Обменять короткий остаток жизни на уменьшение болей. Он не так сказал, этот добрый накрахмаленный доктор, он выдерживал заботливый, оптимистичный тон. Только вот смысл от тона не меняется.
Зубная щётка, тапочки... Какая скука! Ей нужно собрать совсем другое.
Нужно просто сделать большую уборку. В ритме танца, как в юности: она ставила на полную громкость кассетник и вприпрыжку бегала по комнате, рассовывая разбросанные вещи по коробкам и полкам.
Потом, не сбавляя темпа, таким же лёгким вальсом умчаться из дома прочь.
***
Леона припарковалась за пару кварталов до канала. В голове всё крутились оброненные Марианной слова: "Ты всегда была такой...". Странной, не так ли? Да, удивление, неожиданность - вот, что она приносила с собой, куда бы ни шла. Техническая специальность, блестящее будущее - и вдруг учитель; дочь итальянских эмигрантов - и вдруг физика, но вместе с тем, конечно же, и живопись, и театр. Она всегда добавляла в опыты по естествознанию капельку искусства и метафоры. Логичная, цепкая - и тут же религиозность, да не обычная, а восточной традиции. Здесь, у набережной, зажатый деловитыми двухэтажками, ещё с девятнадцатого века жил храм русских моряков.
Вечером она придёт туда в последний раз. А пока - стоит прогуляться. Один день подарить себе.
Она медленно шагала по любимым местам - аллея, площадь, бронзовый индеец с бизоном - и вбирала знакомые впечатления. Разглаживала до ясности и паковала в память, как будто можно было взять их с собой. Одышка мешала, и Леона остановилась перевести дух возле памятника сбитому самолёту: настоящий аппарат, врезавшийся в землю. Металл избит и перекошен страшным ударом, настоящий труп - но странным образом целое стекло. За ним, внутри - крошечная оранжерея. Символично. В школьной оранжерее она как-то раз пошутила с классом, мол, вы поливаете растения, а я - вас...
Река куда-то путешествовала. Уходила вдаль, как уходит железнодорожное полотно. Закатные блики отпечатывались на водном тракте, словно следы быстрых ног небесного вестника.
Леона пробыла в храме допоздна и вышла уже в медленные весенние сумерки. Вечерние тучи стекали вниз по стеклянным бокам высоток. Чайка расчертила небо острым полумесяцем крыл и растаяла.
Пора прощаться, река.
В ту ночь ей снилось, будто бы она приехала к родителям в пригород. От дощатых подмостков маленькой станции тропинка уходила в поля и терялась в колосьях. Они никогда не жили в таком месте, но сон убеждал в обратном. Будто бы только этот грядущий дом, затерянный в зелёном бездорожье, и был настоящим, до сих пор же всё - сон.
***
Каждое утро она слегка разминалась и надевала любимый охряной костюм, больше не опасаясь его помять. Завтракала обязательно с зелёным чаем, на перекус - орехи и сухофрукты, а к обеду заказывала доставку. Денег нечего было жалеть. Она отправляется налегке. Время дороже, время - бесценно.
Над её рабочим столом теперь висело самодельное расписание - рисунки цветных чемоданчиков, подписанные оставшимися делами: "Занимательное естествознание", "Механика для малышей (настольная игра)", "Как правильно уважать личность учащегося", "Заверить завещ.для племяшки"... По этим чемоданчикам она разложит всё, что приходило ей в голову за обеденным кофе и на прогулках, и до чего всю жизнь не доходили руки.
Она воплотит свою незаменимость и раздаст. Ибо чем больше раздаёшь, тем больше забираешь с собой.
Окружив себя блокнотами, цветными маркерами, старыми ксерокопиями, она из груды беспорядочных идей вытаскивала нужные. Освежала в памяти, складывала в аккуратные наброски и списки. Потом долго набирала тексты и рисовала схемы-плакаты в программе для презентаций - вот это уже была рутина, пожиравшая драгоценные часы, но выхода не было. Несмотря на весеннюю прохладу, она обливалась потом.
Готовые файлы Леона скидывала на ту самую почту, доступ к которой отдала Марианне, и на свою страницу в соцсети - бери, кто хочет. Лишь изредка просматривала комментарии. Её обращение, подписанное затем другими учителями, натворило-таки шуму. Теперь какие-то незнакомые имена спешили подарить ей сочувствие и признательность, а раз проскользнула даже просьба об интервью. Леона сгребала леденцовую сладость благодарностей в горсть, не разглядывая. Во время сборов нельзя слишком долго вертеть в руках сентиментальные мелочи, иначе не успеешь закончить.
***
Ей долго удавалось не пускать внутрь горе. Радость работы отгоняла страх. "Зато я наконец-то могу посвятить всё время своим идеям", - утешала она себя, стоило появиться ненужной хандре. Сосредоточенность пела в Леоне струной. Но прошёл месяц, и хриплое болезненное дыхание начало заглушать этот звон, головная боль уничтожала ясность мысли. Ну почему она не занималась хотя бы "Механикой", пока всё было хорошо?
Блистательная старушка Делавер, хоть бы ещё разок взглянуть на твои волны из окна торгового центра - с верхнего этажа, где дешёвое кафе, и чтоб на тарелке лежало вдоволь пирожных. Хоть бы ещё раз услышать хоровое "Ва-ау" после миниатюрного настольного взрыва, поймать удивлённый восторг в глазах ребёнка из гетто - у него первая в жизни "Б" за эссе... Но всё это у Леоны уже случилось, а значит - пора, пора!
Она потянулась мышкой к ярлычку почты, чтобы сбросить, как обычно, сделанное за день. Курсор дрожал. Неужели - скоро? Испуг ударил, словно ток. "Тише, сердечко, некогда!". Наконец открылся рабочий ящик. Над её архивами темнело новое письмо.
Томас? Ну надо же. Замкнутый математик старших классов, похожий на невесёлого Стэнли Кубрика. Из него обычно слова не вытянешь.
"Уважаемая коллега,
проработанность ваших мануалов поражает. Польщён работать в одном учреждении с человеком вашего уровня вдумчивости. Уведомляю вас, что школу на данный момент распустили, студенты пребывают на домашнем обучении, а следовательно, я располагаю временем, равно как и другие преподаватели. Поэтому вы можете поступиться тщательностью оформления и форматирования материалов. Готов взять на себя доработку и подготовку ваших черновиков. Любой работой можно поделиться, вы понимаете."
Тоска по прежней жизни вдруг захлестнула Леону неумолимой волной. Два месяца ни с кем не виделась, не делила часы ланча и не беседовала по душам. Ужас. "Один ты пришел в этот мир и один уйдешь".
Она встала из-за стола. Голова кружилась от неизбежной нехватки кислорода и почему-то было тяжело в боку.
Родной маленький кабинет с балконом, белые стены, карминово-шафранный плед на кресле - гнёздышко. Ветер шевелит занавески, золочёные от солнца, лучи изящно перебирают корешки книг - эти отписаны школьной библиотеке, а дом отойдёт далёкой племяннице из Бостона, а солнце останется само себе, когда закончится всё, всё.
Конец - что это такое? Аритмичное удушье сжало рёбра. Чёрный тоннель. Будет ли за ним что-то, нет ли, верь или не верь - но чернота неумолима, она обдерёт до нитки. Только бы успеть всё раздать, только бы ничего не пропало втуне...
- Я не хочу уходить, - сказала Леона вслух. Со словами выплеснулся хриплый стон. "Не хочу терять, не хочу расставаться, не хочу проходить через игольное ушко, не желаю, чтоб всё пережитое и придуманное сгорело, не доставшись никому". Она протянула руки к свету, будто надеялась поймать фотоны и напихать полные карманы закатной пыльцы. И тут, вопреки законам физики, свет ответил.
- Не расставание. Встреча.
Голос, но бесплотный, беззвучный. Живой смысл пронёсся по лучу, потрепал Леону по щеке и растворился в солнечных зайчиках.
Она ещё не успела ничего понять, как позади звякнул сигнал нового сообщения. Слегка ошарашенная, Леона вернулась к экрану.
"Почему?
Леона, я всё думаю, как такое могло случиться. Если есть высшая справедливость, отчего должны умирать замечательные люди. Профессионалы, от которых зависят сотни жизней. Неужели этой высшей силе не жаль хотя бы их. Для чего она допускает это. Томас."
Голова снова была ясной. Леона усмехнулась: разъяснять ей всегда было в радость. Пусть даже она сама поняла верный ответ только сейчас.
"Здравствуй, Томас! Конечно же, для того, чтобы верным друзьям профессионалов пришлось перенимать опыт и разбирать сканированные черновики. Ты же окажешь мне такую услугу, раз предложил помощь? Это будет настоящим спасением, их слишком долго перерисовывать.
Так вот, о спасении. Скажи, ради чего гибнет канарейка в шахте? Разве не достаточно будет ей пропеть разок-другой? Представь себе: маленькая птаха щебечет посреди грохота забоя. Скачет, пищит. Кто заметит её? Нет, к сожалению, чтобы другие жили - хоть одна канарейка должна умереть.
Жди сканов к вечеру, рассчитываю на тебя."
Сколько ещё людей задаётся тем же вопросом? Немного подумав, она скопировала текст, там-сям обрезала и кинула в ленту фейсбука. Так в реку швыряют монетку.
"Вот и ещё одна маленькая сумочка собрана", - довольно прошептала Леона и закрыла ноутбук. Пока что ей предстояло долгое путешествие на кухню за свежей чашкой чая.
Она сидела перед заварником в сонном ожидании, потихоньку забывая, зачем пришла, и тут раздался звонок в дверь. Оказалось - соседка.
- Здравствуйте, я прослышала про ваш случай, пришла вот вас поддержать, - полузнакомая женщина ставила на пол прихожей корзинку фруктов, а Леона пыталась вспомнить, что это за человек-то такой. - Пожалуйста, держитесь, оставайтесь сильной! Мы все вас очень любим, весь район только о вас и говорит...
Ваза. Точно.
Золочёная вазочка под древний Китай, один из памятных ученических подарков. Очень понравилась этой соседке, когда та забегала на Рождество. Леона протопала на кухню и сняла фарфоровую красавицу с полки. Вручила растерявшейся гостье.
- Не волнуйтесь! Забирайте! Я - как бы вам сказать? - в настоящее время пакую вещи. Буду только счастлива, если и эта вещица найдёт свой уголок.
- Вы... переезжаете? О, поняла! - обрадовалась женщина. - Какой-нибудь курорт? Смена климата должна благотворно повлиять, не так ли?
- Да, да. Смена климата. Именно она.
Закрыв за ней дверь, Леона хрипло засмеялась, будто над удачной шалостью, и слёзы выступили на глазах только когда смех перешёл в кашель.
Пошатываясь, она пошла наверх, к сканеру, к своим недособранным идеям, к развевающимся шторам, впускающим солнечные брызги. Теперь она была уверена, что всё делает правильно.
***
Теперь она знала, что её последний сон будет похож на те длинные детские сновидения, в которых был только покой, осенённый мерцанием луговых цветов в густом неслепящем свете нездешнего дня.
А потом он перестанет быть сном.
Его странность заметили, когда он был совсем маленьким. Янчик слишком уж любил разрушать. Соберёт пирамидку или устроит башенку из песка — и на тебе, всё разметает, а потом усядется рыдать. Или растопчет жука. Задержит ногу над ним, осторожно приблизит... Вдруг — шмяк! И снова в слёзы. «Агрессия, асоциальность, он же мучителем вырастет», — в ужасе шептала мать и перебирала номера врачей в записной книжке. Мама ошибалась. Ян был не агрессивен, а перепуган. Больше всего мучился он сам.
От чувства тления всего живого, то и дело подступавшего к горлу. От тяжёлой тьмы, большей, чем потолок. От ускользавшего и растворяющегося в этой тьме образа самого себя.
От Врага.
Наиболее явственно Враг открывался в метро. Когда это впервые случилось, Яну было года четыре. Мать впервые повела его в подземку, весело рассказывая что-то про бабушку и тортик. Золотые колонны, мозаики во всю стену... Ян в изумлении раскрывал рот, задирая голову и тараща глазёнки на всё это великолепие. Но потом они подошли к перрону.
Блистательная сказочная пещера оказалась смертельно ранена чёрным разломом. В беспощадном зиянии туннеля Ян всей душой услышал приговор:
«Любую красоту могу исказить, и любая жизнь подвергнется тлению, и никто не уйдёт от Меня».
На самое страшное человек отвечает либо ступором, либо криком. Ян заорал.
— Янчик, зайчик, ты чего?
— А-а-а-а!
— Ян, а ну прекрати немедленно. Пре-кра-ти! Ты что, сдурел? Ты сдурел, я тебя спрашиваю? Будешь орать — сейчас же дяде охраннику тебя отдам.
— А-а-а-а-а-а!
— Вон дядя на нас смотрит, Ян, Янчик, ну перестань, маленький, ну чего ты...
— У-у-у-у-у!
Потом его, ослабевшего от слёз и воплей, всё-таки затащили в вагон. Дальше он ничего не помнил. До сих пор мирные детские дни Яна, уютные от неизменности, наполнялись объятьями света и мамы. Теперь в них вторгся Враг. И остался.
И не обманул.
Всё, что Ян считал нерушимым, исказилось. Окно над его кроваткой становилось то противным и жгучим, то бесцветным, как кисель. Тесная мамина любовь отодвинулась, затмилась непониманием и наказаниями. У некогда бодрой бабушки помутнели глаза и закостенели ноги. Его обычная возня с конструктором и машинками на ковре в гостиной превращалась в побоище, стоило ему потерять самообладание.
Случалось это часто. Сначала настроение просто превращалось в скисший компот. Это Враг подкрадывался всё ближе, словно Шрам к Муфасе. Его дыхание окутывало сердце едким облаком. Тогда всё вокруг казалось прогнившим, и Ян, в ужасе от самого себя, довершал дело. Пытался остановиться, честное слово! Не мог. Да и зачем, если всеобщая гибель неизбежна?
Всё же, хоть противник был неназываем и огромен, Ян не собирался сдаваться. Он изо всех сил отстаивал свой тающий клочок покоя и беззлобности. Постоянно искал, что же или кто же поможет ему себя защитить. Безуспешно. Не мама. Не соседская семья. Не тётенька в магазине. Не доктор. Не другая докторша, которая нерво...невро...
Впрочем, в кабинете у «нерво» было уютно, и Ян ненадолго успокаивался. Он любил приходить в эту белую, чистую комнату, тем более, что добрая женщина с длинными и лоснящимися, как у феи, волосами давала подержать игрушки с полки, пока махала перед его носом блестящим молоточком. Там-то и нашлись Спайдер с Бэтом. Ян по мультикам более-менее знал, что они супергерои. То есть спасители, защитники. Вот оно! Благодаря им тут было безопасно.
Да, эти бравые ребята уж точно сталкивались со Врагом! Их лица навсегда перекосил крик, словно у солдата, кидающегося в последний безнадёжный бой, но ещё не побеждённого. Страшный момент, но застывший, никогда не достигающий фатального конца. Грань. Искажены, но не сломлены. Яна это заворожило.
Докторша-фея внимательно следила, как он заглядывал в глаза пластмассовым фигуркам, бросив ёрзать по кушетке. В конце концов она предложила подарить их, но Ян в испуге отказался. Нельзя было позволить доброй тётке остаться без прикрытия. Вместо этого он затащил маму на рынок, и там, после небольшого скандала насчёт злобных современных мультяшек, ему купили таких же.
Ян пытался перенять от Спайдера и Бэта бойцовскую хватку. Самым главным в этом деле ему казались их лица.
Зубная щётка, тапочки... Какая скука! Ей нужно собрать совсем другое.
Нужно просто сделать большую уборку. В ритме танца, как в юности: она ставила на полную громкость кассетник и вприпрыжку бегала по комнате, рассовывая разбросанные вещи по коробкам и полкам.
Потом, не сбавляя темпа, таким же лёгким вальсом умчаться из дома прочь.
***
Леона припарковалась за пару кварталов до канала. В голове всё крутились оброненные Марианной слова: "Ты всегда была такой...". Странной, не так ли? Да, удивление, неожиданность - вот, что она приносила с собой, куда бы ни шла. Техническая специальность, блестящее будущее - и вдруг учитель; дочь итальянских эмигрантов - и вдруг физика, но вместе с тем, конечно же, и живопись, и театр. Она всегда добавляла в опыты по естествознанию капельку искусства и метафоры. Логичная, цепкая - и тут же религиозность, да не обычная, а восточной традиции. Здесь, у набережной, зажатый деловитыми двухэтажками, ещё с девятнадцатого века жил храм русских моряков.
Вечером она придёт туда в последний раз. А пока - стоит прогуляться. Один день подарить себе.
Она медленно шагала по любимым местам - аллея, площадь, бронзовый индеец с бизоном - и вбирала знакомые впечатления. Разглаживала до ясности и паковала в память, как будто можно было взять их с собой. Одышка мешала, и Леона остановилась перевести дух возле памятника сбитому самолёту: настоящий аппарат, врезавшийся в землю. Металл избит и перекошен страшным ударом, настоящий труп - но странным образом целое стекло. За ним, внутри - крошечная оранжерея. Символично. В школьной оранжерее она как-то раз пошутила с классом, мол, вы поливаете растения, а я - вас...
Река куда-то путешествовала. Уходила вдаль, как уходит железнодорожное полотно. Закатные блики отпечатывались на водном тракте, словно следы быстрых ног небесного вестника.
Леона пробыла в храме допоздна и вышла уже в медленные весенние сумерки. Вечерние тучи стекали вниз по стеклянным бокам высоток. Чайка расчертила небо острым полумесяцем крыл и растаяла.
Пора прощаться, река.
В ту ночь ей снилось, будто бы она приехала к родителям в пригород. От дощатых подмостков маленькой станции тропинка уходила в поля и терялась в колосьях. Они никогда не жили в таком месте, но сон убеждал в обратном. Будто бы только этот грядущий дом, затерянный в зелёном бездорожье, и был настоящим, до сих пор же всё - сон.
***
Каждое утро она слегка разминалась и надевала любимый охряной костюм, больше не опасаясь его помять. Завтракала обязательно с зелёным чаем, на перекус - орехи и сухофрукты, а к обеду заказывала доставку. Денег нечего было жалеть. Она отправляется налегке. Время дороже, время - бесценно.
Над её рабочим столом теперь висело самодельное расписание - рисунки цветных чемоданчиков, подписанные оставшимися делами: "Занимательное естествознание", "Механика для малышей (настольная игра)", "Как правильно уважать личность учащегося", "Заверить завещ.для племяшки"... По этим чемоданчикам она разложит всё, что приходило ей в голову за обеденным кофе и на прогулках, и до чего всю жизнь не доходили руки.
Она воплотит свою незаменимость и раздаст. Ибо чем больше раздаёшь, тем больше забираешь с собой.
Окружив себя блокнотами, цветными маркерами, старыми ксерокопиями, она из груды беспорядочных идей вытаскивала нужные. Освежала в памяти, складывала в аккуратные наброски и списки. Потом долго набирала тексты и рисовала схемы-плакаты в программе для презентаций - вот это уже была рутина, пожиравшая драгоценные часы, но выхода не было. Несмотря на весеннюю прохладу, она обливалась потом.
Готовые файлы Леона скидывала на ту самую почту, доступ к которой отдала Марианне, и на свою страницу в соцсети - бери, кто хочет. Лишь изредка просматривала комментарии. Её обращение, подписанное затем другими учителями, натворило-таки шуму. Теперь какие-то незнакомые имена спешили подарить ей сочувствие и признательность, а раз проскользнула даже просьба об интервью. Леона сгребала леденцовую сладость благодарностей в горсть, не разглядывая. Во время сборов нельзя слишком долго вертеть в руках сентиментальные мелочи, иначе не успеешь закончить.
***
Ей долго удавалось не пускать внутрь горе. Радость работы отгоняла страх. "Зато я наконец-то могу посвятить всё время своим идеям", - утешала она себя, стоило появиться ненужной хандре. Сосредоточенность пела в Леоне струной. Но прошёл месяц, и хриплое болезненное дыхание начало заглушать этот звон, головная боль уничтожала ясность мысли. Ну почему она не занималась хотя бы "Механикой", пока всё было хорошо?
Блистательная старушка Делавер, хоть бы ещё разок взглянуть на твои волны из окна торгового центра - с верхнего этажа, где дешёвое кафе, и чтоб на тарелке лежало вдоволь пирожных. Хоть бы ещё раз услышать хоровое "Ва-ау" после миниатюрного настольного взрыва, поймать удивлённый восторг в глазах ребёнка из гетто - у него первая в жизни "Б" за эссе... Но всё это у Леоны уже случилось, а значит - пора, пора!
Она потянулась мышкой к ярлычку почты, чтобы сбросить, как обычно, сделанное за день. Курсор дрожал. Неужели - скоро? Испуг ударил, словно ток. "Тише, сердечко, некогда!". Наконец открылся рабочий ящик. Над её архивами темнело новое письмо.
Томас? Ну надо же. Замкнутый математик старших классов, похожий на невесёлого Стэнли Кубрика. Из него обычно слова не вытянешь.
"Уважаемая коллега,
проработанность ваших мануалов поражает. Польщён работать в одном учреждении с человеком вашего уровня вдумчивости. Уведомляю вас, что школу на данный момент распустили, студенты пребывают на домашнем обучении, а следовательно, я располагаю временем, равно как и другие преподаватели. Поэтому вы можете поступиться тщательностью оформления и форматирования материалов. Готов взять на себя доработку и подготовку ваших черновиков. Любой работой можно поделиться, вы понимаете."
Тоска по прежней жизни вдруг захлестнула Леону неумолимой волной. Два месяца ни с кем не виделась, не делила часы ланча и не беседовала по душам. Ужас. "Один ты пришел в этот мир и один уйдешь".
Она встала из-за стола. Голова кружилась от неизбежной нехватки кислорода и почему-то было тяжело в боку.
Родной маленький кабинет с балконом, белые стены, карминово-шафранный плед на кресле - гнёздышко. Ветер шевелит занавески, золочёные от солнца, лучи изящно перебирают корешки книг - эти отписаны школьной библиотеке, а дом отойдёт далёкой племяннице из Бостона, а солнце останется само себе, когда закончится всё, всё.
Конец - что это такое? Аритмичное удушье сжало рёбра. Чёрный тоннель. Будет ли за ним что-то, нет ли, верь или не верь - но чернота неумолима, она обдерёт до нитки. Только бы успеть всё раздать, только бы ничего не пропало втуне...
- Я не хочу уходить, - сказала Леона вслух. Со словами выплеснулся хриплый стон. "Не хочу терять, не хочу расставаться, не хочу проходить через игольное ушко, не желаю, чтоб всё пережитое и придуманное сгорело, не доставшись никому". Она протянула руки к свету, будто надеялась поймать фотоны и напихать полные карманы закатной пыльцы. И тут, вопреки законам физики, свет ответил.
- Не расставание. Встреча.
Голос, но бесплотный, беззвучный. Живой смысл пронёсся по лучу, потрепал Леону по щеке и растворился в солнечных зайчиках.
Она ещё не успела ничего понять, как позади звякнул сигнал нового сообщения. Слегка ошарашенная, Леона вернулась к экрану.
"Почему?
Леона, я всё думаю, как такое могло случиться. Если есть высшая справедливость, отчего должны умирать замечательные люди. Профессионалы, от которых зависят сотни жизней. Неужели этой высшей силе не жаль хотя бы их. Для чего она допускает это. Томас."
Голова снова была ясной. Леона усмехнулась: разъяснять ей всегда было в радость. Пусть даже она сама поняла верный ответ только сейчас.
"Здравствуй, Томас! Конечно же, для того, чтобы верным друзьям профессионалов пришлось перенимать опыт и разбирать сканированные черновики. Ты же окажешь мне такую услугу, раз предложил помощь? Это будет настоящим спасением, их слишком долго перерисовывать.
Так вот, о спасении. Скажи, ради чего гибнет канарейка в шахте? Разве не достаточно будет ей пропеть разок-другой? Представь себе: маленькая птаха щебечет посреди грохота забоя. Скачет, пищит. Кто заметит её? Нет, к сожалению, чтобы другие жили - хоть одна канарейка должна умереть.
Жди сканов к вечеру, рассчитываю на тебя."
Сколько ещё людей задаётся тем же вопросом? Немного подумав, она скопировала текст, там-сям обрезала и кинула в ленту фейсбука. Так в реку швыряют монетку.
"Вот и ещё одна маленькая сумочка собрана", - довольно прошептала Леона и закрыла ноутбук. Пока что ей предстояло долгое путешествие на кухню за свежей чашкой чая.
Она сидела перед заварником в сонном ожидании, потихоньку забывая, зачем пришла, и тут раздался звонок в дверь. Оказалось - соседка.
- Здравствуйте, я прослышала про ваш случай, пришла вот вас поддержать, - полузнакомая женщина ставила на пол прихожей корзинку фруктов, а Леона пыталась вспомнить, что это за человек-то такой. - Пожалуйста, держитесь, оставайтесь сильной! Мы все вас очень любим, весь район только о вас и говорит...
Ваза. Точно.
Золочёная вазочка под древний Китай, один из памятных ученических подарков. Очень понравилась этой соседке, когда та забегала на Рождество. Леона протопала на кухню и сняла фарфоровую красавицу с полки. Вручила растерявшейся гостье.
- Не волнуйтесь! Забирайте! Я - как бы вам сказать? - в настоящее время пакую вещи. Буду только счастлива, если и эта вещица найдёт свой уголок.
- Вы... переезжаете? О, поняла! - обрадовалась женщина. - Какой-нибудь курорт? Смена климата должна благотворно повлиять, не так ли?
- Да, да. Смена климата. Именно она.
Закрыв за ней дверь, Леона хрипло засмеялась, будто над удачной шалостью, и слёзы выступили на глазах только когда смех перешёл в кашель.
Пошатываясь, она пошла наверх, к сканеру, к своим недособранным идеям, к развевающимся шторам, впускающим солнечные брызги. Теперь она была уверена, что всё делает правильно.
***
Теперь она знала, что её последний сон будет похож на те длинные детские сновидения, в которых был только покой, осенённый мерцанием луговых цветов в густом неслепящем свете нездешнего дня.
А потом он перестанет быть сном.
Глава 6. Последний же враг истребится
Его странность заметили, когда он был совсем маленьким. Янчик слишком уж любил разрушать. Соберёт пирамидку или устроит башенку из песка — и на тебе, всё разметает, а потом усядется рыдать. Или растопчет жука. Задержит ногу над ним, осторожно приблизит... Вдруг — шмяк! И снова в слёзы. «Агрессия, асоциальность, он же мучителем вырастет», — в ужасе шептала мать и перебирала номера врачей в записной книжке. Мама ошибалась. Ян был не агрессивен, а перепуган. Больше всего мучился он сам.
От чувства тления всего живого, то и дело подступавшего к горлу. От тяжёлой тьмы, большей, чем потолок. От ускользавшего и растворяющегося в этой тьме образа самого себя.
От Врага.
Наиболее явственно Враг открывался в метро. Когда это впервые случилось, Яну было года четыре. Мать впервые повела его в подземку, весело рассказывая что-то про бабушку и тортик. Золотые колонны, мозаики во всю стену... Ян в изумлении раскрывал рот, задирая голову и тараща глазёнки на всё это великолепие. Но потом они подошли к перрону.
Блистательная сказочная пещера оказалась смертельно ранена чёрным разломом. В беспощадном зиянии туннеля Ян всей душой услышал приговор:
«Любую красоту могу исказить, и любая жизнь подвергнется тлению, и никто не уйдёт от Меня».
На самое страшное человек отвечает либо ступором, либо криком. Ян заорал.
— Янчик, зайчик, ты чего?
— А-а-а-а!
— Ян, а ну прекрати немедленно. Пре-кра-ти! Ты что, сдурел? Ты сдурел, я тебя спрашиваю? Будешь орать — сейчас же дяде охраннику тебя отдам.
— А-а-а-а-а-а!
— Вон дядя на нас смотрит, Ян, Янчик, ну перестань, маленький, ну чего ты...
— У-у-у-у-у!
Потом его, ослабевшего от слёз и воплей, всё-таки затащили в вагон. Дальше он ничего не помнил. До сих пор мирные детские дни Яна, уютные от неизменности, наполнялись объятьями света и мамы. Теперь в них вторгся Враг. И остался.
И не обманул.
Всё, что Ян считал нерушимым, исказилось. Окно над его кроваткой становилось то противным и жгучим, то бесцветным, как кисель. Тесная мамина любовь отодвинулась, затмилась непониманием и наказаниями. У некогда бодрой бабушки помутнели глаза и закостенели ноги. Его обычная возня с конструктором и машинками на ковре в гостиной превращалась в побоище, стоило ему потерять самообладание.
Случалось это часто. Сначала настроение просто превращалось в скисший компот. Это Враг подкрадывался всё ближе, словно Шрам к Муфасе. Его дыхание окутывало сердце едким облаком. Тогда всё вокруг казалось прогнившим, и Ян, в ужасе от самого себя, довершал дело. Пытался остановиться, честное слово! Не мог. Да и зачем, если всеобщая гибель неизбежна?
Всё же, хоть противник был неназываем и огромен, Ян не собирался сдаваться. Он изо всех сил отстаивал свой тающий клочок покоя и беззлобности. Постоянно искал, что же или кто же поможет ему себя защитить. Безуспешно. Не мама. Не соседская семья. Не тётенька в магазине. Не доктор. Не другая докторша, которая нерво...невро...
Впрочем, в кабинете у «нерво» было уютно, и Ян ненадолго успокаивался. Он любил приходить в эту белую, чистую комнату, тем более, что добрая женщина с длинными и лоснящимися, как у феи, волосами давала подержать игрушки с полки, пока махала перед его носом блестящим молоточком. Там-то и нашлись Спайдер с Бэтом. Ян по мультикам более-менее знал, что они супергерои. То есть спасители, защитники. Вот оно! Благодаря им тут было безопасно.
Да, эти бравые ребята уж точно сталкивались со Врагом! Их лица навсегда перекосил крик, словно у солдата, кидающегося в последний безнадёжный бой, но ещё не побеждённого. Страшный момент, но застывший, никогда не достигающий фатального конца. Грань. Искажены, но не сломлены. Яна это заворожило.
Докторша-фея внимательно следила, как он заглядывал в глаза пластмассовым фигуркам, бросив ёрзать по кушетке. В конце концов она предложила подарить их, но Ян в испуге отказался. Нельзя было позволить доброй тётке остаться без прикрытия. Вместо этого он затащил маму на рынок, и там, после небольшого скандала насчёт злобных современных мультяшек, ему купили таких же.
Ян пытался перенять от Спайдера и Бэта бойцовскую хватку. Самым главным в этом деле ему казались их лица.
