Ирвуд поднялся вместе со всеми. Слово «бесполезен» всё ещё отдавалось в его голове холодным, неприятным эхом. Он шёл в общем потоке, но мысленно был далеко. «Просчитался», — мелькнула в его голове холодная, злая мысль. Ставка на аристократа оказалась рискованнее, чем он думал. Этот клинок не просто сломался — он заржавел от слёз. Это раздражало.
Ирвуд видел, как Вайрэк двигался словно деревянная кукла, лишённый воли. Аристократ не реагировал ни на толчки в спину, ни на грубые слова, брошенные ему вслед. Взгляд его был прикован к серому каменному полу под ногами, словно ничего другого в мире не существовало. Пустой и сломленный, он просто шёл — очередная жертва этого места. Их загнали в большой, гулкий тренировочный зал с голыми стенами, где воздух был спертым и пах въевшимся в камень потом и сухим деревом тренировочных мечей, чей монотонный стук отдавался глухим, безрадостным эхом. Ирвуд прислонился к холодной каменной стене, продолжая наблюдать. Участвовать он не собирался. После седьмицы на «исправительных работах», где его заставляли чистить забитые грязью сточные канавы, тренер, бросив на него один взгляд, лишь махнул рукой: «Свободен. Чтобы не сдох тут». Ирвуд и не рвался, используя это время, как всегда, — для наблюдения.
Его взгляд был прикован к одной фигуре. Вайрэк.
Аристократ двигался с той же отточенной, смертоносной грацией, что и в первый день. Его выпады были быстры, блоки — безупречны. Неуклюжие противники разлетались от его ударов, как щенки от взрослого волка. Но что-то изменилось. Из его движений исчез огонь, ушла та злая, аристократическая ярость, что горела в нём во время первой драки. Осталась лишь техника — холодная, механическая, бездушная. Одержав победу, он не выказывал ни радости, ни облегчения. Просто опускал деревянный меч и молча отходил в сторону, глядя в никуда остановившимся, пустым взглядом. Вайрэк просто выполнял заученные движения, как деревянная кукла.
Ирвуд смотрел на это, и в его душе не было ни восхищения, ни зависти. Только холодный, аналитический интерес. Он дождался, пока Вайрэк обезоружит очередного противника, и тот, потирая ушибленную руку, поплетётся прочь. Лишь тогда Ирвуд неторопливо отделился от стены и подошёл.
— Красиво машешь палкой, — бросил он небрежно, с максимальным пренебрежением, которое только мог изобразить.
Вайрэк резко обернулся. Его лицо, до этого безразличное, на мгновение ожило, исказившись гримасой холодного презрения. — Это называется фехтование.
Ирвуд криво усмехнулся, наслаждаясь тем, как его слова попали в цель. — Назови как хочешь. А сможешь этой своей «фехто-валкой» открыть замок на кухне? Или заставить Щуплого отдать тебе хлеб без драки? Нет? — он сделал паузу, давая яду впитаться, и закончил с убийственным равнодушием: — Значит, просто бесполезная хрень.
Развернувшись, Ирвуд пошёл прочь, не оглядываясь. Ему не нужно было видеть, чтобы знать — он почувствовал это спиной. Почувствовал, как за его спиной воцарилась тишина. Как аристократ замер, словно поражённый невидимым ударом. Как его деревянный меч, ещё секунду назад бывший продолжением его руки, вдруг стал просто куском тяжёлого, бессмысленного дерева.
Слова Ирвуда повисли в воздухе, тяжёлые и давящие, как каменные глыбы. Вайрэк так и стоял посреди зала, оглушённый, пока грубый окрик тренера не вырвал его из оцепенения. Тренировка была окончена. Вместе с гудящей, потной толпой его погнали по гулким коридорам в следующую клетку — учебная комната.
Душная, пахнущая скукой учебная комната был ещё одной ареной для унижений, но с другими правилами. Здесь ценилась не сила, а знание, и Вайрэк, несмотря на своё падение, всё ещё был здесь королём. Он отвечал на вопросы наставника легко, почти небрежно, и видел, как в тусклых глазах старика вспыхивает огонёк профессионального азарта.
Но сегодня всё было иначе. Слова Ирвуда — «бесполезная хрень» — занозой сидели в его голове. Он смотрел на своё безупречное фехтование, на свои глубокие знания, и впервые видел их не как достоинства, а как красивые, но бесполезные безделушки.
Наставник Силас, закончив с ним, переключился на Ирвуда. — Фенрис. К доске.
Ирвуд поднялся, нехотя поплёлся вперёд. Его лицо было непроницаемым, но Вайрэк видел, как напряглись его плечи. — Прочти, — Силас ткнул пальцем в строчку, выведенную на доске.
Ирвуд молчал, глядя на корявые буквы, как на враждебные, непонятные символы. В учебной комнате раздались первые смешки. — Что, дикарь, язык проглотил? — прошипел Силас, его губы скривились в злой усмешке. — Вижу, седьмица работ тебе на пользу не пошла. Хочешь повторить? В угол! И стоять до конца урока!
Ирвуд, не говоря ни слова, пошёл в угол. Он встал спиной к классу, но спина эта была прямой и напряжённой. Он не смотрел в стену — он буравил её взглядом, словно искал выход из капкана, которого не понимал.
И в этот момент, глядя на прямую, упрямую спину Ирвуда, Вайрэк впервые почувствовал не презрение к его невежеству, а укол… не жалости. Чего-то другого. Холодного, острого понимания.
«Его наказывают за то, чего он не умеет, — пронеслась в его голове ясная, отстранённая мысль. — А меня — за то, что я умею. Какая разница? Мы оба в ловушке. Просто решётки наших клеток сделаны из разного металла».
Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, хлынули из учебной комнаты, Вайрэк не пошёл со всеми. Он дождался, пока гул в коридоре стихнет, и подошёл к Ирвуду, который всё ещё стоял в углу.
— У тебя есть место, где не слушают стены? — спросил Вайрэк тихо.
Ирвуд медленно обернулся. В его глазах читались злость и недоверие. — Может быть. Зачем тебе? — Я хочу предложить тебе сделку. Но не здесь.
Слово "сделка" подействовало. Ирвуд на мгновение замер, оценивая. В его мире сделки были единственным, что имело настоящую цену. Он коротко кивнул.
— За мной.
Ирвуд повёл его. Они проскользнули мимо кухни, откуда пахло кислой кашей, и остановились у низкой, обитой ржавым железом двери. Ирвуд, бросив быстрый взгляд по коридору, без труда поддел старый засов обломком ножа, и они шагнули внутрь.
Кладовка была тесной, пахла сырыми тряпками и ржавчиной. В глубине, за перевёрнутыми вёдрами, оказалась ещё одна, едва заметная в полумраке дверь. Толкнув её, они выскользнули на узкий карниз. Ветер ударил в лицо, принеся с собой запах свободы. Ирвуд, двигаясь с ловкостью уличной кошки, в несколько быстрых движений вскарабкался по выступам в старой кладке на крышу одной из боковых башен приюта.
— Давай, — нетерпеливо бросил он, глядя на Вайрэка, который с ужасом смотрел на отвесную стену. Сцепив зубы, Вайрэк, неуклюже цепляясь за камни и сдирая кожу с пальцев, полез следом. Ирвуду пришлось свеситься с края и втащить его наверх за шиворот, как слепого котёнка.
Здесь, высоко над серой суетой, открывался вид на весь Аурис. В вечерней дымке он казался сказочным городом.
Вайрэк, тяжело дыша, выпрямился. Он повернулся к Ирвуду.
— Ты прав. Моё фехтование — бесполезно. И мои знания — бесполезны, — начал он, и его голос был твёрдым, без тени жалости к себе. — А ты... тебя наказывают, потому что ты не знаешь букв. Мы оба здесь — добыча. Но вместе... мы можем стать хищниками.
Ирвуд молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине глаз мелькнул огонёк понимания.
— Я научу тебя читать, — продолжил Вайрэк, чеканя каждое слово. — И фехтовать. Чтобы ты мог победить в их игре, по их правилам.
— Этой твоей «фехто-валкой»? — с кривой усмешкой перебил Ирвуд.
— Да. Ею, — невозмутимо ответил Вайрэк. — А ты... ты научишь меня, как выживать. Как побеждать, когда правил нет.
Он протянул руку. — Идёт?
Ирвуд на мгновение посмотрел на протянутую ладонь, а затем крепко сжал её своей. Их рукопожатие было не дружеским, а деловым, твёрдым, как удар молота о наковальню. Холодные, тонкие пальцы аристократа утонули в тёплой, мозолистой, сильной ладони жителя трущоб.
Их рукопожатие не было ни дружеским, ни тёплым. Оно было твёрдым, как удар молота о наковальню, удар, скрепивший сделку. Здесь, высоко над городом, два сломанных мальчишки решили стать оружием друг для друга.
Утро в приюте не рождалось — оно обрушивалось. Но сегодня, впервые за долгое время, резкий звон колокола не вызвал в Вайрэке привычного приступа глухого отчаяния. Он открыл глаза и почувствовал, как внутри, там, где раньше был лишь холодный серый пепел, тлеет крошечный, но горячий уголёк. Уголёк цели. За зарешеченным окном серое, плачущее небо периода «Дождестоя» роняло на камни двора бесконечные слёзы. Холодный, сырой свет едва пробивался внутрь, делая тени в спальне густыми и вязкими.
Он сел на своей койке, и его тело тут же отозвалось протестующим стоном. Боль от застарелых ушибов никуда не делась; она жила в его рёбрах тупыми, ноющими толчками, отзывалась в голове при каждом резком движении. Потянувшись, он почувствовал, как рёбра привычно отозвались тупой болью. Вайрэк на мгновение замер, ожидая волны отчаяния, которая обычно следовала за этим ощущением. Но она не пришла. Боль была здесь, никуда не делась — назойливый, но уже не всепоглощающий гул. Он выпрямился, игнорируя протестующий стон мышц. Это был всего лишь фон, постоянное, но уже не главное напоминание о правилах этой жестокой игры. Вайрэк окинул взглядом спальню. Его взгляд больше не цеплялся за тени в углах. Он спокойно прошелся по лицам спящих, по рядам коек, задержался на решетке окна. Словно игрок, получивший неожиданный козырь, он холодно оценивал доску, на которой только что сменились правила. Его разум, до этого парализованный горем и унижением, заработал с той ледяной ясностью, которой всегда требовал от него отец во время уроков стратегии.
В столовой гул стоял прежний, но атмосфера изменилась. Когда Вайрэк взял свою миску с кашей и ломоть хлеба и сел на своё обычное место в углу, он почувствовал, как десятки пар глаз устремились на него. Он был один. Ирвуд, как и договаривались, сел за другой стол, в противоположном конце зала и, не глядя ни на кого, склонился над своей миской. Его движения были ровными и неторопливыми, будто во всей столовой не было никого, кроме него и его каши. Это была часть плана. Первая проверка.
Щуплый не заставил себя ждать. Увидев, что аристократ снова один, без своего дикого защитника, он поднялся. Его банда, как стая шакалов, почуявшая кровь, последовала за ним. Они подошли к столу Вайрэка, и их тени, длинные и уродливые в тусклом утреннем свете, накрыли его.
— Ну что, чистенький, — прошипел Щуплый, наслаждаясь моментом. — Твой дружок, видать, решил, что с тебя хватит. Пора платить по старым счетам. Он протянул свою грязную руку к ломтю хлеба.
И тут произошло то, чего никто не ожидал.
Вайрэк не вжался в скамью. Он не опустил глаза. Он медленно поднял голову, и его взгляд, холодный и прямой, как игла, впился в лицо Щуплого. — Убери руку, — произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл, которого Щуплый ещё не слышал.
Вожак стаи на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости. — Ты что сказал, падаль?
Вайрэк медленно, почти лениво, поднялся на ноги. Он встал не в элегантную фехтовальную стойку, а в другую, которой его учили для поединка чести, если он лишится оружия. Это была выверенная, дисциплинированная стойка для боя один на один — сбалансированная, с одной рукой, выставленной для блока, и другой, сжатой в кулак у корпуса, готовой к точному, а не яростному удару. — Я сказал, — повторил он, чеканя каждое слово, — убери свою грязную лапу от моего хлеба. Или я тебе её сломаю.
В столовой повисла оглушительная тишина. Даже надзиратели у входа замерли, удивлённо приподняв брови. Щуплый побагровел. Такого унижения, такого открытого вызова он стерпеть не мог. — Да я тебя… — взревел он и шагнул вперёд, занося кулак.
И в этот момент тишину прорезал спокойный, почти скучающий голос из другого конца зала. — Эй, Щуплый. Все головы, как по команде, повернулись. Ирвуд сидел за своим столом, лениво ковыряя ложкой в миске. Он даже не смотрел на них. — Только пикни, — продолжил он тем же ровным голосом, обращаясь словно к своей каше. — Только тронь его. И я тебе гарантирую, что тем, что я тебе тогда показал, дело не ограничится. И карцером ты уже не отделаешься.
Щуплый замер с занесённым кулаком. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Никто не знал, что именно Ирвуд ему «показал», но животный ужас в глазах вожака был красноречивее любых слов. Он сглотнул, медленно опустил руку и, бросив на Вайрэка взгляд, полный бессильной, кипящей ненависти, процедил: — Повезло тебе, аристократ. Он резко развернулся и, расталкивая своих опешивших приспешников, пошёл прочь.
Вайрэк смотрел ему вслед. Он победил. Не силой, а словом. Не своим, а чужим. Он опустился на скамью, и его руки слегка дрожали от пережитого напряжения. Он посмотрел через всю столовую на Ирвуда. Тот, словно ничего не произошло, продолжал есть свою кашу. Но на его губах играла едва заметная, хищная усмешка.
Вечер опустился на приют, как серая, мокрая тряпка. После ужина и отбоя, когда смотритель Брок прошёл с последней проверкой, Ирвуд подал Вайрэку условный знак — коротко почесал бровь. Это был сигнал. Вайрэк ждал, пока тяжёлые, размеренные шаги смотрителя, отдававшиеся гулким эхом в каменном коридоре, затихнут в дальнем конце. Он лежал, вслушиваясь в ночные звуки спальни: чей-то сдавленный кашель, бормотание во сне, тихий, отчаянный плач одного из новичков. Каждое волокно его избитого тела кричало, умоляя остаться в относительном тепле и безопасности тюфяка. Но воля, закалённая в темноте карцера, была сильнее. Он заставил себя пошевелиться. Его движения, когда он соскальзывал с нары, были медленными, болезненными, но при этом максимально тихими. Это была его первая «операция», и он выполнял её с аристократической дотошностью, преодолевая боль и страх быть замеченным. Он бесшумно направился к выходу, который вёл на крышу.
Выскользнув из душной спальни, он оказался в холодном, гулком коридоре. Здесь, в отличие от спальни, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь его собственным сбивчивым дыханием и далёким воем ветра в трубах. Он миновал кладовку, где Ирвуд с такой лёгкостью вскрыл замок, и толкнул потайную дверь. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой пьянящий запах свободы, дождя и мокрого камня. Он оказался на узком карнизе. Карниз был не шире двух его ступней, а внизу, в темноте, зияла пустота.
Для Вайрэка каждый шаг по этому скользкому выступу был пыткой и испытанием, унизительным напоминанием о том, как низко он пал. Холодные, покрытые скользкой плёнкой мха камни впивались в кончики пальцев, сдирая кожу до крови. Каждый раз, когда он переносил вес, его избитые рёбра отзывались острой, пронзительной болью, заставляя сдерживать стон. Мышцы, ещё не оправившиеся от побоев, горели тупым, изматывающим огнём. На мгновение ему захотелось разжать пальцы, сдаться, рухнуть в тёмную пустоту внизу. Но он лез. Упрямо, стиснув зубы до скрипа, он полз вверх, цепляясь за каждый выступ, за каждую трещину. Он не смотрел вниз — страх высоты был роскошью, которую он не мог себе позволить. Он смотрел вверх, на тёмный силуэт, неподвижно застывший на краю крыши. Ирвуд, который взобрался сюда с лёгкостью и ловкостью уличной кошки, теперь молча, скрестив руки на груди, наблюдал за его неуклюжими, жалкими попытками.
Ирвуд видел, как Вайрэк двигался словно деревянная кукла, лишённый воли. Аристократ не реагировал ни на толчки в спину, ни на грубые слова, брошенные ему вслед. Взгляд его был прикован к серому каменному полу под ногами, словно ничего другого в мире не существовало. Пустой и сломленный, он просто шёл — очередная жертва этого места. Их загнали в большой, гулкий тренировочный зал с голыми стенами, где воздух был спертым и пах въевшимся в камень потом и сухим деревом тренировочных мечей, чей монотонный стук отдавался глухим, безрадостным эхом. Ирвуд прислонился к холодной каменной стене, продолжая наблюдать. Участвовать он не собирался. После седьмицы на «исправительных работах», где его заставляли чистить забитые грязью сточные канавы, тренер, бросив на него один взгляд, лишь махнул рукой: «Свободен. Чтобы не сдох тут». Ирвуд и не рвался, используя это время, как всегда, — для наблюдения.
Его взгляд был прикован к одной фигуре. Вайрэк.
Аристократ двигался с той же отточенной, смертоносной грацией, что и в первый день. Его выпады были быстры, блоки — безупречны. Неуклюжие противники разлетались от его ударов, как щенки от взрослого волка. Но что-то изменилось. Из его движений исчез огонь, ушла та злая, аристократическая ярость, что горела в нём во время первой драки. Осталась лишь техника — холодная, механическая, бездушная. Одержав победу, он не выказывал ни радости, ни облегчения. Просто опускал деревянный меч и молча отходил в сторону, глядя в никуда остановившимся, пустым взглядом. Вайрэк просто выполнял заученные движения, как деревянная кукла.
Ирвуд смотрел на это, и в его душе не было ни восхищения, ни зависти. Только холодный, аналитический интерес. Он дождался, пока Вайрэк обезоружит очередного противника, и тот, потирая ушибленную руку, поплетётся прочь. Лишь тогда Ирвуд неторопливо отделился от стены и подошёл.
— Красиво машешь палкой, — бросил он небрежно, с максимальным пренебрежением, которое только мог изобразить.
Вайрэк резко обернулся. Его лицо, до этого безразличное, на мгновение ожило, исказившись гримасой холодного презрения. — Это называется фехтование.
Ирвуд криво усмехнулся, наслаждаясь тем, как его слова попали в цель. — Назови как хочешь. А сможешь этой своей «фехто-валкой» открыть замок на кухне? Или заставить Щуплого отдать тебе хлеб без драки? Нет? — он сделал паузу, давая яду впитаться, и закончил с убийственным равнодушием: — Значит, просто бесполезная хрень.
Развернувшись, Ирвуд пошёл прочь, не оглядываясь. Ему не нужно было видеть, чтобы знать — он почувствовал это спиной. Почувствовал, как за его спиной воцарилась тишина. Как аристократ замер, словно поражённый невидимым ударом. Как его деревянный меч, ещё секунду назад бывший продолжением его руки, вдруг стал просто куском тяжёлого, бессмысленного дерева.
Слова Ирвуда повисли в воздухе, тяжёлые и давящие, как каменные глыбы. Вайрэк так и стоял посреди зала, оглушённый, пока грубый окрик тренера не вырвал его из оцепенения. Тренировка была окончена. Вместе с гудящей, потной толпой его погнали по гулким коридорам в следующую клетку — учебная комната.
Душная, пахнущая скукой учебная комната был ещё одной ареной для унижений, но с другими правилами. Здесь ценилась не сила, а знание, и Вайрэк, несмотря на своё падение, всё ещё был здесь королём. Он отвечал на вопросы наставника легко, почти небрежно, и видел, как в тусклых глазах старика вспыхивает огонёк профессионального азарта.
Но сегодня всё было иначе. Слова Ирвуда — «бесполезная хрень» — занозой сидели в его голове. Он смотрел на своё безупречное фехтование, на свои глубокие знания, и впервые видел их не как достоинства, а как красивые, но бесполезные безделушки.
Наставник Силас, закончив с ним, переключился на Ирвуда. — Фенрис. К доске.
Ирвуд поднялся, нехотя поплёлся вперёд. Его лицо было непроницаемым, но Вайрэк видел, как напряглись его плечи. — Прочти, — Силас ткнул пальцем в строчку, выведенную на доске.
Ирвуд молчал, глядя на корявые буквы, как на враждебные, непонятные символы. В учебной комнате раздались первые смешки. — Что, дикарь, язык проглотил? — прошипел Силас, его губы скривились в злой усмешке. — Вижу, седьмица работ тебе на пользу не пошла. Хочешь повторить? В угол! И стоять до конца урока!
Ирвуд, не говоря ни слова, пошёл в угол. Он встал спиной к классу, но спина эта была прямой и напряжённой. Он не смотрел в стену — он буравил её взглядом, словно искал выход из капкана, которого не понимал.
И в этот момент, глядя на прямую, упрямую спину Ирвуда, Вайрэк впервые почувствовал не презрение к его невежеству, а укол… не жалости. Чего-то другого. Холодного, острого понимания.
«Его наказывают за то, чего он не умеет, — пронеслась в его голове ясная, отстранённая мысль. — А меня — за то, что я умею. Какая разница? Мы оба в ловушке. Просто решётки наших клеток сделаны из разного металла».
Когда прозвенел колокол, и дети, толкаясь, хлынули из учебной комнаты, Вайрэк не пошёл со всеми. Он дождался, пока гул в коридоре стихнет, и подошёл к Ирвуду, который всё ещё стоял в углу.
— У тебя есть место, где не слушают стены? — спросил Вайрэк тихо.
Ирвуд медленно обернулся. В его глазах читались злость и недоверие. — Может быть. Зачем тебе? — Я хочу предложить тебе сделку. Но не здесь.
Слово "сделка" подействовало. Ирвуд на мгновение замер, оценивая. В его мире сделки были единственным, что имело настоящую цену. Он коротко кивнул.
— За мной.
Ирвуд повёл его. Они проскользнули мимо кухни, откуда пахло кислой кашей, и остановились у низкой, обитой ржавым железом двери. Ирвуд, бросив быстрый взгляд по коридору, без труда поддел старый засов обломком ножа, и они шагнули внутрь.
Кладовка была тесной, пахла сырыми тряпками и ржавчиной. В глубине, за перевёрнутыми вёдрами, оказалась ещё одна, едва заметная в полумраке дверь. Толкнув её, они выскользнули на узкий карниз. Ветер ударил в лицо, принеся с собой запах свободы. Ирвуд, двигаясь с ловкостью уличной кошки, в несколько быстрых движений вскарабкался по выступам в старой кладке на крышу одной из боковых башен приюта.
— Давай, — нетерпеливо бросил он, глядя на Вайрэка, который с ужасом смотрел на отвесную стену. Сцепив зубы, Вайрэк, неуклюже цепляясь за камни и сдирая кожу с пальцев, полез следом. Ирвуду пришлось свеситься с края и втащить его наверх за шиворот, как слепого котёнка.
Здесь, высоко над серой суетой, открывался вид на весь Аурис. В вечерней дымке он казался сказочным городом.
Вайрэк, тяжело дыша, выпрямился. Он повернулся к Ирвуду.
— Ты прав. Моё фехтование — бесполезно. И мои знания — бесполезны, — начал он, и его голос был твёрдым, без тени жалости к себе. — А ты... тебя наказывают, потому что ты не знаешь букв. Мы оба здесь — добыча. Но вместе... мы можем стать хищниками.
Ирвуд молчал, его лицо было непроницаемым, но в глубине глаз мелькнул огонёк понимания.
— Я научу тебя читать, — продолжил Вайрэк, чеканя каждое слово. — И фехтовать. Чтобы ты мог победить в их игре, по их правилам.
— Этой твоей «фехто-валкой»? — с кривой усмешкой перебил Ирвуд.
— Да. Ею, — невозмутимо ответил Вайрэк. — А ты... ты научишь меня, как выживать. Как побеждать, когда правил нет.
Он протянул руку. — Идёт?
Ирвуд на мгновение посмотрел на протянутую ладонь, а затем крепко сжал её своей. Их рукопожатие было не дружеским, а деловым, твёрдым, как удар молота о наковальню. Холодные, тонкие пальцы аристократа утонули в тёплой, мозолистой, сильной ладони жителя трущоб.
Их рукопожатие не было ни дружеским, ни тёплым. Оно было твёрдым, как удар молота о наковальню, удар, скрепивший сделку. Здесь, высоко над городом, два сломанных мальчишки решили стать оружием друг для друга.
Глава 11. Уроки выживания и уроки чести
Утро в приюте не рождалось — оно обрушивалось. Но сегодня, впервые за долгое время, резкий звон колокола не вызвал в Вайрэке привычного приступа глухого отчаяния. Он открыл глаза и почувствовал, как внутри, там, где раньше был лишь холодный серый пепел, тлеет крошечный, но горячий уголёк. Уголёк цели. За зарешеченным окном серое, плачущее небо периода «Дождестоя» роняло на камни двора бесконечные слёзы. Холодный, сырой свет едва пробивался внутрь, делая тени в спальне густыми и вязкими.
Он сел на своей койке, и его тело тут же отозвалось протестующим стоном. Боль от застарелых ушибов никуда не делась; она жила в его рёбрах тупыми, ноющими толчками, отзывалась в голове при каждом резком движении. Потянувшись, он почувствовал, как рёбра привычно отозвались тупой болью. Вайрэк на мгновение замер, ожидая волны отчаяния, которая обычно следовала за этим ощущением. Но она не пришла. Боль была здесь, никуда не делась — назойливый, но уже не всепоглощающий гул. Он выпрямился, игнорируя протестующий стон мышц. Это был всего лишь фон, постоянное, но уже не главное напоминание о правилах этой жестокой игры. Вайрэк окинул взглядом спальню. Его взгляд больше не цеплялся за тени в углах. Он спокойно прошелся по лицам спящих, по рядам коек, задержался на решетке окна. Словно игрок, получивший неожиданный козырь, он холодно оценивал доску, на которой только что сменились правила. Его разум, до этого парализованный горем и унижением, заработал с той ледяной ясностью, которой всегда требовал от него отец во время уроков стратегии.
В столовой гул стоял прежний, но атмосфера изменилась. Когда Вайрэк взял свою миску с кашей и ломоть хлеба и сел на своё обычное место в углу, он почувствовал, как десятки пар глаз устремились на него. Он был один. Ирвуд, как и договаривались, сел за другой стол, в противоположном конце зала и, не глядя ни на кого, склонился над своей миской. Его движения были ровными и неторопливыми, будто во всей столовой не было никого, кроме него и его каши. Это была часть плана. Первая проверка.
Щуплый не заставил себя ждать. Увидев, что аристократ снова один, без своего дикого защитника, он поднялся. Его банда, как стая шакалов, почуявшая кровь, последовала за ним. Они подошли к столу Вайрэка, и их тени, длинные и уродливые в тусклом утреннем свете, накрыли его.
— Ну что, чистенький, — прошипел Щуплый, наслаждаясь моментом. — Твой дружок, видать, решил, что с тебя хватит. Пора платить по старым счетам. Он протянул свою грязную руку к ломтю хлеба.
И тут произошло то, чего никто не ожидал.
Вайрэк не вжался в скамью. Он не опустил глаза. Он медленно поднял голову, и его взгляд, холодный и прямой, как игла, впился в лицо Щуплого. — Убери руку, — произнёс он тихо, но в его голосе прозвучал металл, которого Щуплый ещё не слышал.
Вожак стаи на мгновение опешил, а затем его лицо исказилось от ярости. — Ты что сказал, падаль?
Вайрэк медленно, почти лениво, поднялся на ноги. Он встал не в элегантную фехтовальную стойку, а в другую, которой его учили для поединка чести, если он лишится оружия. Это была выверенная, дисциплинированная стойка для боя один на один — сбалансированная, с одной рукой, выставленной для блока, и другой, сжатой в кулак у корпуса, готовой к точному, а не яростному удару. — Я сказал, — повторил он, чеканя каждое слово, — убери свою грязную лапу от моего хлеба. Или я тебе её сломаю.
В столовой повисла оглушительная тишина. Даже надзиратели у входа замерли, удивлённо приподняв брови. Щуплый побагровел. Такого унижения, такого открытого вызова он стерпеть не мог. — Да я тебя… — взревел он и шагнул вперёд, занося кулак.
И в этот момент тишину прорезал спокойный, почти скучающий голос из другого конца зала. — Эй, Щуплый. Все головы, как по команде, повернулись. Ирвуд сидел за своим столом, лениво ковыряя ложкой в миске. Он даже не смотрел на них. — Только пикни, — продолжил он тем же ровным голосом, обращаясь словно к своей каше. — Только тронь его. И я тебе гарантирую, что тем, что я тебе тогда показал, дело не ограничится. И карцером ты уже не отделаешься.
Щуплый замер с занесённым кулаком. Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным. Никто не знал, что именно Ирвуд ему «показал», но животный ужас в глазах вожака был красноречивее любых слов. Он сглотнул, медленно опустил руку и, бросив на Вайрэка взгляд, полный бессильной, кипящей ненависти, процедил: — Повезло тебе, аристократ. Он резко развернулся и, расталкивая своих опешивших приспешников, пошёл прочь.
Вайрэк смотрел ему вслед. Он победил. Не силой, а словом. Не своим, а чужим. Он опустился на скамью, и его руки слегка дрожали от пережитого напряжения. Он посмотрел через всю столовую на Ирвуда. Тот, словно ничего не произошло, продолжал есть свою кашу. Но на его губах играла едва заметная, хищная усмешка.
Вечер опустился на приют, как серая, мокрая тряпка. После ужина и отбоя, когда смотритель Брок прошёл с последней проверкой, Ирвуд подал Вайрэку условный знак — коротко почесал бровь. Это был сигнал. Вайрэк ждал, пока тяжёлые, размеренные шаги смотрителя, отдававшиеся гулким эхом в каменном коридоре, затихнут в дальнем конце. Он лежал, вслушиваясь в ночные звуки спальни: чей-то сдавленный кашель, бормотание во сне, тихий, отчаянный плач одного из новичков. Каждое волокно его избитого тела кричало, умоляя остаться в относительном тепле и безопасности тюфяка. Но воля, закалённая в темноте карцера, была сильнее. Он заставил себя пошевелиться. Его движения, когда он соскальзывал с нары, были медленными, болезненными, но при этом максимально тихими. Это была его первая «операция», и он выполнял её с аристократической дотошностью, преодолевая боль и страх быть замеченным. Он бесшумно направился к выходу, который вёл на крышу.
Выскользнув из душной спальни, он оказался в холодном, гулком коридоре. Здесь, в отличие от спальни, царила почти полная тишина, нарушаемая лишь его собственным сбивчивым дыханием и далёким воем ветра в трубах. Он миновал кладовку, где Ирвуд с такой лёгкостью вскрыл замок, и толкнул потайную дверь. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой пьянящий запах свободы, дождя и мокрого камня. Он оказался на узком карнизе. Карниз был не шире двух его ступней, а внизу, в темноте, зияла пустота.
Для Вайрэка каждый шаг по этому скользкому выступу был пыткой и испытанием, унизительным напоминанием о том, как низко он пал. Холодные, покрытые скользкой плёнкой мха камни впивались в кончики пальцев, сдирая кожу до крови. Каждый раз, когда он переносил вес, его избитые рёбра отзывались острой, пронзительной болью, заставляя сдерживать стон. Мышцы, ещё не оправившиеся от побоев, горели тупым, изматывающим огнём. На мгновение ему захотелось разжать пальцы, сдаться, рухнуть в тёмную пустоту внизу. Но он лез. Упрямо, стиснув зубы до скрипа, он полз вверх, цепляясь за каждый выступ, за каждую трещину. Он не смотрел вниз — страх высоты был роскошью, которую он не мог себе позволить. Он смотрел вверх, на тёмный силуэт, неподвижно застывший на краю крыши. Ирвуд, который взобрался сюда с лёгкостью и ловкостью уличной кошки, теперь молча, скрестив руки на груди, наблюдал за его неуклюжими, жалкими попытками.
