Здесь мы впервые столкнулись с тем, о чем всегда смутно догадывались — марксизм в России был не экономическим учением, но скорее религиозным культом. Он имел такое же отношение к экономическим наукам, как немецкий национал-социализм к антропологии. Именно примитивная (архаическая) идеология и порождает фанатиков массовыми тиражами, а научная (или псевдонаучная) теория является в данном случае лишь весьма сомнительным прикрытием.
То, что на самом деле завладело в начале века душами масс, по сути было возрождением архетипического мифа о конце света и обновлении мира. «Маркс воспользовался одним из самых известных эсхатологических мифов средиземноморско-азиатского мира — мифом о справедливом герое-искупителе (в наше время это пролетариат), страдания которого призваны изменить онтологический статус мира». Героическая миссия пролетариата заключалась в том, чтобы положить конец существующему времени, завершить историю, разрушить неправедный мир — и начать новую (неисторическую, вневременную) жизнь, то есть вернуть на грешную землю золотой век (рай, время оно, первовремя, правремя). Время, когда деревья были большими, природа — дружественной, а люди — бессмертными.
В этнологии подобные движения называются милленаризмом. В узком смысле милленаризм — это учение о будущем тысячелетнем царстве Христа; более широко — совокупность идей о грядущем золотом веке. Строго говоря, практически любая система социальных идей обещает где-то в далеком будущем освобождение и благоденствие. Но нас сейчас интересуют религиозные движения, заявляющие о близком конце света и последующем рае (непосредственно в этой жизни). Таковым было и раннее христианство. А как еще современники Иисуса могли понять слова своего учителя: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем». И почти те же слова повторил через два тысячелетия герой платоновской хроники «Впрок»: «я надеюсь, что коммунизм наступит скорее, чем пройдет наша жизнь».
Марксистский культ стал правопреемником христианского не только в том смысле, что его движущей силой стали отведенные от религии целепрегражденные сексуальные влечения. Важнейшую роль сыграла здесь и преемственность архетипической идеологии; но об этом мы еще будем говорить. Здесь хотелось бы лишь обратить внимание, что российский марксизм первых лет советской власти обращается непосредственно к архаической вере в скорый возврат золотого века — и это типично для него. Христос (в приведенной выше евангельской цитате) делает то же самое — но позднему христианству это уже чуждо.
Свидетельство Матфея о том, что кто-то из очевидцев казни Христа доживет до конца света, породило легенду о Вечном Жиде — чрезвычайно популярную, но, естественно, так и не ставшую канонической. Ожидаемое учениками Христа светопреставление не наступило; и если Жид действительно Вечный — то никогда и не наступит. Если, конечно, не разобраться с вечностью.
Легенда о Вечном Жиде стоит того, чтобы рассмотреть ее подробнее. Эту историю пересказывают уже не менее полутора тысячелетий. «Пожалуй, первое свидетельство о нем можно прочитать в "Леймонарьоне", сборнике историй, написанном в VI веке Иоанном Мошасом из Дамаска. Мошас рассказывает о встрече одного монаха с оборванным эфиопом, который сказал ему: "Я тот, кто Творца мира, Господа нашего Иисуса Христа, идущего на казнь, ударил по лицу"». Начиная с XIII века, легенда распространяется по всей Европе и становится популярнейшим литературным сюжетом. В разных странах Вечный Жид появляется под разными именами; его называют «в Англии Картафилусом, в Италии — Боттадио (или Бутадеус, то есть ударивший Бога; говорили, что он ударил влекомого на казнь Христа сапожной колодкой), во Франции и Бельгии — Исааком Лакедемом, а в бретонских легендах — Будедео (толкнувший Бога)». На закате средневековья общеупотребительным становится немецкое Агасфер. Сергей Аверинцев считал, что «Агасфер» является латинской калькой (Ahasuerus) с еврейской транскрипции имени персидского царя Ксеркса, взятого из библейской истории об Эсфири.
Несмотря на все национальные различия, суть легенды везде одна и та же: оскорбивший бога «обречен из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа». Можно сказать, что легенда назначила Агасфера стражем истории, стражем сего мира. В новую жизнь, в светлое будущее можно было попасть лишь перешагнув через его труп. Вернее, естественный ход истории должен был когда-нибудь в отдаленном будущем привести Агасфера на Страшный Суд живым — чтобы там он, наконец, вновь встретил Христа и был прощен. Но ведь любой процесс можно форсировать… В своем исследовании Виталий Скуратовский пишет, что в средние века «в Германии народ несколько раз громил еврейские кварталы, отыскивая будто бы прятавшегося там Агасфера».
На первый взгляд это звучит несколько странно — разве можно убить Вечного? Но возможно, в народном предании «вечный» значило лишь «не умирающий естественной смертью». То есть Агасфера при желании можно было убить. Только зачем? Чтобы отомстить за Христа? Но сама жизнь Вечного Жида была страданием и вечным отмщением. Агасфер должен был умереть совсем по другой причине — чтобы очистить путь Христу; ибо именно он вечной помехой стоял на пути второго пришествия. И каждый раз, когда жизнь народа становилась совсем уж невыносимой, вновь пробуждалась и набирала силу мечта о конце света и обновленном мире. Задолго до христианства конец света представлялся универсальным решением всех актуальных проблем, кажущихся неразрешимыми.
Каждый раз, когда исторические события приобретали масштаб катастрофы, римляне приходили к убеждению, что Великая Година близится к завершению и Рим находится накануне гибели.
Это вполне естественно; как справедливо заметил Тэрнер, «часто в истории понятия катастрофы и кризиса связываются с тем, что можно назвать "немедленной коммунитас"».
Но в средние века немцам так и не удалось отыскать Агасфера. Судя по газетным сообщениям, последний раз его видели в США в 1868 году. В Европе легенду о Вечном Жиде перестали серьезно воспринимать гораздо раньше. Кто бы мог предположить, что в XX веке он объявится вновь? Но он объявился, и вы, конечно, вспомнили где — а если и не вспомнили, то наверняка догадались (и не ошиблись). Агасфер был зарублен петлюровцами на берегу Днепра в 1919 году. Конец света, о котором так долго говорили христиане, совершился.
— Жид? — спросил атаман с веселым удивлением.
— Жид, — ответил скиталец.
— А вот поставьте его к стенке, — ласково сказал куренной.
— Но ведь я же Вечный! — закричал старик.
Две тысячи лет он нетерпеливо ждал смерти, а сейчас вдруг ему очень захотелось жить.
— Молчи, жидовская морда! — радостно закричал чубатый атаман. — Рубай его, хлопцы-молодцы!
И Вечного странника не стало.
Стоит вспомнить и контекст этой новой легенды. Остап Бендер рассказал ее в купе литерного поезда в ответ на другую историю. Журналист Гейнрих, «наемник капитала», утверждал, что революция ничего по сути не изменила, что надежды на обновление мира тщетны, что, всколыхнувшись, страна вскоре вновь вернется к своему привычному равновесию. История человечества отнюдь не закончилась, напротив,
история начнется сначала, и никакой марксизм этому помешать не может. Все повторяется. Будет и потоп, будет и Ной с тремя сыновьями, и Хам обидит Ноя, будет и Вавилонская башня, которая никогда не достроится, господа. И так далее. Ничего нового на свете не произойдет. Так что вы напрасно кипятились насчет новой жизни… Все, все повторится! И Вечный Жид по-прежнему будет скитаться по земле…
— Вечный Жид никогда больше не будет скитаться! — сказал вдруг великий комбинатор, обводя собравшихся веселым взором.
И это совсем не кажется совпадением. Наоборот, было бы странно, если бы в литературе революционной эпохи не появилась бы легенда о смерти Вечного Жида. Ведь были же в советской России воздвигнуты пять (!) памятников Иуде Искариоту, как выдающемуся богоборцу и революционеру, несправедливо шельмуемому буржуазной культурой. Но Иуда для коммунистов — лишь история, дней минувших анекдоты. Иное дело Агасфер — замок на дверях рая, не дающий открыть заветную дверь. Вечный Жид должен был умереть — но так, чтобы никто не смог найти его могилы. Так и случилось — редкая птица долетит до середины Днепра…
И вряд ли можно считать случайностью, что в платоновском «Чевенгуре» также упоминается Вечный Жид — в начале романа Дванов попадает в плен к анархисту Мрачинскому, автору книги «Приключения современного Агасфера». Герой этой книги живет «один на самой черте горизонта». Он уже не ходит меж людей, но стремится скрыться подальше от них — видимо, предчувствуя неотвратимое приближение конца света и собственной смерти. Смерти лютой, насильственной — ведь наказание Агасфера в том и заключалось, что он не мог умереть своей (естественной) смертью.
Карго-культы
Но вернемся к архаическому милленаризму. Наиболее яркими его представителями стали карго-культы Новой Гвинеи и Меланезии. Эти учения предсказывают
неизбежное пришествие сказочной эры изобилия и блаженства. Местные племена станут вновь хозяевами своих островов и не будут вынуждены работать, ибо их умершие предки вернутся на великолепных кораблях, переполненных товарами, наподобие тех гигантских грузовых судов, которые белые встречают в своих портах. Поэтому большинство этих культов, связанных с кораблями, требуют, с одной стороны, уничтожения домашних животных и инвентаря, с другой — сооружения обширных складов, где будут размещены привезенные умершими товары… Начнется новая эра земного рая, и все приверженцы этого культа станут бессмертными. Некоторые культы предполагают также оргиастические действия, так как запреты и санкционированные традицией обычаи теряют силу и уступают место абсолютной свободе. Таким образом, все эти действия и верования объясняются мифом о светопреставлении, за которым последует новое сотворение мира и наступит золотой век.
В большинстве случаев такие движения возникают в те исторические периоды, которые во многих отношениях «гомологичны» лиминальным фазам важных ритуалов в стабильных и воспроизводящихся обществах, когда основные группы или социальные категории в этих обществах переходят из одного культурного состояния в другое. И эти движения, несомненно, суть явления перехода. Вероятно, по этой причине во многих из них столько элементов мифологии и символики заимствовано из традиционных rites de passage обрядов перехода тех культур, в которых они возникли, или же тех культур, с которыми они находятся в непосредственном контакте…
многие движения фактически обязывают своих членов уничтожать их имущество, чтобы приблизить наступление того совершенного состояния единения и общности, к которому они стремятся.
Собственно, именно это мы и видим в Платоновском «Котловане» — крестьяне в состоянии какого-то жутковатого транса режут и буквально пожирают родную скотину. В этой ужасающей трапезе явственно проступают черты тотемического ритуала (не случайно Платонов сравнивает ее с причастием). Причастие (причащение, евхаристия) есть таинство вкушения вина и хлеба, которые суть кровь и тело Христа. В результате этого обряда причащенные становятся стелесниками Иисуса. В межлитургические периоды душа отягощается мелкими повседневными грехами, и ей необходимо причащение — как периодическое очищение (обновление). А после очищения можно вновь продолжать греховные утехи.
Но у Платонова все гораздо трагичнее. Вкушается не просто «избыточный» продукт — уничтожается под корень весь экономический базис крестьянского существования. После такого ритуала можно сразу ложиться в гроб (что крестьяне и делают) и помирать — потому что надеяться больше не на что. Рационального выхода из этой ситуации нет. Лежа в гробу, можно уповать лишь на чудо.
Ликвидировав весь последний дышащий живой инвентарь, мужики стали есть говядину и всем домашним так же наказывали ее кушать; говядину в то краткое время ели, как причастие, — есть никто не хотел, но надо было спрятать плоть родной убоины в свое тело… Они не могли расстаться со скотиной и уничтожали ее до костей, не ожидая пользы желудка. Кто вперед успел поесть свою живность или кто отпустил ее в колхозное заключение, тот лежал в пустом гробу и жил в нем, как на тесном дворе, чувствуя огороженный покой.
Понятно, что крестьяне колхоза имени Генеральной Линии (в отличие от меланезийцев) уничтожают скот вовсе не от радужных чаяний. Но смысл здесь тот же — скот режут потому, что в будущем он не будет нужен. Будущего просто не будет. Конец света предполагает и конец исторического времени.
Иосиф Бродский в своем послесловии к «Котловану» писал о «фиктивном мире», «сюрреализме», «философии абсурда». Но это другая сторона проблемы. Мифическое восприятие действительности вело к конкретным действиям в реальном мире. Массовая резня скота в «Котловане» — не только символическое действо; это еще и правдивое отражение реального положения дел в советской России. В период с 1928 по 1933 год поголовье лошадей в стране уменьшилось в 2,2 раза; крупного рогатого скота — в 1,8; свиней — в 2,2; овец — в 3 раза. Восстановить уровень животноводства 1928 года удалось лишь в пятидесятых. Следствием аграрной политики ВКП(б) стал страшный голод 1932—1933 годов. Не случайно аббревиатура ВКП(б) в те годы расшифровывалась крестьянами как Второе Крепостное Право (большевиков).
Здесь необходима хронологическая привязка. В «Котловане» (1929-1930) описаны события конца 1929 года, когда начался второй, самый жестокий этап коллективизации — «сплошная» коллективизация. Последствия ее общеизвестны. В первые два месяца 1930 года вспыхнули 1082 крестьянских мятежа (350000 участников), в марте — еще 1650 (500000 участников). Только страх, что части рабоче-крестьянской красной армии, участвующие в подавлении крестьянских волнений, перейдут на сторону восставших, вынудил коммунистов снизить темпы коллективизации.
Массовый убой скота описан и в «Поднятой целине» Шолохова — камертоне коммунистической идеологии, по которому советские люди должны были сверять свое отношение к методам и результатам «Великого перелома».
С легкой руки Якова Лукича каждую ночь стали резать в Гремячем скот… Резали быков, овец, свиней, даже коров; резали то, что оставлялось на завод... В две ночи было ополовинено поголовье рогатого скота в Гремячем. По хутору собаки начали таскать кишки и требушки, мясом наполнились погреба и амбары… «Режь, теперь оно не наше!», «Режьте, все одно заберут на мясозаготовку!», «Режь, а то в колхозе мясца не придется кусануть!» — полез черный слушок. И резали. Ели невпроворот. Животами болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились от вареного и жареного мяса. В обыденное время у каждого — масленый рот, всяк отрыгивает, как на поминках; и от пьяной сытости у всех посоловелые глаза.
Убой скота принял массовый характер.
Внешнее сходство налицо. Но у Шолохова убой — прямой акт злостного вредительства, открытое выступление против советской власти.
Это опять кулак нам палку в колеса!
Он думает, что он быка режет, а на самом деле он мировой революции нож в спину сажает!
То, что на самом деле завладело в начале века душами масс, по сути было возрождением архетипического мифа о конце света и обновлении мира. «Маркс воспользовался одним из самых известных эсхатологических мифов средиземноморско-азиатского мира — мифом о справедливом герое-искупителе (в наше время это пролетариат), страдания которого призваны изменить онтологический статус мира». Героическая миссия пролетариата заключалась в том, чтобы положить конец существующему времени, завершить историю, разрушить неправедный мир — и начать новую (неисторическую, вневременную) жизнь, то есть вернуть на грешную землю золотой век (рай, время оно, первовремя, правремя). Время, когда деревья были большими, природа — дружественной, а люди — бессмертными.
В этнологии подобные движения называются милленаризмом. В узком смысле милленаризм — это учение о будущем тысячелетнем царстве Христа; более широко — совокупность идей о грядущем золотом веке. Строго говоря, практически любая система социальных идей обещает где-то в далеком будущем освобождение и благоденствие. Но нас сейчас интересуют религиозные движения, заявляющие о близком конце света и последующем рае (непосредственно в этой жизни). Таковым было и раннее христианство. А как еще современники Иисуса могли понять слова своего учителя: «Истинно говорю вам: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына Человеческого, грядущего в Царствии Своем». И почти те же слова повторил через два тысячелетия герой платоновской хроники «Впрок»: «я надеюсь, что коммунизм наступит скорее, чем пройдет наша жизнь».
Марксистский культ стал правопреемником христианского не только в том смысле, что его движущей силой стали отведенные от религии целепрегражденные сексуальные влечения. Важнейшую роль сыграла здесь и преемственность архетипической идеологии; но об этом мы еще будем говорить. Здесь хотелось бы лишь обратить внимание, что российский марксизм первых лет советской власти обращается непосредственно к архаической вере в скорый возврат золотого века — и это типично для него. Христос (в приведенной выше евангельской цитате) делает то же самое — но позднему христианству это уже чуждо.
Свидетельство Матфея о том, что кто-то из очевидцев казни Христа доживет до конца света, породило легенду о Вечном Жиде — чрезвычайно популярную, но, естественно, так и не ставшую канонической. Ожидаемое учениками Христа светопреставление не наступило; и если Жид действительно Вечный — то никогда и не наступит. Если, конечно, не разобраться с вечностью.
Легенда о Вечном Жиде стоит того, чтобы рассмотреть ее подробнее. Эту историю пересказывают уже не менее полутора тысячелетий. «Пожалуй, первое свидетельство о нем можно прочитать в "Леймонарьоне", сборнике историй, написанном в VI веке Иоанном Мошасом из Дамаска. Мошас рассказывает о встрече одного монаха с оборванным эфиопом, который сказал ему: "Я тот, кто Творца мира, Господа нашего Иисуса Христа, идущего на казнь, ударил по лицу"». Начиная с XIII века, легенда распространяется по всей Европе и становится популярнейшим литературным сюжетом. В разных странах Вечный Жид появляется под разными именами; его называют «в Англии Картафилусом, в Италии — Боттадио (или Бутадеус, то есть ударивший Бога; говорили, что он ударил влекомого на казнь Христа сапожной колодкой), во Франции и Бельгии — Исааком Лакедемом, а в бретонских легендах — Будедео (толкнувший Бога)». На закате средневековья общеупотребительным становится немецкое Агасфер. Сергей Аверинцев считал, что «Агасфер» является латинской калькой (Ahasuerus) с еврейской транскрипции имени персидского царя Ксеркса, взятого из библейской истории об Эсфири.
Несмотря на все национальные различия, суть легенды везде одна и та же: оскорбивший бога «обречен из века в век безостановочно скитаться, дожидаясь второго пришествия Христа». Можно сказать, что легенда назначила Агасфера стражем истории, стражем сего мира. В новую жизнь, в светлое будущее можно было попасть лишь перешагнув через его труп. Вернее, естественный ход истории должен был когда-нибудь в отдаленном будущем привести Агасфера на Страшный Суд живым — чтобы там он, наконец, вновь встретил Христа и был прощен. Но ведь любой процесс можно форсировать… В своем исследовании Виталий Скуратовский пишет, что в средние века «в Германии народ несколько раз громил еврейские кварталы, отыскивая будто бы прятавшегося там Агасфера».
На первый взгляд это звучит несколько странно — разве можно убить Вечного? Но возможно, в народном предании «вечный» значило лишь «не умирающий естественной смертью». То есть Агасфера при желании можно было убить. Только зачем? Чтобы отомстить за Христа? Но сама жизнь Вечного Жида была страданием и вечным отмщением. Агасфер должен был умереть совсем по другой причине — чтобы очистить путь Христу; ибо именно он вечной помехой стоял на пути второго пришествия. И каждый раз, когда жизнь народа становилась совсем уж невыносимой, вновь пробуждалась и набирала силу мечта о конце света и обновленном мире. Задолго до христианства конец света представлялся универсальным решением всех актуальных проблем, кажущихся неразрешимыми.
Каждый раз, когда исторические события приобретали масштаб катастрофы, римляне приходили к убеждению, что Великая Година близится к завершению и Рим находится накануне гибели.
Это вполне естественно; как справедливо заметил Тэрнер, «часто в истории понятия катастрофы и кризиса связываются с тем, что можно назвать "немедленной коммунитас"».
Но в средние века немцам так и не удалось отыскать Агасфера. Судя по газетным сообщениям, последний раз его видели в США в 1868 году. В Европе легенду о Вечном Жиде перестали серьезно воспринимать гораздо раньше. Кто бы мог предположить, что в XX веке он объявится вновь? Но он объявился, и вы, конечно, вспомнили где — а если и не вспомнили, то наверняка догадались (и не ошиблись). Агасфер был зарублен петлюровцами на берегу Днепра в 1919 году. Конец света, о котором так долго говорили христиане, совершился.
— Жид? — спросил атаман с веселым удивлением.
— Жид, — ответил скиталец.
— А вот поставьте его к стенке, — ласково сказал куренной.
— Но ведь я же Вечный! — закричал старик.
Две тысячи лет он нетерпеливо ждал смерти, а сейчас вдруг ему очень захотелось жить.
— Молчи, жидовская морда! — радостно закричал чубатый атаман. — Рубай его, хлопцы-молодцы!
И Вечного странника не стало.
Стоит вспомнить и контекст этой новой легенды. Остап Бендер рассказал ее в купе литерного поезда в ответ на другую историю. Журналист Гейнрих, «наемник капитала», утверждал, что революция ничего по сути не изменила, что надежды на обновление мира тщетны, что, всколыхнувшись, страна вскоре вновь вернется к своему привычному равновесию. История человечества отнюдь не закончилась, напротив,
история начнется сначала, и никакой марксизм этому помешать не может. Все повторяется. Будет и потоп, будет и Ной с тремя сыновьями, и Хам обидит Ноя, будет и Вавилонская башня, которая никогда не достроится, господа. И так далее. Ничего нового на свете не произойдет. Так что вы напрасно кипятились насчет новой жизни… Все, все повторится! И Вечный Жид по-прежнему будет скитаться по земле…
— Вечный Жид никогда больше не будет скитаться! — сказал вдруг великий комбинатор, обводя собравшихся веселым взором.
И это совсем не кажется совпадением. Наоборот, было бы странно, если бы в литературе революционной эпохи не появилась бы легенда о смерти Вечного Жида. Ведь были же в советской России воздвигнуты пять (!) памятников Иуде Искариоту, как выдающемуся богоборцу и революционеру, несправедливо шельмуемому буржуазной культурой. Но Иуда для коммунистов — лишь история, дней минувших анекдоты. Иное дело Агасфер — замок на дверях рая, не дающий открыть заветную дверь. Вечный Жид должен был умереть — но так, чтобы никто не смог найти его могилы. Так и случилось — редкая птица долетит до середины Днепра…
И вряд ли можно считать случайностью, что в платоновском «Чевенгуре» также упоминается Вечный Жид — в начале романа Дванов попадает в плен к анархисту Мрачинскому, автору книги «Приключения современного Агасфера». Герой этой книги живет «один на самой черте горизонта». Он уже не ходит меж людей, но стремится скрыться подальше от них — видимо, предчувствуя неотвратимое приближение конца света и собственной смерти. Смерти лютой, насильственной — ведь наказание Агасфера в том и заключалось, что он не мог умереть своей (естественной) смертью.
Карго-культы
Но вернемся к архаическому милленаризму. Наиболее яркими его представителями стали карго-культы Новой Гвинеи и Меланезии. Эти учения предсказывают
неизбежное пришествие сказочной эры изобилия и блаженства. Местные племена станут вновь хозяевами своих островов и не будут вынуждены работать, ибо их умершие предки вернутся на великолепных кораблях, переполненных товарами, наподобие тех гигантских грузовых судов, которые белые встречают в своих портах. Поэтому большинство этих культов, связанных с кораблями, требуют, с одной стороны, уничтожения домашних животных и инвентаря, с другой — сооружения обширных складов, где будут размещены привезенные умершими товары… Начнется новая эра земного рая, и все приверженцы этого культа станут бессмертными. Некоторые культы предполагают также оргиастические действия, так как запреты и санкционированные традицией обычаи теряют силу и уступают место абсолютной свободе. Таким образом, все эти действия и верования объясняются мифом о светопреставлении, за которым последует новое сотворение мира и наступит золотой век.
В большинстве случаев такие движения возникают в те исторические периоды, которые во многих отношениях «гомологичны» лиминальным фазам важных ритуалов в стабильных и воспроизводящихся обществах, когда основные группы или социальные категории в этих обществах переходят из одного культурного состояния в другое. И эти движения, несомненно, суть явления перехода. Вероятно, по этой причине во многих из них столько элементов мифологии и символики заимствовано из традиционных rites de passage обрядов перехода тех культур, в которых они возникли, или же тех культур, с которыми они находятся в непосредственном контакте…
многие движения фактически обязывают своих членов уничтожать их имущество, чтобы приблизить наступление того совершенного состояния единения и общности, к которому они стремятся.
Собственно, именно это мы и видим в Платоновском «Котловане» — крестьяне в состоянии какого-то жутковатого транса режут и буквально пожирают родную скотину. В этой ужасающей трапезе явственно проступают черты тотемического ритуала (не случайно Платонов сравнивает ее с причастием). Причастие (причащение, евхаристия) есть таинство вкушения вина и хлеба, которые суть кровь и тело Христа. В результате этого обряда причащенные становятся стелесниками Иисуса. В межлитургические периоды душа отягощается мелкими повседневными грехами, и ей необходимо причащение — как периодическое очищение (обновление). А после очищения можно вновь продолжать греховные утехи.
Но у Платонова все гораздо трагичнее. Вкушается не просто «избыточный» продукт — уничтожается под корень весь экономический базис крестьянского существования. После такого ритуала можно сразу ложиться в гроб (что крестьяне и делают) и помирать — потому что надеяться больше не на что. Рационального выхода из этой ситуации нет. Лежа в гробу, можно уповать лишь на чудо.
Ликвидировав весь последний дышащий живой инвентарь, мужики стали есть говядину и всем домашним так же наказывали ее кушать; говядину в то краткое время ели, как причастие, — есть никто не хотел, но надо было спрятать плоть родной убоины в свое тело… Они не могли расстаться со скотиной и уничтожали ее до костей, не ожидая пользы желудка. Кто вперед успел поесть свою живность или кто отпустил ее в колхозное заключение, тот лежал в пустом гробу и жил в нем, как на тесном дворе, чувствуя огороженный покой.
Понятно, что крестьяне колхоза имени Генеральной Линии (в отличие от меланезийцев) уничтожают скот вовсе не от радужных чаяний. Но смысл здесь тот же — скот режут потому, что в будущем он не будет нужен. Будущего просто не будет. Конец света предполагает и конец исторического времени.
Иосиф Бродский в своем послесловии к «Котловану» писал о «фиктивном мире», «сюрреализме», «философии абсурда». Но это другая сторона проблемы. Мифическое восприятие действительности вело к конкретным действиям в реальном мире. Массовая резня скота в «Котловане» — не только символическое действо; это еще и правдивое отражение реального положения дел в советской России. В период с 1928 по 1933 год поголовье лошадей в стране уменьшилось в 2,2 раза; крупного рогатого скота — в 1,8; свиней — в 2,2; овец — в 3 раза. Восстановить уровень животноводства 1928 года удалось лишь в пятидесятых. Следствием аграрной политики ВКП(б) стал страшный голод 1932—1933 годов. Не случайно аббревиатура ВКП(б) в те годы расшифровывалась крестьянами как Второе Крепостное Право (большевиков).
Здесь необходима хронологическая привязка. В «Котловане» (1929-1930) описаны события конца 1929 года, когда начался второй, самый жестокий этап коллективизации — «сплошная» коллективизация. Последствия ее общеизвестны. В первые два месяца 1930 года вспыхнули 1082 крестьянских мятежа (350000 участников), в марте — еще 1650 (500000 участников). Только страх, что части рабоче-крестьянской красной армии, участвующие в подавлении крестьянских волнений, перейдут на сторону восставших, вынудил коммунистов снизить темпы коллективизации.
Массовый убой скота описан и в «Поднятой целине» Шолохова — камертоне коммунистической идеологии, по которому советские люди должны были сверять свое отношение к методам и результатам «Великого перелома».
С легкой руки Якова Лукича каждую ночь стали резать в Гремячем скот… Резали быков, овец, свиней, даже коров; резали то, что оставлялось на завод... В две ночи было ополовинено поголовье рогатого скота в Гремячем. По хутору собаки начали таскать кишки и требушки, мясом наполнились погреба и амбары… «Режь, теперь оно не наше!», «Режьте, все одно заберут на мясозаготовку!», «Режь, а то в колхозе мясца не придется кусануть!» — полез черный слушок. И резали. Ели невпроворот. Животами болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились от вареного и жареного мяса. В обыденное время у каждого — масленый рот, всяк отрыгивает, как на поминках; и от пьяной сытости у всех посоловелые глаза.
Убой скота принял массовый характер.
Внешнее сходство налицо. Но у Шолохова убой — прямой акт злостного вредительства, открытое выступление против советской власти.
Это опять кулак нам палку в колеса!
Он думает, что он быка режет, а на самом деле он мировой революции нож в спину сажает!
