***
Время четырех дней, оставшихся до сочельника, бежало вперед слишком быстро, в каком-то диком, невероятном прыжке. По крайней мере, так казалось Эл. Ее прежнее беспокойство стало только сильнее, и большая часть душевных сил уходила только на то, чтобы вести себя так, будто все в жизни Агны Кельнер было ясно, легко и просто.
Словно в противовес страхам Элис, Эдвард в эти дни был особенно собран и невозмутим. Его энергии, уверенности и внимания хватало на все: на все заботы об отъезде, на все новые нюансы, которые, казалось, возникали каждую секунду в бесчисленном количестве, — девушка была уверена, что если бы она занималась помощью Кайле, то у нее ничего бы не получилось, — на заботу об Эл и даже на память о том, когда она ела и как именно себя чувствовала.
Метаморфозы Милна изумляли и завораживали Элис: чем дальше по календарю летели призрачные дни конца декабря, тем увереннее он становился. Иногда в ее мыслях даже проскальзывало невероятное предположение о том, что у Эдварда выросли крылья, и что теперь его ничто не остановит — таким решительным, полным сил и энергии он был. Одно Эл знала точно: если бы не он, она бы ни с чем не справилась. Слабость, плохое самочувствие и тошнота совершенно ее изматывали, и она, как ей казалось, не могла думать ни о чем «важном».
Уже потом Эл, вспоминая эти дни, поймет, что Эдвард был из тех, кого большая опасность мобилизует, а не сбивает с пути. И чем выше страх, тревога, волнение и отсутствие четкого пути, тем более собранным и кристально чистым все становится для таких людей, как Милн. Неизменно внимательный к Эл, Эдвард пытался успокоить ее тревогу и дурные предчувствия, но внутренний страх Элис был сильнее даже его заботы. К тому же, все эти дни были такими быстрыми, беспокойными, наполненными событиями с самого утра до позднего вечера, что времени для того, чтобы побыть вдвоем, наедине, укрывшись от всего и от всех, у Эдварда и Элис почти не было. Оставшееся до сочельника время бежало не просто быстро, — оно проносилось вихрем на огромной скорости, выжимая из Агны, Харри и тех, кто помогал им, все возможные силы.
— Пора, — шепнул Эдвард, с нежностью смотря на Эл.
Она ничего не ответила, только продолжала медленно рассматривать его лицо таким же нежным и беспокойным взглядом.
— Ты всегда можешь мне рассказать о том, что тебя беспокоит.
Милн отвел с лица Элис темно-рыжую прядь, любуясь тем, как солнечный свет играет цветом ее волос и глаз, раскрывая их глубину так, что от этого захватывало дух.
— Это все мои глупости, — хриплым от недавнего сна голосом сказала Эл, не меняя положения, и продолжая скользить медленным взглядом по лицу Милна.
Ей стыдно было признаваться в том, что она боится нового дня, который уже просыпался за окном, и очень не хочет прерывать это неторопливое, уютное мгновение раннего утра.
— Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — скупо ответила Эл, очерчивая указательным пальцем контуры лица Эдварда.
Он улыбнулся совсем немного, — той печальной улыбкой, в которой переплетались напряжение, усталость и громадная нежность. Время, быстрое для всех остальных, для них потекло медленно и невесомо. Но вот и оно кончилось, вынуждая Элис и Эдварда начать новый день. Агна оглянулась. Медленно и отвлеченно, словно ее в самом деле очень интересовала витрина магазина на Кудамм, оформленная только вчера. В пространстве между огромными стеклами, заново вставленными нацистами после погромов, «устроенных евреями», было выставлено несколько женских манекенов, одетых в новые модели немецкого дома мод под руководством фрау Гиббельс. В одном из платьев девушка узнала свою работу, но если бы кому-нибудь было интересно ее истинное мнение, Агна сказала бы, что ни одно из этих платьев ей не нравится.
Она усмехнулась, осторожно разглядывая в отражении витрины неуклюжую, приземистую фигуру Хайде, который сегодня следовал за ней по пятам, с самого утра. Вернувшись мысленно к платьям, выставленным на продажу, Агна подумала о том, что германская мода, — впрочем, об этом было заявлено в статье модного журнала Style еще в далеком 1933 году, так что никакого сюрприза в этом не заключалось, — так отчаянно и остервенело хотела уничтожить утонченную французскую соперницу, затмив собой единственно весь модный небосклон, что в этой гонке между новыми тенденциями и «истинно германским стилем», она проиграла.
Почти сразу же, в том же тридцать третьем, и — навсегда. И как бы старательно немецкие модельеры ни копировали французскую моду, которую они ненавидели, и которой дико завидовали, их наряды, — хоть прежних, хоть новых сезонов, — всегда оставались лишь жалкой репликой, картонной поделкой неумелых рук.
По мнению Агны, для ведения хорошего наружного наблюдения Хайде не хватало неприметности и легкости. Достаточно было посмотреть на его лицо с крупными чертами, и то напряженное выражение, с которым он старался незаметно смотреть на фрау Кельнер, чтобы понять, что «вести» Хайде умеет очень плохо.
Агна взглянула на наручные часы с маленьким, овальным циферблатом. Золотые стрелки сошлись на цифре двенадцать.
В Берлине пробил полдень, и только сейчас, посреди оживленной улицы со спешащими в разных направлениях людьми, она почувствовала, как сильно проголодалась. Организм Агны, обрадовавшись, что в пробежках по домам клиенток на него наконец-то обратили внимание, услужливо напомнил ей, что завтракала она сегодня очень рано и было это очень давно. Да и можно ли считать полноценным завтраком тост с маслом и чашку кофе?
Фрау Кельнер сделала круг на месте, — якобы думая над тем, где находится ближайшее кафе, и тем самым давая себе возможность полного наблюдения за действиями Хайде. В эту минуту он застыл у дома напротив, с газетой в руках. Большие страницы могли бы надежно укрыть его от взгляда Агны, но он так яростно перелистывал новый номер «Штурмовика», выдавая себя с головой, что девушка, не утерпев, коротко рассмеялась и поспешила уйти от его пусть неумелого, но все-таки наблюдения.
Отойдя от модного магазина, Агна Кельнер прошла по прямой, помахала рукой в белой перчатке кому-то из знакомых девушек, шумной компанией идущих ей навстречу, улыбнулась, и ускорила шаг, чтобы успеть встретиться с подругами. Хайде шел по противоположной стороне улицы, точно за женой Кельнера, внимательно отслеживая ее перемещения, и наблюдая за ней так пристально, что глаза резало от напряжения. Но все это он считал временным неудобством, необходимой жертвой в угоду счастливой удаче. Ведь сегодня утром, прикрывшись «срочными служебными обязанностями контрразведки», он, не появившись на рабочем месте, намеревался следить за Кельнером. А пока Эрих думал, где тот мог находиться: в офисе или на очередном рабочем выезде, мимо него, как настоящий подарок, неторопливо прошла жена Харри.
Вот так неожиданно объект наблюдения в планах Эриха был изменен, и теперь он следовал пусть не за самим Кельнером, которому, как и прежде, намеревался отомстить, — теперь, правда, еще более жестоко, учитывая недавний случай с Сектом, — но за его женой. «Может, так даже лучше», — с удовольствием подумал Хайде, пошло ухмыляясь при виде Агны Кельнер. Она была не в его вкусе, но разве это имеет значение? Особенно тогда, когда представляется такой хороший шанс для мести давнему противнику, и тогда, когда тебе противостоит лишь мелкая баба, чей рост только при помощи каблуков достигает ста семидесяти сантиметров. «Попробуем что-то новое…», — плотоядная мысль, не уточняя подробностей, над которыми Эрих еще не успел хорошо поразмыслить, одиноко пронеслась в мозгах Хайде. Он видел, как Агна, коротко переговорив о чем-то с девушками, пошла дальше, к площади, где рядом с парком было открыто большое уличное кафе.
Выбрав свободный от окружения столик в крайнем ряду, жена Кельнера грациозно села на стул. Глядя на Агну, ее медленную, обворожительную улыбку, и плавные, неторопливые движения, Хайде мысленно согласился с выбором Кельнера, отдавая должное его вкусу: картинка была очень красивой. Но Хайде очень хотелось действия, — быстрого, результативного. Схватить жену Кельнера, запереть ее где-нибудь и вызвать его на очную ставку? Он, конечно, придет. Даже прибежит. Но делать этого не стоит, — слишком велика вероятность того, что что-то снова пойдет не так, и Хайде останется с очередным провалом. Поэтому, — Эрих глубоко вздохнул, пытаясь набраться терпения, которым он никогда особенно не обладал, — приходилось ждать. И продолжать наблюдение за бабой Кельнера.
Сам Эрих, устроившись за столиком в другом ряду, очень гордился выбранной позицией: окружающие посетители кафе, среди которых было даже несколько эсесовцев, скрывали его от взгляда Агны. По расчетам Хайде, он очень удачно смешивался с толпой, что нельзя было сказать об объекте его наблюдения — выбрав отдаленный столик, рядом с которым не было других посетителей, фрау Агна Кельнер не только не отводила постороннее внимание от своей персоны, но, наоборот, даже слишком привлекала его. Впрочем, вряд ли она задумывалась о чем-нибудь подобном, усмехнувшись, мысленно поправил себя Хайде: весь ее внешний вид, — начиная от легкой улыбки, адресованной официанту, когда тот принимал заказ, — до долгого рассматривания меню, говорил о том, что она не только ни о чем не подозревает, но даже более того, — действительно планирует отведать блюда из своего заказа: овощной салат, брецели и черный кофе.
Официанты, обслуживающие Хайде и жену Кельнера, подошли к своим клиентам одновременно. Перед Агной неторопливо, с пожеланием приятного аппетита, выставили ее заказ, и Хайде, наблюдая за тем, как она принимается за поздний завтрак (или ранний обед?), наконец-то смог по-настоящему расслабиться и выпить пива.
Около двадцати минут ничего не происходило. Агна Кельнер аккуратно ела, умиротворенная приятной обстановкой, Хайде допивал третью кружку пива, и это была такая идиллия, что Эрих уже готов был изменить объект наблюдения в своих будущих вылазках, остановив свой выбор на Агне, — тем более, что воздействовать на Кельнера через его бабу можно гораздо больше, чем если действовать напрямую, выслеживая самого Харри, — когда с той стороны, где сидел Хайде, раздался истерический женский крик. Взгляды посетителей кафе обратились к небольшой группе эсесовцев, — именно к ней, расталкивая пустые стулья в разные стороны, спешила плачущая женщина. Она была средних лет, — в каком-то черном платье «или тряпье», — как брезгливо подумал Хайде, отвлекаясь от Агны Кельнер.
Женщина с трудом добралась до столика, за которым сидели черные собаки Гиббельса, и остановилась, вцепившись в столещницу белого, витого изящным узором, столика уличного кафе.
Один из эсесовцев, — самый высокий, и, должно быть, старший по званию, — поднявшись, навис над женщиной, которая от сбившегося дыхания долго не могла заговорить, и с гневным криком, от которого у ближайших к нему людей вполне могло заложить уши, отбросил ее руку, которой она держалась за столик, в сторону. За окриками эсесовца, Хайде, поглощенный этой сценой, не смог разобрать слов, сказанных женщиной. Но уже через несколько минут он с радостной улыбкой наблюдал за тем, как черные собаки, скрутив и окружив ее, не церемонясь, потащили женщину к выходу из кафе. В начале этой занимательной сцены какой-то мужчина в штатском, — высокий блондин, сидевший между черными собаками и Хайде, — так резко поднялся из-за столика, разглядывая что-то прямо перед собой, что опрокинул стул, на котором сидел. Уже потом Хайде, вспоминая этот случай, понял, что блондин смотрел на жену Кельнера. «Очевидно, — пришел к запоздалому заключению Эрих, — он вскочил со стула для того, чтобы идти за ней». Но идти за Агной никому из них не случилось: ни у этого блондина в штатском, к которому вдруг почему-то адресовались черные собаки, — из-за чего он вынужден был, чертыхаясь, уйти с ними и с той сумасшедшей, что подбежала к ним, — ни у Хайде. Когда радость от задержания еврейки (а это была именно она, еще и заявившая эсесовцам ломаным, сорвавшимся голосом, «я — еврейка!»), расплывшаяся довольными улыбками по лицам Хайде и других посетителей кафе немного стихла, Эрих повернулся, чтобы проследить за Агной Кельнер, и вдруг обнаружил, что она ушла, и что за тем столиком, где сидела девушка, нет не только ее самой, но даже столовых приборов и блюд, принесенных для нее официантом.
***
— Ты уверена, что это были Хайде и Зофт? — уточнил Эдвард, медленно шагая рядом с Элис по аллее Груневальда, и слушая неторопливый, густой хрип снега под их ногами.
— Да. Зофт был в штатском, как и Хайде, и он очень разозлился, когда эсесовцы в форме, которые уже надели на ту женщину наручники, вдруг повернулись к нему, и обратились как к старшему, спрашивая у него дальнейших указаний по поводу задержанной.
Голос Эл прозвучал задумчиво и так тихо, что для того, чтобы расслышать сказанное, Эдвард наклонился к ней.
— Как ты себя чувствуешь?
Эл пожала плечами, не зная, что ответить. Память снова вернула ее к происшествию в кафе. Она специально выбрала столик в последнем ряду, свободный от окружения, — уйти с этого места, при необходимости, будет очень легко: за спиной — парковая аллея, с множеством гуляющих в полдень людей, перед ней, через два ряда однообразных столов уличного кафе — Хайде, который старается смотреть на нее из-за высоких газетных листов одиозного «Штурмовика» как можно незаметнее. Но именно потому, что он очень старается быть неприметным, Эрих совершает слишком много лишних, суетливых движений. Благодаря им его «слежка» мгновенно выдает себя, задолго до того, как начинают происходить хоть какие-то события. Отпивая кофе из чашки, которая очень кстати скрывает нижнюю часть ее лица, Элис улыбнулась, веселясь от суеты Эриха. Его она почти не боялась. При мысли о Хайде в ее душе поднималась только волна холодной ярости, — от воспоминания о том, что он сделал с Эдвардом. В Хайде Эл беспокоила только его внезапная вспыльчивость, но даже ей девушка не придавала большого значения, зная по своей внутренней уверенности, которую она четко ощущала в присутствии Эриха, что от него она сможет уйти.
А вот с Герхардом Зофтом, оказавшимся за другим столиком, дело обстояло совсем иначе. Агна заметила его не сразу. И Зофт, перед которым она всегда ощущала какой-то глухой, неясный страх, не в пример Хайде, следил за ней куда более умело и ловко. Она тяжело вздохнула, отламывая кусочек соленого брецеля: одно дело коротко поводить за нос Хайде и уйти от него, и совсем другое — выйти на возможное прямое столкновение с Зофтом, сотрудником гестапо и эсесовцем. При этой мысли страх Эл перед Зофтом ожил с новой силой, и, с удовольствием скручивая ее изнутри, вернул ей прежнее плохое самочувствие: слабость и тошноту. И пока Эл придумывала, как лучше всего ей оторваться от Зофта, к столику, где сидели эсесовцы, подбежала женщина.
Она была не в себе: отбросив за спину длинные, растрепанные волосы, женщина неловко остановилась перед собаками Гиббельса, и заявила им, что они должны арестовать ее, потому что она еврейка. Эл, несмотря на поднявшийся шум и окрики эсесовцев, ясно расслышала эти слова, и почувствовала, как волна ужаса, поднимаясь, накрывает ее с головой.
Время четырех дней, оставшихся до сочельника, бежало вперед слишком быстро, в каком-то диком, невероятном прыжке. По крайней мере, так казалось Эл. Ее прежнее беспокойство стало только сильнее, и большая часть душевных сил уходила только на то, чтобы вести себя так, будто все в жизни Агны Кельнер было ясно, легко и просто.
Словно в противовес страхам Элис, Эдвард в эти дни был особенно собран и невозмутим. Его энергии, уверенности и внимания хватало на все: на все заботы об отъезде, на все новые нюансы, которые, казалось, возникали каждую секунду в бесчисленном количестве, — девушка была уверена, что если бы она занималась помощью Кайле, то у нее ничего бы не получилось, — на заботу об Эл и даже на память о том, когда она ела и как именно себя чувствовала.
Метаморфозы Милна изумляли и завораживали Элис: чем дальше по календарю летели призрачные дни конца декабря, тем увереннее он становился. Иногда в ее мыслях даже проскальзывало невероятное предположение о том, что у Эдварда выросли крылья, и что теперь его ничто не остановит — таким решительным, полным сил и энергии он был. Одно Эл знала точно: если бы не он, она бы ни с чем не справилась. Слабость, плохое самочувствие и тошнота совершенно ее изматывали, и она, как ей казалось, не могла думать ни о чем «важном».
Уже потом Эл, вспоминая эти дни, поймет, что Эдвард был из тех, кого большая опасность мобилизует, а не сбивает с пути. И чем выше страх, тревога, волнение и отсутствие четкого пути, тем более собранным и кристально чистым все становится для таких людей, как Милн. Неизменно внимательный к Эл, Эдвард пытался успокоить ее тревогу и дурные предчувствия, но внутренний страх Элис был сильнее даже его заботы. К тому же, все эти дни были такими быстрыми, беспокойными, наполненными событиями с самого утра до позднего вечера, что времени для того, чтобы побыть вдвоем, наедине, укрывшись от всего и от всех, у Эдварда и Элис почти не было. Оставшееся до сочельника время бежало не просто быстро, — оно проносилось вихрем на огромной скорости, выжимая из Агны, Харри и тех, кто помогал им, все возможные силы.
— Пора, — шепнул Эдвард, с нежностью смотря на Эл.
Она ничего не ответила, только продолжала медленно рассматривать его лицо таким же нежным и беспокойным взглядом.
— Ты всегда можешь мне рассказать о том, что тебя беспокоит.
Милн отвел с лица Элис темно-рыжую прядь, любуясь тем, как солнечный свет играет цветом ее волос и глаз, раскрывая их глубину так, что от этого захватывало дух.
— Это все мои глупости, — хриплым от недавнего сна голосом сказала Эл, не меняя положения, и продолжая скользить медленным взглядом по лицу Милна.
Ей стыдно было признаваться в том, что она боится нового дня, который уже просыпался за окном, и очень не хочет прерывать это неторопливое, уютное мгновение раннего утра.
— Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — скупо ответила Эл, очерчивая указательным пальцем контуры лица Эдварда.
Он улыбнулся совсем немного, — той печальной улыбкой, в которой переплетались напряжение, усталость и громадная нежность. Время, быстрое для всех остальных, для них потекло медленно и невесомо. Но вот и оно кончилось, вынуждая Элис и Эдварда начать новый день. Агна оглянулась. Медленно и отвлеченно, словно ее в самом деле очень интересовала витрина магазина на Кудамм, оформленная только вчера. В пространстве между огромными стеклами, заново вставленными нацистами после погромов, «устроенных евреями», было выставлено несколько женских манекенов, одетых в новые модели немецкого дома мод под руководством фрау Гиббельс. В одном из платьев девушка узнала свою работу, но если бы кому-нибудь было интересно ее истинное мнение, Агна сказала бы, что ни одно из этих платьев ей не нравится.
Она усмехнулась, осторожно разглядывая в отражении витрины неуклюжую, приземистую фигуру Хайде, который сегодня следовал за ней по пятам, с самого утра. Вернувшись мысленно к платьям, выставленным на продажу, Агна подумала о том, что германская мода, — впрочем, об этом было заявлено в статье модного журнала Style еще в далеком 1933 году, так что никакого сюрприза в этом не заключалось, — так отчаянно и остервенело хотела уничтожить утонченную французскую соперницу, затмив собой единственно весь модный небосклон, что в этой гонке между новыми тенденциями и «истинно германским стилем», она проиграла.
Почти сразу же, в том же тридцать третьем, и — навсегда. И как бы старательно немецкие модельеры ни копировали французскую моду, которую они ненавидели, и которой дико завидовали, их наряды, — хоть прежних, хоть новых сезонов, — всегда оставались лишь жалкой репликой, картонной поделкой неумелых рук.
По мнению Агны, для ведения хорошего наружного наблюдения Хайде не хватало неприметности и легкости. Достаточно было посмотреть на его лицо с крупными чертами, и то напряженное выражение, с которым он старался незаметно смотреть на фрау Кельнер, чтобы понять, что «вести» Хайде умеет очень плохо.
Агна взглянула на наручные часы с маленьким, овальным циферблатом. Золотые стрелки сошлись на цифре двенадцать.
В Берлине пробил полдень, и только сейчас, посреди оживленной улицы со спешащими в разных направлениях людьми, она почувствовала, как сильно проголодалась. Организм Агны, обрадовавшись, что в пробежках по домам клиенток на него наконец-то обратили внимание, услужливо напомнил ей, что завтракала она сегодня очень рано и было это очень давно. Да и можно ли считать полноценным завтраком тост с маслом и чашку кофе?
Фрау Кельнер сделала круг на месте, — якобы думая над тем, где находится ближайшее кафе, и тем самым давая себе возможность полного наблюдения за действиями Хайде. В эту минуту он застыл у дома напротив, с газетой в руках. Большие страницы могли бы надежно укрыть его от взгляда Агны, но он так яростно перелистывал новый номер «Штурмовика», выдавая себя с головой, что девушка, не утерпев, коротко рассмеялась и поспешила уйти от его пусть неумелого, но все-таки наблюдения.
Отойдя от модного магазина, Агна Кельнер прошла по прямой, помахала рукой в белой перчатке кому-то из знакомых девушек, шумной компанией идущих ей навстречу, улыбнулась, и ускорила шаг, чтобы успеть встретиться с подругами. Хайде шел по противоположной стороне улицы, точно за женой Кельнера, внимательно отслеживая ее перемещения, и наблюдая за ней так пристально, что глаза резало от напряжения. Но все это он считал временным неудобством, необходимой жертвой в угоду счастливой удаче. Ведь сегодня утром, прикрывшись «срочными служебными обязанностями контрразведки», он, не появившись на рабочем месте, намеревался следить за Кельнером. А пока Эрих думал, где тот мог находиться: в офисе или на очередном рабочем выезде, мимо него, как настоящий подарок, неторопливо прошла жена Харри.
Вот так неожиданно объект наблюдения в планах Эриха был изменен, и теперь он следовал пусть не за самим Кельнером, которому, как и прежде, намеревался отомстить, — теперь, правда, еще более жестоко, учитывая недавний случай с Сектом, — но за его женой. «Может, так даже лучше», — с удовольствием подумал Хайде, пошло ухмыляясь при виде Агны Кельнер. Она была не в его вкусе, но разве это имеет значение? Особенно тогда, когда представляется такой хороший шанс для мести давнему противнику, и тогда, когда тебе противостоит лишь мелкая баба, чей рост только при помощи каблуков достигает ста семидесяти сантиметров. «Попробуем что-то новое…», — плотоядная мысль, не уточняя подробностей, над которыми Эрих еще не успел хорошо поразмыслить, одиноко пронеслась в мозгах Хайде. Он видел, как Агна, коротко переговорив о чем-то с девушками, пошла дальше, к площади, где рядом с парком было открыто большое уличное кафе.
Выбрав свободный от окружения столик в крайнем ряду, жена Кельнера грациозно села на стул. Глядя на Агну, ее медленную, обворожительную улыбку, и плавные, неторопливые движения, Хайде мысленно согласился с выбором Кельнера, отдавая должное его вкусу: картинка была очень красивой. Но Хайде очень хотелось действия, — быстрого, результативного. Схватить жену Кельнера, запереть ее где-нибудь и вызвать его на очную ставку? Он, конечно, придет. Даже прибежит. Но делать этого не стоит, — слишком велика вероятность того, что что-то снова пойдет не так, и Хайде останется с очередным провалом. Поэтому, — Эрих глубоко вздохнул, пытаясь набраться терпения, которым он никогда особенно не обладал, — приходилось ждать. И продолжать наблюдение за бабой Кельнера.
Сам Эрих, устроившись за столиком в другом ряду, очень гордился выбранной позицией: окружающие посетители кафе, среди которых было даже несколько эсесовцев, скрывали его от взгляда Агны. По расчетам Хайде, он очень удачно смешивался с толпой, что нельзя было сказать об объекте его наблюдения — выбрав отдаленный столик, рядом с которым не было других посетителей, фрау Агна Кельнер не только не отводила постороннее внимание от своей персоны, но, наоборот, даже слишком привлекала его. Впрочем, вряд ли она задумывалась о чем-нибудь подобном, усмехнувшись, мысленно поправил себя Хайде: весь ее внешний вид, — начиная от легкой улыбки, адресованной официанту, когда тот принимал заказ, — до долгого рассматривания меню, говорил о том, что она не только ни о чем не подозревает, но даже более того, — действительно планирует отведать блюда из своего заказа: овощной салат, брецели и черный кофе.
Официанты, обслуживающие Хайде и жену Кельнера, подошли к своим клиентам одновременно. Перед Агной неторопливо, с пожеланием приятного аппетита, выставили ее заказ, и Хайде, наблюдая за тем, как она принимается за поздний завтрак (или ранний обед?), наконец-то смог по-настоящему расслабиться и выпить пива.
Около двадцати минут ничего не происходило. Агна Кельнер аккуратно ела, умиротворенная приятной обстановкой, Хайде допивал третью кружку пива, и это была такая идиллия, что Эрих уже готов был изменить объект наблюдения в своих будущих вылазках, остановив свой выбор на Агне, — тем более, что воздействовать на Кельнера через его бабу можно гораздо больше, чем если действовать напрямую, выслеживая самого Харри, — когда с той стороны, где сидел Хайде, раздался истерический женский крик. Взгляды посетителей кафе обратились к небольшой группе эсесовцев, — именно к ней, расталкивая пустые стулья в разные стороны, спешила плачущая женщина. Она была средних лет, — в каком-то черном платье «или тряпье», — как брезгливо подумал Хайде, отвлекаясь от Агны Кельнер.
Женщина с трудом добралась до столика, за которым сидели черные собаки Гиббельса, и остановилась, вцепившись в столещницу белого, витого изящным узором, столика уличного кафе.
Один из эсесовцев, — самый высокий, и, должно быть, старший по званию, — поднявшись, навис над женщиной, которая от сбившегося дыхания долго не могла заговорить, и с гневным криком, от которого у ближайших к нему людей вполне могло заложить уши, отбросил ее руку, которой она держалась за столик, в сторону. За окриками эсесовца, Хайде, поглощенный этой сценой, не смог разобрать слов, сказанных женщиной. Но уже через несколько минут он с радостной улыбкой наблюдал за тем, как черные собаки, скрутив и окружив ее, не церемонясь, потащили женщину к выходу из кафе. В начале этой занимательной сцены какой-то мужчина в штатском, — высокий блондин, сидевший между черными собаками и Хайде, — так резко поднялся из-за столика, разглядывая что-то прямо перед собой, что опрокинул стул, на котором сидел. Уже потом Хайде, вспоминая этот случай, понял, что блондин смотрел на жену Кельнера. «Очевидно, — пришел к запоздалому заключению Эрих, — он вскочил со стула для того, чтобы идти за ней». Но идти за Агной никому из них не случилось: ни у этого блондина в штатском, к которому вдруг почему-то адресовались черные собаки, — из-за чего он вынужден был, чертыхаясь, уйти с ними и с той сумасшедшей, что подбежала к ним, — ни у Хайде. Когда радость от задержания еврейки (а это была именно она, еще и заявившая эсесовцам ломаным, сорвавшимся голосом, «я — еврейка!»), расплывшаяся довольными улыбками по лицам Хайде и других посетителей кафе немного стихла, Эрих повернулся, чтобы проследить за Агной Кельнер, и вдруг обнаружил, что она ушла, и что за тем столиком, где сидела девушка, нет не только ее самой, но даже столовых приборов и блюд, принесенных для нее официантом.
***
— Ты уверена, что это были Хайде и Зофт? — уточнил Эдвард, медленно шагая рядом с Элис по аллее Груневальда, и слушая неторопливый, густой хрип снега под их ногами.
— Да. Зофт был в штатском, как и Хайде, и он очень разозлился, когда эсесовцы в форме, которые уже надели на ту женщину наручники, вдруг повернулись к нему, и обратились как к старшему, спрашивая у него дальнейших указаний по поводу задержанной.
Голос Эл прозвучал задумчиво и так тихо, что для того, чтобы расслышать сказанное, Эдвард наклонился к ней.
— Как ты себя чувствуешь?
Эл пожала плечами, не зная, что ответить. Память снова вернула ее к происшествию в кафе. Она специально выбрала столик в последнем ряду, свободный от окружения, — уйти с этого места, при необходимости, будет очень легко: за спиной — парковая аллея, с множеством гуляющих в полдень людей, перед ней, через два ряда однообразных столов уличного кафе — Хайде, который старается смотреть на нее из-за высоких газетных листов одиозного «Штурмовика» как можно незаметнее. Но именно потому, что он очень старается быть неприметным, Эрих совершает слишком много лишних, суетливых движений. Благодаря им его «слежка» мгновенно выдает себя, задолго до того, как начинают происходить хоть какие-то события. Отпивая кофе из чашки, которая очень кстати скрывает нижнюю часть ее лица, Элис улыбнулась, веселясь от суеты Эриха. Его она почти не боялась. При мысли о Хайде в ее душе поднималась только волна холодной ярости, — от воспоминания о том, что он сделал с Эдвардом. В Хайде Эл беспокоила только его внезапная вспыльчивость, но даже ей девушка не придавала большого значения, зная по своей внутренней уверенности, которую она четко ощущала в присутствии Эриха, что от него она сможет уйти.
А вот с Герхардом Зофтом, оказавшимся за другим столиком, дело обстояло совсем иначе. Агна заметила его не сразу. И Зофт, перед которым она всегда ощущала какой-то глухой, неясный страх, не в пример Хайде, следил за ней куда более умело и ловко. Она тяжело вздохнула, отламывая кусочек соленого брецеля: одно дело коротко поводить за нос Хайде и уйти от него, и совсем другое — выйти на возможное прямое столкновение с Зофтом, сотрудником гестапо и эсесовцем. При этой мысли страх Эл перед Зофтом ожил с новой силой, и, с удовольствием скручивая ее изнутри, вернул ей прежнее плохое самочувствие: слабость и тошноту. И пока Эл придумывала, как лучше всего ей оторваться от Зофта, к столику, где сидели эсесовцы, подбежала женщина.
Она была не в себе: отбросив за спину длинные, растрепанные волосы, женщина неловко остановилась перед собаками Гиббельса, и заявила им, что они должны арестовать ее, потому что она еврейка. Эл, несмотря на поднявшийся шум и окрики эсесовцев, ясно расслышала эти слова, и почувствовала, как волна ужаса, поднимаясь, накрывает ее с головой.
