злобной зависти, ненависти, жажды мести). Подавление обусловлено запретом на удовлетворение (и даже проявление) подобных чувств, а запрет — осознанием полнейшего собственного бессилия, своей неспособности отомстить, заполучить предмет зависти или отреагировать каким-то иным образом. В результате извращается вся система моральных ценностей (так говорил Заратустра: слабость они называют заслугой, бессилие — добротой, трусливую подлость — смирением, подчинение ненавидимым — послушанием, неспособность отомстить за себя — прощением). Главным источником рессентимента являются, разумеется, не прямые обиды, злонамеренно нанесенные недоступными для мести «сильными мира сего». Бессильная зависть вырастает из постоянного сравнивания себя с другими, в бесплодных мечтах о невозможном уравнивании. Любое «проявление себя» сильного человека может восприниматься как личное оскорбление теми, кто заражен ядом рессентимента. И тогда: здоровый человек уже одним фактом своего существования оскорбляет калеку, сильный — слабого, умный — глупого, красивый — уродливого, талантливый — бездарного. Богатый оскорбляет бедного своим богатством и независимостью, а назойливая реклама постоянно поощряет эту черную завистливость, выросшую на благодатной почве лени и нежелания менять образ жизни. Коммунисты могут расслабиться — их учение воистину нетленно. Шариковская идея «отнять все и разделить поровну» действительно неискоренима.
Мужчина уже одним своим бытием оскорбляет женщину. Или точнее: женщину оскорбляет неравенство ее бытия с бытием мужчины. «Зависть к пенису», рассматриваемая более широко, есть зависть ко всему мужскому бытию, а не только к его главному символу. Так раб-негр мог завидовать белой коже плантатора — не потому, что она более красива или функциональна — но как символу, пропуску в другой (желанный) мир.
В неравенстве мужчины и женщины феминистки всегда выделяют лишь социальную сторону. Но мы сейчас говорим о естественном, природном (физическом) неравенстве. Почему естественное положение дел должно вызывать зависть? Как справедливо заметил Макс Шелер, в строго кастовом обществе рессентимент не может процветать. Там каждый заранее четко знает границы своего бытия, свой «потолок». Другое дело — так называемое «демократическое» общество, где теоретически любой человек может занять любое место — президента, миллиардера, лауреата Нобелевки или Оскара. Но реально он, как правило, не может практически ничего, кроме одного — сравнивать себя с первыми лицами, обиженно вопрошая — «ну почему он, а не я?!» Это, пожалуй, единственное осуществляемое право, которое дала ему демократия, разрушив всевозможные сословия и соответствующие ограничения. В том числе и гендерные.
Но хотим мы того или нет, историю уже не повернешь вспять. Сегодня нашим женщинам, наряду с другими правами, даровано и это проклятое право — право завидовать мужчинам. Подобная мысль кажется абсурдной, ведь все мы знаем — женщины почти всегда завидуют именно женщинам. Это так. Но — «звездным» женщинам; женщинам, живущим, по сути, мужской жизнью. Темная сторона демократии в том, что даже самое разрушительное право уже нельзя отнять. Но есть и светлая сторона — никто не может заставить нас пользоваться всеми нашими правами. Демократия — не источник рессентимента, а всего лишь благодатная почва для него. Наши желания в норме порождают не бессильную зависть, а активные усилия для их осуществления. Рессентимент — это сделанный выбор, может быть неосознанный, навязанный — но это личный выбор каждого человека.
Повторюсь еще раз: рессентимент — это плод не просто злобной зависти, но зависти именно бессильной. Зависти к тому, чего нельзя осуществить, даже приложив самые титанические усилия. Женщина не может стать мужчиной. Но зато она может (имеет право!) страдать от бесплодной зависти к мужской жизни. Нужно ей это отравленное право? Ведь еще можно от него отказаться — пока рессентимент не стал устойчивой психической установкой.
Справедливости ради, следует отметить, что у мужчин, вероятно, куда больше оснований завидовать женщинам. Женщина порождает новую жизнь внутри себя — дух захватывает даже от простого написания этой фразы! Может быть, в недалеком будущем проблемой станет зависть мужчин к женскому бытию — столь же бессильная и бесплодная, как и феминистическая. Но сегодня мы имеем разрушаемую модель патриархального быта, со всеми трагическими последствиями этого распада. И одно из самых тревожных — снижение численности населения у «цивилизованных» наций. Слово «вымирание» еще звучит преждевременно, но оно уже маячит где-то на горизонте.
Феминистки, конечно, вряд ли согласятся с этими выводами. А как же, спросят они, объяснить существование культов Великих Матерей в этом фаллоориентированном мире? А как же, наконец, матриархат, который, если верить сказанному, противоречит всему ходу человеческой истории? Я бы ответил так: на сегодняшний день не существует убедительных доказательств существования матриархата — по крайней мере, в том виде, который известен нам по мифу об амазонках. У нас нет оснований говорить о некогда существовавшей феминократии, то есть социальной власти женщин. На мой взгляд, в этом смысле матриархат еще более номинален, чем монархия в современной Англии. Он базируется на известном положении о том, что отцовство всегда сомнительно, тогда как материнство несомненно; и, пожалуй, это его единственная база. Именно поэтому в дописьменных обществах принадлежность к тотемному роду часто передавалась по материнской линии, подобно тому, как в нашей культуре отец дает детям свою фамилию. Но самое важное здесь не по какой линии, а какая принадлежность передавалась — а передавалась принадлежность к роду мужского тотемного предка. Отголоски того, что мы называем матриархатом, еще совсем недавно встречалось в обрядах аборигенов Австралии, Африки и Северной Америки. Владимир Пропп в своей книге приводит исследования Вебстера и Мэтьюза по данной проблеме: «Одно из назначений обряда было подготовить юношу к браку. Оказывается, что обряд посвящения при экзогамии производился представителями не того родового объединения, к которому принадлежал юноша, а другой группой, а именно той, с которой данная группа была эндогамна, то есть той, из которой посвящаемый возьмет себе жену. Это — австралийская особенность и, можно полагать, — древнейший вид посвящений. Раньше чем отдать девушку за юношу из другой группы, группа жены подвергает мальчика обрезанию и посвящению». И далее, по дописьменным племенам в Виктории: «Помощник (приобретаемый мальчиком) не должен относиться к родне посвящаемого: он избирается кем-нибудь из пришедших (на торжество) племен, в которое мальчик впоследствии вступит через брак». Тем или иным образом, принадлежность к тотемному роду часто передавалась по женской линии. Практически то же мы встречаем и у Боаса в исследованиях обычаев североамериканских индейцев племени квакиутл. За посвящение юноши полагалось вносить определенную плату, которую вносил не его отец, а отец его будущей невесты. Память об этих обычаях мы можем встретить в сказочных мотивах «запродажи» сына — «отдай мне то, чего в своем доме не знаешь». Хочется подчеркнуть, что хотя при создании семьи жених вступал в род своей жены, а не наоборот, феминократией здесь и не пахнет. Выкуп за его посвящение платил отец невесты, как глава семьи и рода, номинально передающегося через женщину. Ничего неожиданного для нас тут нет. Как мы знаем, Антагонист (тот, с кем Герой (инициант) связан узами унаследования) в мифах встречается в основном в двух социальных ролях: как отец матери Героя (или царь его родины) — и тогда он стремится избавиться от наследника, пуская его в плавание по ночному морю; или как царь другой земли и отец Невесты Героя, который хочет уничтожить незваного претендента, задавая ему невыполнимые задачи. Здесь мы имеем дело с Антагонистом второго типа, царем и отцом Невесты времен так называемого матриархата. Сегодня передача рода по женской линии — уже пережиток далекого прошлого; при желании женщина может дать ребенку свою фамилию, но даже самая ярая феминистка не способна сделать ему отчество из своего имени.
