— С чем чай?
— Бергамот.
— Как неожиданно. Спасибо. — Он опустился на стул и покрутил чашку за ручку.
— Мойра спит?
— Спит-спит.
— Патриция? — Филип смотрел в чашку, на маленькие чаинки, которые медленно кружились по кругу, погружаясь на дно.
— Да? — Она ловкими движениями заправляла кровать.
— Мне сегодня не приходила посылка? Ты ничего не видела во дворе или дома? Может, что-то необычное?
Женщина нахмурилась, припоминая что-то у себя в голове.
— Нет, доктор, ничего.
— Дай знать, если что-то будет.
— Конечно.
Она вновь улыбнулась и, забрав серебряный поднос, скрылась из комнаты. Патриция не была домработницей, прислугой. Она была домовладелицей и очень доброй женщиной, которая когда-то, в очень тяжёлый для Филипа день, открыла ему двери своего дома.
То был ужасный день для многих людей, не только для доктора. Люди бежали в город, схватив с собой всё то, что помещалось в пару чемоданов.
Шестнадцать лет пролетели незаметно, но Патриция всё ещё помнит, как однажды открыла дверь молодому человеку с младенцем на руках.
Время близилось к полудню. Солнце привычно спряталось за серые тучи, оставив Лондон в холодном полумраке.
Девушка слабо потянулась на кровати, проводя рукой по холодной части постели. Она любила утро. Позднее, раннее — всё равно. Пробуждение всегда было сладким и приятным. В голове сразу возникали мысли о новом дне: о том, что он ей принесёт, а что отнимет. Рассвет — лучшая надежда на хороший день.
Она присела на край кровати, посмотрев в большое окно сквозь тюль. Город был очень размытым, в грязно-зелёных тонах, но, по её мнению, таким прекрасным и необычным. Каждый день Мойра видела в нём нечто новое, находила здания и вывески, каких прежде не замечала.
Накинув на себя длинный халат, девушка легко поднялась с кровати и села за мольберт.
Перед ее глазами в который раз возникал образ темноволосой женщины с удивительными зелёными глазами. Мойра долго смотрела в них, изучала сквозь картину, а потом переводила взгляд на зеркало и ловила себя на мысли, что она удивительно похожа на эту женщину. Девушка снова взяла кисточку и, ополоснув её в уже достаточно мутной воде, продолжила портрет.
Плавными движениями Мойра выводила аккуратные линии на холсте, периодически закрывая глаза, чтобы ещё раз представить в голове очертания прекрасного облика.
— Последний штрих. — Закусив губу, она аккуратно макнула кисть в белую краску и сделала едва заметные мазки на радужке изумрудных глаз, придав им блеска и ещё большей красоты. Скинув все принадлежности на стол, Мойра быстро отбежала назад. Прикрыв веки, она досчитала до трёх и открыла глаза.
С мольберта на неё смотрела женщина. Зрелая и темноволосая в изумрудно-зелёном платье, с завитыми локонами, аккуратно рассыпанными по плечам. Мойра невольно дотронулась до своих волос, словно хотела ощутить шёлковые завитки на своей коже. Среди девушек редко можно было встретить тех, кто осмеливался распускать свои волосы, однако женщине на холсте это несказанно шло. Её руки фарфорового цвета лежали на острых коленях. Подбородок слегка вздёрнут, а плечи отведены назад. Уголки губ немного приподняты. Она выглядела величественной и живой, и Мойра радостно улыбнулась своей работе. Затем отправилась за низенькую ширму, прихватив из шкафа одно из своих платьев.
— Доброе утро, отец. — Поцеловав его в щеку, она опустилась на место рядом с ним.
Каждую субботу они проводили совместный завтрак, независимо от времени — будь то раннее утро иль поздний обед. Филип позволял дочери вдоволь насладиться сном. Суббота в семье доктора Кроуфорда как и воскресенье для христиан: никаких дел, работы и планов. Ближе к обеду отец и дочь спускались в столовую и трапезничали вместе с Патрицией, обсуждая новости прошедшей недели.
— Как тебе спалось? — он отложил газету и перевёл взгляд на дочь. Филип знал, что это Мойра. Ингрид всегда уступала субботу. Ей было важно держать её под собственным контролем, не давая понять, что порой личность Мойры затухает, и в свет выходит Ингрид.
— Прекрасно. Я дорисовала её. Ту женщину, о которой ты мне часто рассказываешь,
— Вдохнув аромат остывшего чая, она отпила.
— Зеленоглазую даму? Ты же мне покажешь её?
— Конечно. Как насчёт того, чтобы повесить её у тебя в комнате?
Мужчина отвёл взгляд и покачал головой.
— Не думаю, что это хорошая идея. Не хочу, чтобы в моей комнате висел кто-то, кроме тебя, — на самом деле Кроуфорд не против других картин у себя в спальне, кроме портрета Изеры. Порой Филипу удается забыть о ней и заняться более важными делами, но если эта ведьма будет висеть у него над головой, то навечно увязнет в душевных страданиях. — Как насчёт того, чтобы повесить её туда? — Мужчина указал на пустую стену рядом с роялем.
— Ты думаешь, что это хорошая идея? — девушка поднялась со своего места вместе с чашкой в руках и прошла через столовую, прямо в зал. — Патриция, вы не будете против?
Женщина улыбнулась и качнула головой.
— Да, я куплю туда ещё один тёмный книжный шкаф, чтобы всё сочеталось.
Мойра облокотилась назад, всматриваясь в белоснежную стену и белый рояль. Он был настолько чистого цвета, словно его только что засыпали пушистые хлопья снега.
— Почему ты не научишь меня играть?
Порой у неё разгоралась фантазия. Она представляла поздний вечер и себя, сидящей подле инструмента и медленно перебирающей по клавишам тонкими пальцами. Мойре нравилось воображать прибывших гостей, которые, затаив дыхание, вдыхали сладкую музыку. Она желала слышать безудержные аплодисменты слушателей по окончанию композиции.
— Прости, что? — Филип снова оторвался от своей газеты.
— Рояль. Почему он тут стоит? На нём все равно никто не играет, — она снова сделала глоток холодного чая.
— Ты же знаешь, что это семейная ценность. Патриция выставит нас за дверь, если с ним что-то случится, — врач усмехнулся, — разве я не прав?
— О, всё верно, дорогой, — женщина откинулась на спинку стула и по-доброму рассмеялась.
Мойра пожала плечами и, вернувшись за стол, принялась читать свежую газету.
— Отец?
— М, — он также держал в руках новости, перелистывая страницу за страницей.
— Можно сегодня вечером я схожу в ресторан вместе с Элизой? У неё скоро свадьба
— хотим обсудить все детали.
— Нет. У нас будут гости.
— Гости? Ты же в субботу никого не принимаешь, — она озадаченно посмотрела на отца.
— Это не клиент. Новые знакомства, дорогая. Останься сегодня дома, — на этих словах Филип поднялся, поблагодарил горничную и, поцеловав в макушку свою дочь, отправился в сторону выхода.
— Ты куда? И что за гости? — Она резво встала из-за своего места и поспешила в холл.
— По делам. Мне нужно сходить на почту и зайти в лавку, — накинув на себя лёгкое пальто и прихватив длинный зонтик, Кроуфорд покинул дом.
Мойра смотрела ему вслед, тяжело вздыхая.
— Патриция, он рассказывал тебе о своих планах?
Она покачала головой.
— Нет, крошка. Попросил только приготовить ужин к семи часам. Большего не знаю.
Филип шёл по узкой дороге, периодически пожимая руки прохожим. Он заработал большую славу благодаря своей профессии и проведенным операциям. Многие считают его волшебником, потому что спасти человека порой бывает невозможно, но Кроуфорд доказывает обратное. Ещё в самом начале его карьеры в городе у него была маленькая аптека с различными отварами, лечебными настоями и средствами от многих болезней, но вскоре по неизвестным никому причинам он закрыл её. Тогда и появилась лавка Филипа с разными диковинами.
Филип считался не только прекрасным врачом и хирургом, но и человеком, у которого можно достать абсолютно всё: документы, паспорта, амулеты (многие в это не верили, но люди, потеряв надежду, приходили именно к нему), иногда можно было достать и кое-какой отвар для себя. У него было всё, чтобы ты не попросил. К нему часто заглядывали писатели: предлагали свои услуги, дабы запечатлеть удивительного человека на бумаге; написать его биографию, но врач категорически отказывался. Все журналисты, историки, писатели, публицисты, деятели были отвергнуты.
В лавке иногда торговала его дочь. Прекрасная юная девушка с тяжёлым характером и, как многие считали, с каменным сердцем, потому что уже в таком зрелом возрасте она не имеет ни одного ухажера. Многие юноши пытались ухаживать за ней, делали различные подарки и подношения, но каждый из них был отвергнут.
Девушка отличалась от прочих дам умом, остротой, умением одеваться не так, как свои ровесницы: элегантные платья темных тонов, кожаные перчатки, различные черные шапочки. У Ингрид был свой вкус и подход ко всему. Был внутренний стержень. Многие девушки подражали ее образу — образу сильной и независимой девушки — пытались одеваться подобно ей, потому как считали, что в скором времени ее знаменитая фамилия станет ещё известнее, благодаря открытию новой моды.
Кроуфорд подошёл к одному из серых зданий, стоявших плотно друг к другу. Оно было трехэтажным, со множеством вывесок, кричащих о том, что это лучший бар в Лондоне, что тут самые дешёвые гостиницы и лучшие девушки.
Филип ещё немного покрутил в руках карманные часы и вошёл в паб.
Внутри всё кипело как в чёртовом котле: огромные мужики в грязных штанах сидели вместе с пышногрудыми женщинами на коленях, громко смеялись, выпивали, стучали кулаками по столу, где-то даже дрались и спорили; в помещении стоял насыщенный туман от сигаретного дыма; хозяева кричали на посетителей, требовали денег.
Мужчина прошёл вдоль столов. Некоторые вовсе не замечали его, другие же кричали, чтобы валил отсюда со своей показушной аристократией. И правда, появляться в таком виде в такое заведение было довольно странно.
Врач отряхнул свой рукав, огляделся и, подойдя в самый угол, к камину, опустился за крайний столик, за которым уже кто-то сидел.
— Здравствуй, Эонар, — мужчина облокотился на стул и расстегнул пальто.
— Мм, Филип, — он сидел, сложа руки «домиком» прямо у себя перед лицом. Большой кривоватый цилиндр был опущен вниз, прикрывая остальную часть его головы.
— Я ждал тебя.
— Ты же знаешь, что я всегда прихожу.
— Ты не имеешь права не приходить, — Эонар опустил руки, открывая свое бледно-серое тощее лицо с глубокими шрамами.
На нём был большой чёрный пиджак с короткими рукавами, немного открывавший плотную рубашку в чёрно-фиолетовую полоску. На воротнике красовалась брошь в виде черепа. Всё выглядело слишком странно и мрачно. Иногда при встрече Эонар снимал свой цилиндр, оголяя лысую голову, изуродованную всяческими черными узорами и рисунками.
Собеседник откинулся на спинку стула и пододвинул двумя пальцами доктору один бокал с мутно-зелёным напитком.
— Прошу, — он загадочно улыбнулся, оголяя пожелтевшие зубы.
— Откажусь.
— О! Да брось! Давай расслабимся, не будь таким скованным. Как поживает Изера?
Филип выдержал глубокую паузу.
— Не знаю.
— О, не будь таким скромным, — он положил локоть на спинку стула, а второй поставил на стол, — я же знаю, что крошка посещает тебя, — подмигнув, Эоран осмотрел зал. — Вот, видишь ту, которая сейчас ставит кружки пива за центральный стол? Сегодня она будет моей, — облизнувшись, он быстро постучал пальцами по столу, а потом резко ударил ладонью. — Ты принес? — он отпил из своего бокала. — Я принёс, — Эр достал из внутреннего кармана небольшой камешек и довольно покрутил его у себя в руке.
Кроуфорд также вытащил из кармана небольшое черно-белое фото.
— Это Джон Уинслет. Я делал ему операцию на сердце два года назад. Его жена совсем недавно прислала мне фото. Вот, — мужчина положил его под нос Эорану.
— Так-так-так, — он быстро поднес фото прямо к свету и сощурил глаза, — ты же знаешь, Филип. Главное в нашем деле — искренность. У тебя же все пациенты счастливые и довольные люди?
— Нет.
— Ха-ха. Мне плевать, да, это он, — положив поверх фото камень, Эоран накрыл его своими руками и начал что-то быстро бормотать себе под нос. — Готово, мой милый друг, — он протянул ему камень, но резко убрал руку, — у тебя есть три дня. Не более.
Кроуфорд забрал фото, камень и встал из-за стола.
— Жду с нетерпением нашей следующей встречи! И не забудь передать привет моим дружкам! — крикнув вслед доктору, Эоран одном глотком выпил его бокал и щёлкнул языком.
Филип вышел из бара ни живой, ни мертвый. На улице давно стемнело, сумерки опустились на город, заставляя город зажечь огни.
Мужчина открыл свой зонтик и как можно быстрее старался покинуть улицу. Тот бар являлся поистине адским местом: время шло там иначе; люди, выходя из него (если вообще выходили), понимали, что прошли долгие месяцы. Внутри царила одичавшая пошлость, алчность и жадность. Он прекрасно понимал, почему выбрано именно это место, а никакое другое. Там никто никому не нужен. Людям безразлично, зачем ты туда пришел, что тебе нужно. Убей ты там хоть десяток человек — всем будет все равно, об этом не напишут в газетах, об этом не узнает никто.
Выйдя на широкую улицу, Филип сел в карету и уехал в сторону дома. Голова гудела, мысли терялись, путались между собой. Он быстро достал маленький флакон и выпил содержимое. Это успокаивало, давало хоть немного прийти в себя, разобраться с мыслями, дать себе понять, что ты вот-вот должен убить человека. Чем больше он об этом думал, тем тяжелее на душе становилось. С каждым годом убивать было сложнее, доктор прекрасно чувствовал весь груз на себе. Возможно, Филип именно поэтому разрешил одному гостю посетить их семью в субботу. Что-то должно было отвлечь после неприятной встречи с Эораном.
Добравшись до дома, Филип сразу ушел в ванную комнату. Ему нужно было принять достойный вид перед встречей.
— Мистер Кроуфорд! — с первого этажа доносилось еле слышное возмущение. — Неужели вы за один вечер так сильно прокурили своё пальто?
Мужчина включил холодную воду и быстро умыл лицо. Он скинул с себя всю одежду, вытащил из кармана фото с камнем быстро убрал в свой ящик, дабы эти вещицы не попались в руки Патриции.
Филип ещё раз обмыл лицо и, достав из шкафа чистый костюм, принялся одеваться. С первого этажа еле-еле доносились приятные запахи еды. Мужчина только начал это замечать, ощущать дом и тепло. Пахло совсем другой едой, не такой, как в кабаке или в других заведениях. Он приостановился и принюхался. Теплый запах успокаивал, давал понять, что все будет хорошо.
— Отец? — Мойра два раза стукнула кулаком по двери.
— Можешь войти, — поправив на шее бабочку, врач широко улыбнулся. — Прекрасно выглядишь. Покружись.
Девушка покружилась, показывая атласное летнее белое платье с коротким рукавом. Сзади оно было очень приподнято за счёт особенного корсета, спереди же наоборот облегало стройную фигуру. Всё платье было украшено нежным кружевом, различным светлым бисером и жемчугом, который мягко отливал свет. Волосы аккуратно собраны гребешком, а на руках отблескивали полупрозрачные перчатки. Мойра казалась воплощением нежности и элегантности.
— Ты готова?
— К чему?
— К переменам.
— Но…
Девушку перебил звон, доносившийся с первого этажа.
— А вот и гости, — довольная Патриция весело побежала к двери встречать прибывших. Она очень любила гостей, любила готовить всегда и для всех. Её блюда можно было считать одними из лучших во всей округе. Она всегда получала свою похвалу по заслугам.
— Бергамот.
— Как неожиданно. Спасибо. — Он опустился на стул и покрутил чашку за ручку.
— Мойра спит?
— Спит-спит.
— Патриция? — Филип смотрел в чашку, на маленькие чаинки, которые медленно кружились по кругу, погружаясь на дно.
— Да? — Она ловкими движениями заправляла кровать.
— Мне сегодня не приходила посылка? Ты ничего не видела во дворе или дома? Может, что-то необычное?
Женщина нахмурилась, припоминая что-то у себя в голове.
— Нет, доктор, ничего.
— Дай знать, если что-то будет.
— Конечно.
Она вновь улыбнулась и, забрав серебряный поднос, скрылась из комнаты. Патриция не была домработницей, прислугой. Она была домовладелицей и очень доброй женщиной, которая когда-то, в очень тяжёлый для Филипа день, открыла ему двери своего дома.
То был ужасный день для многих людей, не только для доктора. Люди бежали в город, схватив с собой всё то, что помещалось в пару чемоданов.
Шестнадцать лет пролетели незаметно, но Патриция всё ещё помнит, как однажды открыла дверь молодому человеку с младенцем на руках.
Время близилось к полудню. Солнце привычно спряталось за серые тучи, оставив Лондон в холодном полумраке.
Девушка слабо потянулась на кровати, проводя рукой по холодной части постели. Она любила утро. Позднее, раннее — всё равно. Пробуждение всегда было сладким и приятным. В голове сразу возникали мысли о новом дне: о том, что он ей принесёт, а что отнимет. Рассвет — лучшая надежда на хороший день.
Она присела на край кровати, посмотрев в большое окно сквозь тюль. Город был очень размытым, в грязно-зелёных тонах, но, по её мнению, таким прекрасным и необычным. Каждый день Мойра видела в нём нечто новое, находила здания и вывески, каких прежде не замечала.
Накинув на себя длинный халат, девушка легко поднялась с кровати и села за мольберт.
Перед ее глазами в который раз возникал образ темноволосой женщины с удивительными зелёными глазами. Мойра долго смотрела в них, изучала сквозь картину, а потом переводила взгляд на зеркало и ловила себя на мысли, что она удивительно похожа на эту женщину. Девушка снова взяла кисточку и, ополоснув её в уже достаточно мутной воде, продолжила портрет.
Плавными движениями Мойра выводила аккуратные линии на холсте, периодически закрывая глаза, чтобы ещё раз представить в голове очертания прекрасного облика.
— Последний штрих. — Закусив губу, она аккуратно макнула кисть в белую краску и сделала едва заметные мазки на радужке изумрудных глаз, придав им блеска и ещё большей красоты. Скинув все принадлежности на стол, Мойра быстро отбежала назад. Прикрыв веки, она досчитала до трёх и открыла глаза.
С мольберта на неё смотрела женщина. Зрелая и темноволосая в изумрудно-зелёном платье, с завитыми локонами, аккуратно рассыпанными по плечам. Мойра невольно дотронулась до своих волос, словно хотела ощутить шёлковые завитки на своей коже. Среди девушек редко можно было встретить тех, кто осмеливался распускать свои волосы, однако женщине на холсте это несказанно шло. Её руки фарфорового цвета лежали на острых коленях. Подбородок слегка вздёрнут, а плечи отведены назад. Уголки губ немного приподняты. Она выглядела величественной и живой, и Мойра радостно улыбнулась своей работе. Затем отправилась за низенькую ширму, прихватив из шкафа одно из своих платьев.
— Доброе утро, отец. — Поцеловав его в щеку, она опустилась на место рядом с ним.
Каждую субботу они проводили совместный завтрак, независимо от времени — будь то раннее утро иль поздний обед. Филип позволял дочери вдоволь насладиться сном. Суббота в семье доктора Кроуфорда как и воскресенье для христиан: никаких дел, работы и планов. Ближе к обеду отец и дочь спускались в столовую и трапезничали вместе с Патрицией, обсуждая новости прошедшей недели.
— Как тебе спалось? — он отложил газету и перевёл взгляд на дочь. Филип знал, что это Мойра. Ингрид всегда уступала субботу. Ей было важно держать её под собственным контролем, не давая понять, что порой личность Мойры затухает, и в свет выходит Ингрид.
— Прекрасно. Я дорисовала её. Ту женщину, о которой ты мне часто рассказываешь,
— Вдохнув аромат остывшего чая, она отпила.
— Зеленоглазую даму? Ты же мне покажешь её?
— Конечно. Как насчёт того, чтобы повесить её у тебя в комнате?
Мужчина отвёл взгляд и покачал головой.
— Не думаю, что это хорошая идея. Не хочу, чтобы в моей комнате висел кто-то, кроме тебя, — на самом деле Кроуфорд не против других картин у себя в спальне, кроме портрета Изеры. Порой Филипу удается забыть о ней и заняться более важными делами, но если эта ведьма будет висеть у него над головой, то навечно увязнет в душевных страданиях. — Как насчёт того, чтобы повесить её туда? — Мужчина указал на пустую стену рядом с роялем.
— Ты думаешь, что это хорошая идея? — девушка поднялась со своего места вместе с чашкой в руках и прошла через столовую, прямо в зал. — Патриция, вы не будете против?
Женщина улыбнулась и качнула головой.
— Да, я куплю туда ещё один тёмный книжный шкаф, чтобы всё сочеталось.
Мойра облокотилась назад, всматриваясь в белоснежную стену и белый рояль. Он был настолько чистого цвета, словно его только что засыпали пушистые хлопья снега.
— Почему ты не научишь меня играть?
Порой у неё разгоралась фантазия. Она представляла поздний вечер и себя, сидящей подле инструмента и медленно перебирающей по клавишам тонкими пальцами. Мойре нравилось воображать прибывших гостей, которые, затаив дыхание, вдыхали сладкую музыку. Она желала слышать безудержные аплодисменты слушателей по окончанию композиции.
— Прости, что? — Филип снова оторвался от своей газеты.
— Рояль. Почему он тут стоит? На нём все равно никто не играет, — она снова сделала глоток холодного чая.
— Ты же знаешь, что это семейная ценность. Патриция выставит нас за дверь, если с ним что-то случится, — врач усмехнулся, — разве я не прав?
— О, всё верно, дорогой, — женщина откинулась на спинку стула и по-доброму рассмеялась.
Мойра пожала плечами и, вернувшись за стол, принялась читать свежую газету.
— Отец?
— М, — он также держал в руках новости, перелистывая страницу за страницей.
— Можно сегодня вечером я схожу в ресторан вместе с Элизой? У неё скоро свадьба
— хотим обсудить все детали.
— Нет. У нас будут гости.
— Гости? Ты же в субботу никого не принимаешь, — она озадаченно посмотрела на отца.
— Это не клиент. Новые знакомства, дорогая. Останься сегодня дома, — на этих словах Филип поднялся, поблагодарил горничную и, поцеловав в макушку свою дочь, отправился в сторону выхода.
— Ты куда? И что за гости? — Она резво встала из-за своего места и поспешила в холл.
— По делам. Мне нужно сходить на почту и зайти в лавку, — накинув на себя лёгкое пальто и прихватив длинный зонтик, Кроуфорд покинул дом.
Мойра смотрела ему вслед, тяжело вздыхая.
— Патриция, он рассказывал тебе о своих планах?
Она покачала головой.
— Нет, крошка. Попросил только приготовить ужин к семи часам. Большего не знаю.
***
Филип шёл по узкой дороге, периодически пожимая руки прохожим. Он заработал большую славу благодаря своей профессии и проведенным операциям. Многие считают его волшебником, потому что спасти человека порой бывает невозможно, но Кроуфорд доказывает обратное. Ещё в самом начале его карьеры в городе у него была маленькая аптека с различными отварами, лечебными настоями и средствами от многих болезней, но вскоре по неизвестным никому причинам он закрыл её. Тогда и появилась лавка Филипа с разными диковинами.
Филип считался не только прекрасным врачом и хирургом, но и человеком, у которого можно достать абсолютно всё: документы, паспорта, амулеты (многие в это не верили, но люди, потеряв надежду, приходили именно к нему), иногда можно было достать и кое-какой отвар для себя. У него было всё, чтобы ты не попросил. К нему часто заглядывали писатели: предлагали свои услуги, дабы запечатлеть удивительного человека на бумаге; написать его биографию, но врач категорически отказывался. Все журналисты, историки, писатели, публицисты, деятели были отвергнуты.
В лавке иногда торговала его дочь. Прекрасная юная девушка с тяжёлым характером и, как многие считали, с каменным сердцем, потому что уже в таком зрелом возрасте она не имеет ни одного ухажера. Многие юноши пытались ухаживать за ней, делали различные подарки и подношения, но каждый из них был отвергнут.
Девушка отличалась от прочих дам умом, остротой, умением одеваться не так, как свои ровесницы: элегантные платья темных тонов, кожаные перчатки, различные черные шапочки. У Ингрид был свой вкус и подход ко всему. Был внутренний стержень. Многие девушки подражали ее образу — образу сильной и независимой девушки — пытались одеваться подобно ей, потому как считали, что в скором времени ее знаменитая фамилия станет ещё известнее, благодаря открытию новой моды.
Кроуфорд подошёл к одному из серых зданий, стоявших плотно друг к другу. Оно было трехэтажным, со множеством вывесок, кричащих о том, что это лучший бар в Лондоне, что тут самые дешёвые гостиницы и лучшие девушки.
Филип ещё немного покрутил в руках карманные часы и вошёл в паб.
Внутри всё кипело как в чёртовом котле: огромные мужики в грязных штанах сидели вместе с пышногрудыми женщинами на коленях, громко смеялись, выпивали, стучали кулаками по столу, где-то даже дрались и спорили; в помещении стоял насыщенный туман от сигаретного дыма; хозяева кричали на посетителей, требовали денег.
Мужчина прошёл вдоль столов. Некоторые вовсе не замечали его, другие же кричали, чтобы валил отсюда со своей показушной аристократией. И правда, появляться в таком виде в такое заведение было довольно странно.
Врач отряхнул свой рукав, огляделся и, подойдя в самый угол, к камину, опустился за крайний столик, за которым уже кто-то сидел.
— Здравствуй, Эонар, — мужчина облокотился на стул и расстегнул пальто.
— Мм, Филип, — он сидел, сложа руки «домиком» прямо у себя перед лицом. Большой кривоватый цилиндр был опущен вниз, прикрывая остальную часть его головы.
— Я ждал тебя.
— Ты же знаешь, что я всегда прихожу.
— Ты не имеешь права не приходить, — Эонар опустил руки, открывая свое бледно-серое тощее лицо с глубокими шрамами.
На нём был большой чёрный пиджак с короткими рукавами, немного открывавший плотную рубашку в чёрно-фиолетовую полоску. На воротнике красовалась брошь в виде черепа. Всё выглядело слишком странно и мрачно. Иногда при встрече Эонар снимал свой цилиндр, оголяя лысую голову, изуродованную всяческими черными узорами и рисунками.
Собеседник откинулся на спинку стула и пододвинул двумя пальцами доктору один бокал с мутно-зелёным напитком.
— Прошу, — он загадочно улыбнулся, оголяя пожелтевшие зубы.
— Откажусь.
— О! Да брось! Давай расслабимся, не будь таким скованным. Как поживает Изера?
Филип выдержал глубокую паузу.
— Не знаю.
— О, не будь таким скромным, — он положил локоть на спинку стула, а второй поставил на стол, — я же знаю, что крошка посещает тебя, — подмигнув, Эоран осмотрел зал. — Вот, видишь ту, которая сейчас ставит кружки пива за центральный стол? Сегодня она будет моей, — облизнувшись, он быстро постучал пальцами по столу, а потом резко ударил ладонью. — Ты принес? — он отпил из своего бокала. — Я принёс, — Эр достал из внутреннего кармана небольшой камешек и довольно покрутил его у себя в руке.
Кроуфорд также вытащил из кармана небольшое черно-белое фото.
— Это Джон Уинслет. Я делал ему операцию на сердце два года назад. Его жена совсем недавно прислала мне фото. Вот, — мужчина положил его под нос Эорану.
— Так-так-так, — он быстро поднес фото прямо к свету и сощурил глаза, — ты же знаешь, Филип. Главное в нашем деле — искренность. У тебя же все пациенты счастливые и довольные люди?
— Нет.
— Ха-ха. Мне плевать, да, это он, — положив поверх фото камень, Эоран накрыл его своими руками и начал что-то быстро бормотать себе под нос. — Готово, мой милый друг, — он протянул ему камень, но резко убрал руку, — у тебя есть три дня. Не более.
Кроуфорд забрал фото, камень и встал из-за стола.
— Жду с нетерпением нашей следующей встречи! И не забудь передать привет моим дружкам! — крикнув вслед доктору, Эоран одном глотком выпил его бокал и щёлкнул языком.
Филип вышел из бара ни живой, ни мертвый. На улице давно стемнело, сумерки опустились на город, заставляя город зажечь огни.
Мужчина открыл свой зонтик и как можно быстрее старался покинуть улицу. Тот бар являлся поистине адским местом: время шло там иначе; люди, выходя из него (если вообще выходили), понимали, что прошли долгие месяцы. Внутри царила одичавшая пошлость, алчность и жадность. Он прекрасно понимал, почему выбрано именно это место, а никакое другое. Там никто никому не нужен. Людям безразлично, зачем ты туда пришел, что тебе нужно. Убей ты там хоть десяток человек — всем будет все равно, об этом не напишут в газетах, об этом не узнает никто.
Выйдя на широкую улицу, Филип сел в карету и уехал в сторону дома. Голова гудела, мысли терялись, путались между собой. Он быстро достал маленький флакон и выпил содержимое. Это успокаивало, давало хоть немного прийти в себя, разобраться с мыслями, дать себе понять, что ты вот-вот должен убить человека. Чем больше он об этом думал, тем тяжелее на душе становилось. С каждым годом убивать было сложнее, доктор прекрасно чувствовал весь груз на себе. Возможно, Филип именно поэтому разрешил одному гостю посетить их семью в субботу. Что-то должно было отвлечь после неприятной встречи с Эораном.
Добравшись до дома, Филип сразу ушел в ванную комнату. Ему нужно было принять достойный вид перед встречей.
— Мистер Кроуфорд! — с первого этажа доносилось еле слышное возмущение. — Неужели вы за один вечер так сильно прокурили своё пальто?
Мужчина включил холодную воду и быстро умыл лицо. Он скинул с себя всю одежду, вытащил из кармана фото с камнем быстро убрал в свой ящик, дабы эти вещицы не попались в руки Патриции.
Филип ещё раз обмыл лицо и, достав из шкафа чистый костюм, принялся одеваться. С первого этажа еле-еле доносились приятные запахи еды. Мужчина только начал это замечать, ощущать дом и тепло. Пахло совсем другой едой, не такой, как в кабаке или в других заведениях. Он приостановился и принюхался. Теплый запах успокаивал, давал понять, что все будет хорошо.
— Отец? — Мойра два раза стукнула кулаком по двери.
— Можешь войти, — поправив на шее бабочку, врач широко улыбнулся. — Прекрасно выглядишь. Покружись.
Девушка покружилась, показывая атласное летнее белое платье с коротким рукавом. Сзади оно было очень приподнято за счёт особенного корсета, спереди же наоборот облегало стройную фигуру. Всё платье было украшено нежным кружевом, различным светлым бисером и жемчугом, который мягко отливал свет. Волосы аккуратно собраны гребешком, а на руках отблескивали полупрозрачные перчатки. Мойра казалась воплощением нежности и элегантности.
— Ты готова?
— К чему?
— К переменам.
— Но…
Девушку перебил звон, доносившийся с первого этажа.
— А вот и гости, — довольная Патриция весело побежала к двери встречать прибывших. Она очень любила гостей, любила готовить всегда и для всех. Её блюда можно было считать одними из лучших во всей округе. Она всегда получала свою похвалу по заслугам.
