После всех тщетных попыток побега Элис впала в глубокую, непроницаемую задумчивость. Голова работала слишком медленно, и Эл больше не могла придумать ничего, что помогло бы ей сбежать от Зофта. Все прежние попытки оказались напрасными, а за каждой из них следовала боль и удары, удары и боль… И теперь, отходя к кровати, Эл мысленно говорила себе, — а на самом деле прощалась с собой, — зная, что даже если каким-то образом она останется в живых, прежней она уже не будет.
«Ничего не говори ему о себе и об Эдварде. Будет очень больно, Эл, но постарайся выдержать… я знаю, тебе очень страшно, и теперь ты уже боишься новых ударов Зофта, но… что же делать, renardeau?.. Приходит время уходить и прощаться, Эл… приходиться прощаться. Я знаю, ты хотела быть с Эдвардом долго-долго, «пока смерть не разлучит вас», но что делать… я знаю, ты очень хотела родить от него ребенка, и на самом деле, в самой глубине сердца, верила, что слова Кайлы — правда, и ты беременна, беременна, беременна!… Ничего не говори Зофту. Ты — Агна Кельнер, на этом — все.
Когда станет слишком больно — плачь. Я все равно буду знать, что ты не сдалась и не предала. Может быть, renardeau, это и есть самое главное во всей жизни? Ты любила и была любима. Это великое счастье, и я очень рада, что ты его испытала. А ваш малыш… у меня нет слов, что утешат тебя. Как знать, может не всем нам суждено узнать желанное нами счастье, но всем суждено что-то свое?… Все почти закончилось, Эл. Сейчас он изнасилует тебя. Ты будешь сопротивляться, я знаю, — потому что для тебя это одно из самых страшных… но когда станет слишком больно и страшно, когда станет невыносимо… прошу тебя, renardeau, найди способ закончить свою жизнь сама. Не умирай от его руки, умоляю тебя… когда станет невыносимо, сделай, пожалуйста, все сама…».
Агна коснулась изножья кровати, повернула голову, посмотрела на нее через плечо, и выпрямилась, застывая перед Зофтом. Этот последний толчок, после которого девушка упала на кровать, доставил ему особое, жгучее удовольствие. Шелковая ткань кремовой сорочки, которая пока была на девушке, поднялась от движения ее тела, обнажая ноги Агны полностью, по всей длине. Постояв над ней, Зофт заулыбался, и сделал так, как много раз видел в своих мечтах: раздвинув ноги Агны, он поставил колено между ними, и, ведя рукой снизу вверх — от тонкой правой щиколотки до бедра, тягуче медленно опускался вниз, на Агну, поглощая ее собой. Он все делал очень медленно. Не только потому, что торопиться было некуда, но и потому, что помимо тела Агны Кельнер он хотел ее душу. А душа эта, отраженная в ее удивительных, темных-темных глазах, его не желала. Чтобы понять это, не нужно было обладать громадным умом, — достаточно было посмотреть на выражение лица Агны, и на то, с какой гримасой отвращения и ненависти она отвернулась от него.
— Смотри на меня, когда я буду тебя брать… я хочу видеть в твоих глазах отражение каждого своего движения, каждого…
Девушка посмотрела на Зофта, и он замолчал, в ожидании глядя на нее. Кровь и ссадины, конечно, подпортили ее внешний вид, но он все еще хотел ее. Хотел впиться в эти полные, разбитые губы долгим поцелуем, и пить, пить, пить ее кровь… Агна Кельнер остановила на лице Зофта долгий, немигающий взгляд, медленно коснулась его щеки, а когда он закрыл глаза, она, подняв пальцы выше, к виску, вонзила длинные ногти в его кожу, и резко повела руку вниз, оставляя на лице Герха три глубоких борозды, которые наполнялись и исходили кровью сразу же, следуя за движением ее пальцев. Он ударил ее наотмашь, так сильно, что голова Агны, как тряпичная, замоталась из стороны в сторону. А потом девушка, раскрыв разбитые губы, снова плюнула ему в лицо, и ожгла таким яростным взглядом, что в гневе Герх выхватил пистолет из-за спины, и направил его на грудь Агны Кельнер. Он хотел дать ей последний шанс, — она еще могла попросить у него прощение, и он не стал бы нажимать на курок… По меньшей мере потому, что в эту секунду он уже сам был на мушке: чей-то пистолет холодной сталью дышал в его затылок.
Тот, кто держал пистолет, молчал.
Герх хотел заговорить, зная, что это лучше всего отвлекает противника, и повернул голову, но на том конце, где рукоять вальтера четко лежала в руке, были иного мнения. И Зофт, придушенный воротом собственной рубашки, отлетел к стене. Немного, — правда, совсем непонятно, почему, — отпружинив от нее, он остановился, удерживаемый рукой того же человека.
— Харри Кельнер!
Зофт поплыл в лице своей мертвой, страшной улыбкой и задохнулся от череды прицельных ударов. Кельнер не тратил времени и сил на слова. Озверевший до степени абсолютного молчания, он молча избивал Зофта, не давая ему времени ни на отдых, ни на удар, ни на возможность выставить защиту или сказать хотя бы слово. Харри был в такой ярости, что наверняка забил бы Зофта до смерти, если бы не Фоули. Фрэнк попытался остановить Кельнера, но он отбросил его назад и продолжил избивать эсесовца, который уже почти потерял сознание.
— Харри, остановитесь! Нужно идти! Агне нужна помощь!
Второе имя Эл, которое он, как и настоящее, все это время шептал про себя, когда звал ее и спрашивал, где она может быть, постепенно отрезвило Кельнера. Сделав еще один удар в тело, лежащее перед ним на полу, Харри подошел к Агне, застывшей на кровати в том же положении, — с раскинутыми в стороны руками, — и задохнулся от того, что увидел.
От природы кожа Эл была светлой, и следы многочисленных ударов Зофта выделялись на ней особенно, невыносимо четко. Эдвард смотрел на изуродованную кожу Элис так долго и пристально, что глаза зарезало от боли. Его тяжелый взгляд, отметивший каждую рану Эл и каждую деталь, со стороны выглядел еще более жутко: немигающий, и яростный, он словно хотел забрать все, что видел перед собой, — каждую рану Элис, каждую пролитую каплю ее крови, каждое ее страдание и слезу. Эдвард задрожал и на несколько секунд закрыл глаза. По его лицу побежали слезы, но он снова стал смотреть на ссадины и кровоподтеки. Все запоминая, его звериный взгляд медленно поднимался по телу Элисон вверх, подробно, до последней детали фиксируя каждый след, оставленный Зофтом на ее теле, следуя от кончиков пальцев — до волос, вьющихся на концах мягкими, сияющими кольцами.
Рассудок Милна помутился, кровь бешеным потоком билась в голове, в горле, во всем теле. Он чувствовал, как его повело в сторону, когда он взглянул на лицо Эл. Разбитые губы, кровь, распухшее от ударов лицо… страшнее всего были ее глаза. Темно-зеленые, в полумраке комнаты, окруженной давно наступившей в Берлине ночью, они показались Эдварду совершенно черными. В них не было слез. А высохшие следы тех, что были, оставили на щеках Эл тонкие, длинные дорожки. Смешанные с кровью на щеках и висках, они страшно выделялись на ее лице. Взгляд Эл был устремлен вверх, но глаза ее смотрели в недосягаемую никому другому даль, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Губы, сухие и чуть раскрытые, шептали что-то неслышное. Вернувшись в реальность, Кельнер подошел к жене. Обняв ее, он наклонился к самому лицу девушки, и зашептал:
— Агна! Агна! Это я, Харри!
Эл не реагировала, продолжая смотреть вверх.
— Агна, это Харри! Все хорошо, теперь все хорошо!
— Она не слышит вас, Харри… нужно уходить, — повторил Фрэнк громче, и отвел в сторону взгляд, полный боли и сочувствия.
Что-то остановило Фрэнка на полпути, и он, вернувшись взглядом к Кельнеру, потрясенно замолчал.
— В-в-вы…— начал он, и замолчал: горло свело внезапной судорогой. — Ваша рука!
Кельнер, не понимая, посмотрел на него, перевел взгляд ниже, и увидел, что его левая рука, неестественно выгнутая, повисла плетью вдоль тела. «Доломал… адреналин, один из гормонов стресса» — подумал Эдвард, и усмехнулся. Боли он не чувствовал, и если бы не слова Фоули, заметил бы перелом еще позже.
— Так бывает… — медленно проговорил Харри и замолчал.
Фоули попятился и, отвернувшись от Кельнера, направил пистолет на Зофта. Но Герх, чуть-чуть не забитый до смерти, давно не двигался и вряд ли нуждался сейчас в таком наблюдении.
Поправив волосы Агны, Харри кивнул, и, продолжая смотреть на нее, тихо сказал:
— Вы поможете мне, Фоули? Подождите меня с Агной в машине. Я закончу здесь, и скоро приду.
Харри поднялся с кровати, осмотрелся по сторонам, и, не найдя платье, в котором была Агна, бережно завернул ее в покрывало, взял на руки и пошел к выходу через галерею. О том, как он все это делал с обвисшей, сломанной рукой, Фоули не хотел даже думать. С сожалением отведя от Зофта пистолет, Фрэнк последовал за Кельнером. Они спустились вниз молча, по широким ступеням изящно витой, мраморной лестницы, которая располагалась недалеко от того места возле черного хода, где были припаркованы обе машины Кельнеров: «Хорьх», на котором приехал Харри и Opel Kadett, который привез сюда Фоули и Агну.
Дождавшись Фрэнка, Харри передал ему Агну, и, подогнав «Хорьх» к подъездной дороге, вернулся к ним. Агна снова была с ним, у него на руках. Бережно поцеловав ее, он и Фрэнк вернулись к автомобилю. Следуя молчаливой просьбе Харри, Фоули сел на заднее сидение.
— Сидите тихо и ждите меня. Я скоро.
С этими словами он положил девушку рядом с Фрэнком, снял пальто, укрыл им Агну, и, тихо закрыв дверь «Хорьха», побежал к лестнице.
Оставшись с Агной, первые минуты Фрэнк сидел молча, почти не двигаясь. Судя по звукам, доносившимся из особняка, несколько лет назад построенного Шпеером, веселье было в самом разгаре. Сглотнув, Фоули не сразу решился посмотреть на девушку. Но все-таки сделал это. И от прямого взгляда, устремленного на нее, его желудок скрутило спазмами. Она молчала, по-прежнему пребывая в своем невидимом мире, и Фоули, который впервые за все это время осмелился посмотреть в ее глаза, заплакал.
Убийство Герхарда Зофта не заняло у Кельнера много времени. Вернувшись, Харри обошел гостиничный номер, внимательно осмотрел каждую из трех комнат, забрал платье Агны, брошенное на пол в коридоре, задержался взглядом на крови, которая была в ванной комнате повсюду, и пробитом пулей стекле витражного окна, и подошел к эсесовцу. Теперь понять, что это был сотрудник элитного подразделения, некогда основанного Гиллером, было очень сложно или почти невозможно. Ничто из того, что раньше было лицом Герха, больше его не напоминало. Каким-то образом из кровавого месива засветились глаза Зофта. Они долго изучали Кельнера и откровенно смеялись над ним, над его искаженным болью и ненавистью лицом.
— Вам не ск… скрыться, Кельнер. Ваш дом уже обыскали, у меня есть все доказательства того, что вы ш-ш-ш-ш… — зашелестел Зофт, то сплевывая на ковер, то сглатывая собственную кровь, перемешанную со слюной.
Приподняв голову эсесовца за волосы, Харри уточнил:
— Где доказательства?
Глаза Герха, почти полностью заплывшие, опять засмеялись. Уронив голову на ковер, он попробовал пошевелиться.
— Эрих Хайде был п-п-прав… я ему долго не верил… д-д-дурак… думал, он следит за мной, а он следил за вами… только у него ничего, кроме п-п-п…подозрений, а я все нашел! Но он п-п-п… привел меня к твоей жене, и я убил его, когда он выполнил свою роль.
Голова Зофта дернулась вверх. Не сумев удержать взгляд, он посмотрел прямо, на картину Дюрера.
— «Венецианская девушка»… как тебе, Кельнер? Вывезена прямо из Вены, из одного д-д-дома... — Эсесовец замолчал, собираясь с силами. — Но ты смотри, смотри… твою я…
Оставив Зофта, Харри подошел к знаменитой картине Альбрехта Дюрера. На первый, очень беглый взгляд, перед ним был оригинал. Прикрепленный к стене правой гранью рамы, он открылся перед Кельнером как перевернутая книга, слева направо. За бархатно-черным основанием рамы оказался сейф с кодовым замком. Не теряя времени на тщетные попытки подобрать комбинацию, Харри вернулся к Зофту.
— Код? — присев перед ним, уточнил Кельнер.
Зофт улыбнулся кровавой усмешкой, которая, правда, теперь уже не доставляла ему удовольствия потому, что это была не усмешка Агны Кельнер, а его собственная.
— Ты будешь долго гадать… ты можешь бить меня, и я скажу тебе, но где гарантия, что это будет верно? А стимула говорить правду у меня нет, ведь т-т-ы не выпустишь меня… по глазам вижу… не выпустишь…— шептал эсесовец. — А пока так… твоя сука сдохнет и вас найдут.
Кельнер выпрямился и посмотрел на Зофта сверху вниз. В одном эсесовец был прав: если Харри будет спрашивать его, то наверняка провозится слишком долго, а времени у него нет. Задумавшись, Кельнер оглянулся на сейф. Его мозг, взбудораженный всем происходящим, работал как безумный, и какое-то предчувствие, которое пока он не мог распознать, снова и снова напоминало о себе… «здесь все может быть либо очень сложно, либо очень легко, до абсурда… до абсурда!», — подумал Харри, отчего-то вспоминая историю о том, как Гиллер, бредивший тем, чтобы его «элитные» войска СС состояли только лишь из атлетически сложенных блондинов с голубыми глазами, увидев как-то на улице подобного мужчину, который был абсолютным воплощением грезы близорукого и мелкого Генриха, потребовал остановить машину и привести объект своих мечтаний к нему. Мужчину привели, опросили, отметили. Затем, воплощая мечту Гиллера, сделали эсесовцем без каких-либо проверок и экзаменов, а затем… — тут Харри всегда смеялся, вспоминая об этом, — оказалось, причем очень скоро, что новый образцовый воин великой Германии, — никто иной, как сутенер и преступник, ранее судимый за изнасилования.
Посмотрев на сейф, Харри перевел взгляд на Зофта, и, улыбнувшись ему, шепнул:
— Смотри.
Сейф открылся с первого раза, с готовностью показывая Кельнеру все, что в нем было: папки с личными делами Агны и Харри Кельнер, которые велись с 15 февраля 1933 года, — дня их свадьбы и первого дня в Берлине, фотографии, свидетельствовавшие о том, что за Агной долго и подробно следили, отчеты о местонахождении и действиях фрау Кельнер… Быстро просмотрев дела, Харри захлопнул папки, забрав все, что было в сейфе. Повернув картину Дюрера к стене, Кельнер снова подошел к Зофту.
— Ну, что скажешь, Герхард Пауль Зофт, неудавшийся страховой агент и сотрудник гестапо?
— Не думал, что догадаешься…
— Это было несложно, Зофт. В своем поклонении уродству вы и сами стали изрядными уродами. Но сделать день рождения Грубера кодом для сейфа…
Зофт облизал губы.
— Мои псы все равно вас найдут, найдут везде, куда бы вы не сбежали…
Харри, улыбаясь, согласился.
— Я давно знаю, что вы охотитесь за своими врагами далеко за пределами Германии. Буду иметь ввиду.
Став серьезным, Кельнер сказал:
— За каждое страдание моей жены.
Пуля, выскочив из пистолета, разворотила висок Зофта и, прошив его голову насквозь, вышла с другой стороны черепа Герхарда Пауля. Сотрудник тайной полиции, бравый эсесовец, умер мгновенно, уставившись своими оловянными, раскрытыми глазами в высокий белый потолок гостиничного номера. Тщательно протерев «Вальтер», Харри вложил его в раскрытую руку Зофта, еще раз убедился, что Герх мертв, и, взяв документы, вышел прежней тропой, — через галерею.
— К-к-куда вы теперь? — испуганный новостью о том, что тело мертвого Зофта осталось в номере, а за Агной и Харри ведется охота, спросил Фоули.
«Ничего не говори ему о себе и об Эдварде. Будет очень больно, Эл, но постарайся выдержать… я знаю, тебе очень страшно, и теперь ты уже боишься новых ударов Зофта, но… что же делать, renardeau?.. Приходит время уходить и прощаться, Эл… приходиться прощаться. Я знаю, ты хотела быть с Эдвардом долго-долго, «пока смерть не разлучит вас», но что делать… я знаю, ты очень хотела родить от него ребенка, и на самом деле, в самой глубине сердца, верила, что слова Кайлы — правда, и ты беременна, беременна, беременна!… Ничего не говори Зофту. Ты — Агна Кельнер, на этом — все.
Когда станет слишком больно — плачь. Я все равно буду знать, что ты не сдалась и не предала. Может быть, renardeau, это и есть самое главное во всей жизни? Ты любила и была любима. Это великое счастье, и я очень рада, что ты его испытала. А ваш малыш… у меня нет слов, что утешат тебя. Как знать, может не всем нам суждено узнать желанное нами счастье, но всем суждено что-то свое?… Все почти закончилось, Эл. Сейчас он изнасилует тебя. Ты будешь сопротивляться, я знаю, — потому что для тебя это одно из самых страшных… но когда станет слишком больно и страшно, когда станет невыносимо… прошу тебя, renardeau, найди способ закончить свою жизнь сама. Не умирай от его руки, умоляю тебя… когда станет невыносимо, сделай, пожалуйста, все сама…».
Агна коснулась изножья кровати, повернула голову, посмотрела на нее через плечо, и выпрямилась, застывая перед Зофтом. Этот последний толчок, после которого девушка упала на кровать, доставил ему особое, жгучее удовольствие. Шелковая ткань кремовой сорочки, которая пока была на девушке, поднялась от движения ее тела, обнажая ноги Агны полностью, по всей длине. Постояв над ней, Зофт заулыбался, и сделал так, как много раз видел в своих мечтах: раздвинув ноги Агны, он поставил колено между ними, и, ведя рукой снизу вверх — от тонкой правой щиколотки до бедра, тягуче медленно опускался вниз, на Агну, поглощая ее собой. Он все делал очень медленно. Не только потому, что торопиться было некуда, но и потому, что помимо тела Агны Кельнер он хотел ее душу. А душа эта, отраженная в ее удивительных, темных-темных глазах, его не желала. Чтобы понять это, не нужно было обладать громадным умом, — достаточно было посмотреть на выражение лица Агны, и на то, с какой гримасой отвращения и ненависти она отвернулась от него.
— Смотри на меня, когда я буду тебя брать… я хочу видеть в твоих глазах отражение каждого своего движения, каждого…
Девушка посмотрела на Зофта, и он замолчал, в ожидании глядя на нее. Кровь и ссадины, конечно, подпортили ее внешний вид, но он все еще хотел ее. Хотел впиться в эти полные, разбитые губы долгим поцелуем, и пить, пить, пить ее кровь… Агна Кельнер остановила на лице Зофта долгий, немигающий взгляд, медленно коснулась его щеки, а когда он закрыл глаза, она, подняв пальцы выше, к виску, вонзила длинные ногти в его кожу, и резко повела руку вниз, оставляя на лице Герха три глубоких борозды, которые наполнялись и исходили кровью сразу же, следуя за движением ее пальцев. Он ударил ее наотмашь, так сильно, что голова Агны, как тряпичная, замоталась из стороны в сторону. А потом девушка, раскрыв разбитые губы, снова плюнула ему в лицо, и ожгла таким яростным взглядом, что в гневе Герх выхватил пистолет из-за спины, и направил его на грудь Агны Кельнер. Он хотел дать ей последний шанс, — она еще могла попросить у него прощение, и он не стал бы нажимать на курок… По меньшей мере потому, что в эту секунду он уже сам был на мушке: чей-то пистолет холодной сталью дышал в его затылок.
Тот, кто держал пистолет, молчал.
Герх хотел заговорить, зная, что это лучше всего отвлекает противника, и повернул голову, но на том конце, где рукоять вальтера четко лежала в руке, были иного мнения. И Зофт, придушенный воротом собственной рубашки, отлетел к стене. Немного, — правда, совсем непонятно, почему, — отпружинив от нее, он остановился, удерживаемый рукой того же человека.
— Харри Кельнер!
Зофт поплыл в лице своей мертвой, страшной улыбкой и задохнулся от череды прицельных ударов. Кельнер не тратил времени и сил на слова. Озверевший до степени абсолютного молчания, он молча избивал Зофта, не давая ему времени ни на отдых, ни на удар, ни на возможность выставить защиту или сказать хотя бы слово. Харри был в такой ярости, что наверняка забил бы Зофта до смерти, если бы не Фоули. Фрэнк попытался остановить Кельнера, но он отбросил его назад и продолжил избивать эсесовца, который уже почти потерял сознание.
— Харри, остановитесь! Нужно идти! Агне нужна помощь!
Второе имя Эл, которое он, как и настоящее, все это время шептал про себя, когда звал ее и спрашивал, где она может быть, постепенно отрезвило Кельнера. Сделав еще один удар в тело, лежащее перед ним на полу, Харри подошел к Агне, застывшей на кровати в том же положении, — с раскинутыми в стороны руками, — и задохнулся от того, что увидел.
От природы кожа Эл была светлой, и следы многочисленных ударов Зофта выделялись на ней особенно, невыносимо четко. Эдвард смотрел на изуродованную кожу Элис так долго и пристально, что глаза зарезало от боли. Его тяжелый взгляд, отметивший каждую рану Эл и каждую деталь, со стороны выглядел еще более жутко: немигающий, и яростный, он словно хотел забрать все, что видел перед собой, — каждую рану Элис, каждую пролитую каплю ее крови, каждое ее страдание и слезу. Эдвард задрожал и на несколько секунд закрыл глаза. По его лицу побежали слезы, но он снова стал смотреть на ссадины и кровоподтеки. Все запоминая, его звериный взгляд медленно поднимался по телу Элисон вверх, подробно, до последней детали фиксируя каждый след, оставленный Зофтом на ее теле, следуя от кончиков пальцев — до волос, вьющихся на концах мягкими, сияющими кольцами.
Рассудок Милна помутился, кровь бешеным потоком билась в голове, в горле, во всем теле. Он чувствовал, как его повело в сторону, когда он взглянул на лицо Эл. Разбитые губы, кровь, распухшее от ударов лицо… страшнее всего были ее глаза. Темно-зеленые, в полумраке комнаты, окруженной давно наступившей в Берлине ночью, они показались Эдварду совершенно черными. В них не было слез. А высохшие следы тех, что были, оставили на щеках Эл тонкие, длинные дорожки. Смешанные с кровью на щеках и висках, они страшно выделялись на ее лице. Взгляд Эл был устремлен вверх, но глаза ее смотрели в недосягаемую никому другому даль, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Губы, сухие и чуть раскрытые, шептали что-то неслышное. Вернувшись в реальность, Кельнер подошел к жене. Обняв ее, он наклонился к самому лицу девушки, и зашептал:
— Агна! Агна! Это я, Харри!
Эл не реагировала, продолжая смотреть вверх.
— Агна, это Харри! Все хорошо, теперь все хорошо!
— Она не слышит вас, Харри… нужно уходить, — повторил Фрэнк громче, и отвел в сторону взгляд, полный боли и сочувствия.
Что-то остановило Фрэнка на полпути, и он, вернувшись взглядом к Кельнеру, потрясенно замолчал.
— В-в-вы…— начал он, и замолчал: горло свело внезапной судорогой. — Ваша рука!
Кельнер, не понимая, посмотрел на него, перевел взгляд ниже, и увидел, что его левая рука, неестественно выгнутая, повисла плетью вдоль тела. «Доломал… адреналин, один из гормонов стресса» — подумал Эдвард, и усмехнулся. Боли он не чувствовал, и если бы не слова Фоули, заметил бы перелом еще позже.
— Так бывает… — медленно проговорил Харри и замолчал.
Фоули попятился и, отвернувшись от Кельнера, направил пистолет на Зофта. Но Герх, чуть-чуть не забитый до смерти, давно не двигался и вряд ли нуждался сейчас в таком наблюдении.
Поправив волосы Агны, Харри кивнул, и, продолжая смотреть на нее, тихо сказал:
— Вы поможете мне, Фоули? Подождите меня с Агной в машине. Я закончу здесь, и скоро приду.
Харри поднялся с кровати, осмотрелся по сторонам, и, не найдя платье, в котором была Агна, бережно завернул ее в покрывало, взял на руки и пошел к выходу через галерею. О том, как он все это делал с обвисшей, сломанной рукой, Фоули не хотел даже думать. С сожалением отведя от Зофта пистолет, Фрэнк последовал за Кельнером. Они спустились вниз молча, по широким ступеням изящно витой, мраморной лестницы, которая располагалась недалеко от того места возле черного хода, где были припаркованы обе машины Кельнеров: «Хорьх», на котором приехал Харри и Opel Kadett, который привез сюда Фоули и Агну.
Дождавшись Фрэнка, Харри передал ему Агну, и, подогнав «Хорьх» к подъездной дороге, вернулся к ним. Агна снова была с ним, у него на руках. Бережно поцеловав ее, он и Фрэнк вернулись к автомобилю. Следуя молчаливой просьбе Харри, Фоули сел на заднее сидение.
— Сидите тихо и ждите меня. Я скоро.
С этими словами он положил девушку рядом с Фрэнком, снял пальто, укрыл им Агну, и, тихо закрыв дверь «Хорьха», побежал к лестнице.
Оставшись с Агной, первые минуты Фрэнк сидел молча, почти не двигаясь. Судя по звукам, доносившимся из особняка, несколько лет назад построенного Шпеером, веселье было в самом разгаре. Сглотнув, Фоули не сразу решился посмотреть на девушку. Но все-таки сделал это. И от прямого взгляда, устремленного на нее, его желудок скрутило спазмами. Она молчала, по-прежнему пребывая в своем невидимом мире, и Фоули, который впервые за все это время осмелился посмотреть в ее глаза, заплакал.
Убийство Герхарда Зофта не заняло у Кельнера много времени. Вернувшись, Харри обошел гостиничный номер, внимательно осмотрел каждую из трех комнат, забрал платье Агны, брошенное на пол в коридоре, задержался взглядом на крови, которая была в ванной комнате повсюду, и пробитом пулей стекле витражного окна, и подошел к эсесовцу. Теперь понять, что это был сотрудник элитного подразделения, некогда основанного Гиллером, было очень сложно или почти невозможно. Ничто из того, что раньше было лицом Герха, больше его не напоминало. Каким-то образом из кровавого месива засветились глаза Зофта. Они долго изучали Кельнера и откровенно смеялись над ним, над его искаженным болью и ненавистью лицом.
— Вам не ск… скрыться, Кельнер. Ваш дом уже обыскали, у меня есть все доказательства того, что вы ш-ш-ш-ш… — зашелестел Зофт, то сплевывая на ковер, то сглатывая собственную кровь, перемешанную со слюной.
Приподняв голову эсесовца за волосы, Харри уточнил:
— Где доказательства?
Глаза Герха, почти полностью заплывшие, опять засмеялись. Уронив голову на ковер, он попробовал пошевелиться.
— Эрих Хайде был п-п-прав… я ему долго не верил… д-д-дурак… думал, он следит за мной, а он следил за вами… только у него ничего, кроме п-п-п…подозрений, а я все нашел! Но он п-п-п… привел меня к твоей жене, и я убил его, когда он выполнил свою роль.
Голова Зофта дернулась вверх. Не сумев удержать взгляд, он посмотрел прямо, на картину Дюрера.
— «Венецианская девушка»… как тебе, Кельнер? Вывезена прямо из Вены, из одного д-д-дома... — Эсесовец замолчал, собираясь с силами. — Но ты смотри, смотри… твою я…
Оставив Зофта, Харри подошел к знаменитой картине Альбрехта Дюрера. На первый, очень беглый взгляд, перед ним был оригинал. Прикрепленный к стене правой гранью рамы, он открылся перед Кельнером как перевернутая книга, слева направо. За бархатно-черным основанием рамы оказался сейф с кодовым замком. Не теряя времени на тщетные попытки подобрать комбинацию, Харри вернулся к Зофту.
— Код? — присев перед ним, уточнил Кельнер.
Зофт улыбнулся кровавой усмешкой, которая, правда, теперь уже не доставляла ему удовольствия потому, что это была не усмешка Агны Кельнер, а его собственная.
— Ты будешь долго гадать… ты можешь бить меня, и я скажу тебе, но где гарантия, что это будет верно? А стимула говорить правду у меня нет, ведь т-т-ы не выпустишь меня… по глазам вижу… не выпустишь…— шептал эсесовец. — А пока так… твоя сука сдохнет и вас найдут.
Кельнер выпрямился и посмотрел на Зофта сверху вниз. В одном эсесовец был прав: если Харри будет спрашивать его, то наверняка провозится слишком долго, а времени у него нет. Задумавшись, Кельнер оглянулся на сейф. Его мозг, взбудораженный всем происходящим, работал как безумный, и какое-то предчувствие, которое пока он не мог распознать, снова и снова напоминало о себе… «здесь все может быть либо очень сложно, либо очень легко, до абсурда… до абсурда!», — подумал Харри, отчего-то вспоминая историю о том, как Гиллер, бредивший тем, чтобы его «элитные» войска СС состояли только лишь из атлетически сложенных блондинов с голубыми глазами, увидев как-то на улице подобного мужчину, который был абсолютным воплощением грезы близорукого и мелкого Генриха, потребовал остановить машину и привести объект своих мечтаний к нему. Мужчину привели, опросили, отметили. Затем, воплощая мечту Гиллера, сделали эсесовцем без каких-либо проверок и экзаменов, а затем… — тут Харри всегда смеялся, вспоминая об этом, — оказалось, причем очень скоро, что новый образцовый воин великой Германии, — никто иной, как сутенер и преступник, ранее судимый за изнасилования.
Посмотрев на сейф, Харри перевел взгляд на Зофта, и, улыбнувшись ему, шепнул:
— Смотри.
Сейф открылся с первого раза, с готовностью показывая Кельнеру все, что в нем было: папки с личными делами Агны и Харри Кельнер, которые велись с 15 февраля 1933 года, — дня их свадьбы и первого дня в Берлине, фотографии, свидетельствовавшие о том, что за Агной долго и подробно следили, отчеты о местонахождении и действиях фрау Кельнер… Быстро просмотрев дела, Харри захлопнул папки, забрав все, что было в сейфе. Повернув картину Дюрера к стене, Кельнер снова подошел к Зофту.
— Ну, что скажешь, Герхард Пауль Зофт, неудавшийся страховой агент и сотрудник гестапо?
— Не думал, что догадаешься…
— Это было несложно, Зофт. В своем поклонении уродству вы и сами стали изрядными уродами. Но сделать день рождения Грубера кодом для сейфа…
Зофт облизал губы.
— Мои псы все равно вас найдут, найдут везде, куда бы вы не сбежали…
Харри, улыбаясь, согласился.
— Я давно знаю, что вы охотитесь за своими врагами далеко за пределами Германии. Буду иметь ввиду.
Став серьезным, Кельнер сказал:
— За каждое страдание моей жены.
Пуля, выскочив из пистолета, разворотила висок Зофта и, прошив его голову насквозь, вышла с другой стороны черепа Герхарда Пауля. Сотрудник тайной полиции, бравый эсесовец, умер мгновенно, уставившись своими оловянными, раскрытыми глазами в высокий белый потолок гостиничного номера. Тщательно протерев «Вальтер», Харри вложил его в раскрытую руку Зофта, еще раз убедился, что Герх мертв, и, взяв документы, вышел прежней тропой, — через галерею.
— К-к-куда вы теперь? — испуганный новостью о том, что тело мертвого Зофта осталось в номере, а за Агной и Харри ведется охота, спросил Фоули.
