К нужному вагону поезда они подошли за пятнадцать минут до времени отправления. Проводник в синей форме и форменном пальто шагнул им навстречу, салютуя нацистским приветствием, от которого трое из этих четырёх людей сбегали в Великобританию. Удерживая Мариуса за плечи, Кельнер остановился за его спиной, укрывая от толчков плотной толпы, и боковым зрением наблюдая за Кайлой и Дану, которые стояли слева от них. Харри передал документы на всех трех пассажиров, и стал ждать окончания кропотливой, во многом же просто унизительной проверки.
Мариуса осмотрели самым подробным образом, и, в конце концов, разворошив в небольшом чемодане те немногие вещи, которые отъезжающим можно было с собой взять, выдали ему две таблички, которые тут же прицепили на одежду: на груди был написан порядковый номер, — согласно списку пассажиров, а на спине — имя, «Мариус Кац».
Проверка документов Кайлы и Дану обошлась быстрее по времени и дороже по деньгам. По взгляду проводника Харри видел: он знает негласный статус этих двух пассажиров; знает, что за их выезд из Берлина уже заплачены немалые суммы. Знает, и… указательный и средний пальцы мужчины сложились вместе в подобие горсти. И Кельнер, беззвучно усмехнувшись, достал деньги, приготовленные заранее именно для этой цели.
Досмотрщик кивнул, и Харри едва не рассмеялся вслух его умелой пантомиме: лицо мужчины было таким спокойным и равнодушным, что каждый первый сказал бы вам, что деньги, — этот презренный металл, — его совершенно не интересуют. Наконец, раздался первый свисток, как сигнал к скорому отправлению поезда. Проводник, даже не взглянув на багаж Кайлы и Дану, быстро, — подгоняемый давлением толпы на свою спину, — выдал им таблички с именами и порядковыми номерами, и обратил свой пустой взор к тем, кто стоял в очереди за Харри.
— Ну… — выдохнул Кельнер в черное небо холодного, зимнего вечера.
Дану, сжав его руку, потряс ее в своих руках, и крепко обнял Харри. В его карих глазах, за границей нижних век, Кельнер заметил блестящую строчку слез. Кайла была более красноречива в проявлении своих чувств. Обнимая высокого Кельнера, она горько и тихо плакала, не смея поднять головы, и только часто вытирала слезы отрывистым, резким движением ладони. Кельнер обнял ее и замер без движения на несколько секунд.
В его памяти быстрой молнией сверкнуло воспоминание о том, как Кайла наклонилась к нему, упрашивая его отдать ей раненую Агну, которая тогда была без сознания. Харри тряхнул головой, отгоняя от себя тяжелые воспоминания. За одну эту помощь со стороны Кайлы и Дану он считал себя в неоплатном долгу перед ними. А сколько такой помощи было после… Эл тогда была сильно ранена и могла умереть. Прямо так, — у него на руках, на улице, среди громадного Берлина, забитого черными крючьями свастики и уже истекающего первой кровью… перед мысленным взором Эда показалось лицо его мамы: залитое кровью, с красными-красными волосами.
Руки Харри Кельнера, обнимающие Кайлу, задрожали, и он быстро вытянул их вниз, вдоль тела. Мариус попрощался с ним быстрее всех: пожав руку Харри, он всмотрелся в его яркие, голубые, глаза, переполненные затаенной горечью, и замолчал. Молчание длилось до последнего свистка, призывающего пассажиров пройти в вагон.
— Спасибо вам за все.
Мариус еще недолго посмотрел на Харри, и отвел глаза. Кельнер заметил, как дрожат его губы.
— Прощай. И будь счастлив.
Улыбка Харри Кельнера была последним воспоминанием, что Мариус забрал с собой из Берлина. В следующую минуту он уже сидел в поезде, рядом с Кайлой и Дану, и, покачиваясь на деревянной скамье с высокой спинкой, медленно уезжал из Столицы мира.
Молчание слишком затянулось для того, чтобы остаться просто паузой. Элис смотрела в окно, но ничего не видела, — она вспоминала прощание с Кайлой, Дану и… Эдвардом. Сердце похолодело при этой мысли, и она тяжело вздохнула.
Никогда прежде она так себя не чувствовала и не вела, — словно цеплялась за него, удерживая изо всех сил.
Элис поморщилась. Она терпеть это не могла, и никогда так не поступала, но в эти дни… необъяснимое ощущение чего-то неотвратимого только нарастало, постепенно, с каждым днем, затмевая собой все доводы рассудка. Внешние события говорили Эл о том, что вся ее долгая, мучительная тревога — напрасная выдумка, а сердце… было беспокойно и днем, и ночью. Самым гадким во всем этом было то, что все это были лишь ее ощущения, интуиция: и никаких реальных поводов, — уже существующие были не в счет, — для этой громадной, непонятной тревоги не существовало. Эл вспомнила слова Кайлы. «Вот увидите, я права». Мысль о том, что она беременна пугала ее. Раньше Элис, остро и затаенно переживая смерть малыша, отчаянно желала забеременеть снова, но потом, с течением времени, желание сменилось отчаянием, неверием и… четким убеждением в том, что она никогда не сможет иметь детей. Это осознание всегда причиняло ей боль, но Эл убедила себя, что отныне она будет с ней всегда, и значит, лучшим выходом из всей этой боли будет просто жить дальше. Хранить эту боль про себя и жить дальше, больше не питая себя пустыми надеждами. Но теперь, после слов Кайлы… она говорила так твердо, так убежденно, что… Элис почувствовала, как горло сводит судорогой, — ей так хотелось верить Кайле, так отчаянно хотелось верить! Но разум говорил Эл, чтобы она не смела поддаваться новой надежде, — собраться заново после нее будет очень сложно. И Эл смирила себя. Еще недолго полюбовавшись фразой «вы беременны!» со стороны, словно она была сказана не ей, а другой женщине, Элис перешла к другим мыслям.
Как все прошло? Получилось ли у Эдварда проводить Кайлу, Дану и Мариуса? Как они уехали? Смогут ли они в порту Харвич уйти незамеченными и поехать в Ливерпуль тем маршрутом, о котором Элис им рассказала? Хватит ли у них денег, которые они дали им в дорогу?… Вопросы, один за одним, кружились в мыслях Элис, и она ехала на вечер, сидя рядом с Фоули в новом «Опеле», совершенно не следя за дорогой.
— Приехали.
Фрэнк остановил автомобиль у черного входа в здание, в котором теперь расположился модный дом Гиббельс.
Агна, очнувшись от своих своих размышлений, удивленно посмотрела вокруг, и взглянула на Фрэнка.
— Герр Фоули, давайте договоримся сразу, — девушка сделала глубокий вдох, мысленно пообещав себе подбирать слова как можно аккуратнее. — Скажу честно: у меня нет желания быть на этом вечере в вашем сопровождении. Причину, думаю, вам объяснять не нужно. Но я обязана быть здесь именно в вашей компании. Поэтому прошу вас держать себя в руках, и… — Агна закрыла глаза и вздохнула, — …просто быть рядом. Если вы позволите себе что-то подобное тому поцелую, я отвечу вам самым резким образом. Я замужем, и я люблю своего мужа.
— Я все понимаю, фрау Кельнер. И снова прошу вас извинить меня за тот поцелуй, и за цветы, я не хотел…
— Вы извиняетесь искренне, или это только слова?
Агна повернулась к Фрэнку, внимательно рассматривая его лицо. Не выдержав ее взгляда, Фоули опустил глаза вниз и после долгого молчания вынужденно прошептал:
— За цветы мои извинения искренни.
— Но не за поцелуй, — жестко уточнила жена Кельнера.
— Но не за поцелуй, — согласился Фрэнк, и горячо добавил, — вы не можете запретить мне любить вас. Я знаю, вы никогда не будете моей, и я никогда не позволю себе причинить вам зло, но к поцелую мои извинения не относятся. Я хотел этого, я мечтал об этом.
Агна, не ожидавшая такой откровенности, изумленно посмотрела на Фоули, и приготовилась к новым объяснениям, но, увидев, с какой мучительной нежностью он смотрит на нее, окончательно смутилась и промолчала.
Накинув на плечо тонкую золотую цепочку вечерней сумочки, Агна Кельнер вышла из автомобиля, громко хлопнув дверью. Фрэнк подошел к девушке, и вытянул согнутую в локте правую руку в сторону. Не ответив на это приглашение, Агна пошла к центральным дверям, недоумевая над тем, зачем Фоули понадобилось оставлять «Опель» у черного хода. Спрашивать об этом вслух, ровно как и говорить с ним сверх самых необходимых фраз, Агна не собиралась. От морозного воздуха она почувствовала себя лучше, и надеялась, что вечер пройдет спокойно и благополучно. Фрэнк догнал ее, и теперь шел рядом, больше не предлагая ей… сопровождение. А Агне Кельнер отчаянно не хватало своего мужа.
— Фрау Кельнер, наконец-то вы пришли!
Магда Гиббельс пошла на Агну сразу же, стоило ей войти в большую залу, переполненную гостями, угощениями, официантами с шампанским и огромным множеством зажженных свечей. Зачем Гиббельс понадобились свечи, некстати соперничающие с электрическим светом в освещении душного зала, Агна не знала. Но первое впечатление было напрочь проиграно: желтые языки свечей, неудачно сочетаясь с огромными, яркими люстрами и светильниками, отдавали старостью, пылью и нафталином. Но не только свечи выглядели здесь, на «большом вечере», неуместно: оказалось, что и платье Агны — «слишком закрытое, чопорное и совсем некрасивое». Именно так выразилась Магда Гиббельс. И посмотрела на Агну зло и неприязненно, спрашивая ее взглядом холодных глаз, неужели во всем Берлине она не смогла найти платья получше? Фрау Кельнер улыбнулась как можно вежливее, и напомнила, что никаких указаний по внешнему виду выдано не было.
Это замечание только больше разозлило первую блондинку рейха, и, сверкнув глазами, она ушла к группе гостей, в которой дамы, судя по вырезам их платьев на груди и спине, были куда умнее Агны Кельнер.
Осторожно, под прикрытием бокала шампанского, осмотрев зал по кругу, Агна заметила в толпе Хайде. Его суетливая фигура металась от одного гостя к другому, и девушка, глядя на его хаотичные движения, поняла, что он не в себе. Но так, похоже, казалось только ей, потому что никто из присутствующих не обращал на Эриха, который выглядел как настоящий сумасшедший, никакого внимания. Хайде замер недалеко от Агны, а она, заметив его безумный, бегающий взгляд, почувствовала настоящий страх.
Не рассуждая, девушка повернулась к Фоули, занятому рассматриванием гостей у противоположной стены зала, и торопливо сказала:
— Потанцуем?
Вышколенный строгой отповедью Агны, произнесенной ею в салоне «Опеля», Фоули замер на месте, не смея двигаться. Вздохнув, Агна подошла к нему еще ближе, и сказала:
— Видите того мужчину? — она аккуратно указала взглядом на Хайде.
— Да.
— Надо потанцевать.
Фрэнк кивнул, и, предложив Агне руку, повел ее в центр зала. Над ними звучала незримая, классическая мелодия, которую исполнял живой оркестр.
Рука Фрэнка, не смея двинуться ниже, застыла на спине Агны. Девушка опустила ладонь на его плечо, и танец начался: официальный, церемонный и сбивчивый.
От слишком большого волнения, не в силах перестать смотреть на нее, Фрэнк вел Агну неуверенно и шатко. А она осматривала зал в поисках Хайде.
Он мелькнул снова всего один раз, — пробежал там, где до танца стояли Агна и Фрэнк, и снова скрылся среди гостей, занятый своим безумием.
«Он ищет Харри? Что он хочет? Или мне кажется?». Агна проследила за Эрихом до его исчезновения в толпе, и втянула душный воздух в легкие, тут же задохнувшись от обилия запахов, смешанных с сильной волной пота.
— Простите… — сжав рукой шею, сдавленно прошептала Агна.
— Что случилось? Вам плохо?
Не ответив, Агна выбежала из зала. К счастью, дамская комната нашлась довольно быстро, — за третьей дверью справа по длинному, гулкому от звенящего эхо, коридору.
Агна едва успела закрыть за собою дверь, как ее снова вырвало. Приступ длился дольше предыдущих, и спазмы в этот раз были гораздо сильнее. Выдержав несколько минут, и убедившись, что дурнота отступила, Агна подошла к раковине, вымыла руки, прополоскала рот, плеснула в лицо холодной водой, и застыла на месте, со страхом глядя на отражение Хайде в большом настенном зеркале. Развернувшись так быстро, как могла, она бросилась к двери, но Хайде, крепко зацепив девушку за плечо, вернул Агну назад и швырнул ее на пол.
— Сиди тихо, иначе не дождешься своего мужа!
Эрих размахнулся, но не ударил ее, — только оттащил, вцепившись в ворот платья, — который от этого начал душить Агну, — к высокой батарее. Больно ударившись, девушка застонала.
— Неприятно, правда? А представь как неприятно мне!
— Что вы хотите?
— Я мечтаю убить твоего мужа!
Хайде засмеялся, разглядывая девушку блестящими, безумными глазами.
— Мы дождемся Харри Кельнера вместе, я убью его, а потом подумаю что сделать с тобой!
— Нет! — громко крикнула Агна. — Помогите!
Сразу же после этих слов запертая дверь отлетела в сторону, и пуля, без сопровождения каких-либо слов, пробила грудь Хайде.
Эрих упал навзничь и захрипел, с ужасом глядя вверх, на подходившего к нему мужчину. Голова его, немного подрожав, не смогла повернуться в нужную сторону, и Хайде умер, так и не узнав, что его убил Герхард Зофт.
Агна, немая от ужаса, сидела на полу, прижавшись спиной к батарее, и молча смотрела на мертвого Хайде.
— Ну вот, дело сделано! Каждый выполнил свою роль.
Зофт подошел к Агне и поднял ее на ноги, с любопытством рассматривая глубину ее громадных глаз, наполненную каким-то невероятным сиянием.
— Я думала, это не вы… — прошептала девушка и потеряла сознание.
Зофт легко подхватил ее на руки, весело присвистнул, и вышел из дамской комнаты.
— Кто вы?
Агна всмотрелась в лицо мужчины, но не узнала его, и закрыла глаза, чтобы унять головокружение.
— Тот же вопрос я задаю себе относительно вас, фрау Кельнер.
Зофт сел на софу, обитую шелком, и замолчал, явно наслаждаясь и происходящим, и его неспешностью. Откинувшись на высокую спинку, он погладил светлый шелк бледного, едва желтого оттенка, и довольно улыбнулся. Затем взгляд его темно-серых глаз поднялся выше и остановился на Агне Кельнер.
Ее правое запястье, уже стертое тесным кольцом наручников, было надежно пристегнуто к спинке двуспальной кровати. Левая рука была свободна, и Герх считал, что это чертовски мило с его стороны, — оставить подобную свободу такой даме, как Агна Кельнер. Он не приводил ее в сознание насильно, — спешить ему было некуда, и вместо того, чтобы начать выбивать из девушки нужные ему ответы как можно скорее, Герхард заказал в эту комнату на последнем, третьем этаже «особняка на Кудамм», сохранившей и бывший до ремонта вид респектабельного гостиничного номера, и куполообразную, стеклянную крышу, роскошный ужин на двоих и несколько бутылок шампанского Dom Perignon. Внизу, на первом этаже, гремел праздник по случаю открытия модного дома Гиббельс, и весь этот шум с пьяным хохотом и криками, смешанными с музыкой оркестра, как нельзя лучше подходил к мероприятию, организованному Зофтом здесь, в красивом номере некогда шикарной гостиницы Берлина.
Агна зашевелилась, снова приходя в себя, и с трудом посмотрела сначала направо, потом налево. Зофт знал, что она не притворяется, — ей и в самом деле было довольно паршиво. Но вот почему? Этот вопрос пока оставался открытым. Пользуясь моментом, он подошел к кровати и сел рядом с Агной, медленно изучая ее лицо и фигуру. То, на что он смотрел, нравилось ему, хотя он не мог сказать, что миниатюрные женщины привлекают его. Но в этой было такое любопытное сочетание дерзкой красоты и характера, что в какой-то момент Зофт понял, что он хочет поймать ее и долго-долго рассматривать.
Мариуса осмотрели самым подробным образом, и, в конце концов, разворошив в небольшом чемодане те немногие вещи, которые отъезжающим можно было с собой взять, выдали ему две таблички, которые тут же прицепили на одежду: на груди был написан порядковый номер, — согласно списку пассажиров, а на спине — имя, «Мариус Кац».
Проверка документов Кайлы и Дану обошлась быстрее по времени и дороже по деньгам. По взгляду проводника Харри видел: он знает негласный статус этих двух пассажиров; знает, что за их выезд из Берлина уже заплачены немалые суммы. Знает, и… указательный и средний пальцы мужчины сложились вместе в подобие горсти. И Кельнер, беззвучно усмехнувшись, достал деньги, приготовленные заранее именно для этой цели.
Досмотрщик кивнул, и Харри едва не рассмеялся вслух его умелой пантомиме: лицо мужчины было таким спокойным и равнодушным, что каждый первый сказал бы вам, что деньги, — этот презренный металл, — его совершенно не интересуют. Наконец, раздался первый свисток, как сигнал к скорому отправлению поезда. Проводник, даже не взглянув на багаж Кайлы и Дану, быстро, — подгоняемый давлением толпы на свою спину, — выдал им таблички с именами и порядковыми номерами, и обратил свой пустой взор к тем, кто стоял в очереди за Харри.
— Ну… — выдохнул Кельнер в черное небо холодного, зимнего вечера.
Дану, сжав его руку, потряс ее в своих руках, и крепко обнял Харри. В его карих глазах, за границей нижних век, Кельнер заметил блестящую строчку слез. Кайла была более красноречива в проявлении своих чувств. Обнимая высокого Кельнера, она горько и тихо плакала, не смея поднять головы, и только часто вытирала слезы отрывистым, резким движением ладони. Кельнер обнял ее и замер без движения на несколько секунд.
В его памяти быстрой молнией сверкнуло воспоминание о том, как Кайла наклонилась к нему, упрашивая его отдать ей раненую Агну, которая тогда была без сознания. Харри тряхнул головой, отгоняя от себя тяжелые воспоминания. За одну эту помощь со стороны Кайлы и Дану он считал себя в неоплатном долгу перед ними. А сколько такой помощи было после… Эл тогда была сильно ранена и могла умереть. Прямо так, — у него на руках, на улице, среди громадного Берлина, забитого черными крючьями свастики и уже истекающего первой кровью… перед мысленным взором Эда показалось лицо его мамы: залитое кровью, с красными-красными волосами.
Руки Харри Кельнера, обнимающие Кайлу, задрожали, и он быстро вытянул их вниз, вдоль тела. Мариус попрощался с ним быстрее всех: пожав руку Харри, он всмотрелся в его яркие, голубые, глаза, переполненные затаенной горечью, и замолчал. Молчание длилось до последнего свистка, призывающего пассажиров пройти в вагон.
— Спасибо вам за все.
Мариус еще недолго посмотрел на Харри, и отвел глаза. Кельнер заметил, как дрожат его губы.
— Прощай. И будь счастлив.
Улыбка Харри Кельнера была последним воспоминанием, что Мариус забрал с собой из Берлина. В следующую минуту он уже сидел в поезде, рядом с Кайлой и Дану, и, покачиваясь на деревянной скамье с высокой спинкой, медленно уезжал из Столицы мира.
***
Молчание слишком затянулось для того, чтобы остаться просто паузой. Элис смотрела в окно, но ничего не видела, — она вспоминала прощание с Кайлой, Дану и… Эдвардом. Сердце похолодело при этой мысли, и она тяжело вздохнула.
Никогда прежде она так себя не чувствовала и не вела, — словно цеплялась за него, удерживая изо всех сил.
Элис поморщилась. Она терпеть это не могла, и никогда так не поступала, но в эти дни… необъяснимое ощущение чего-то неотвратимого только нарастало, постепенно, с каждым днем, затмевая собой все доводы рассудка. Внешние события говорили Эл о том, что вся ее долгая, мучительная тревога — напрасная выдумка, а сердце… было беспокойно и днем, и ночью. Самым гадким во всем этом было то, что все это были лишь ее ощущения, интуиция: и никаких реальных поводов, — уже существующие были не в счет, — для этой громадной, непонятной тревоги не существовало. Эл вспомнила слова Кайлы. «Вот увидите, я права». Мысль о том, что она беременна пугала ее. Раньше Элис, остро и затаенно переживая смерть малыша, отчаянно желала забеременеть снова, но потом, с течением времени, желание сменилось отчаянием, неверием и… четким убеждением в том, что она никогда не сможет иметь детей. Это осознание всегда причиняло ей боль, но Эл убедила себя, что отныне она будет с ней всегда, и значит, лучшим выходом из всей этой боли будет просто жить дальше. Хранить эту боль про себя и жить дальше, больше не питая себя пустыми надеждами. Но теперь, после слов Кайлы… она говорила так твердо, так убежденно, что… Элис почувствовала, как горло сводит судорогой, — ей так хотелось верить Кайле, так отчаянно хотелось верить! Но разум говорил Эл, чтобы она не смела поддаваться новой надежде, — собраться заново после нее будет очень сложно. И Эл смирила себя. Еще недолго полюбовавшись фразой «вы беременны!» со стороны, словно она была сказана не ей, а другой женщине, Элис перешла к другим мыслям.
Как все прошло? Получилось ли у Эдварда проводить Кайлу, Дану и Мариуса? Как они уехали? Смогут ли они в порту Харвич уйти незамеченными и поехать в Ливерпуль тем маршрутом, о котором Элис им рассказала? Хватит ли у них денег, которые они дали им в дорогу?… Вопросы, один за одним, кружились в мыслях Элис, и она ехала на вечер, сидя рядом с Фоули в новом «Опеле», совершенно не следя за дорогой.
— Приехали.
Фрэнк остановил автомобиль у черного входа в здание, в котором теперь расположился модный дом Гиббельс.
Агна, очнувшись от своих своих размышлений, удивленно посмотрела вокруг, и взглянула на Фрэнка.
— Герр Фоули, давайте договоримся сразу, — девушка сделала глубокий вдох, мысленно пообещав себе подбирать слова как можно аккуратнее. — Скажу честно: у меня нет желания быть на этом вечере в вашем сопровождении. Причину, думаю, вам объяснять не нужно. Но я обязана быть здесь именно в вашей компании. Поэтому прошу вас держать себя в руках, и… — Агна закрыла глаза и вздохнула, — …просто быть рядом. Если вы позволите себе что-то подобное тому поцелую, я отвечу вам самым резким образом. Я замужем, и я люблю своего мужа.
— Я все понимаю, фрау Кельнер. И снова прошу вас извинить меня за тот поцелуй, и за цветы, я не хотел…
— Вы извиняетесь искренне, или это только слова?
Агна повернулась к Фрэнку, внимательно рассматривая его лицо. Не выдержав ее взгляда, Фоули опустил глаза вниз и после долгого молчания вынужденно прошептал:
— За цветы мои извинения искренни.
— Но не за поцелуй, — жестко уточнила жена Кельнера.
— Но не за поцелуй, — согласился Фрэнк, и горячо добавил, — вы не можете запретить мне любить вас. Я знаю, вы никогда не будете моей, и я никогда не позволю себе причинить вам зло, но к поцелую мои извинения не относятся. Я хотел этого, я мечтал об этом.
Агна, не ожидавшая такой откровенности, изумленно посмотрела на Фоули, и приготовилась к новым объяснениям, но, увидев, с какой мучительной нежностью он смотрит на нее, окончательно смутилась и промолчала.
Накинув на плечо тонкую золотую цепочку вечерней сумочки, Агна Кельнер вышла из автомобиля, громко хлопнув дверью. Фрэнк подошел к девушке, и вытянул согнутую в локте правую руку в сторону. Не ответив на это приглашение, Агна пошла к центральным дверям, недоумевая над тем, зачем Фоули понадобилось оставлять «Опель» у черного хода. Спрашивать об этом вслух, ровно как и говорить с ним сверх самых необходимых фраз, Агна не собиралась. От морозного воздуха она почувствовала себя лучше, и надеялась, что вечер пройдет спокойно и благополучно. Фрэнк догнал ее, и теперь шел рядом, больше не предлагая ей… сопровождение. А Агне Кельнер отчаянно не хватало своего мужа.
***
— Фрау Кельнер, наконец-то вы пришли!
Магда Гиббельс пошла на Агну сразу же, стоило ей войти в большую залу, переполненную гостями, угощениями, официантами с шампанским и огромным множеством зажженных свечей. Зачем Гиббельс понадобились свечи, некстати соперничающие с электрическим светом в освещении душного зала, Агна не знала. Но первое впечатление было напрочь проиграно: желтые языки свечей, неудачно сочетаясь с огромными, яркими люстрами и светильниками, отдавали старостью, пылью и нафталином. Но не только свечи выглядели здесь, на «большом вечере», неуместно: оказалось, что и платье Агны — «слишком закрытое, чопорное и совсем некрасивое». Именно так выразилась Магда Гиббельс. И посмотрела на Агну зло и неприязненно, спрашивая ее взглядом холодных глаз, неужели во всем Берлине она не смогла найти платья получше? Фрау Кельнер улыбнулась как можно вежливее, и напомнила, что никаких указаний по внешнему виду выдано не было.
Это замечание только больше разозлило первую блондинку рейха, и, сверкнув глазами, она ушла к группе гостей, в которой дамы, судя по вырезам их платьев на груди и спине, были куда умнее Агны Кельнер.
Осторожно, под прикрытием бокала шампанского, осмотрев зал по кругу, Агна заметила в толпе Хайде. Его суетливая фигура металась от одного гостя к другому, и девушка, глядя на его хаотичные движения, поняла, что он не в себе. Но так, похоже, казалось только ей, потому что никто из присутствующих не обращал на Эриха, который выглядел как настоящий сумасшедший, никакого внимания. Хайде замер недалеко от Агны, а она, заметив его безумный, бегающий взгляд, почувствовала настоящий страх.
Не рассуждая, девушка повернулась к Фоули, занятому рассматриванием гостей у противоположной стены зала, и торопливо сказала:
— Потанцуем?
Вышколенный строгой отповедью Агны, произнесенной ею в салоне «Опеля», Фоули замер на месте, не смея двигаться. Вздохнув, Агна подошла к нему еще ближе, и сказала:
— Видите того мужчину? — она аккуратно указала взглядом на Хайде.
— Да.
— Надо потанцевать.
Фрэнк кивнул, и, предложив Агне руку, повел ее в центр зала. Над ними звучала незримая, классическая мелодия, которую исполнял живой оркестр.
Рука Фрэнка, не смея двинуться ниже, застыла на спине Агны. Девушка опустила ладонь на его плечо, и танец начался: официальный, церемонный и сбивчивый.
От слишком большого волнения, не в силах перестать смотреть на нее, Фрэнк вел Агну неуверенно и шатко. А она осматривала зал в поисках Хайде.
Он мелькнул снова всего один раз, — пробежал там, где до танца стояли Агна и Фрэнк, и снова скрылся среди гостей, занятый своим безумием.
«Он ищет Харри? Что он хочет? Или мне кажется?». Агна проследила за Эрихом до его исчезновения в толпе, и втянула душный воздух в легкие, тут же задохнувшись от обилия запахов, смешанных с сильной волной пота.
— Простите… — сжав рукой шею, сдавленно прошептала Агна.
— Что случилось? Вам плохо?
Не ответив, Агна выбежала из зала. К счастью, дамская комната нашлась довольно быстро, — за третьей дверью справа по длинному, гулкому от звенящего эхо, коридору.
Агна едва успела закрыть за собою дверь, как ее снова вырвало. Приступ длился дольше предыдущих, и спазмы в этот раз были гораздо сильнее. Выдержав несколько минут, и убедившись, что дурнота отступила, Агна подошла к раковине, вымыла руки, прополоскала рот, плеснула в лицо холодной водой, и застыла на месте, со страхом глядя на отражение Хайде в большом настенном зеркале. Развернувшись так быстро, как могла, она бросилась к двери, но Хайде, крепко зацепив девушку за плечо, вернул Агну назад и швырнул ее на пол.
— Сиди тихо, иначе не дождешься своего мужа!
Эрих размахнулся, но не ударил ее, — только оттащил, вцепившись в ворот платья, — который от этого начал душить Агну, — к высокой батарее. Больно ударившись, девушка застонала.
— Неприятно, правда? А представь как неприятно мне!
— Что вы хотите?
— Я мечтаю убить твоего мужа!
Хайде засмеялся, разглядывая девушку блестящими, безумными глазами.
— Мы дождемся Харри Кельнера вместе, я убью его, а потом подумаю что сделать с тобой!
— Нет! — громко крикнула Агна. — Помогите!
Сразу же после этих слов запертая дверь отлетела в сторону, и пуля, без сопровождения каких-либо слов, пробила грудь Хайде.
Эрих упал навзничь и захрипел, с ужасом глядя вверх, на подходившего к нему мужчину. Голова его, немного подрожав, не смогла повернуться в нужную сторону, и Хайде умер, так и не узнав, что его убил Герхард Зофт.
Агна, немая от ужаса, сидела на полу, прижавшись спиной к батарее, и молча смотрела на мертвого Хайде.
— Ну вот, дело сделано! Каждый выполнил свою роль.
Зофт подошел к Агне и поднял ее на ноги, с любопытством рассматривая глубину ее громадных глаз, наполненную каким-то невероятным сиянием.
— Я думала, это не вы… — прошептала девушка и потеряла сознание.
Зофт легко подхватил ее на руки, весело присвистнул, и вышел из дамской комнаты.
***
— Кто вы?
Агна всмотрелась в лицо мужчины, но не узнала его, и закрыла глаза, чтобы унять головокружение.
— Тот же вопрос я задаю себе относительно вас, фрау Кельнер.
Зофт сел на софу, обитую шелком, и замолчал, явно наслаждаясь и происходящим, и его неспешностью. Откинувшись на высокую спинку, он погладил светлый шелк бледного, едва желтого оттенка, и довольно улыбнулся. Затем взгляд его темно-серых глаз поднялся выше и остановился на Агне Кельнер.
Ее правое запястье, уже стертое тесным кольцом наручников, было надежно пристегнуто к спинке двуспальной кровати. Левая рука была свободна, и Герх считал, что это чертовски мило с его стороны, — оставить подобную свободу такой даме, как Агна Кельнер. Он не приводил ее в сознание насильно, — спешить ему было некуда, и вместо того, чтобы начать выбивать из девушки нужные ему ответы как можно скорее, Герхард заказал в эту комнату на последнем, третьем этаже «особняка на Кудамм», сохранившей и бывший до ремонта вид респектабельного гостиничного номера, и куполообразную, стеклянную крышу, роскошный ужин на двоих и несколько бутылок шампанского Dom Perignon. Внизу, на первом этаже, гремел праздник по случаю открытия модного дома Гиббельс, и весь этот шум с пьяным хохотом и криками, смешанными с музыкой оркестра, как нельзя лучше подходил к мероприятию, организованному Зофтом здесь, в красивом номере некогда шикарной гостиницы Берлина.
Агна зашевелилась, снова приходя в себя, и с трудом посмотрела сначала направо, потом налево. Зофт знал, что она не притворяется, — ей и в самом деле было довольно паршиво. Но вот почему? Этот вопрос пока оставался открытым. Пользуясь моментом, он подошел к кровати и сел рядом с Агной, медленно изучая ее лицо и фигуру. То, на что он смотрел, нравилось ему, хотя он не мог сказать, что миниатюрные женщины привлекают его. Но в этой было такое любопытное сочетание дерзкой красоты и характера, что в какой-то момент Зофт понял, что он хочет поймать ее и долго-долго рассматривать.
