В парке уже вовсю царствовала ночь, наполнив прохладной и целебной свежестью легкие девушки. Почему-то ей захотелось расплакаться. О, как тесно стало сейчас ее душе в столь несчастном, маленьком теле. Тесным оказалось для нее все сегодняшнее общество, уже утомившее ее. Как тесно было ей в кусочке доступного взору пространства. Вдруг ей захотелось вырваться из всех оков, оставив телесные одежды, и устремиться в небесную высь, расплескаться по всему небу и раствориться где-то там в его бесконечном лоне. Она дышала полной грудью, желая опьянеть от холодного воздуха, и старалась привести свои разбушевавшиеся чувства в порядок.
Само Проведение сыграло с ней веселую шутку в этот вечер, снизойдя до милости поместить ее в столь высокое общество и столкнуть затем лицом к лицу с тем, с кем она и не чаяла когда-нибудь познакомиться. Она чувствовала себя сейчас марионеткой в руках невидимой Судьбы, чьей воле не в силах оказалась сопротивляться.
Вскоре позвали к игре. Гости, кто желал играть, постепенно собирались рядом со столом для игры. Ровена вынуждена была присоединиться ко всем, глядя на дам и господ через серо-розовое марево, ей все казалось сном. Все движения ее происходили машинально, она не управляла ими. Она кому-то отвечала, кому-то улыбалась, ловила на себе взгляды многих глаз. Внутри она не чувствовала ничего, кроме приятной сонливости, что накатывала на тело теплыми волнами и туманила разум. Ей предложили место за столом, куда она машинально уселась, совсем не подумав о том, что игра в вист — это вовсе не в ее природе. Игроки тоже принялись усаживаться за длинный стол. Вокруг царило оживление. Дама возле нее устраивалась на стуле с шумом и суматохой, то и дело громко смеялась и вальяжно жестикулировала и, постоянно вертясь, рассказывала что-то двум господам за своей спиной.
В это время слуги понесли бокалы с шампанским. Один из них приблизился к Ровене, предложив бокал. Девушка не заметила его, ровно как и дама, устроившаяся рядом с ней. Она, не прекращая своей беседы, очередным взмахом руки задела бокалы на подносе. Раздался звон стекла. Несколько бокалов посыпались на стол, тут же разлетевшись на осколки на глазированной поверхности. В унисон с оглушительным звоном послышались визги дам, которые повскакивали со своих мест от неожиданности. Жидкость теперь разливалась по столу и уже переливалась через край, рискуя залить платья нескольких дам, в числе них оказалась и Ровена.
Она слышала, как герцогиня Беррийская визгливо зовет слугу, чтобы тот немедленно справился с потопом. Дама возле нее принялась жестикулировать и верещать еще отчаянней. Ровена, оглушенная всей этой какофонией, не проронила ни звука. Она испуганно вскочила с места, желая защитить свой наряд от порчи до этого подставив ладони под капающую сто стола жидкость. Увы, все произошло слишком быстро. Платье Ровены уже было испорчено большим темным пятном на светлой ткани. В это время подоспел слуга с извинениями и принялся протирать стол. Только спустя несколько мгновений Ровена почувствовала, что ее ладони странно пощипывают. Она повернула их к себе и побледнела. На коже красовались большие кровавые разводы. Видимо она не заметила тонкого прозрачного стекла на столе и порезалась об него каким-то образом, стараясь спасти свое платье.
Она смотрела на ладони впав в ступор.
— Ох, боже мой, дорогая моя, у вас же кровь! — послышались причитания дамы рядом. — Врача! Быстро врача сюда!
— Какого врача? Достаточно пока просто приложить полотенца! — одернул ее рядом стоящий мужчина.
Ровена подняла глаза перед собой и застыла. C другой стороны стола на нее смотрел Франц-Ульрих, точнее, он смотрел на ее руки такими полным оцепенения и страха глазами, что Ровене стало вдруг дурно от его взгляда. Пока ее руки обмакивали полотенцем, изучали на предмет осколков, осведомлялись у нее не больно ли ей и как она себя чувствует, девушка урывками смотрела на герцога, не понимая, что с ним происходит. Тот побледнел почти до серого оттенка кожи. Вцепился пальцами в спинку стула и явно проявлял титанические усилия, чтобы стряхнуть сковавшую его тело судорогу.
Она заметила и Луизу. Та поначалу смотрела лишь только на нее, но в какой-то момент времени повернувшись к герцогу, забыла за пострадавшую. Маркиза, удивленная реакцией Франца-Ульриха, старалась мягко вывести того из оцепенения.
Происшествие в итоге оказалось не особо серьезным, ранки были совсем крошечными, кровь быстро остановили и усадили девушку за стол. Теперь все внимание переметнулось к герцогу. Он, наконец, вышел из оцепенения, но имел настолько ужасный вид, что гости испугались за него больше, чем за графскую дочь. Герцог старался дышать, но вместо этого его кадык, сейчас почему-то сильно выделившись на горле, беспомощно поднимался вниз и вверх. Послышались предложения гостей позвать врача, что было бы лучше.
Впрочем, когда герцог понял, что по оплошности привлек к себе внимание гостей, опомнился гораздо быстрее. Он позволил Луизе взять себя под руку и вывести из зала. Маркиза де Бриссак хранила завидное хладнокровие и серьезность. Она сообщила гостям, что герцог просто не переносит вида крови, а свежий воздух и смена обстановки, несомненно, окажут свой живительный эффект. Гости потихоньку успокоились. А пара отправилась по направлению к дверям в парк. Ровена вся обмякла на стуле, все еще испытывая муки беспокойства из-за реакции герцога. Слова маркизы почему-то не обнадежили ее.
Тем временем Луиза, вцепившись в локоть Франца почти тащила его за собой вглубь парка, погрузившись в разбушевавшиеся вдруг эмоции, а тот следовал за ней словно безвольная кукла. Она старалась унять бешено колотящееся сердце, в то время как ее спутник старался прийти в себя. Некоторое время они молчали. Луиза подбирала нужные слова, а Франц даже и не старался заговорить.
— Может быть, ты объяснишь, что на тебя нашло? — наконец изрекла Луиза, желая казаться вежливой, но ее внутреннее смятение вылилось наружу, породив в голосе сухие, резкие нотки. — Раньше ты так не реагировал на кровь.
— Право, я понятия не имею, что на меня нашло. Но я очень благодарен тебе за поддержку. Без тебя я не знаю как бы смог выйти из подобной щекотливой ситуации.
— Ты бы ее просто не создавал, предпочтя закрыться в своем замке. Что произошло такого, что заставило тебя вдруг потерять контроль над собой. Чары этой особы? Или, может быть, нехватка пропитания? В последнем я сомневаюсь.
Герцог изобразил на лице уставшую гримасу, прислонив ладонь ко лбу.
— О, прошу тебя, я и так измучен, а ты еще добавляешь масла в огонь. Я устал и хотел бы покинуть это жуткое место. Клянусь, понятие не имею, что на меня нашло. Действительно, обычно я прекрасно контролирую себя, но здесь оно было сильнее меня.
— Что это еще за “оно”?
— Я и сам не понимаю. Прошу, не будем больше об этом.
Герцог говорил правду. Он понятия не имел с чего вдруг его обуял инстинкт жажды, который он действительно всегда прекрасно контролировал. В тот момент в нем проснулась нечто гораздо сильнее него. Оно завладело его разумом и запустило гибельные механизмы, едва не выдав его.
Он почти ненавидел это создание. Оно словно проклятие везде следовало за ним, нарушая вожделенный покой и производя всякий раз войну внутри него одним лишь своим появлением, щекотало нервы, вызывая нервные приступы.
Луиза, глядя на герцога, наблюдала сейчас нервное истощение. Мертвенно-бледная маска закрыла его лицо плотным саваном. Она вдруг оживилась и взяла руку друга, вложив в слова весь порыв захлестнувших ее чувств:
— Вы устали! Вы действительно устали. Вам надо отдохнуть. Поедемте ко мне, прошу вас, вместо того чтобы прозябать в вашем холодном особняке. Я подарю вам то тепло, которого вы были лишены долгое время. Обещаю, у меня забудете обо всем и наберётесь сил.
— О чем ты говоришь, Луиза? — выдохнул Франц, пребывая в своих мыслях.
— О том душевном покое, дорогой мой, который может дать мужчине только женщина. Мужчины нуждаются в нас, именно мы наполняем их чашу любовью и спокойствием, укрывая на своей груди. Я вижу, как ты истощен, тебе нужен покой.
— Мне кажется, сейчас не лучший момент…
Луиза вдруг остановилась и встала перед герцогом, заглядывая в его лицо.
— О твоей тайне знает только один человек на земле и это я. Разве ты хоть раз усомнился во мне? Хоть раз я подводила тебя? И я еще раз повторяю: только мне ты можешь доверять без оглядки. Мы с тобой оба одинокие странники в этом мире. Нас выгнали из наших фамильных поместий без права возвращаться туда. Моя страна сейчас орошается кровью аристократов, их дома разграблены и уничтожены, я вынуждена была постыдно спасаться бегством. И ты тоже должен был покинуть свой дом темной ночью, оставляя все на произвол судьбы, без права взять дорогие сердцу вещи. Что ты еще ищешь? Чего тебе хочется, скажи, и я одна пойму тебя.
— Ты права. И если бы ты знала, как я тебя ценю за это. Без тебя мне бы пришлось гораздо тяжелее. Тягостно жить в чужой стране не имея возможности слышать родной язык и видеть милые сердцу пейзажи.
Взгляд Луизы увлажнился, тяжело дыша, она прислонилась к каменной груди Франца-Ульриха выдохнув:
— О, Франц, как бы я хотела полностью разделять с тобой не только будни, поддерживая тебя в делах, но и внести в твою жизнь счастье и спокойствие. Как желала бы, чтобы ты заснул, склонив голову на моих коленях в тепле любви беспечным сладким сном, как обычно спят дети. Когда твоя душа последний раз знавала подобное спокойствие и безмятежность, скажи?
Герцог подавил тяжелый вздох. Глаза его сверкнули черной молнией.
— Луиза, мне тяжело говорить об этом.
— Давай не будем говорить! Доверься моим жестам!
— Я действительно ценю тебя… но дай мне время.
— Забудь ты уже, в конце концов, свои страхи из далекого прошлого. Костер инквизиции давно отгорел. Никто больше не станет преследовать тебя. Никто не отберет твое самое дорогое. Люди уже не такие жестокие и глупые как раньше, никто и не посмеет указать на тебя пальцем, теперь с твоим положением и статусом в обществе.
Посмотри на меня. Я сильна и я хозяйка своей жизни. Мы могли бы стать отличными партнерами, и тебе бы не пришлось ни о чем беспокоиться.
— Ты сейчас рассуждаешь так легко, но не знаешь и частицы той жизни, которую веду я в моем обличье. Она совсем не сладка. И никакие прелести мира не могут облегчить мою ношу. И только это и останавливает меня.
— Не переживай! Я прекрасно контролирую себя и смогу победить любое препятствие.
— Жажду крови победить очень тяжело. Ты даже не представляешь эту пытку...особенно поначалу. А я устал скрываться и убегать, устал терять любимых.
— Ты слишком впечатлителен! Словно ребенок в темной комнате, где полно ночных теней. Это всего лишь страхи, Франц. Они уже давно растворились и больше никогда не настигнут тебя. А я здесь и сейчас. Я жива, посмотри и жду тебя. Забудь ты уже совершившую глупость по собственной вине женщину.
Герцог вдруг нахмурился и отпрянул от Луизы.
— Как просто тебе рассуждать! Разве ты жила тогда, разве ты проходила через все, что прошел я? Это не была ни глупость, ни собственная вина! Это было то, чего я так боюсь и не хочу больше прикасаться к этому. Как ты можешь с такой беспечностью отзываться о моих чувствах, зная, что я испытал. Или ты не любила никогда? Любила ли ты так, что готова была отдать свою жизнь? Не путай это чувство с инстинктом собственничества и эгоизма.
Герцог осекся, побоявшись, что речь его может быть слишком резкой. Однако он действительно так считал. Иногда ему казалось, что Луиза неспособна любить, но лишь обладать. Она требовала любви, словно ребенок конфетку, и капризничала, когда ей отказывали в этом желании. В своем эгоизме она видела лишь себя. Он боялся оказаться правым в своих подозрениях. В голове его всегда царил хаос, он запутался и устал. Устал от ее игры, от ее слов. Он хотел тишины. Хотелось ли ему любви? Он не знал.
— Прости меня, — услышал он вдруг голос маркизы, — я выразилась слишком резко и не хотела бередить заживающие раны. Ты любил ее, я стараюсь понять твои чувства. Но прошу тебя, живи настоящим. Ты сам выбираешь страдать тебе или быть счастливым. Прошу, поехали ко мне. Тебе нужен отдых.
Франц, совершенно измотанный этой беседой, не нашел сил сопротивляться, повинуясь напору волевой женщины. Пара вскоре вернулась в зал лишь с тем, чтобы сообщить гостеприимной герцогине о своем отъезде, сославшись на нездоровье герцога.
Ровена в это время находилась в одной из спален, ожидая пока прачки приведут в порядок ее наряд. Она тоже смертельно устала и чувствовала себя виноватой в произошедшем. Ей хотелось поскорее вернуться домой и уснуть крепким сном. Она чувствовала, как сердце ее разлетается на мелкие осколки снова и снова.
Маркиза де Бриссак, желая претворить свои слова в жизнь, постаралась окружить герцога теплом и заботой. Она старалась быть максимально тактичной и нежной, ненавязчивой, но вместе с тем не отпускала его ни на минуту. Она побеспокоилась о том, чтобы по пути его ничего не тревожило, направляя все жесты к нему с тем, чтобы разрушить ледяную стену. Он то и дело выстраивал ее перед собой, огораживаясь от мира.
Уже у себя, она провела его в самую уютную комнату, где приказала слуге разжечь камин. Накидав подушек и мягких атласных покрывал на кровать, она уложила его, словно ребенка, принявшись осторожно массировать виски.
Франц не сопротивлялся, но и не поддавался ее жестам. Внутри него царила зияющая пустота, которую, казалось, никто никогда не смог бы заполнить до краев. Даже Луиза, со всеми своими ласками, на которые только могла быть способна, не вызывала в душе ничего, кроме холода. Он не раз отмечал этот парадокс, сравнивая настоящее с тем, что ему посчастливилось испытать в прошлом от рук другой женщины. Он категорически не понимал, откуда взялась такая разница и почему он остается пуст. Почему он иногда даже испытывает отвращение против своей воли. Почему иногда Луиза кажется ему нелепой в своей любви.
В это время граф Роберт Клифорд с дочерью уже добрались до особняка. Всю дорогу они молчали и, выбравшись из экипажа без лишних слов, после короткого прощания разошлись по комнатам. Каждый пребывал в своих мыслях. Граф сетовал на то, что его дочь стала основным лицом в столь неприятной ситуации, хотя он думал еще и о герцоге, надеясь, что произошедшее с ним спрячет от пересудов оплошность с Ровеной. А Ровена же пребывала в совершенно разбитом состоянии, коря себя одновременно и за инцидент, и за то, что явилась причиной плохого самочувствия герцога, и за то, что привлекла к себе излишнее внимание столь важных персон. Только оказавшись в своей спальне, она позволила дать волю слезам и так даже не заметила, как уснула.
Проснулась она ближе к обеду, так как ей позволили проспать так долго. Видимо, отец позаботился о ней, он подозревал, что дочь его будет не в лучшем расположении духа.
Ровена более или менее пришла в себя только к вечеру. Тут же собравшись с мыслями и взяв перо, она решила писать Виктору, подумав посвятить ему свободные часы, раз уж не собиралась выезжать в публичные места в ближайшее время. Юноша только и ждал ее письма, наконец, получив весточку о приглашении в гости.
Само Проведение сыграло с ней веселую шутку в этот вечер, снизойдя до милости поместить ее в столь высокое общество и столкнуть затем лицом к лицу с тем, с кем она и не чаяла когда-нибудь познакомиться. Она чувствовала себя сейчас марионеткой в руках невидимой Судьбы, чьей воле не в силах оказалась сопротивляться.
Вскоре позвали к игре. Гости, кто желал играть, постепенно собирались рядом со столом для игры. Ровена вынуждена была присоединиться ко всем, глядя на дам и господ через серо-розовое марево, ей все казалось сном. Все движения ее происходили машинально, она не управляла ими. Она кому-то отвечала, кому-то улыбалась, ловила на себе взгляды многих глаз. Внутри она не чувствовала ничего, кроме приятной сонливости, что накатывала на тело теплыми волнами и туманила разум. Ей предложили место за столом, куда она машинально уселась, совсем не подумав о том, что игра в вист — это вовсе не в ее природе. Игроки тоже принялись усаживаться за длинный стол. Вокруг царило оживление. Дама возле нее устраивалась на стуле с шумом и суматохой, то и дело громко смеялась и вальяжно жестикулировала и, постоянно вертясь, рассказывала что-то двум господам за своей спиной.
В это время слуги понесли бокалы с шампанским. Один из них приблизился к Ровене, предложив бокал. Девушка не заметила его, ровно как и дама, устроившаяся рядом с ней. Она, не прекращая своей беседы, очередным взмахом руки задела бокалы на подносе. Раздался звон стекла. Несколько бокалов посыпались на стол, тут же разлетевшись на осколки на глазированной поверхности. В унисон с оглушительным звоном послышались визги дам, которые повскакивали со своих мест от неожиданности. Жидкость теперь разливалась по столу и уже переливалась через край, рискуя залить платья нескольких дам, в числе них оказалась и Ровена.
Она слышала, как герцогиня Беррийская визгливо зовет слугу, чтобы тот немедленно справился с потопом. Дама возле нее принялась жестикулировать и верещать еще отчаянней. Ровена, оглушенная всей этой какофонией, не проронила ни звука. Она испуганно вскочила с места, желая защитить свой наряд от порчи до этого подставив ладони под капающую сто стола жидкость. Увы, все произошло слишком быстро. Платье Ровены уже было испорчено большим темным пятном на светлой ткани. В это время подоспел слуга с извинениями и принялся протирать стол. Только спустя несколько мгновений Ровена почувствовала, что ее ладони странно пощипывают. Она повернула их к себе и побледнела. На коже красовались большие кровавые разводы. Видимо она не заметила тонкого прозрачного стекла на столе и порезалась об него каким-то образом, стараясь спасти свое платье.
Она смотрела на ладони впав в ступор.
— Ох, боже мой, дорогая моя, у вас же кровь! — послышались причитания дамы рядом. — Врача! Быстро врача сюда!
— Какого врача? Достаточно пока просто приложить полотенца! — одернул ее рядом стоящий мужчина.
Ровена подняла глаза перед собой и застыла. C другой стороны стола на нее смотрел Франц-Ульрих, точнее, он смотрел на ее руки такими полным оцепенения и страха глазами, что Ровене стало вдруг дурно от его взгляда. Пока ее руки обмакивали полотенцем, изучали на предмет осколков, осведомлялись у нее не больно ли ей и как она себя чувствует, девушка урывками смотрела на герцога, не понимая, что с ним происходит. Тот побледнел почти до серого оттенка кожи. Вцепился пальцами в спинку стула и явно проявлял титанические усилия, чтобы стряхнуть сковавшую его тело судорогу.
Она заметила и Луизу. Та поначалу смотрела лишь только на нее, но в какой-то момент времени повернувшись к герцогу, забыла за пострадавшую. Маркиза, удивленная реакцией Франца-Ульриха, старалась мягко вывести того из оцепенения.
Происшествие в итоге оказалось не особо серьезным, ранки были совсем крошечными, кровь быстро остановили и усадили девушку за стол. Теперь все внимание переметнулось к герцогу. Он, наконец, вышел из оцепенения, но имел настолько ужасный вид, что гости испугались за него больше, чем за графскую дочь. Герцог старался дышать, но вместо этого его кадык, сейчас почему-то сильно выделившись на горле, беспомощно поднимался вниз и вверх. Послышались предложения гостей позвать врача, что было бы лучше.
Впрочем, когда герцог понял, что по оплошности привлек к себе внимание гостей, опомнился гораздо быстрее. Он позволил Луизе взять себя под руку и вывести из зала. Маркиза де Бриссак хранила завидное хладнокровие и серьезность. Она сообщила гостям, что герцог просто не переносит вида крови, а свежий воздух и смена обстановки, несомненно, окажут свой живительный эффект. Гости потихоньку успокоились. А пара отправилась по направлению к дверям в парк. Ровена вся обмякла на стуле, все еще испытывая муки беспокойства из-за реакции герцога. Слова маркизы почему-то не обнадежили ее.
Тем временем Луиза, вцепившись в локоть Франца почти тащила его за собой вглубь парка, погрузившись в разбушевавшиеся вдруг эмоции, а тот следовал за ней словно безвольная кукла. Она старалась унять бешено колотящееся сердце, в то время как ее спутник старался прийти в себя. Некоторое время они молчали. Луиза подбирала нужные слова, а Франц даже и не старался заговорить.
— Может быть, ты объяснишь, что на тебя нашло? — наконец изрекла Луиза, желая казаться вежливой, но ее внутреннее смятение вылилось наружу, породив в голосе сухие, резкие нотки. — Раньше ты так не реагировал на кровь.
— Право, я понятия не имею, что на меня нашло. Но я очень благодарен тебе за поддержку. Без тебя я не знаю как бы смог выйти из подобной щекотливой ситуации.
— Ты бы ее просто не создавал, предпочтя закрыться в своем замке. Что произошло такого, что заставило тебя вдруг потерять контроль над собой. Чары этой особы? Или, может быть, нехватка пропитания? В последнем я сомневаюсь.
Герцог изобразил на лице уставшую гримасу, прислонив ладонь ко лбу.
— О, прошу тебя, я и так измучен, а ты еще добавляешь масла в огонь. Я устал и хотел бы покинуть это жуткое место. Клянусь, понятие не имею, что на меня нашло. Действительно, обычно я прекрасно контролирую себя, но здесь оно было сильнее меня.
— Что это еще за “оно”?
— Я и сам не понимаю. Прошу, не будем больше об этом.
Герцог говорил правду. Он понятия не имел с чего вдруг его обуял инстинкт жажды, который он действительно всегда прекрасно контролировал. В тот момент в нем проснулась нечто гораздо сильнее него. Оно завладело его разумом и запустило гибельные механизмы, едва не выдав его.
Он почти ненавидел это создание. Оно словно проклятие везде следовало за ним, нарушая вожделенный покой и производя всякий раз войну внутри него одним лишь своим появлением, щекотало нервы, вызывая нервные приступы.
Луиза, глядя на герцога, наблюдала сейчас нервное истощение. Мертвенно-бледная маска закрыла его лицо плотным саваном. Она вдруг оживилась и взяла руку друга, вложив в слова весь порыв захлестнувших ее чувств:
— Вы устали! Вы действительно устали. Вам надо отдохнуть. Поедемте ко мне, прошу вас, вместо того чтобы прозябать в вашем холодном особняке. Я подарю вам то тепло, которого вы были лишены долгое время. Обещаю, у меня забудете обо всем и наберётесь сил.
— О чем ты говоришь, Луиза? — выдохнул Франц, пребывая в своих мыслях.
— О том душевном покое, дорогой мой, который может дать мужчине только женщина. Мужчины нуждаются в нас, именно мы наполняем их чашу любовью и спокойствием, укрывая на своей груди. Я вижу, как ты истощен, тебе нужен покой.
— Мне кажется, сейчас не лучший момент…
Луиза вдруг остановилась и встала перед герцогом, заглядывая в его лицо.
— О твоей тайне знает только один человек на земле и это я. Разве ты хоть раз усомнился во мне? Хоть раз я подводила тебя? И я еще раз повторяю: только мне ты можешь доверять без оглядки. Мы с тобой оба одинокие странники в этом мире. Нас выгнали из наших фамильных поместий без права возвращаться туда. Моя страна сейчас орошается кровью аристократов, их дома разграблены и уничтожены, я вынуждена была постыдно спасаться бегством. И ты тоже должен был покинуть свой дом темной ночью, оставляя все на произвол судьбы, без права взять дорогие сердцу вещи. Что ты еще ищешь? Чего тебе хочется, скажи, и я одна пойму тебя.
— Ты права. И если бы ты знала, как я тебя ценю за это. Без тебя мне бы пришлось гораздо тяжелее. Тягостно жить в чужой стране не имея возможности слышать родной язык и видеть милые сердцу пейзажи.
Взгляд Луизы увлажнился, тяжело дыша, она прислонилась к каменной груди Франца-Ульриха выдохнув:
— О, Франц, как бы я хотела полностью разделять с тобой не только будни, поддерживая тебя в делах, но и внести в твою жизнь счастье и спокойствие. Как желала бы, чтобы ты заснул, склонив голову на моих коленях в тепле любви беспечным сладким сном, как обычно спят дети. Когда твоя душа последний раз знавала подобное спокойствие и безмятежность, скажи?
Герцог подавил тяжелый вздох. Глаза его сверкнули черной молнией.
— Луиза, мне тяжело говорить об этом.
— Давай не будем говорить! Доверься моим жестам!
— Я действительно ценю тебя… но дай мне время.
— Забудь ты уже, в конце концов, свои страхи из далекого прошлого. Костер инквизиции давно отгорел. Никто больше не станет преследовать тебя. Никто не отберет твое самое дорогое. Люди уже не такие жестокие и глупые как раньше, никто и не посмеет указать на тебя пальцем, теперь с твоим положением и статусом в обществе.
Посмотри на меня. Я сильна и я хозяйка своей жизни. Мы могли бы стать отличными партнерами, и тебе бы не пришлось ни о чем беспокоиться.
— Ты сейчас рассуждаешь так легко, но не знаешь и частицы той жизни, которую веду я в моем обличье. Она совсем не сладка. И никакие прелести мира не могут облегчить мою ношу. И только это и останавливает меня.
— Не переживай! Я прекрасно контролирую себя и смогу победить любое препятствие.
— Жажду крови победить очень тяжело. Ты даже не представляешь эту пытку...особенно поначалу. А я устал скрываться и убегать, устал терять любимых.
— Ты слишком впечатлителен! Словно ребенок в темной комнате, где полно ночных теней. Это всего лишь страхи, Франц. Они уже давно растворились и больше никогда не настигнут тебя. А я здесь и сейчас. Я жива, посмотри и жду тебя. Забудь ты уже совершившую глупость по собственной вине женщину.
Герцог вдруг нахмурился и отпрянул от Луизы.
— Как просто тебе рассуждать! Разве ты жила тогда, разве ты проходила через все, что прошел я? Это не была ни глупость, ни собственная вина! Это было то, чего я так боюсь и не хочу больше прикасаться к этому. Как ты можешь с такой беспечностью отзываться о моих чувствах, зная, что я испытал. Или ты не любила никогда? Любила ли ты так, что готова была отдать свою жизнь? Не путай это чувство с инстинктом собственничества и эгоизма.
Герцог осекся, побоявшись, что речь его может быть слишком резкой. Однако он действительно так считал. Иногда ему казалось, что Луиза неспособна любить, но лишь обладать. Она требовала любви, словно ребенок конфетку, и капризничала, когда ей отказывали в этом желании. В своем эгоизме она видела лишь себя. Он боялся оказаться правым в своих подозрениях. В голове его всегда царил хаос, он запутался и устал. Устал от ее игры, от ее слов. Он хотел тишины. Хотелось ли ему любви? Он не знал.
— Прости меня, — услышал он вдруг голос маркизы, — я выразилась слишком резко и не хотела бередить заживающие раны. Ты любил ее, я стараюсь понять твои чувства. Но прошу тебя, живи настоящим. Ты сам выбираешь страдать тебе или быть счастливым. Прошу, поехали ко мне. Тебе нужен отдых.
Франц, совершенно измотанный этой беседой, не нашел сил сопротивляться, повинуясь напору волевой женщины. Пара вскоре вернулась в зал лишь с тем, чтобы сообщить гостеприимной герцогине о своем отъезде, сославшись на нездоровье герцога.
Ровена в это время находилась в одной из спален, ожидая пока прачки приведут в порядок ее наряд. Она тоже смертельно устала и чувствовала себя виноватой в произошедшем. Ей хотелось поскорее вернуться домой и уснуть крепким сном. Она чувствовала, как сердце ее разлетается на мелкие осколки снова и снова.
Маркиза де Бриссак, желая претворить свои слова в жизнь, постаралась окружить герцога теплом и заботой. Она старалась быть максимально тактичной и нежной, ненавязчивой, но вместе с тем не отпускала его ни на минуту. Она побеспокоилась о том, чтобы по пути его ничего не тревожило, направляя все жесты к нему с тем, чтобы разрушить ледяную стену. Он то и дело выстраивал ее перед собой, огораживаясь от мира.
Уже у себя, она провела его в самую уютную комнату, где приказала слуге разжечь камин. Накидав подушек и мягких атласных покрывал на кровать, она уложила его, словно ребенка, принявшись осторожно массировать виски.
Франц не сопротивлялся, но и не поддавался ее жестам. Внутри него царила зияющая пустота, которую, казалось, никто никогда не смог бы заполнить до краев. Даже Луиза, со всеми своими ласками, на которые только могла быть способна, не вызывала в душе ничего, кроме холода. Он не раз отмечал этот парадокс, сравнивая настоящее с тем, что ему посчастливилось испытать в прошлом от рук другой женщины. Он категорически не понимал, откуда взялась такая разница и почему он остается пуст. Почему он иногда даже испытывает отвращение против своей воли. Почему иногда Луиза кажется ему нелепой в своей любви.
В это время граф Роберт Клифорд с дочерью уже добрались до особняка. Всю дорогу они молчали и, выбравшись из экипажа без лишних слов, после короткого прощания разошлись по комнатам. Каждый пребывал в своих мыслях. Граф сетовал на то, что его дочь стала основным лицом в столь неприятной ситуации, хотя он думал еще и о герцоге, надеясь, что произошедшее с ним спрячет от пересудов оплошность с Ровеной. А Ровена же пребывала в совершенно разбитом состоянии, коря себя одновременно и за инцидент, и за то, что явилась причиной плохого самочувствия герцога, и за то, что привлекла к себе излишнее внимание столь важных персон. Только оказавшись в своей спальне, она позволила дать волю слезам и так даже не заметила, как уснула.
Проснулась она ближе к обеду, так как ей позволили проспать так долго. Видимо, отец позаботился о ней, он подозревал, что дочь его будет не в лучшем расположении духа.
Ровена более или менее пришла в себя только к вечеру. Тут же собравшись с мыслями и взяв перо, она решила писать Виктору, подумав посвятить ему свободные часы, раз уж не собиралась выезжать в публичные места в ближайшее время. Юноша только и ждал ее письма, наконец, получив весточку о приглашении в гости.
