Часть 1. УНЫНИЕ
Глава 1. ПОДАВЛЕННОСТЬ -и, женский род
Состояние психологического дискомфорта, характеризующееся сниженным настроением, утратой интереса к активности и окружающему миру, чувством уныния и отсутствием энергии
Теперь ты понимаешь, почему мы здесь? Это петля. Замкнутый круг. Бесконечность. Когда начинается новый цикл, старый должен умереть… чтобы возродиться вновь. Как листья на деревьях, каждую весну появляющиеся пухлыми яркими почками, чтобы погибнуть в безжалостных пальцах осени. Как новые и новые поколения, рождающиеся, чтобы заменить предыдущие, уже уставшие, вымотанные этой бесконечной гонкой.
Как ежедневные походы на нелюбимую работу и тихая ненависть к жизни, когда всего на секунду видишь в зеркале отблеск собственных пустых глаз. Как попытки заслужить чью-то любовь, не получая ничего в ответ. Как чувство вины, после смерти близкого, засасывающее тебя как трясина.
Мы все живем во временной петле, затянутой у нас на шее.
***
Голубоватый мерцающий свет луны растворяет темноту, стелется по поверхности письменного стола, лениво стекая на пол. Даже там, где его, казалось бы, и нет, совсем не темно – чернота испуганно прячется по углам, уступая мягкой напористости луны. На полу колеблется отражение мерцающей воды от аквариума на подоконнике. Небольшие золотистые рыбки со струящимися плавниками поспешно подбирают падающие крошки. Манна небесная. Возможно, у аквариумных рыбок даже есть своя религия, объясняющая, откуда берется падающая с неба еда. Может, они считают, что ее посылает какой-то их личный, рыбий Бог?
Мужчина, опирающийся о подоконник, выглядит всецело поглощенным своей задачей. Необычно тонкие, длинные пальцы, напоминающие паучьи лапы, неторопливо роняют крошки в колышащуюся воду. Со стороны не кажется, что ему трудно быть Богом в крошечном рыбьем мирке.
Тарелка с блинами стоит тут же, неподалеку. Из темного стекла, с ребристыми краями – такая есть в каждом доме, как и дешевый нож-пила с синей или светло-серой ручкой. Это настолько привычная для нашего взора вещь, что даже здесь, в насквозь официальном, до тошноты безликом кабинете школьного психолога, она не кажется инородной. Бесконечные увесистые папки приглушенных цветов прекрасно соседствуют с таким безобразием, как тарелка блинов. Хотя, возможно, если бы они умели говорить, они бы возмутились. Или нет? Люди ведь умеют говорить, но довольно редко высказывают соседям, что их что-то не устраивает.
Лунный свет выхватывает из темноты еще одного человека. Кресло за письменным столом свободно, но с другой стороны стола, на отдающем бюрократией черном офисном стуле (том самом, с тяжелыми металлическими ножками – обязательном атрибуте любой уважающей себя организации!) закинув ногу на ногу сидит невысокий худой подросток. Темная замшевая ткань худи придает его лицу скорбный, траурный вид. Пряди тяжелых русых волос спускаются почти до плеч. Сзади он даже мог бы показаться кому-то похожим на девочку – до тех пор, пока в глаза смотрящего не бросилась бы четкая, почти квадратная линия челюсти с упрямым подбородком. Горбинка на носу неожиданно сочетается с тонкими чертами лица. Если бы кто-то решил разобрать его лицо на детали, нос бы точно выглядел так,будто он принадлежит другому человеку. Все вместе, впрочем, вполне уравновешивалось… или так казалось в неверном лунном свете?
- Тогда скажи мне. В чем твоя проблема, Ян? – медленно, тягуче произносит мужчина. С легкой, но обманчивой ленцой в голосе – по небольшой паузе перед вопросом можно понять, что продолжение начатого до этого разговора его волнует.
Подросток опускает глаза, будто надеясь найти подсказку в пятнах голубоватого света на полу. Ничего в поведении двух людей не выдает ни малейшего намека на необычность разговора. Наверно, сама ситуация и была бы вполне себе рутинно-обычной, если бы все происходило при дневном свете.
Крошки теста опускаются на дно. Песочные часы на столе безжалостно отсчитывают песчинки, истекая временем. Горка песка в верхней части тает.
- Я не тороплю.
Мужчина бросает взгляд на песочные часы, отсчитывающие последние секунды-песчинки. Так, что Ян тут же понимает – на решение у него совсем немного времени. Он переворачивает ладони и разглядывает их так, будто это и есть ответ на все вопросы. Касается узкого браслета-фенечки на запястье, бережно, едва самыми кончиками подушечек пальцев. Кожа ладоней бледная, с тремя родинками, небрежно раскиданными по ней. Родинки на ладонях… звучит, как чистой воды фантастика. Кто-нибудь вообще видел, чтобы у людей они были? И все же вот они, пусть и выглядящие полустертыми. Одна – прямо на линии жизни, ближе к началу, перекрывающая ее светло-коричневым пятнышком.
О. Возможно, в этом все и дело. Вот откуда у него в жизни эта темная полоса.
Эта мысль его забавляет, и уголки губ поневоле приподнимаются в улыбке. В горле слегка першит, так что он откашливается и решает: все. Конец. Для чего тянуть, если он и так уже знает, что скажет? Все же ему приходится потратить секунду на то, чтобы собраться с силами. Прощаться совсем непросто. Особенно, если знакомство было необычным. Таких людей трудно отпускать.
- Я был рад провести время с тобой, читатель, - говорит Ян.
Да, так и есть. Он сказал именно это. Что ж, тебе, вероятно, стоит гордиться. Завести знакомство с книжным персонажем… не каждый может таким похвастаться.
На лице мужчины происходят мучительные перемены. Он оставляет должность рыбьего Бога и усаживается за стол. Торопливо. Натянутый, как струна. Вероятно, скрипки или даже виолончели. Но не гитары. Абсолютно точно не гитары.
Его пальцы находят песочные часы, но не обхватывают их – лишь бессильно скользят по стеклу и судорожно сжимаются в кулак, опускаясь на лакированное дерево стола.
- Не делай глупостей, - просит он. Именно просит, хотя мог, казалось бы, и приказать. Люди с таким застывшим лицом как у него, точно умеют приказывать и, хотя бы раз в своей жизни это делали.
В лунном свете мужчина кажется несуществующим. Пришельцем из двадцатого века, где было социально приемлемо ежедневно ходить в костюме-тройке с цепочкой на нем. Зачесанные назад волосы в комплект к костюму-тройке только усиливают окружающую его атмосферу ушедшего прошлого. Нервничая, он крутит на пальце черное керамическое кольцо с гравировкой. Символ бесконечности. Как же это ожидаемо в такой истории как эта… и как же сильно это кольцо приближает его к нашему времени. Пожалуй, единственное в образе, что хоть слегка его осовременивает.
- Подумай немного. У нас есть еще время.
В его голосе, холодном, как ледники Антарктиды, сейчас слышится страх. Ян качает головой, сжимает свое запястье, накрыв рукой браслет. И в одном этом жесте – все, что он смог бы и что не сумел бы сказать.
- Ян.
Имя тихо падает в пустоту. Надеешься отговорить? Зачем? Разве не видишь, что все уже решено? Взгляд Яна встречается с уже потухшими, сдавшимися глазами мужчины.
- У меня нет никаких проблем. Я… - он запинается, но лишь на мгновение. – Я не знаю, зачем я здесь.
По ничего не выражающему лицу мужчины скатывается слеза, и это выглядит так же странно, как если бы заплакал каменный идол с острова Пасхи. Как если бы в пустыне после долгих лет засухи и песчаных бурь пошел дождь. Теперь он смотрит только на практически опустевшие песочные часы, в которых неумолимо стекают вниз последние песчинки.
- Прости. Это моя вина.
Судя по взгляду, он обращается к песочным часам, но Ян все равно принимает его извинение на свой счет, на секунду прикрывая глаза в знак понимания. Взгляд он не отводит.
Последняя песчинка падает.
КОНЕЦ
Солнечный свет мягко заливает классный кабинет, оставляя крадущиеся следы на столах, на полу, на коже. Ян приподнимается, опираясь на локти, и скользит вокруг сонным взглядом. Вокруг никого – только Витек за своей партой, повернутый к нему. Пустой класс, застывший в молчании. Никогда еще Ян не слышал такой тишины в школе, даже когда оставался клеить на окна мириады неправильно-бумажных снежинок после уроков. Коридоры и кабинеты в тот день все равно не были тихими. Как знать, может, клеить снежинки оставили не только его и пару тихих ребят из его класса, но и кого-то другого, погромче?
Воображение работает как часы, рисуя того, кто может выкрикивать все эти неразборчивые слова где-то в глубине школы. Это определенно парень, скорее всего выше Яна (что, впрочем, не так и сложно, у Яна рост, скорее, очень средний). У такого как этот придуманный парень был бы упрямый, слегка вздернутый подбородок и вечно насмешливое выражение лица. Как у Алика из их класса. Только Алик вряд ли опустился бы до того, чтобы орать в коридоре. Особенно, если в этом нет никакой выгоды.
Грязь, въевшаяся в стекла школьных окон, вовсе не мешает свету возмутительно ослеплять. Ян приподнимает руку, прикрывая глаза от света. Он щурится и фокусирует взгляд на Витьке. Пытается вернуться в реальность.
Иногда он очень ярко ощущает, что выпадает. Однажды, задумавшись на уроке, он поднял взгляд на учителя и запоздало осознал: он не слышит ни слова. Только спустя мгновение слух вернулся, наваливаясь ватной, шуршащей множеством звуков массой. В тот раз это его испугало. Страшно, когда можешь так глубоко уходить в себя.
Страшно, что однажды можешь не вернуться.
Вместе со звуками приходит непонятное ноющее ощущение в висках. От него хочется обхватить голову руками и улечься. Закрыться от света, который именно сегодня, как назло, кажется до боли слепящим, таким, что глаза текут.
Витек тоже прикрывается от света, смешно зажмуривая один глаз. Он весь такой пушисто-домашний, в затасканном полуобщипанном кардигане – совсем не для него, с его-то энергичным характером и вечно стремящимися растрепаться волосами. Кончик носа слегка раздвоенный. Ян временами ловит себя на том, что когда говорит с ним, все время смотрит на эту небольшую черту. Несовершенства притягивают взгляд, и они же остаются в памяти, бережно сохраняя образ живым и цельным.
Рукав обдерганного кардигана задирается от движения. Четкая полоса, разделяющая загорелую и бледную кожу – привет недавно ушедшего лета. На коже – несколько подживших царапин. Ровных, совсем не рваных. Больше даже порезов, чем царапин.
- Что с рукой? – кивает в ту сторону Ян.
Рука мгновенно опускается, а рукав неловко дергается вниз внезапно неловкими пальцами.
- Ааа, это? Ой, да забей. Кошка поцарапала.
Витек смеется так, как умеет на памяти Яна только он. Когда глаза остаются настороженно-пронизывающими. «Ты поверил мне, поверил?», - спрашивают эти глаза, и Яну не хочется заставлять его говорить об этом. Он лишь смотрит чуть дольше, чем стоило бы. Возможно, чуть более нравоучительно, чем сам хотел бы.
Витек от этого взгляда смеется и хватается за спинку стула, навалившись на нее. Руку в таком положении больше не видно.
- Да ладно тебе! Вот ты мне сегодня не нравишься…
- Что там со мной?
- Да вон, бледный весь!
Витек подается вперед еще больше, почти ложась животом на парту и протягивает руку – не ту, другую – касаясь лба Яна. Его взгляд тут же задумчиво взлетает вверх и чуть наискось влево.
- Слушай, у тебя температура, я зуб даю! Сходи до медсестры, вдруг она на месте. А то еще хуже станет! Хочешь, с тобой пойду?
Ян обхватывает руками саднящие виски и дергает головой. «Качает головой» - так обычно говорят, но что поделать, если тут, кроме как «дерганьем», это никак и не назвать?
- Ну, Ян, ну ты чего! Я же вижу, ты сейчас откажешься!
Пальцы впиваются в виски сильнее. Может, даже следы от ногтей на коже останутся. В классе душно. Он поневоле старается дышать глубже, но с каждым вдохом кислорода становится меньше.
Душно. Воздух плотный, почти растекающийся. Как… вода. Глаза прикрываются сами собой.
- Эй, очнись!
Щелчки пальцев прямо перед носом. Немного отвлекают от борьбы за воздух.
- Не бросай меня одного на этой бренной земле! Ян, ну ты чего?
Голос Витька – как через плотное одеяло, когда накрываешься им с головой. Локти дрожат, опираясь о стол, и наконец сдаются. Он падает вперед, лицом в парту.
Но вместо этого ощущает поверхность воды и чувствует, как медленно уходит на дно.
В легких печет, как будто кислород в нем выгорает буквально. Ян распахивает глаза – почему-то вода вокруг не ощущается в них неприятным пощипыванием - и видит перед собой неспешно проплывающую золотистую рыбку с полупрозрачным хвостом. Рыбка ловит крошки, медленно опускающиеся на дно аквариума.
Аквариума?
Руки Яна нащупывают стекло, и он чувствует жгучее желание ударить по нему. Бить, пока оно не расколется совсем. Не для того даже, чтобы вздохнуть. Чтобы не дать тем, кто с другой стороны, наблюдать за ним, как за ничего не подозревающей рыбкой. Как будто он не чувствует пристального внимания, направленного на него. Это заставляет руки мелко подрагивать и мысли метаться в панике.
Кто ты? Кто ты такой?
Почему ты наблюдаешь за мной?!
***
Он вздрагивает и резко выпутывается из объятий сна, поднимая голову с рук. Под локтями ощутимо мешается блокнот. Ощущение реальности возвращается медленно, толчками, будто в эту реальность его методично впинывают.
Вокруг все тот же школьный класс. Ян поспешно оглядывается, пытаясь осознать, не уснул ли он посреди урока. Но нет, его взгляд цепляется за Юлиану и Алика, болтающих посреди класса. Перемена.
Витек сидит перед ним точь-в-точь как в злополучном сне и, оперевшись о его парту, рассуждает о чем-то туманном. Получается, он спал совсем недолго, раз Витек не заметил?
- Ты говорил что-то про температуру. Я нормально себя чувствую, - отрешенно говорит Ян.
Витек замолкает, прерванный посередине какой-то невероятно важной мысли, и пару мгновений явно пытается уловить смысл в его словах.
- Я заснул?
Витек хмыкает.
- Да вроде нет. По крайней мере, я не заметил. Уверен, что нормально себя чувствуешь? Несешь бред какой-то. Ничего не было про температуру.
Ян кивает. Приснилось. Он вытягивает из-под локтя немного помятый блокнот и вздрагивает. На странице несколькими штрихами обозначено испуганное лицо и рыбки, плавающие вокруг. Это он нарисовал? Может, поэтому ему и приснился такой сон? Заснуть на наброске и увидеть его во сне – звучит как самая неудивительная ситуация в мире.
На секунду ему нестерпимо, почти до зуда в ладонях хочется узнать у друга насчет царапин на руке. Его удерживает от вопроса только то, что если бы царапины были, и если бы они были такими подозрительными, как во сне, Витек бы просто художественно соврал. Врать он умеет виртуозно. Паганини, Моцарт и Сергей Рахманинов вместе взятые.
- Я говорил об Алике, - продолжает Моцарт в мире вранья, даже не подозревающий о своем высоком титуле. – Он последнее время на тебя странно поглядывает. Ты решил начать общаться с нашим юным сэром спустя 10 лет учебы? И сразу так, чтобы он тебя возненавидел до глубины души? Нет, я, конечно, не сомневаюсь в твоих навыках общения…
Ян косится на суетного Алика, влезающего везде, где только можно. Невозможно найти человека, которому определение «юный сэр» подходило бы хуже.
