Остальное казалось покрытым пеленой и воспринималось смутно, урывками. Безумные глаза Берсерка, занесённый меч, дальше темнота. Дева неземной красоты. Белые одежды или крылья. Ангел? Но почему после прикосновения застыла от холода кровь в жилах? Чёрный вихрь, пронёсшийся мимо. Старик колдун, которого остерёгся тронуть сам Берсерк. А может, это один из местных богов.
Дин смотрел на приближающегося старца, ожидая неминуемой кары. Богу руссов есть за что гневаться. Вновь прикосновение, но уже обычное, тёплых человеческих рук. Дин обнаружил себя стоящим между старцем и мальчишкой. Голова кружилась. Деревья вокруг исполняли дикий танец, нацепив шапки-гнёзда. Лошадиное фырканье. Ворон! Непослушный, строптивый конь. Дин не помнил, как оказался верхом. Он прижался к единственному близкому, хоть и четвероногому, существу. Ворон замер и тронулся осторожно, словно оберегая седока. Дин почувствовал - конь признал его хозяином. Обрадоваться помешала боль, звенящая в голове натянутой струной.
Его куда-то везли, потом занесли в дом, вокруг суетились какие-то люди. Дин плохо видел из-за закрывшей глаза кровавой пелены. Звон усиливался. Кто-то дал пить. Только тогда послушник осознал, как пересохло во рту. Он маленькими глотками пил тёплую жидкость, не ощущая вкуса. Неожиданно пробился запах луговых трав. Боль отступала, пятилась под напором этого запаха, съёживаясь и забиваясь далеко вглубь. Дин уснул.
Проснулся он от светящего в лицо солнечного луча. Осторожно приоткрыл глаза. Взгляд выхватил бревенчатый потолок. Послушник повернул голову. Боль заворочалась внутри, но не резко. Он оглядывал небольшое помещение: лавки, стол, печку, около которой суетилась, прихрамывая, старуха в тёмной одежде. Пахло чем-то вкусным, явно съедобным. Дин сглотнул набежавшую слюну, шумно вздохнул.
Старуха повернулась, и Дин оторопел. Как он мог так ошибиться? Не старушка, а юная дева с синими глазами ласково улыбнулась и сказала что-то на своём языке. Подошла. Заботливо поправила повязку, легко поводила руками над головой послушника, почувствовавшего приятное тепло. Затем стряхнула руки - вместе с этим движением исчезли остатки боли. "Лекарка, - сообразил Дин и удивился: - Такая юная. А глаза-то, глаза! Глубокие, синие, колдовские, страшно даже. - Он сотворил крестное знамение и порадовался, что дева не из его народа. - Инквизиторы точно велели бы сжечь как ведьму".
Лекарка помогла сесть и опереться на стену. Послушник обнаружил на себе чужую одежду: широкую полотняную рубаху с подвёрнутыми в несколько раз рукавами, ноги накрывала медвежья шкура. Дин попробовал пошевелить ступнями, получилось. Согнул ноги в коленях, притянув к себе. Украдкой посмотрел на лекарку. Она внимательно наблюдала за его действиями и кивала головой одобрительно. И даже вздохнула, словно с облегчением. Дина это успокоило и приободрило. Покалеченных ударами по голове рыцарей он видел.
Лекарка принесла глиняную миску с едой, деревянную ложку. Дин с аппетитом принялся за еду. Рыбная похлёбка казалась невероятно вкусной. Плохо, что съесть всю сил не хватило. Дин откинулся к стене и прикрыл глаза. Он чувствовал, как намокла от пота повязка. Лекарка взяла из его рук посуду, помогла прилечь. Послушник погрузился в приятную дремоту.
Дремоту смёл шум, сопровождавший появление в доме других людей. Дин открыл глаза и уже самостоятельно присел. Все встретили это движение удивлённо-радостными возгласами. Пока лекарка что-то им объясняла, послушник разглядывал вошедших. Старец, мальчишка и старушка в чёрном. На этот раз действительно старушка, маленькая, юркая, остроглазая и смутно знакомая. Дин напрягся, пытаясь вспомнить, где видел её. В голове вновь зазвенело, но послушник продолжил тревожить память. "Около убитого космача", - вспомнил Дин.
Лекарка подвела остальных к лавке и, поочерёдно указывая на них и себя, назвала, видимо, имена. Затем показала на Дина и вопросительно подняла брови.
- Дин, - представился послушник.
- Дин? - уточнила лекарка, и, увидев подтверждающий кивок, повторила: - Дин.
На лавке рядом лежала свёрнутая одежда и плащ послушника. Дин присмотрелся - чистая. Значит, пока он лежал в беспамятстве, успели постирать и высушить. Лекарка заметила взгляд и, показав прореху в плаще, изобразила, как зашивает её. Дину же дала в руки штаны из полотна и бечёвку для подпояски. Без слов было понятно: поноси, пока твоё починят.
Послушник откинул шкуру, опустил босые ноги на деревянный пол и попробовал подняться. Подскочивший мальчишка помог устоять. Он же поддержал, пока Дин натягивал подвёрнутые штаны и подвязывал бечёвкой. Старец и мальчишка вывели его на улицу, показывая и объясняя, где, что находится. Кое-что Дин понимал. Но больше благодаря жестам.
В небольшом загоне он увидел Ворона. Конь радостно заржал. Дин подошёл к плетёной изгороди. Он гладил чёрную гриву, серые бока, отмечая, что конь расседлан, накормлен и напоен. С благодарностью Дин посмотрел на старца и мальчишку. Хотя ему и было непонятно такое участие. Сначала Янис заботился о нём, теперь эти непонятные руссы. За всю не такую и длинную жизнь Дин не мог вспомнить больше подобной заботы.
Вечером после ужина Дин выпил данный лекаркой травяной настой и прилёг. Старушка принялась что-то рассказывать. Подвижное лицо живо отражало то радость, то грусть. Её слушали, замерев. Под певучий неспешный говорок Дин уснул.
Три дня хоронили погибших. Князь для того часть дружинников да слуг оставил, жители Журавок вернулись. Оплакали усопших, службу в церквях отслужили.
Рыцарей убитых тоже земле предали, подальше в лесу, в могилу общую положили. Только холмик насыпали, креста не поставили. Не заслужили вороги креста. Дед Лапоть и Шумелко упросили Старшого, чтоб у Кривуши пожить. Баушка тоже осталась.
Привезённый дедом Лаптем и Шумелкой монашек вышел из беспамятства. Три дня между жизнью и смертью метался. И вот очнулся. Какая-никакая, а радость. Кривуша уверила, теперь-то всё ладно будет. Сами в том убедились, когда во двор сводили болящего, да когда он кашу наравне с остальными откушал. Баушка к нему подобрела, пожалела:
- Тощий-то какой, молоденький, совсем отрок.
Вечером Баушка, наконец, нашла время для обещанной сказки. Дождалась, пока слушатели рассядутся удобно и начала:
- Не низко, не высоко летали две сороки. Сказки на хвостах носили, где были - забыли. Это присказка была, следом сказочка пришла. Слушайте. Во времена стародавние и у птиц, и у зверья были свои воеводы да князья. Сокол у птиц княжил. Глазом зорок, норовом горяч. В вышине летал, издали врагов видал, никого к землям родным не подпускал. И пришла пора Соколу-молодцу повести невесту к венцу. Ввести княгинюшкой в хоромы богатые.
- Баушка! Какие хоромы у птиц-то? - встрял Шумелко.
Не смутилась вестница.
- Ну дак знамо какие - птичьи. А ты, со слову не сбивай. Не по нраву, не буду сказывать!
- Коль начала, так сказывай, - вмешался дед Лапоть, на внука цыкнул, подзатыльник отвесить хотел, да раздумал, вспомнил обет свой, руку на Шумелку не поднимать.
Баушка между тем продолжила:
- Каждому нужна своя парочка: быку - коровка, барану - ярочка. Птице - птица, соколу - соколица. Ан нет, приглянулась нашему князюшке, - тут Баушка слегка запнулась, но быстренько поправилась: - Приглянулась Соколу быстрому Журавушка легкокрылая. Отправился Сокол-князь к журавлям на болото - свататься. А журавли и рады: жених хорош, знатен да пригож. Сговорились, день свадебки назначили. Стали летать Сокол с Журавушкой по небу вместе женихом и невестой. Красиво летали: Журавушка белая ниже, а Сокол над ней кругами.
- Баушка, - вновь вмешался Шумелко, - ты ж говорила, не летать им в паре, а сказка-то по-другому сказывается.
На этот раз вестница не осерчала, лишь вздохнула, да по голове мальчика погладила.
- Эх, дитятко. Счастьицу чужому кто порадуется, а кому оно костью в горле встанет. Вот как Ворону, что в воеводах у Сокола был. Он-то прочил в жёны Соколу дочь свою. Черна дочь Ворона, криклива, шумлива. Но какой родитель в дитяте своём изъяны видит? Да и сама дочь к воеводе репьём пристала: люблю, мол, князя нашего. Делай что хочешь. От Сокола Журавку отлучи, разлучи. Не жить мне без него на свете белом.
- Вот вражья сила! Не зря Ворону ведьминой птицей кличут! - не удержался дед Лапоть, и стих под строгим взглядом Баушки. - Всё, молчу, молчу.
Вестница рукой махнула, что уж с вами поделаешь, и сказ свой дальше повела:
- И стал Ворон Соколу на невестушку наветы возводить. Мол, хвастает Журавушка, что жених у неё в подчинении. В подчинении, в услужении. Мол, как она назавтра в небе выше поднимется, так и в дому верховодить станет. В думах оставил Сокола Ворон, а сам тайком к Журавушке пробрался. Ужакой вокруг вьётся, речи ведёт льстиво да к месту: хороша, мол, ты, княжья невеста. Мол, Сокол мечтает, чтоб выше его в небушко поднялась, чтоб во всей красе показалась.
Шумелко не выдержал, с места соскочил.
- Неужто поверит Журавушка злыдню чёрному? Вот бы я ему! - кулаком грозно так потряс.
Кривуша племянника на лавку рядом усадила, к себе притянула. Вздохнула легонько и молвила:
- Давай, дитятко, послушаем, чем сказка-то кончится.
Баушка на Кривушу глянула, тоже вздохнула, да сказочку продолжила:
- Поверила Журавушка. Какой невесте не хочется пред женишком во всей красе предстать? Назавтра увидались, повстречались, лететь вместе собрались, тут-то и взвилась в небо Журавушка стрелою белой. В высь высокую над землёю широкою.
Вестница замолчала, переводя дыхание.
- Ох, лишеньки, что будет-то? - Шумелко встревожено прижал ладонь ко рту и покачал головой. На этот раз мальчика никто не одёрнул. И дед Лапоть, и Кривуша заворожено смотрели на сказительницу, ожидая продолжения.
- Осерчал Сокол, взъярился. Как посмела взлететь выше него, выше князя самого. Следом поднялся, да как начал Журавушку когтить, чтоб на землю сбить. Еле уцелела, вниз полетела, на землю пала, крылья распластала. Сокол же прочь понёсся. Все звери да птицы врассыпную, от гнева княжьего прячутся. Журавушка же отлежалась, да на болото к родне подалась.
- Неужто Ворон своего добился, и князь дочь ейную в жёны взял? - не сдержал любопытства Лапоть.
Баушка хитро прищурилась, не ответила, а дальше сказ повела.
- Сокол полетал-полетал, всех расшугал, да и опомнился. Кинулся на болото, прощенья вымаливать. Гордыню смирил, голову склонил. Да вот не простила его Журавушка. Улетела в края дальние и не вернулась.
- А что Сокол? - спросила Кривуша. Тихо спросила, робко, словно ответ услышать боялась.
- Сокол-то? - усмехнулась Баушка. - А что ему сделается? Погоревал-погоревал, да и женился на другой.
- На дочери вороньей? - ахнул от возмущенья Лапоть.
- Больно Соколу ворона нужна - черна, неумна. По чину взял птицу, грозную соколицу. Тут и сказочке окончание. Весь народ прибыл на венчание. А намёк той сказочки ровный, в жёны нужно брать всегда ровню.
- Счастливо ли Сокол с соколицею жили? - не могла успокоиться Кривуша.
Баушка плечами пожала.
- Может, и счастливо. Сказка про то молчит. Вот только с той поры соколы парой не летают, только по одному. Ох и заговорились мы, уж стемнело совсем.
Обитатели избушки долго не могли заснуть, каждый по-своему растревоженный сказкой. Ворочались с боку на бок. Лишь монашек спал крепко, сладко посапывая и чему-то улыбаясь во сне.
Просыпаться Дин привык рано. Но ещё ни разу не удалось встать раньше приютивших его руссов. Вот и этим утром, открыв глаза, он увидел только готовившую похлёбку старушку. Имена руссов Дину запомнить не удалось из-за их сложности и про себя он так и называл обитателей дома: "колдун", "лекарка", "старушка", "мальчишка".
Послушник надел свою одежду, отстиранную и починенную лекаркой, поклонился старушке и вышел во двор. Колдуна с мальчишкой он обнаружил сидящими на бревне и перебирающими кору деревьев. Они ловко разделяли её на волокна.
Лекарка ушла. Дин вспомнил, как накануне она тоже уходила и вернулась с полным коробом трав. По всему дому сушились пучки, распространяющие слегка дурманящий аромат. Стоило закрыть глаза, и послушник мыслями переносился в детство. Отец несёт его на руках через луг, мама еле успевает, смеётся. Родители видятся смутно, они умерли рано, но навсегда остались в памяти звонкий смех матушки, сильные руки отца и запах луговых трав.
Руссы поприветствовали Дина. Колдун - ворчливо, мальчишка звонко. Из-за плетёной изгороди раздалось ржание Ворона. Дин кивнул головой и улыбнулся колдуну с мальчишкой и направился к коню. Ворон вволю отъелся на богатых выпасах. Шкура лоснилась, чёрная грива и хвост казались шёлковыми. И характер тоже изменился. Конь дружески фыркнул и ткнулся мордой в плечо хозяину. Неожиданно Ворон насторожился, замер. Дин обернулся.
На поляну перед домом въезжал всадник: высокий русс в богатой одежде. "Кто-то вроде наших вельмож", - подумал Дин, но, заметив притороченный к поясу короткий меч, решил, что, скорее, это воин. За последнее говорил и суровый вид, с которым русс осматривал Дина. Послушнику стало очень неуютно под ледяным взглядом голубых глаз.
Колдун и мальчишка соскочили с места и принялись кланяться спешившемуся всаднику. Мальчишка подхватил под уздцы коня и отвёл в загон к недовольно фыркающему Ворону.
Русс, уже прозванный Дином "воин", кивнул в ответ на приветствие, не отводя глаз от послушника. Колдун и мальчишка наперебой принялись что-то рассказывать воину. Дин понял, речь о нём.
Несмотря на горячие речи, в которых приютившие послушника руссы, по-видимому, хвалили или оправдывали Дина, воин оставался суровым и непреклонным. Послушника охватывала паника, он понял, вот сейчас решается его судьба. Неожиданно воин посмотрел за спины стоявших перед ним и совершенно преобразился. Глаза потеплели, теперь это было не хмурое зимнее небо, а ласковое летнее, губы, до того сжатые, растянулись в улыбке, словно какой-то волшебник превратил его в другого человека. Не волшебник, волшебница, понял невольно обернувшийся Дин.
Лекарка неслышно подошедшая, опустила на землю неизменный короб с травами и тоже смотрела на воина. Лицо её, словно освещённое внутренним светом, было прекрасно. Она заговорила, Дин несколько раз уловил своё имя. Но воину стало явно не до послушника и не до всего вокруг. Он, не глядя, махнул рукой замершей троице. Колдун и мальчишка направились в дом. Мальчишка подхватил короб и потащил за рукав замешкавшегося Дина.
Когда вошли в дом, старушка оставила варево и удивлённо на них посмотрела. Колдун сказал всего одно слово. Они припали к дверному косяку, выглядывая наружу. Мальчишка подбежал к окну, но, похоже, видно было плохо, и он встал за второй косяк. Дин, всегда считавший, что подглядывать и подслушивать недостойное занятие, не смог сдержать любопытства и присоединился к мальчишке.
Лекарка и воин целовались.
Дин смотрел на приближающегося старца, ожидая неминуемой кары. Богу руссов есть за что гневаться. Вновь прикосновение, но уже обычное, тёплых человеческих рук. Дин обнаружил себя стоящим между старцем и мальчишкой. Голова кружилась. Деревья вокруг исполняли дикий танец, нацепив шапки-гнёзда. Лошадиное фырканье. Ворон! Непослушный, строптивый конь. Дин не помнил, как оказался верхом. Он прижался к единственному близкому, хоть и четвероногому, существу. Ворон замер и тронулся осторожно, словно оберегая седока. Дин почувствовал - конь признал его хозяином. Обрадоваться помешала боль, звенящая в голове натянутой струной.
Его куда-то везли, потом занесли в дом, вокруг суетились какие-то люди. Дин плохо видел из-за закрывшей глаза кровавой пелены. Звон усиливался. Кто-то дал пить. Только тогда послушник осознал, как пересохло во рту. Он маленькими глотками пил тёплую жидкость, не ощущая вкуса. Неожиданно пробился запах луговых трав. Боль отступала, пятилась под напором этого запаха, съёживаясь и забиваясь далеко вглубь. Дин уснул.
Проснулся он от светящего в лицо солнечного луча. Осторожно приоткрыл глаза. Взгляд выхватил бревенчатый потолок. Послушник повернул голову. Боль заворочалась внутри, но не резко. Он оглядывал небольшое помещение: лавки, стол, печку, около которой суетилась, прихрамывая, старуха в тёмной одежде. Пахло чем-то вкусным, явно съедобным. Дин сглотнул набежавшую слюну, шумно вздохнул.
Старуха повернулась, и Дин оторопел. Как он мог так ошибиться? Не старушка, а юная дева с синими глазами ласково улыбнулась и сказала что-то на своём языке. Подошла. Заботливо поправила повязку, легко поводила руками над головой послушника, почувствовавшего приятное тепло. Затем стряхнула руки - вместе с этим движением исчезли остатки боли. "Лекарка, - сообразил Дин и удивился: - Такая юная. А глаза-то, глаза! Глубокие, синие, колдовские, страшно даже. - Он сотворил крестное знамение и порадовался, что дева не из его народа. - Инквизиторы точно велели бы сжечь как ведьму".
Лекарка помогла сесть и опереться на стену. Послушник обнаружил на себе чужую одежду: широкую полотняную рубаху с подвёрнутыми в несколько раз рукавами, ноги накрывала медвежья шкура. Дин попробовал пошевелить ступнями, получилось. Согнул ноги в коленях, притянув к себе. Украдкой посмотрел на лекарку. Она внимательно наблюдала за его действиями и кивала головой одобрительно. И даже вздохнула, словно с облегчением. Дина это успокоило и приободрило. Покалеченных ударами по голове рыцарей он видел.
Лекарка принесла глиняную миску с едой, деревянную ложку. Дин с аппетитом принялся за еду. Рыбная похлёбка казалась невероятно вкусной. Плохо, что съесть всю сил не хватило. Дин откинулся к стене и прикрыл глаза. Он чувствовал, как намокла от пота повязка. Лекарка взяла из его рук посуду, помогла прилечь. Послушник погрузился в приятную дремоту.
Дремоту смёл шум, сопровождавший появление в доме других людей. Дин открыл глаза и уже самостоятельно присел. Все встретили это движение удивлённо-радостными возгласами. Пока лекарка что-то им объясняла, послушник разглядывал вошедших. Старец, мальчишка и старушка в чёрном. На этот раз действительно старушка, маленькая, юркая, остроглазая и смутно знакомая. Дин напрягся, пытаясь вспомнить, где видел её. В голове вновь зазвенело, но послушник продолжил тревожить память. "Около убитого космача", - вспомнил Дин.
Лекарка подвела остальных к лавке и, поочерёдно указывая на них и себя, назвала, видимо, имена. Затем показала на Дина и вопросительно подняла брови.
- Дин, - представился послушник.
- Дин? - уточнила лекарка, и, увидев подтверждающий кивок, повторила: - Дин.
На лавке рядом лежала свёрнутая одежда и плащ послушника. Дин присмотрелся - чистая. Значит, пока он лежал в беспамятстве, успели постирать и высушить. Лекарка заметила взгляд и, показав прореху в плаще, изобразила, как зашивает её. Дину же дала в руки штаны из полотна и бечёвку для подпояски. Без слов было понятно: поноси, пока твоё починят.
Послушник откинул шкуру, опустил босые ноги на деревянный пол и попробовал подняться. Подскочивший мальчишка помог устоять. Он же поддержал, пока Дин натягивал подвёрнутые штаны и подвязывал бечёвкой. Старец и мальчишка вывели его на улицу, показывая и объясняя, где, что находится. Кое-что Дин понимал. Но больше благодаря жестам.
В небольшом загоне он увидел Ворона. Конь радостно заржал. Дин подошёл к плетёной изгороди. Он гладил чёрную гриву, серые бока, отмечая, что конь расседлан, накормлен и напоен. С благодарностью Дин посмотрел на старца и мальчишку. Хотя ему и было непонятно такое участие. Сначала Янис заботился о нём, теперь эти непонятные руссы. За всю не такую и длинную жизнь Дин не мог вспомнить больше подобной заботы.
Вечером после ужина Дин выпил данный лекаркой травяной настой и прилёг. Старушка принялась что-то рассказывать. Подвижное лицо живо отражало то радость, то грусть. Её слушали, замерев. Под певучий неспешный говорок Дин уснул.
Глава пятнадцатая. Журавушка и Сокол
Три дня хоронили погибших. Князь для того часть дружинников да слуг оставил, жители Журавок вернулись. Оплакали усопших, службу в церквях отслужили.
Рыцарей убитых тоже земле предали, подальше в лесу, в могилу общую положили. Только холмик насыпали, креста не поставили. Не заслужили вороги креста. Дед Лапоть и Шумелко упросили Старшого, чтоб у Кривуши пожить. Баушка тоже осталась.
Привезённый дедом Лаптем и Шумелкой монашек вышел из беспамятства. Три дня между жизнью и смертью метался. И вот очнулся. Какая-никакая, а радость. Кривуша уверила, теперь-то всё ладно будет. Сами в том убедились, когда во двор сводили болящего, да когда он кашу наравне с остальными откушал. Баушка к нему подобрела, пожалела:
- Тощий-то какой, молоденький, совсем отрок.
Вечером Баушка, наконец, нашла время для обещанной сказки. Дождалась, пока слушатели рассядутся удобно и начала:
- Не низко, не высоко летали две сороки. Сказки на хвостах носили, где были - забыли. Это присказка была, следом сказочка пришла. Слушайте. Во времена стародавние и у птиц, и у зверья были свои воеводы да князья. Сокол у птиц княжил. Глазом зорок, норовом горяч. В вышине летал, издали врагов видал, никого к землям родным не подпускал. И пришла пора Соколу-молодцу повести невесту к венцу. Ввести княгинюшкой в хоромы богатые.
- Баушка! Какие хоромы у птиц-то? - встрял Шумелко.
Не смутилась вестница.
- Ну дак знамо какие - птичьи. А ты, со слову не сбивай. Не по нраву, не буду сказывать!
- Коль начала, так сказывай, - вмешался дед Лапоть, на внука цыкнул, подзатыльник отвесить хотел, да раздумал, вспомнил обет свой, руку на Шумелку не поднимать.
Баушка между тем продолжила:
- Каждому нужна своя парочка: быку - коровка, барану - ярочка. Птице - птица, соколу - соколица. Ан нет, приглянулась нашему князюшке, - тут Баушка слегка запнулась, но быстренько поправилась: - Приглянулась Соколу быстрому Журавушка легкокрылая. Отправился Сокол-князь к журавлям на болото - свататься. А журавли и рады: жених хорош, знатен да пригож. Сговорились, день свадебки назначили. Стали летать Сокол с Журавушкой по небу вместе женихом и невестой. Красиво летали: Журавушка белая ниже, а Сокол над ней кругами.
- Баушка, - вновь вмешался Шумелко, - ты ж говорила, не летать им в паре, а сказка-то по-другому сказывается.
На этот раз вестница не осерчала, лишь вздохнула, да по голове мальчика погладила.
- Эх, дитятко. Счастьицу чужому кто порадуется, а кому оно костью в горле встанет. Вот как Ворону, что в воеводах у Сокола был. Он-то прочил в жёны Соколу дочь свою. Черна дочь Ворона, криклива, шумлива. Но какой родитель в дитяте своём изъяны видит? Да и сама дочь к воеводе репьём пристала: люблю, мол, князя нашего. Делай что хочешь. От Сокола Журавку отлучи, разлучи. Не жить мне без него на свете белом.
- Вот вражья сила! Не зря Ворону ведьминой птицей кличут! - не удержался дед Лапоть, и стих под строгим взглядом Баушки. - Всё, молчу, молчу.
Вестница рукой махнула, что уж с вами поделаешь, и сказ свой дальше повела:
- И стал Ворон Соколу на невестушку наветы возводить. Мол, хвастает Журавушка, что жених у неё в подчинении. В подчинении, в услужении. Мол, как она назавтра в небе выше поднимется, так и в дому верховодить станет. В думах оставил Сокола Ворон, а сам тайком к Журавушке пробрался. Ужакой вокруг вьётся, речи ведёт льстиво да к месту: хороша, мол, ты, княжья невеста. Мол, Сокол мечтает, чтоб выше его в небушко поднялась, чтоб во всей красе показалась.
Шумелко не выдержал, с места соскочил.
- Неужто поверит Журавушка злыдню чёрному? Вот бы я ему! - кулаком грозно так потряс.
Кривуша племянника на лавку рядом усадила, к себе притянула. Вздохнула легонько и молвила:
- Давай, дитятко, послушаем, чем сказка-то кончится.
Баушка на Кривушу глянула, тоже вздохнула, да сказочку продолжила:
- Поверила Журавушка. Какой невесте не хочется пред женишком во всей красе предстать? Назавтра увидались, повстречались, лететь вместе собрались, тут-то и взвилась в небо Журавушка стрелою белой. В высь высокую над землёю широкою.
Вестница замолчала, переводя дыхание.
- Ох, лишеньки, что будет-то? - Шумелко встревожено прижал ладонь ко рту и покачал головой. На этот раз мальчика никто не одёрнул. И дед Лапоть, и Кривуша заворожено смотрели на сказительницу, ожидая продолжения.
- Осерчал Сокол, взъярился. Как посмела взлететь выше него, выше князя самого. Следом поднялся, да как начал Журавушку когтить, чтоб на землю сбить. Еле уцелела, вниз полетела, на землю пала, крылья распластала. Сокол же прочь понёсся. Все звери да птицы врассыпную, от гнева княжьего прячутся. Журавушка же отлежалась, да на болото к родне подалась.
- Неужто Ворон своего добился, и князь дочь ейную в жёны взял? - не сдержал любопытства Лапоть.
Баушка хитро прищурилась, не ответила, а дальше сказ повела.
- Сокол полетал-полетал, всех расшугал, да и опомнился. Кинулся на болото, прощенья вымаливать. Гордыню смирил, голову склонил. Да вот не простила его Журавушка. Улетела в края дальние и не вернулась.
- А что Сокол? - спросила Кривуша. Тихо спросила, робко, словно ответ услышать боялась.
- Сокол-то? - усмехнулась Баушка. - А что ему сделается? Погоревал-погоревал, да и женился на другой.
- На дочери вороньей? - ахнул от возмущенья Лапоть.
- Больно Соколу ворона нужна - черна, неумна. По чину взял птицу, грозную соколицу. Тут и сказочке окончание. Весь народ прибыл на венчание. А намёк той сказочки ровный, в жёны нужно брать всегда ровню.
- Счастливо ли Сокол с соколицею жили? - не могла успокоиться Кривуша.
Баушка плечами пожала.
- Может, и счастливо. Сказка про то молчит. Вот только с той поры соколы парой не летают, только по одному. Ох и заговорились мы, уж стемнело совсем.
Обитатели избушки долго не могли заснуть, каждый по-своему растревоженный сказкой. Ворочались с боку на бок. Лишь монашек спал крепко, сладко посапывая и чему-то улыбаясь во сне.
Глава шестнадцатая. Снова в путь
Просыпаться Дин привык рано. Но ещё ни разу не удалось встать раньше приютивших его руссов. Вот и этим утром, открыв глаза, он увидел только готовившую похлёбку старушку. Имена руссов Дину запомнить не удалось из-за их сложности и про себя он так и называл обитателей дома: "колдун", "лекарка", "старушка", "мальчишка".
Послушник надел свою одежду, отстиранную и починенную лекаркой, поклонился старушке и вышел во двор. Колдуна с мальчишкой он обнаружил сидящими на бревне и перебирающими кору деревьев. Они ловко разделяли её на волокна.
Лекарка ушла. Дин вспомнил, как накануне она тоже уходила и вернулась с полным коробом трав. По всему дому сушились пучки, распространяющие слегка дурманящий аромат. Стоило закрыть глаза, и послушник мыслями переносился в детство. Отец несёт его на руках через луг, мама еле успевает, смеётся. Родители видятся смутно, они умерли рано, но навсегда остались в памяти звонкий смех матушки, сильные руки отца и запах луговых трав.
Руссы поприветствовали Дина. Колдун - ворчливо, мальчишка звонко. Из-за плетёной изгороди раздалось ржание Ворона. Дин кивнул головой и улыбнулся колдуну с мальчишкой и направился к коню. Ворон вволю отъелся на богатых выпасах. Шкура лоснилась, чёрная грива и хвост казались шёлковыми. И характер тоже изменился. Конь дружески фыркнул и ткнулся мордой в плечо хозяину. Неожиданно Ворон насторожился, замер. Дин обернулся.
На поляну перед домом въезжал всадник: высокий русс в богатой одежде. "Кто-то вроде наших вельмож", - подумал Дин, но, заметив притороченный к поясу короткий меч, решил, что, скорее, это воин. За последнее говорил и суровый вид, с которым русс осматривал Дина. Послушнику стало очень неуютно под ледяным взглядом голубых глаз.
Колдун и мальчишка соскочили с места и принялись кланяться спешившемуся всаднику. Мальчишка подхватил под уздцы коня и отвёл в загон к недовольно фыркающему Ворону.
Русс, уже прозванный Дином "воин", кивнул в ответ на приветствие, не отводя глаз от послушника. Колдун и мальчишка наперебой принялись что-то рассказывать воину. Дин понял, речь о нём.
Несмотря на горячие речи, в которых приютившие послушника руссы, по-видимому, хвалили или оправдывали Дина, воин оставался суровым и непреклонным. Послушника охватывала паника, он понял, вот сейчас решается его судьба. Неожиданно воин посмотрел за спины стоявших перед ним и совершенно преобразился. Глаза потеплели, теперь это было не хмурое зимнее небо, а ласковое летнее, губы, до того сжатые, растянулись в улыбке, словно какой-то волшебник превратил его в другого человека. Не волшебник, волшебница, понял невольно обернувшийся Дин.
Лекарка неслышно подошедшая, опустила на землю неизменный короб с травами и тоже смотрела на воина. Лицо её, словно освещённое внутренним светом, было прекрасно. Она заговорила, Дин несколько раз уловил своё имя. Но воину стало явно не до послушника и не до всего вокруг. Он, не глядя, махнул рукой замершей троице. Колдун и мальчишка направились в дом. Мальчишка подхватил короб и потащил за рукав замешкавшегося Дина.
Когда вошли в дом, старушка оставила варево и удивлённо на них посмотрела. Колдун сказал всего одно слово. Они припали к дверному косяку, выглядывая наружу. Мальчишка подбежал к окну, но, похоже, видно было плохо, и он встал за второй косяк. Дин, всегда считавший, что подглядывать и подслушивать недостойное занятие, не смог сдержать любопытства и присоединился к мальчишке.
Лекарка и воин целовались.
